Рудольф Штейнер Карма профессий в связи с жизнью Гёте ga 172 Космическая и человеческая история

ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ

Речь идёт о том, что если хотят как следует понять то, что я только что сообщил, надо правильным образом постичь связь душевного и физического начала в человеке. Я часто подчёркивал, что нервная организация физического организма является единой организацией и, в сущности, большой глупостью является разделять нервы на сенсорные и моторные, что не находит подтверждения в анатомии. Все нервы организованы как нечто единое, и все они имеют одну функцию. Так называемые моторные нервы отличаются от так называемых сенсорных нервов только тем, что сенсорные устроены, чтобы служить для восприятий внешнего мира, в то время как так называемые моторные служат для восприятия собственного организма. Моторные нервы не предназначены для того, чтобы двигать моей рукой – это полный вздор – но моторный нерв, так называемый моторный нерв предназначен для того, чтобы воспринимать движение руки, в то время как сенсорный нерв предназначен для того, чтобы способствовать восприятию внешнего мира. Вот и вся разница. Наша нервная система, как вы знаете, подразделяется на три члена, три части: на те нервы, которые являются главным центром головного мозга, то есть те, которые сконцентрированы в голове, затем на те нервы, которые сконцентрированы в спинном мозге, и на те нервы, которые мы причисляем к ганглиозной системе. Вот в сущности три типа нервов, которые имеет человек. Дело в том, чтобы понять, какие отношения господствуют между этими тремя типами нервных систем и духовными членами нашего организма, какой из них является наиболее продвинутым, наиболее тонким членом нервной системы, а какой – наименее продвинутым членом нервной системы.

Само собой разумеется, что ответ того, кто сегодня исходит из обычного естественнонаучного мировоззрения, будет таков: конечно, нервная система головного мозга является наиболее благородной, ведь она представляет собой то, что отличает человека от животного. – Однако это не так. Эта нервная система головного мозга существенным образом связана со всем организацией нашего эфирного тела. Само собой разумеется, повсюду существуют и более отдалённые связи, так что вся наша система головного мозга имеет отношение к астральному телу или к «я», но это второстепенные отношения. Первостепенные, изначальные отношения существуют между нашей системой головного мозга и нашим эфирным телом. Это не имеет никакого отношения к тем сведениям, которые я сообщал вам однажды: что вся нервная система реализуется посредством астрального тела; это совсем другое, и надо это различать. Она была реализована в своих изначальных задатках в течение древнего лунного времени (в космосе Древней Луны), но она развивалась дальше, она после своего первичного образования находилась в иных условиях, так что на самом деле наша система головного мозга имеет самое внутреннее, самое значительное отношение к нашему эфирному телу. Система нервов спинного мозга имеет наиболее внутреннее, первостепенное отношение к нашему астральному телу, каким мы его имеем теперь в себе, будучи людьми, а ганглиозная система, система нервных узлов, имеет отношение к «я», к самому «я». Эти отношения носят первостепенный характер, именно их мы имеем теперь.

Взвесив это, мы легко можем представить себе, что особенно активные, подвижные отношения господствуют в состоянии сна между нашим «я» и нашей ганглиозной системой, которая расположена преимущественно в области туловища, которая волокнами окружает спинной мозг снаружи, и т.д. Но во время дневного бодрствования эти связи расслабляются; они существуют, но они расслаблены во время дневного бодрствования. Они становятся более внутренними во время сна. И более внутренними, нежели во время бодрствования, становятся связи, отношения между астральным телом и нервами спинного мозга в состоянии сна. Итак, мы можем сказать: во время сна устанавливаются совершенно особые, внутренние отношения, связи, между нашим астральным телом и нервами спинного мозга и между нашим «я» и ганглиозной системой. Во время сна мы в большей или меньшей степени живём в нашем «я» вместе с нашей ганглиозной системой. Если мы будем более точно изучать загадочный мир сновидений, мы узнаем то, о чём я упоминаю на основе духовнонаучных исследований.

Представьте себе, что у человека наступает то, что я описал вам относительно Гёте: эфирное тело расслабляется, разрыхляется. Тогда, – если эфирное тело расслабляется, – тогда во время бодрствования устанавливаются совершенно иные отношения между душевно-духовным началом и органическим, физическим началом в человеке. Человек тогда оказывается, как я это описал вам вчера, в положении изоляции. Но такое следствие никогда не выступает без того, чтобы не повлечь за собой нечто иное. Очень важно обратить на это особое внимание. Такое состояние, такое отношение не наступает в одностороннем порядке, но влечёт за собой нечто иное. Если описанное мною вчера состояние выразить более грубо, можно было бы сказать: вследствие расслабления эфирного тела вся бодрственная жизнь человека некоторым образом ущемляется, оказывается подверженной влиянию. Но этого не могло бы быть без того, чтобы и жизнь человека во сне не оказалась одновременно подвержена влиянию. Вследствие этого человек просто раскрепощается, высвобождается по отношению к впечатлениям, полученным посредством головного мозга, если у него имеет место то, что было Гёте. Вследствие этого он, бодрствуя, вступает в более интимные, в более сильные отношения со своей системой спинного мозга и системой гангиозных узлов. В то время, когда Гёте был болен, случилось так, что он развивал более раскрепощённое отношение к своему головному мозгу, но в то же самое время и более интимное отношение к своей ганглиозной системе и системе спинного мозга.

Разумеется, что при более точных исследованиях, проверках, подобные результаты будут получены и для случаев остальных животных. Удивляться тут следовало бы только одному: что люди так фраппированы, озадачены, когда такое животное делает что-либо по видимости похожее на деятельность человека. Ведь насколько больше духа, насколько больше разума – если рассматривать разум как нечто объективное – имеется, как само собой разумеющееся, в том, что хорошо известно в мире животных, в том, что руководствуется так называемыми инстинктами. А ведь на самом деле здесь совершается нечто исполненное огромного значения, здесь заложены глубокие, значительные связи, которые у кого-то вызывают удивление той мудростью, господствующей повсюду, где выявляются феномены. Мудрость мы имеем не только у себя в голове; мудрость – это нечто, облекающее нас отовсюду подобно свету, действующее всюду, действующее также и через животных. Ну, а таким экстраординарным явлениям удивляются только те, кто не получил серьёзного научного развития. Я бы хотел всем тем, кто пишет сегодня учёные монографии о манхеймской собаке и других подобных собаках, о лошадях, об обезьяне из Франкфурта и так далее, – ведь помимо этого есть и то, что не перечислено – я хотел бы прочесть одно место из одной, ещё в1866 г. появившейся книги «Сравнительная психология» Каруса. Поскольку те, другие, не слышат меня, я, прежде всего, прочту это место вам. Вот что стоит у Каруса на 231 стр.: «Если хозяин долгое время ухаживает за собакой бережно и с симпатией, животному напечатлеваются человеческие черты, и, несмотря на то, что оно не имеет понятия о добре как таковом, это объективно сливается, амальгамируется с чувственным образом того человека, которого собака часто видит; это позволяет ей, даже не по лицу, а по запаху или по звуку признавать эту личность, как ту, которая постоянно приносит ей добро. Поэтому, стоит причинить этому человеку страдание, обидеть его, может быть, давая ему тем самым возможность, оказать более отдалённое благодеяние собаке, животное ощущает это как зло, нанесённое ему самому, злится, и старается отомстить. Всё это происходит помимо какого бы то ни было абстрактного мышления, только так, что один чувственный образ становится в один ряд с другим».

Это, конечно, правда, что у собаки один чувственный образ встаёт в один ряд с другим, но в её проявлениях в целом господствует разум и мудрость.

«Остаётся удивляться тому, насколько такое странное переплетение, разделение и новое сплетение представлений от внутренних ощущений подходит близко к действительному мышлению и сравнимо с ним по своим последствиям! – Однажды я видел хорошо выдрессированного белого пуделя» – речь идёт не о собаке из Манхейма, ведь всё это описывается в 1866г – «белого пуделя, который, например правильно выбирал буквы заранее сказанного ему слова, складывал их вместе, который, казалось, решал простые арифметические примеры, снося вместе отдельные, подобно буквам написанные на особых листочках цифры, который, как казалось, мог подсчитать, сколько дам находилось в обществе среди присутствующих, и многое ещё. – Конечно, всё это, – поскольку речь шла о настоящем, действительном понимании числа как математического понятия – было невозможно без настоящего размышления, обдумывания. В конце концов, обнаружилось, что собака была всего лишь надрессирована по очень тихому, незаметному знаку своего хозяина вытаскивать из разложенного ряда, – по которому она бегала туда-сюда, – листик с определённой буквой или подходящей цифрой. По очень тихому знаку кого-то другого (например, щелчку ногтя большого и безымянного пальца) укладывать листик в другом ряду, совершая при этом кажущееся чудо».

Вы видите, что не только само явление, но и объяснения его, которые сегодня будто бы впервые с усердием предлагают учёные, давным-давно известно: ведь эти люди не очень вникают в то, что происходит в процессе научного развития. Поэтому-то и происходят такие вещи, свидетельствующие не о поступательном движении нашей науки, а о поступательном движении нашего невежества! Но, с другой стороны, можно с правом кое-что возразить. Если бы речь шла только о таких объяснениях, которые приводят сегодня, то и их можно было бы не в меньшей степени посчитать наивными. Так Германн Бар с правом говорит: так вот явился господин Пфунгст и показал, как лошадь реагирует на совсем тихие сигналы, которые сам её дрессировщик не воспринимает, а производит бессознательно, после того, как он долгое время в своей физиологической лаборатории конструировал прибор для улавливания этих незначительных физиономических изменений. – Германн Бар справедливо возражает: вот ведь странная ситуация, когда лошадь оказывается столь ловкой, чтобы воспринимать такие мины, в то время как приват-доцент должен долгие годы конструировать прибор – я думаю, ему понадобилось лет десять или больше – чтобы их воспринять! Конечно, в таких вещах есть всё же и доля истины, только надо правильно рассматривать такие вещи. И при правильном рассмотрении обнаруживается, что объяснимыми эти вещи становятся только тогда, когда этим вещам приписывают объективный разум так же, как приписывают объективную мудрость инстинктивным действиям, когда животное мыслят включённым в целостную систему объективных мудрых закономерностей, проходящих через мир; когда, – иными словами, – не замыкаются на мысли о том, что мудрость входит в мир только через человека, но признают, что мудрость господствует во всём мире, а человек всего лишь призван, благодаря своей организации, в большей степени воспринимать эту мудрость, чем другие существа. Тем-то человек и отличается от остальных существ, что он, благодаря своей организации может в большей степени воспринимать мудрость, чем другие существа. Однако и другие существа вследствие насаждённой в них мудрости могут совершать точно такие же исполненные мудрости дела, как и человек, только дела это исполнены мудрости иного рода. Для тех, кто рассматривает мир серьёзно, исключительные проявления воздействия мировой мудрости гораздо менее важны, чем те, которые постоянно совершаются у нас на глазах. Они гораздо важнее. Приняв это к сведению, вы не станете считать непонятным следующее.

Животное так вплетено в эту мировую мудрость, что внутренне связано с нею, связано куда сильнее, чем человек. Животному в некотором смысле задан более детерминированный, определённый маршрут, чем человеку. Человек гораздо свободнее, чем животное; вследствие этого он может отвлекать, занимать силы для познания закономерностей, связей. Главное состоит в том, что у животных, точнее у высших животных, физическое тело вплетено в такие мировые связи, в которые человек вплетён только своим эфирным телом. Вот почему человек больше знает об этих мировых связях, тогда как животное внутренне сопряжено с ними, находится внутри, гораздо сильнее включено в эти мировые связи. Если вы принимаете к сведению наличие объективно правящего мирового разума и скажете себе: вокруг нас находятся не только воздух и свет, вокруг нас повсюду находится мировой разум; когда мы ходим, мы проходим не только через пространство, наполненное воздухом, воздушное пространство, но и через пространство мудрости, через пространство правящего разума, – если вы примите это к сведению, то вы поймёте и то, что значит – человек, в смысле тонких связей своих органов, вплетён в этот мир иным образом, нежели вплетён он обычно. В нормальной жизни человек вплетён в духовные отношения с миром таким образом, что связь между его «я» и ганглиозной системой, а также связь астрального тела с системой спинного мозга, в бодрственной, дневной жизни сильно заторможена: из-за того, что она сильно заторможена, приглушена, человек в обычной, нормальной жизни мало обращает внимания на то, что разыгрывается вокруг него, и что он смог бы воспринять только в том случае, если бы он своей ганглиозной системой стал бы воспринимать так же, как он воспринимает своей головой.

Однако в совершенно особом случае, – как это было в случае Гёте, когда, в связи с тем, что эфирное тело извлечено из головы, астральное тело вступает в более подвижное отношение к спинному мозгу, а «я» – к системе ганглий, – возникает и более живой контакт со всем тем, что всегда окружает нас и вокруг нас разыгрывается, и что остаётся скрытым от нас только потому, что в нормальной человеческой жизни мы вступаем в отношения с нашим духовным окружением лишь после засыпания. Тем самым, вы подходите к пониманию того, что описываемоё Гёте было для него простым восприятием. Оно было настоящим восприятием, которое, хотя и не было столь грубо и ярко, как те восприятия, которые мы имеем от внешнего мира благодаря нашим органам чувств, но всё же было ярче, чем те восприятия, которые имеет человек от своего духовного окружения.

Что же воспринимал таким образом Гёте наиболее живо, активно? Уясним себе, что особенно живо Гёте воспринимал в одном особом случае. Благодаря своей особенной карме Гёте был предрасположен к тому, чтобы вживаться, врастать в научную, познавательную жизнь, – именно из-за сложностей кармы, на что я вам уже указывал, – и врастать не так, как это делают дюжины ученых. Что он, таким образом, переживал? Видите ли, с самых давних времён, столетий человек, враставший в научную жизнь, переживал заметную раздвоенность. В наше время эта раздвоенность стала даже более скрытой, чем во времена Гёте. Однако каждый переживает известную раздвоенность; она вызвана тем, что в изложенной в письменном виде науке имеется весьма обширное поле, – его надо только отыскать, – в большей или меньшей степени унаследованное, сохранённое ещё от четвёртой послеатлантической культуры (747 до Р.Х – 1413г по Р.Х). Это сохранилось и в терминологии, терминологической системе, которую по необходимости приходится принимать. Играют словами, болтают гораздо больше, чем кажется. Это уменьшилось благодаря тому, что в 19-м веке стали больше экспериментировать, и вследствие этого человек, врастая в систему знаний, стал видеть больше, чем видели прежде. По крайней мере, такие науки, как юриспруденция, потеряли свою особую, высшую позицию, которую они занимали прежде. Но когда юриспруденция и теология ещё занимали совершенно особое положение, высшее место, действительно существовала всеобъемлющая терминологическая система, в которую приходилось вживаться прежде всего, так что многое из того, что приходилось принимать, было наследием четвёртой послеатлантической эпохи. Наряду с этим приобретало всё больший вес и то, что порождалось потребностями пятой послеатлантической эпохи (1413 – 3573гг по Р.Х.), непосредственной жизнью, величайшими достижениями нового времени.

Этого не ощущает тот, кто просто переходил из класса в класс, но такой человек как Гёте, ощущал это в высшей степени. Я говорю: этого не ощущает человек, который просто переходил из класса в класс, однако он прошёл через это не в меньшей степени. Он действительно прошёл через это. Тут мы уже соприкасаемся с некоторой тайной современной жизни. Относительно студентов, проходящих обучение, мы можем проследить, что они проходят и что они об этом знают; но то, что они проходят – это ещё не всё. Их внутренний мир представляет собой нечто совершенно иное. И если бы люди, осваивая материал, в котором сотканы друг с другом наслоения четвёртой и пятой послеатлантической эпохи, знали, что при этом проделывает – помимо того, чтобы об этом знали – отдельная часть их существа, у них возникло бы совсем иное понимание того, что Гёте, будучи ещё юношей, зашифровал в своём «Фаусте»; ведь с теми, кто вживается в современный образовательный процесс, происходит бессознательно очень многое. Можно сказать: вследствие всего, во что был вовлечён Гёте из-за своей кармы, люди, окружавшие его вблизи в годы его юности, представляли для него что-то совершенно иное, нежели в том случае, если бы он не имел такой особенной кармы. Ведь он чувствовал, ощущал, насколько люди, вместе с которыми он вырастал, должны быть оглушены, усыплены; их «фаустовская» жизнь была приглушена, усыплена в них, она не была для них действительностью. Он мог ощущать это, так как то, что скрытым, таинственным образом жило в его ближних, на него самого производило такое впечатление, какое мог бы оказывать один человек на другого лишь в случае особенных, интимных отношений; я бы сказал, в случае любви одного человека к другому. Когда между одним и другим человеком возникает любовь, то в обычной жизни совершенно бессознательно возникает деятельная связь «я» с системой ганглий и астрального тела с системой спинного мозга. Нечто совершенно особенное начинает действовать. Однако то, что в ином случае возникло бы лишь при любовных отношениях, у Гёте выступало в более широких формах и проявлялось в том, что он обладал необычайным, более или менее бессознательным сочувствием ко всем этим бедным парням, – если позволите так выразиться, – которые не знали, что происходит у них внутри, когда они чисто внешне переходят из класса в класс, сдают экзамен за экзаменом. Но он чувствовал это, и это давало ему богатый опыт.

Пережитое в опыте становится представлениями. Обычный опыт становится представлением повседневной жизни; этот опыт, ставший представлениями, Гёте использовал для своего «Фауста». Это ничто иное, как опытные переживания, опыт, собранный им в широких кругах вследствие того, что жизнь его системы ганглий и спинного мозга была пробуждена больше, чем обычно. И это было противоположным полюсом по отношению к ставшей приглушенной, притуплённой жизни головы. Предпосылки к этому у него проявились с детства. Это можно увидеть из оставленных им записей, где он описывает не только действия, – на что люди обращают внимание обычно, – но человека в целом. Гёте, как цельный человек, в гораздо большей степени, чем другие, включался в движущие силы действительности. Можно сказать так: днём Гёте бодрствовал в большей степени, нежели другие люди. Он в большей степени бодрствовал днём в то время, когда, будучи юношей, работал над «Фаустом». Вот почему ему понадобилось также и то, что я характеризовал вам вера как десятилетний сонный период в Веймаре. Такова была необходимость: снова приглушить деятельность, умерить пар.

Впрочем, это было лишь более интенсивным проявлением того, что в большей или меньшей степени, на более высоком или на более низком уровне происходит со всяким человеком на протяжении жизни. Просто Гёте на более сознательном уровне, чем иные люди, был вовлечён в окружающие его деяния, исполненные мудрости, чисто духовные деяния. Он воспринимал то, что таинственно, скрыто, жило и ткало в человеке. Но ведь человек всегда находится внутри того, что здесь живёт и ткёт. Так что же это такое? Если мы присутствуем в мире в обычной, грубой, бодрственной жизни, то есть, присутствуем в мире с нашим «я», то мы связываемся с этим миром посредством наших органов чувств и с помощью наших обычных представлений. Но, как вы видели только что, наша связь простирается гораздо шире. Наше «я» состоит в особенных внутренне-интимных отношениях с нашей системой ганглий, а астральное тело – с системой спинного мозга. Благодаря этим отношениям мы действительно вступаем в гораздо большее, всеобъемлющее взаимодействие с нашим окружением, средой, чем делаем мы это посредством наших органов чувств, посредством нашей головы. Представьте себе, что человек нуждается в ритмических изменениях, которые состоят в том, что его «я» и его астральное тело во время дневного бодрствования находятся в голове, а во время сна – вне головы, и благодаря тому, что они во время сна находятся вне головы, развивается иная, внутренне активная жизнь совместно с другими системами, на что я уже указывал вам. Итак, «я» и астральное тело нуждаются в этих переменах: то погружаться в голову, то выходить из головы. Если человек со своим «я» и астральным телом находится вне головы, он не только развивает внутренние отношения со всем остальным организмом через систему ганглий и систему спинного мозга, но он, с другой стороны, развивает духовные отношения к духовному миру. Их он тоже развивает. Так что мы могли бы сказать: в соответствие с особо активной совместной жизнью с системой спинного мозга и системой ганглий развивается одновременно подвижная душевно-духовная совместная жизнь с духовным миром. – Итак, если мы должны принять, что ночью душевно-духовное начало находится вне головы и, благодаря этому развивается особо активная жизнь во всём остальном организме, то затем я должен сказать: при дневной жизни, когда «я» и астральное тело больше находятся в голове, мы опять-таки имеем совместную жизнь с нашим духовным окружающим миром. Во сне мы некоторым образом погружаемся в некий внутренний духовный мир, но после пробуждения, – во внешний духовный мир, окружающий нас.

Это совместное бытие с окружающим духовным миром актуально лишь для таких людей, как Гёте; он видит сновидения, как видит сновидения человек во время сна, ведь не всегда спят без сновидений, глухо. Но во время бодрственной жизни человек очень редко осознаёт сновидения; однако такие люди, как Гёте и во время бодрственной жизни входят в сновидения. Вследствие этого у них возникают картины сновидческой жизни, которые остаются бессознательными у остальных людей.

Вот теперь вы имеете более точное описание. Вы могли бы, конечно, по поводу этого описания выдвинуть весьма высокомерную идею. Вы могли бы сказать: итак, мы все тоже могли бы написать «Фауста», ведь мы переживаем «Фауста», когда в течение дневного бодрствования внедряемся в окружающий мир и живём совместно с духовным окружением. Это тоже верно. Мы переживаем «Фауста»; однако переживаем его только так, как в ином случае переживает человек посредством «я» и астрального тела, будучи на противоположном полюсе ночью, когда он спит без сновидений. А Гёте переживал это не только на бессознательном уровне, но видел эти переживания как сон, вот почему он и смог выразить их в «Фаусте». Он видел эти переживания во сне наяву. У таких людей, как Гёте, то, что они создают, так относится к тому, что бессознательно переживают остальные люди, как сон со сновидениями относится – на другом полюсе жизни – к глубокому сну без сновидений. Вот полная реальность: творения великих мыслителей, великих умов, по отношению к бессознательным переживаниям других людей представляют собой то же самое, как сон со сновидениями по отношению к глубокому сну (без сновидений).

При этом многое всё ещё остаётся загадочным. Однако вспомните, что вы тем самым достигаете прозрения в то, что глубоко внутренне связано с человеческой жизнью. Вспомните, что вы благодаря этому достигаете прозрения фактического положения дела, которое может быть характеризовано примерно следующим образом. Мы могли бы насчитать много, очень много связей нашего существа с нашим окружением, если бы относительно этих связей с нашим окружением, мы могли бы пробудиться до уровня сновидений. Было бы достаточно пробудиться только до сновидческого уровня, чтобы человек смог исключительно многое пережить и описать. Однако всё это имело бы последствия, вполне определённые последствия. Представьте-ка себе, как если бы все люди, говоря тривиально, обладали бы таким сознанием, что могли бы описать всё, что находится в их окружении, если бы, например, все люди могли описать реальные переживания, выражающиеся так, как те переживания Гёте, которые выражены в «Фаусте». Куда бы это завело? Куда бы это завело этот мир? Этот мир бы остановился, замер на месте, этот мир не смог бы двигаться дальше. В тот момент, когда все люди стали бы грезить, видеть сны, – а это был бы целиком и полностью иной тип сновидений, – видеть сны как поэт Гёте видел «Фауста», если бы каждый стал сновидчески воспринимать свою связь с внешним миром, людям в тот же момент пришлось бы использовать для этого, вливать в это те силы, которые они развивают внутри себя. Всё человеческое бытие из-за этого оказалось бы в некотором роде растраченным, опустошённым. Едва ли вы можете представить себе, что наступило бы в том случае, если бы вы увидели те многочисленные разрушительные действия, которые уже сегодня выступают из-за того, что многие, хотя по-настоящему и не грезят, не имеют в действительности сновидческого состояния, но воображают, что имеют его, воображают, что грезят. На самом деле, они, как попугаи, повторяют или переписывают реминисценции, откуда-то воспринятые ими. Это связано с тем фактом, что у нас много, слишком много поэтов; ведь кто же нынче не верит в то, что он поэт, художник, или нечто подобное! Мир не мог бы существовать, если бы это было так, ибо все добрые дела имеют свою теневую сторону, правомерную теневую сторону.

Шиллер тоже был знаменитым поэтом, который иногда имел то сновидческое состояние, как я вам это описал сейчас. Но представьте себе, как если бы все те, кто в своей юности, подобно Шиллеру готовился стать медиком, стать врачом, отставили бы медицину в сторону, «повесили на гвоздик», как Шиллер, и если бы они затем, по их желанию посредством протекции были позднее назначены «профессорами истории», без какой-либо подготовки, не изучив истории! Хотя Шиллер и читал очень вдохновляющие лекции, студенты в лекциях Шиллера в Йенском университете не получали того, что им было надо. Шиллер в конце концов даже отказался от чтения этих университетских лекций и был рад, когда ему не надо было их читать. Представьте себе, как если бы нечто такое происходило с каждым профессором истории или с каждым начинающим врачом! Итак, всё благое имеет, само собой разумеется, и свои теневые стороны. Этот мир должен некоторым образом охранять себя от остановки, от застоя. Поэтому не все люди могут грезить, иметь сновидческие состояния, – это выглядит тривиально, когда так говорят, но это глубокая мистериальная истина, – из-за этого не все люди могут иметь такое сновидческое состояние. Ибо те силы, посредством которых эти люди имеют сновидческое состояние, грезят (наяву), они должны применять во внешнем мире для чего-то иного, для того, чтобы в этом внешнем мире создавались основы для дальнейшего земного развития. Оно бы остановилось, если бы сновидческое состояние указанного типа было у всех людей, если бы все люди грезили.

Сейчас мы находимся в той точке, где могут обнаружиться самые парадоксальные вещи. Так для чего же должны использоваться в мире указанные силы человека? Вы могли бы сказать об этих силах: вот бы они использовались у всех людей для достижения сновидческого состояния! – на самом деле, они предназначены не для сновидческого состояния, а для глубокого сна (без сновидений), – так где же используются эти силы, если взглянуть на это с духовнонаучной точки зрения? Они используются во всём, что изливается человеческое развитие в самых разнообразных профессиях. Профессиональная деятельность относится к работе, потраченной на «Фауста», на «Валленштейна» Шиллера, как относится глубокий сон к бодрствованию. Ведь в нашей профессиональной деятельности мы спим! Вам это странно, вы скажите, что вы бодрствуете именно в своей профессиональной деятельности. Но это бодрствование – всего лишь большое заблуждение, ибо в том, что действительно осуществляется посредством профессиональной деятельности, нет ничего, в чем человек проявлял бы активность в полном сознании. Кое-что от воздействий своей профессии на душу всё-таки ясно осознаётся, но в целом о той ткани профессиональной деятельности, которую человек непрерывно сплетает на Земле, о том, что существует таким образом, люди не знают. Они были бы даже поражены, узнав, как связаны эти вещи. Ганс Сакс был «Сапожник и к тому же поэт», Якоб Бёме был сапожником и при этом мистическим философом. Тут, в связи с особым положением, о котором тоже можно было бы говорить, глубокий сон (Schlafen) и сон со сновидениями (Traeumen) поменялись местами. Человек может из одного состояния входить в другое.

Но что означает для такого человека, как Якоб Бёме, эта взаимная игра, эта попеременная жизнь то в профессиональной деятельности, – ведь он тогда действительно делал обувь для бравых жителей Гёрлица, – то в сочинении его писаний мистико-философского рода? Некоторые люди имеют об этом весьма странное воззрение. Я уже рассказывал вам, что мы испытали, находясь однажды в Гёрлице, беседуя перед лекцией вечером с одним человеком. Я должен был читать лекцию именно о Якобе Бёме в Гёрлице. Там я беседовал с одним преподавателем гимназии о памятнике Якобу Бёме, который мы видели там в парке. Жители Гёрлица – как нам об этом часто сообщали – называют его «Сапожник из парка». Мы говорили о том, что этот памятник очень красив, а учитель гимназии сказал, что он так не считает, ибо он выглядит как Шекспир, – а он всё же был сапожником, но по нему тут не видно, что он был сапожником. Изображая Якоба Бёме, надо было бы показать, что он был сапожником. – Ну, с таким образом мыслей ничего не поделаешь. Когда такой человек, как Якоб Бёме, записывал свои великие мистико-философские воззрения, – это было результатом, который сделался возможным лишь благодаря тому, что строилось человеком в течение эпохи Древнего Сатурна, эпохи Древнего Солнца, Древней Луны вплоть до земной эпохи; можно сказать, что тут проходил некий широкий поток, который, в конце концов, выявился в этом деянии. Лишь благодаря особенным кармическим условиям этот поток нашёл своё выражение в такой личности. Однако как каждому человеку на Земле необходимо всё предшествовавшее в Солнечную и Лунную эпохи, так это было необходимо – хотя и неким особенным образом – для того, чтобы создать то, что жило в Якобе Бёме.

Но затем Якоб Бёме снова усаживался и делал обувь для честных Гёрлицев. Как это связано? Несомненно, то, что человек овладел ремеслом, чтобы делать обувь, тоже связано с этим потоком. Но обувь, как только она готова, служит другим людям, уходит в мир прочь от мастера, её последующее существование уже не связано прямо с ремеслом; она выполняет роль оболочки, утеплителя для ног и так далее. Она идёт своей дорогой; выполняет известную функцию. Она освобождается от того человека, мастера, и то, как она себя поведёт во внешнем мире, проявится, как следствие, лишь позднее. Пока это только начало.

Дело обстоит так: если в качестве исходного пункта вышеописанной мистико-философской деятельности Якоба Бёме я обозначу эту точку – как первый её зачаток (смотри рисунок, крест под первым кругом, обозначающим состояние Древнего Сатурна), то тогда в качестве первого зачатка его сапожного ремесла я должен буду обозначить эту точку (крест в четвёртом круге, состояние Земли); это течение продолжается дальше и ко времени будущего развития Вулкана достигнет такого же совершенства, как и то, что совершалось, начиная с эволюции Древнего Сатурна, и вылилось в мистико-философскую деятельность Якоба Бёме.
РИСУНОК

Saturn – Древний Сатурн, космос Древнего Сатурна, космическая эпоха Сатурна

Sonne – Древнее Солнце, космос Древнего Солнца, космическая эпоха Солнца

Mond – Древняя Луна, космос Древней Луны, космическая эпоха Луны

Это (маленький круг под четвёртым кругом) в некотором роде конец; тогда как его сапожное ремесло – это начало (маленький круг со знаком плюс в четвертом круге). Мы говорим, что Земля является сегодня Землёй. Это, конечно, так и есть. Если бы мы могли проследить её от Древнего Сатурна, ещё дальше назад, мы могли бы сказать: эта Земля относительно некоторых вещей является Вулканом; здесь (слева, снаружи) мы бы затем восприняли Древний Сатурн. Но так мы могли бы всё брать как относительное. Мы могли бы сказать: эта Земля есть Сатурн (Древний), а Вулкан есть до некоторой степени Земля. То, что совершается на Земле в такой профессиональной деятельности, как в случае Якоба Бёме – имеется в виду не продукция, которую он выдавал как результат профессиональной деятельности, но то, что он осуществлял как саму эту профессиональную деятельность, – это исходный пункт того, что на Вулкане разовьётся столь же далеко, как происходящее на Древнем Сатурне развилось теперь на Земле. И для того, чтобы Якоб Бёме мог писать свои мистическо-философские труды на Земле, на Древнем Сатурне должно было происходить нечто похожее на то сапожное ремесло, которым он занимался, и в результате которого на Вулкане он смог бы делать что-то похожее на его труды по мистической философии здесь на Земле.

В этом есть нечто достойное внимания. Ведь в этом заключается объяснение, почему то, что человек зачастую ещё так мало ценит на Земле, ценится столь мало, поскольку является лишь исходным, начальным пунктом того, что будет оценено только в будущем. Само собой разумеется, что люди своим внутренним существом в гораздо большей степени срослись с прошлым; ведь с тем, что является началом, они должны были, в первую очередь, срастись. Вот почему они часто любят то, что ещё в начале, гораздо меньше, чем то, что перенесено ими из прошлого. Относительно всего объёма того, с чем нам ещё придётся соприкоснуться в течение Земного космоса, Земной эпохи, чтобы оно могло стать чем-то значительным на Вулкане, – то есть, когда Земля разовьётся дальше, проходя через эпоху Юпитера, эпоху Венеры вплоть до эпохи Вулкана, – относительно всего этого, из этого, лишь тогда будет развито полное сознание; как развито оно на Земле относительно чего-то подобного философии Якоба Бёме. Поэтому наиболее значительное во внешнем человеческом труде сегодня ещё скрыто в бессознательном, подобно тому, как на Древнем Сатурне человек был окутан бессознательным, пребывал в бессознательном состоянии. Ведь только на Древнем Солнце развилось состояние сознания сна (без сновидений), а на Древней Луне – состояние сна со сновидениями, тогда как на Земле развилось дневное, бодрственное сознание по отношению к современным условиям.

Так что человек действительно живёт в глубоком сне без сновидений по отношению ко всему тому, во что он включён, когда он приобретает какую-либо профессию, ибо посредством этой профессии он создаёт будущие ценности, – создает именно не тем, что ему нравится в профессии, но тем, что он развивает (подспудно), не имея к этому доступа. Если кто-то производит гвозди, всё снова и снова, те же самые гвозди, это, конечно едва ли приносит человеку особую радость. Но гвоздь, становясь самим по себе, обосабливаясь, имеет определённую задачу. Что там происходит дальше из-за этого гвоздя, об этом человек не заботится. Он не следует за каждым гвоздём, который произвёл. Но то, что всё тут погружено в бессознательное, неузнанное, окутано глубоким сном (без сновидений), предназначено к тому, чтобы снова ожить в будущем.

Вот так мы смогли сопоставить друг с другом всё то, что делает самый обыкновенный человек, самую незначительную работу, прежде всего профессиональную, с тем, что кажется самым высшим достижением. Высшее достижение – это завершение, конец, тогда как незначительная работа – это всегда начало.

Мне, прежде всего, хотелось сопоставить друг с другом эти два понятия, поскольку мы не можем рассматривать типы и формы кармических связей человека с его профессией, если вообще сначала не узнаем, как относится профессиональная деятельность, часто выполняемая людьми чисто внешне, ко всему процессу развития в целом, развитию, в которое включён человек. Тем самым мы приблизились к тому, чтобы разрабатывать сущность вопроса о карме профессий. Я должен был предпослать эти вещи для того, чтобы мы хотя бы однажды получили универсальное понятие относительно того, что изливается в профессию из человека. Но такие вещи весьма содействуют тому, чтобы достойным образом сформировать наше моральное ощущение. Ведь наши оценки зачастую оказываются неправильными, поскольку мы не рассматриваем эти вещи правильным образом. Семя может порой показаться незначительным, невидным, по сравнению с прекрасным, развитым цветком. И, тем не менее, в этом семени находится этот прекрасный, развившийся цветок будущего развития. Как связаны друг с другом семя и цветок в человеческой эволюции, – это и хотел я изложить вам сегодня на примере человеческого творчества.