Российский гуманитарный научный фонд

функциональное образование. Поэтому исходящее со стороны литера­
туроведческих дисциплин усилие к его целенаправленному изучению 
уже имманентно включает в себя акт их самоидентификации.
Тщательный анализ вышеназванных и других филологических ра­
бот, вышедших из-под пера Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана и М.М. Бах­
тина, позволяет нам удостовериться в том, что в процессе своей позна­
вательной деятельности литературоведение не может обойтись без учета 
родовидовых свойств литературного произведения как эстетического 
феномена и феномена культуры. Соответствующая потребность в этом 
возникает уже потому, что методология литературоведения схватывает в 
своем предмете только общее. На этом и заканчивается собственно на­
учная работа, за которой начинается ее преображение в творческую дея­
тельность, когда на основании знаний об общих свойствах литературно­
го произведения (тип сюжета, субъектно-объектная организация, осо­
бенности хронотопа и т.д.) мы начинаем выявлять уникальные проявле­
ния авторского таланта, делающие его творение неповторимым и высо­
кохудожественным. Поэтому до сих пор ни одна литературоведческая 
школа не может похвастаться тем, что она может создать универсаль­
ный метод познания своего предмета, который мог бы с помощью дос­
товерных научных средств раскрыть индивидуальные особенности ху­
дожественного произведения. Если бы это вдруг стало возможным то 
нам по отношению к каждому художественному тексту пришлось бы 
создавать свою персональную методологию. Разумеется, в том случае, 
если согласно общераспространенным филологическим доктринам она 
должна быть сформирована индукциональным путем и подчиняться за­
дачам экспликации в литературном тексте не частного, а общего. Одна­
ко становится совершенно ясно, что на таких условиях производство ме­
тодологических концепций оборачивается делом бессмысленным, а то и 
вовсе даже неосуществимым. Что, видимо, и дало право немецкому фи­
лологу М. Верли утверждать, что литературоведение вообще не имеет 
своих собственных методов исследования. Ведь вычленение обще родо­
вых свойств в своем предмете исследования происходит на базе тех зна­
ний и методов, что были присущи другим гуманитарным дисциплинам; 
истории, социологии, философии и т.д. к тому же даже при большом 
желании проигнорировать родовидовые основания литературного про­
изведения в принципе невозможно, так как они служат мощнейшим

средством коммуникации между сознанием исследователя и самим ли­
тературным текстом, что очень часто проявляется во внутрипроблемной 
ситуации его оценки, где рассматривается вопрос о том, какое произве­
дение можно считать художественным, а какое - нет.
Сегодня с этой задачей не может эффективно справиться ни одна 
методологическая доктрина, поскольку прояснить сущность художест­
венности литературного произведения с точки зрения его поэтики нель­
зя. Разные авторы для достижения своих эстетических целей могут ис­
пользовать одни и те же приемы, но получить совершенно разный ре­
зультат, в чем мы можем легко убедиться, сравнивая сходные формы 
организации художественного мира по принципу монтажа в романах Ю. 
Трифонова «Время и место» и современного постмодерниста А. Боро­
дыни «Цепной щенок».
В ряде случаев нам также представляются крайне нелепыми попыт­
ки определить «художественность» через свойство неопределенности и 
многозначности, как это, например, делает В. Березин^. К этому нас обя­
зывают особенности творчества Гомера, М. Твена, В. Скотта, Ф. Купера, 
создававших в своих шедеврах предельно прозрачный, ясный мир, кото­
рому вместе с тем нельзя отказать в художественности, хотя никто из 
этих авторов не ставил своей целью неопределенность сюжетной канвы 
событий и многозначность слова. Вместе с тем в ряде случаев неопреде­
ленность и многозначность могут являться одной из составных частей 
художественности, как, например, это имеет место в финале пьесы А. 
Вампилова «Утиная охота», действительно провоцирующим разноречи­
вые интерпретации.
Все это говорит о том, что феномен художественности никак не 
может быть понят с точки зрения чисто филологических методов видо­
вой ориентации на специфические свойства литературы, на которых 
слишком сильно замыкались и формализм, и структурализм, фокусируя 
свое внимание на категории поэтики. Художественность должна пости­
гаться в эстетическом измерении, выступающем в качестве родовой ха­
рактеристики и для литературы, и для самой методологии литературове­
дения, вынужденной на философско-эстетической основе проводить 
идентификационный акт литературно-критической оценки.
^ Березин В. Апология ошибки // Октябрь. 2000. № 8. С. 188.
45

А это, в свою очередь, вынуждает филологию обратиться к анализу 
своих собственных, а не только характерных для художественной лите­
ратуры философско-эстетических оснований, на базе которых различ­
ными литературоведческими школами и создаются оригинальные мето­
ды изучения художественных текстов. Именно на такой функции совме­
щения общеродовых свойств литературы и литературоведения и основан 
коммуникативный акт их взаимопонимания и взаимодействия в социо­
культурном пространстве, в зону которого попадают и те основания, что 
принадлежат методологии литературоведческого исследования, и те, что 
априорно присуши любому художественному тексту.
Сам же принцип рассмотрения текста как феномена культуры в ли­
тературоведении использовался уже давно и может быть отнесен к нача­
лу и середине XIX века, когда начинала создаваться до сих пор функ­
ционирующая филологическая доктрина, требующая неукоснительного 
изучения художественного текста в своем социально-историческом и 
культурном контексте. В XX веке это положение существенно подкре­
пили теории Д.С. Лихачева и М.М. Бахтина. Любопытно, что и осново­
положник российского структурализма Ю.М. Лотман в своих поздних 
работах от ранних синхронически ориентированных методов имманент­
ного анализа художественных текстов также перешел к анализу куль­
турного контекста. От культурологического принципа изучения литера­
туры не ушла и методология деконструктивистского литературоведения, 
которая так увлеклась этим процессом, что даже сместила свое пред­
метное поле. Как утверждает Илья Ильин, «за последние 30-40 лет за­
падная критика медленно, но верно переориентировалась с изучения 
литературы на изучение культурного сознания. Это неизбежно привело 
к тому, что в центр внимания литературоведов стали попадать явления, 
не совместимые с «исконным» предназначением данной сферы созна­
ния: не только гуманитарные науки в целом (философия, история и т.д.), 
но и столь - в прошлом - далекие от литературной критики феномены, 
как семиотическая проблема мусора (как знаковая система девальвации 
культурных ценностей) или туризма...»^.
^ Ильин И. 80-е годы - время постмодернистского барокко // Реферативный 
журнал. Сер. Литературоведение. 1995. № 1. С. 10.

Несомненно, что в некоторых случаях контекстуальный метод в 
литературоведении вполне оправдывается и даже может служить един­
ственным способом интерпретации произведений словесного искусства, 
примером чему служит такой интересный литературный факт, как появ­
ление за рубежом довольно странного книжного издания под названием 
«Ничто», в котором все 144 страницы оказались пустыми. Впереди -
предисловие автора: «Этой книгой я хотел выразить свою мысль, что 
мне нечего вам сказать». Классическое литературоведение не может ин­
терпретировать этот факт традиционными филологическими методами, 
ибо такая книга не содержит в себе художественного мира, содержащего 
концепцию, характеры, образную систему, хронотоп и т.д. Очевидно, 
что такое литературное произведение не может быть понято из самого 
себя, так как не содержит никаких частей, через выявление системы от­
ношений между которыми, согласно структуралистским доктринам, 
можно объяснить художественное целое. Его также невозможно истол­
ковать на предмет отношения к литературно-художественным направле­
ниям реализма и модернизма, ибо «Ничто» ничего не отображает и не 
преображает и не деформирует, поскольку в нем-то как раз ничего и нет.
Истолковать такое произведение можно лишь за счет использова­
ния знаний из области культурологии, поскольку автор не ставил перед 
собой литературных задач эстетического освоения мира посредством 
сотворения художественного образа. С его стороны издание такой книги
- это жест в культурном пространстве. Жест, свидетельствующий о ду­
ховной опустошенности современного человека, которому нечего ска­
зать - даже если он располагает для этого материально-техническими 
возможностями, о чем свидетельствует факт издания книги.
Вместе с тем метод интерпретации текста из культурного контекста 
основывается на некоторой совокупности научных или паранаучных 
текстов о культуре, которые, в общем-то, и формируют наше представ­
ление об этом контексте. В итоге получается так, что контекстуальная 
интерпретация в действительности осуществляется как интерпретация 
текста из совокупности некоторых других текстов, несущих в себе ин­
формацию о контексте. Однако любая филологическая работа с куль­
турным контекстом должна неизбежно включать в себя знание о его 
качественной специфике, позволяющее отличить вышеупомянутый кон­
текст от контекстов социального, исторического, от требований изучать

литературное произведение в контексте развития всемирного искусства 
и т.д. И это вполне естественно, поскольку в тех ситуациях, когда мы 
имеем дело с той категорией, что является средством методологическо­
го анализа, она должна быть обязательно определена.
Когда филолог начинает выяснять границы и фундаментальные ха­
рактеристики культурного контекста, он неизбежно входит в зону дейст­
вия культурологии. Здесь он вынужден работать с информацией о ши­
роком спектре дефиниций культуры, осуществлять селекцию наиболее 
приемлемых определений, правомерность отбора которых ему еще сле­
дует доказать. Но и культурологу, создающему новую теорию о принци­
пах формирования и развития человеческой культуры, также приходится 
обращаться к конкретным источникам, которые чаще всего имеют 
письменную форму и соответственно нуждаются в текстуальной интер­
претации, организующейся на базе филологических методов.
В результате такая текстоцентрическая сфокусированность пред­
метного поля исследований обусловливает правомерность смены старых 
теоретических доктрин, провозглашавших приоритет трансгрессии в 
организации литературоведческого исследования (императив Д. Лихаче­
ва) на последующий переход к принципу трансдукции (В. Библер), оп­
рокидывающему условные представления об иерархичном положении 
контекста по отношению к базовым текстам-источникам.
Но в любом случае, если мы вновь станем учитывать основопола­
гающее требование филологии об интерпретации текста из контекста и 
опять вспомним, что этот контекст строго не определен и что деятель­
ность по определению контекста сводится к анализу конкретных тек­
стов, которые тоже нужно как-то интерпретировать, то мы обнаружим, 
что попадаем в некий замкнутый круг, восходящий к общеизвестному 
парадоксу отношения части и целого. Р1менно он и определяет возник­
новение проблемной зоны, общей для литературоведения и культуроло­
гии, направляя их механизмы самосознаний к разработке обоюдных 
внутренних проблем, перспективное решение которых возможно только 
трансдуктивным путем, организуя отношения между методологией ли­
тературоведения и методологией культурологии по принципу дополни­
тельности.

Э К ЗИ С Т Е Н Ц И А Л ЬН Ы Й С М Ы С Л Э ТИ Ч ЕС К О ГО

жүктеу/скачать 10,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: