В конце они оба умрут
жүктеу/скачать 0,58 Mb.
|
v-konce-oni-oba-umrut
v-konce-oni-oba-umrut, Призма және оның элементтарі, 6-дәріс-Эндокардиттер.-Миокардиттер.-Перикардиттер., Акт прещентация, МиКТ22 -1
МАЛКОЛЬМ ЭНТОНИ03:34Малкольму Энтони не звонили из Отдела Смерти, потому что сегодня он не умрет, но его будущее находится под угрозой. Малкольм и его лучший друг Тэго не поделились с полицейскими ни единым соображением по поводу того, куда, по их мнению, мог направиться Руфус. Малкольм сказал им, что Руфус – Обреченный и что преследовать его совершенно бессмысленно, но полицейские не могут оставить его без наказания, ведь он, в конце концов, совершил преступление при отягчающих обстоятельствах. Тогда Малкольму в голову пришла гениальная идея, способная разрушить всю его жизнь: сдаться самому. Он спорил с полицией и сопротивлялся аресту, но самое слабое звено его плана заключалось в том, что он не смог предупредить о нем Тэго, который тоже бросился спорить с копами, причем еще агрессивнее, чем Малкольм. Сейчас Малкольм и Тэго едут в полицейский участок. – Это бессмысленно, – вздыхает Тэго, сидя на заднем сиденье полицейской машины. Он больше не цыкает себе под нос и не выкрикивает, что ничего такого не сделал (несмотря на то что Малкольм и Эйми умоляли его замолчать), как тогда, когда офицеры достали наручники. – Они все равно не найдут Руфуса. Он уже упылил на… – Заткнись. – На этот раз Малкольма беспокоят не дополнительные проблемы, которые каждым словом создает себе Тэго. Малкольм уже понял, что Руфусу удалось скрыться на велосипеде. Когда их сопровождали от дома к машине, велика во дворе не было. Он прекрасно знает, что Руфус умчится от полиции на велосипеде, но ему дико не хочется, чтобы они начали ловить на улице велосипедистов и нашли его. Если он им так уж сдался, пусть поработают. Малкольм не может подарить другу еще один день жизни, зато подарит ему немного времени на жизнь. Если, конечно, Руфус все еще жив. Ради Руфуса Малкольм намерен взять удар на себя, он‑то знает, что часть вины лежит на нем, это даже не обсуждается. Плутонцы выскользнули из дома ночью с намерением надрать задницу Пеку, что Руфус и сделал без их помощи и участия. Малкольм никогда в жизни не дрался, хотя многие по его внешнему виду делают вывод, что он сильный и жестокий малый. Он выше остальных парней на полголовы и весит под девяносто килограммов. Да, у него телосложение тяжелоатлета, но это вовсе не означает, что он хулиган. А теперь Малкольма и Тэго запишут в малолетние преступники. Но у них обоих останется жизнь. Малкольм смотрит в окно в надежде ухватить взглядом хотя бы тень Руфуса, поворачивающего за угол на своем велосипеде, и наконец начинает плакать, то и дело громко всхлипывая, но не потому, что теперь его поставят на учет в полиции, не потому, что боится оказаться в участке, даже не потому, что Руфус сегодня умрет. Он плачет, потому что самое большое преступление, которое сегодня случилось, – это то, что он не успел обнять лучшего друга на прощание. МАТЕО03:42Стук во входную дверь – и я перестаю мерить шагами квартиру. Меня мгновенно бросает в пот: что, если это не Руфус? Хотя кто еще будет стучаться в мою дверь так поздно ночью… Или Руфус, но с ним банда квартирных воров или типа того? А может, это папа, который не сообщил, что очнулся, чтобы сделать мне сюрприз? Чудо Последнего дня, как в фильмах, которые крутят по телику перед Рождеством. Я медленно подхожу к двери, осторожно отвожу в сторону заслонку дверного глазка, прищуриваюсь и вижу Руфуса. Он смотрит прямо на меня, хотя я уверен, что ему меня не видно. – Это Руфус, – раздается с той стороны двери. Надеясь, что он все‑таки пришел один, я снимаю цепочку. Потом открываю дверь и вижу перед собой вполне себе трехмерного Руфуса, не такого, как в видеочате или в дверном глазке. На нем темно‑серая флисовая куртка и синие баскетбольные шорты поверх адидасовского спортивного трико. Он кивает мне. Не улыбается, ничего такого, но все равно при этом выглядит дружелюбно. Мое сердце бешено стучит, я подаюсь вперед и выглядываю в коридор, чтобы проверить, не спрятались ли у стены его друзья, готовые выпрыгнуть и отнять то малое, что у меня есть. Но в коридоре пусто, и теперь Руфус уже улыбается. – Я на твоей территории, чувак, – говорит он. – Если кто и должен шугаться, так это я. Надеюсь, это не розыгрыш из серии «Спаси ребенка из заточения». – Не розыгрыш, – уверяю я. – Прости, просто я… Я волнуюсь. – Мы с тобой в одной лодке. – Он протягивает руку, и я жму ее. Ладонь у него влажная. – Готов к прыжку? Разумеется, образно выражаясь. – Готов… Почти, – отвечаю я. Он пришел прямо к моей двери, чтобы составить мне сегодня компанию, вывести меня за пределы моего храма и жить до тех пор, пока жизнь не иссякнет. – Мне нужно кое‑что взять. Я не приглашаю его войти, но он и сам не переступает порога. Он придерживает дверь снаружи, чтобы она не захлопнулась, а я беру записки для соседей и ключи. Затем выключаю свет и прохожу мимо Руфуса, который закрывает за мной дверь. Я запираю ее. Руфус направляется к лифту, а я – в противоположную сторону. – Ты куда? – Не хочу, чтобы соседи удивились или разволновались, когда я им не открою. – Я кладу записку у двери в квартиру 4Е. – Эллиот готовил мне нормальную еду, потому что я питался одними вафлями. – Я возвращаюсь к Руфусу и оставляю вторую записку у двери 4А. – А Шон хотел посмотреть нашу сломанную плиту, но теперь об этом можно не беспокоиться. – Мило с твоей стороны, – говорит Руфус. – Я об этом не подумал. Я подхожу к лифту и украдкой поглядываю через плечо на Руфуса, этого незнакомца, который идет за мной. Я не чувствую напряжения, но веду себя настороженно. Он разговаривает со мной так, будто мы дружим уже какое‑то время, но я еще не доверяю ему полностью. И это справедливо, ведь все, что я о нем знаю, – это что его зовут Руфус, он любит кататься на велосипеде, пережил трагедию и хочет стать моим Марио. А еще что его сегодня тоже не станет. – Эй, на лифте мы точно не поедем, – говорит Руфус. – Если двое Обреченных в свой Последний день садятся в лифт – им либо жить надоело, либо это начало пошлого анекдота. – Верно подмечено, – говорю я. Лифт – это опасно. В лучшем случае? Мы застрянем. В худшем? Ответ очевиден. Слава богу, со мной Руфус, и он включает голову вместо меня. Думаю, Последние друзья исполняют еще и роль наставников. – Давай пойдем пешком, – предлагаю я, будто существует еще какой‑то способ выйти из здания, например канат, свешивающийся из окна на лестничной площадке, или специальный аварийный трап. Я преодолеваю четыре пролета, как ребенок, которому впервые доверили спуститься по лестнице одному, пока сами родители идут на две ступеньки впереди. С той лишь разницей, что рядом нет никого, кто мог бы поймать меня в случае падения или в случае, если Руфус споткнется и налетит на меня сзади. Мы спускаемся без происшествий. Я заношу руку над дверью подъезда, но не могу ее открыть. Я уже готов вернуться обратно в квартиру, но Руфус обгоняет меня и открывает дверь. Влажный воздух последних дней лета приносит некоторое облегчение. Меня даже посещает надежда, что я и только я – прости меня, Руфус, – могу победить смерть. Сладкая секунда в отрыве от реальности. – Вперед, – говорит Руфус. Он на меня давит, но в этом вся суть наших с ним взаимоотношений. Я не хочу разочаровывать нас обоих, а особенно самого себя. Я выхожу из подъезда, но, оказавшись за порогом, сразу останавливаюсь. В последний раз я был на улице вчера днем, возвращался от папы из больницы. Ничем не примечательный День труда4. Но сейчас я чувствую себя совсем иначе. Я рассматриваю здания, среди которых вырос, но на которые никогда не обращал особого внимания. В окнах моих соседей свет. Слышно даже, как какая‑то пара громко занимается любовью, как раскатисто смеются за кадром зрители в комедийной программе; из другого окна тоже доносится смех: возможно, кто‑то шумно реагирует на вульгарное юмористическое шоу, на щекотку любимого человека или шутку, которую в столь поздний час прислал в эсэмэске кто‑то из близких. Руфус хлопает в ладоши и выдергивает меня из транса. – Десять очков тебе. Потом подходит к ограде и снимает замок со своего стального серого велосипеда. – Куда поедем? – спрашиваю я, делая микроскопический шажок прочь от двери. – Нам нужен план боя. – План боя обычно подразумевает наличие пуль и бомб, – замечает Руфус. – Предлагаю называть наш план стратегией. – Он выкатывает велосипед на угол улицы. – Списки того, что нужно успеть сделать перед смертью, бессмысленны. Все сделать все равно невозможно. Лучше плыть по течению. – Говоришь как настоящий специалист по смерти. Какую тупость я сморозил. Я осознаю это прежде, чем Руфус начинает кивать. – Ну да, – говорит он. – Извини. Я просто… – Подступает паническая атака; в груди все сжимается, лицо начинает пылать, кожа по всему телу – чесаться. – В голове никак не укладывается, что я проживаю день, в котором могут понадобиться списки предсмертных дел. – Я чешу затылок и делаю глубокий вдох. – Эта тема не сработает. Все обернется против нас. Проводить время вместе – плохая затея, потому что так мы только удваиваем шансы умереть раньше времени. Это как зона высокой радиоактивности для Обреченных. А если мы завернем за угол, я споткнусь и разобью голову о пожарный гидрант и… – Я замолкаю и весь съеживаюсь от фантомной боли, которая настигает, если представить, как падаешь лицом вниз на забор со штыками или как тебе разом выбивают все зубы. – Делай что хочешь, но нам конец, и не важно, тусуемся мы вместе или нет, – пожимает плечами Руфус. – Какой смысл теперь бояться? – Не так все просто. Мы же умрем не естественной смертью. Как жить, зная, что на улице нас может сбить грузовик? – Прежде чем перейти дорогу, будем смотреть по сторонам, как учили в детстве. – А если кто‑то вытащит пушку? – Будем обходить стороной бандитские кварталы. – А если нас собьет поезд? – Если мы в свой Последний день окажемся на рельсах, то, считай, сами напросились. – А если… – Не мучай себя. – Руфус закрывает глаза и трет их кулаками. Я свожу его с ума. – Мы можем целый день играть в эту твою игру, а можем просто забить и, вероятно, прожить этот день по‑человечески, понимаешь? Не стоит портить его самим себе. Руфус прав. Я знаю, что он прав. Не буду больше спорить. – Мне понадобится немного времени, чтобы оказаться на одном с тобой уровне осознания происходящего. Я не могу перестать бояться потому, что знаю, что мой выбор таков: «сделай что‑нибудь и умри» или «не делай ничего и все равно умри». – Он не напоминает мне, что у нас не так‑то много времени. – Мне нужно попрощаться с папой и лучшей подругой. – Я начинаю шагать в направлении станции метро на 110‑й улице. – Легко, – говорит Руфус. – Мне делать особо нечего. Церемония моих похорон уже позади, пусть она прошла и не совсем так, как планировалось. И сыграть их заново мне тоже вряд ли удастся. Я не удивлен, что у того, кто так смело проживает свой Последний день, уже были прижизненные похороны. Уверен, ему есть с кем попрощаться, и этих людей больше двух. – Что произошло? – спрашиваю я. – Ерунда. – Руфус не хочет распространяться. Мы смотрим налево, потом направо, готовимся перейти дорогу, и вдруг я замечаю на дороге мертвую птицу. Освещаемая лампами на козырьке круглосуточного магазина, она отбрасывает крошечную тень на проезжую часть. Птичка раздавлена; ее головка оторвана и лежит в нескольких сантиметрах от туловища. Думаю, ее сначала переехал автомобиль, а потом добил велосипедист. Надеюсь, не Руфус. Эту птичку никто не предупредил, что она умрет сегодня, вчера или позавчера, хотя мне приятно думать, что водитель, который ее раздавил, заметив ее, хотя бы посигналил. А может, предупреждение ничего бы и не значило. Руфус тоже замечает птицу. – Какая жесть. – Нужно убрать ее с дороги. – Я оглядываюсь в поисках какого‑нибудь предмета, которым можно было бы поднять мертвое тельце. Я знаю, что голыми руками его лучше не трогать. – Что ты сказал? – У меня к таким вещам другое отношение, не просто «умер и умер, идем дальше», – говорю я. – У меня тоже совершенно точно не такое, – говорит Руфус, и в его голосе сквозит напряжение. Мне нужно быть сдержаннее. – Прости. Опять я. – Я прекращаю поиски. – Вот что. Когда я учился в третьем классе, я однажды играл на улице под дождем и увидел, как из гнезда выпал птенец. Я проследил его падение посекундно: он подпрыгнул в гнезде, расправил крылья, выпал. Я видел, как его взгляд жадно метался в поисках помощи. При ударе птенец сломал лапку и не смог дотащить себя до укрытия, так что дождь барабанил прямо по нему. – У него, видимо, что‑то с инстинктами было неладно, раз он просто сбросился с ветки, – говорит Руфус. Птенец по крайней мере осмелился покинуть гнездо. – Я испугался, что он замерзнет до смерти или утонет в луже, поэтому подбежал к нему, присел рядом на землю и сделал ему крышу из ног, как будто спрятал в домике. Правда, холодный ветер сыграл со мной злую шутку: я сильно простудился, так что мне пришлось пропустить школу в понедельник и вторник. – А что случилось потом? – Не знаю, – признался я. – Помню, что заболел и не пошел в школу, но мое сознание будто бы заблокировало то, что случилось с птенцом. Время от времени я о нем вспоминаю, потому что не нашел тогда лестницу и не вернул его в гнездо. Тяжело вспоминать, что я оставил птичку умирать под дождем. – Я часто думаю, что, помогая этому птенцу, я совершил первый в своей жизни осознанный добрый поступок, который был связан только с моим желанием помочь другому существу, а не с ожиданиями папы или учителей. – Но для этой птички я постараюсь получше. Руфус смотрит на меня, глубоко вздыхает, после чего поворачивается ко мне спиной и отъезжает. Грудная клетка снова сжимается; вполне возможно, у меня все‑таки есть проблемы со здоровьем, которые обнаружатся сегодня, и я от них умру, но какое же облегчение я испытываю, когда вижу, что Руфус паркует велосипед у тротуара и ставит его на подножку. – Я сейчас что‑нибудь найду, – говорит он. – Не трогай ее. Я проверяю, нет ли в поле зрения машин. Руфус возвращается с выброшенной кем‑то газетой и протягивает ее мне. – Что нашел. – Спасибо. – С помощью газеты я поднимаю с асфальта тельце птицы и ее оторванную голову. Потом иду к общинному саду напротив метро, расположенному между баскетбольной и детской площадками. Медленно крутя педали, Руфус едет рядом. – Что будешь с ней делать? – Похороню. – Я захожу в сад и нахожу уголок за деревом, подальше от того участка, на котором местные садовники высаживают фруктовые деревья и цветы в попытке сделать мир немного ярче. После я опускаюсь на колени и кладу газету на газон, опасаясь, как бы не укатилась птичья голова. Руфус никак не комментирует мои намерения, но я чувствую необходимость добавить: – Просто не могу оставить птицу на дороге, а то ее выкинут в урну или, чего доброго, будут раз за разом давить колесами. Мне нравится мысль о том, что птичка, которая так трагически погибла раньше времени, покоится в самой гуще жизни, тут, в саду. Я даже представляю, что это дерево когда‑то было человеком, Обреченным, которого кремировали, и перед самой смертью он отдал распоряжение упаковать его прах в биологически разлагаемую урну вместе с семечком, которое даст новую жизнь. – Уже четыре с небольшим, – сообщает Руфус. – Я быстро. Насколько я понимаю, он не из тех парней, что любят хоронить птиц. Я знаю многих, кто не понимает и не принимает подобные сантименты. В конце концов, для большинства людей птица – ничто в сравнении с человеком, потому что человек надевает галстук и ходит на работу, влюбляется и женится, рожает и воспитывает детей. Но ведь птицы тоже все это делают. Они работают (хорошо, без галстуков, тут вы меня подловили), спариваются и кормят птенчиков, пока те не научатся летать. Некоторые из них превращаются в домашних питомцев и радуют детей. Детей, что учатся любить и быть милосердными к животным. Другие птицы просто проживают свою жизнь до конца. Такого рода сантименты – матеовский пунктик. Именно из‑за них окружающие всегда считали меня странным. Я нечасто делюсь с кем‑то подобными мыслями, даже с папой и Лидией. Могилка размером с два кулака. Я стряхиваю с газеты тело и голову птички и в этот самый миг краем глаза замечаю вспышку у себя за спиной. Нет, первое, что мне приходит в голову, это вовсе не то, что инопланетяне спускают сверху своих приспешников, которые заберут меня с Земли. Ну то есть ладно, первым делом я думаю именно об этом. Я поворачиваюсь и вижу, что Руфус направляет на меня камеру мобильника. – Прости, – говорит он. – Не каждый день доводится видеть, как кто‑то хоронит птицу. Я сыплю землю на тело птички и разглаживаю поверхность могилки, прежде чем встать. – Надеюсь, кто‑то окажется так же добр и к нам, когда пробьет наш час. Руфус04:09Да этот Матео даже слишком добрый. Я совершенно точно больше ни в чем его не подозреваю. Не похож он на человека, который может на меня напасть. Но я реально просто в шоке. Не ожидал, что встречу кого‑то настолько… чистого, что ли? Не могу сказать, что меня всегда окружали сплошные сволочи, но вот, например, Малкольм и Тэго в жизни не стали бы хоронить птицу, будем честны. Нападение на этого придурка, мать его, Пека доказывает, что мы далеко не невинные младенцы. Спорю на что угодно: Матео не умеет как следует сжимать кулаки и ни разу не проявлял жестокости, даже в детском возрасте, когда нам прощают и списывают со счетов много всякой фигни, мы же еще такие маленькие… Рассказать ему о Пеке точно не получится. Эту историю я сегодня унесу с собой в могилу. – К кому пойдем сначала? – К папе. Можем сесть на метро. – Матео машет рукой в сторону соседней станции. – Всего две остановки в сторону центра, но так куда безопаснее, чем пешком. Это расстояние я преодолел бы на велике за пять минут, и меня подмывает так и сделать и просто подождать Матео у выхода из метро, но интуиция подсказывает, что он меня кинет и я буду там шататься в одиночестве. Я поднимаю велик за раму и сиденье и несу его вниз к платформе. Я уже завожу его за угол, когда замечаю, что Матео с опаской мешкает позади, вместо того чтобы идти за мной. Помнится, я вел себя примерно так же, когда вместе с Оливией много лет назад ходил в дом с привидениями в Бруклине. Только я тогда был совсем ребенком. Уж не знаю, чего так боится Матео, но решаю не спрашивать его об этом. – Все хорошо, – говорю я. – Горизонт чист. Матео плетется сзади, все еще недоверчиво оглядывая пустой коридор, который ведет к турникетам. – Интересно, сколько еще Обреченных сейчас тусуются с незнакомцами. Многих наверняка уже нет в живых. Авария на дороге, пожар, бандитская пуля, падение в канализационный люк или… – Он останавливается. Этот парень определенно умеет нарисовать трагичную картину. – Что, если они уже были на пути к кому‑то близкому, а потом раз… – Матео хлопает в ладоши. – И их не стало. Ужасно несправедливо… Надеюсь, умерли они не в одиночестве. Мы подходим к автомату по продаже проездных. – Ага. Несправедливо. Мне кажется, без разницы, кто с тобой рядом, когда ты умираешь. Спутник все равно не поможет тебе остаться в живых, если ты под прицелом у Отдела Смерти. – Наверное, нельзя говорить такое Последнему другу, но это ведь правда. И все же я чувствую себя немного виноватым, потому что Матео замолкает. Обреченным положены некоторые бонусы, например неограниченный бесплатный проезд в метро. Нужно только озаботиться и показать кассиру какую‑то форму. Но «неограниченность» поездок – это полное дерьмо, потому что срок действия карточки все равно иссякает в конце Последнего дня. Несколько недель назад мы с плутонцами сказали кассиру, что умираем, чтобы бесплатно доехать до парка аттракционов на Кони‑Айленде, надеясь, что он сделает поблажку и пропустит нас. Но нет, пришлось ждать, пока он получит подтверждение с сервера Отдела Смерти, а это, как выяснилось, отнимает больше времени, чем ожидание поезда. И мы просто сбежали. Я покупаю безлимитный проездной, обычный, не для Обреченных, как будто у меня еще есть завтра. Матео следует моему примеру. Мы выходим на платформу. Почем знать, может, это наша последняя в жизни поездка в метро. Матео показывает на аппарат для продажи билетов, который остался позади. – Мозг ломается, когда я думаю, что метрополитен через пару лет вообще перестанет нанимать персонал, потому что всю работу возьмут на себя аппараты, а может, даже роботы. И вообще, если задуматься, это происходит уже… Грохот приближающегося поезда заглушает концовку предложения, но я и так понял, что он имеет в виду. Сразу сесть в поезд – настоящая победа. Теперь исключена возможность падения на рельсы и застревания между шпалами, где сначала нас облюбуют крысы, а потом порежет и раздавит поезд. Черт, кажется, мрачный настрой Матео перекинулся и на меня. Двери еще не открылись, но я уже вижу, что этот вагон захватили студенты. Теперь такая мода: устраивать вечеринки в поезде, чтобы отпраздновать, что сегодня вам не позвонили с предупреждением, как нам с Матео. Вечеринки в общаге, кажется, устарели, и теперь молодежь уходит в отрыв прямо в подземке. И вот мы вынуждены к ним присоединиться, черт бы их побрал. – Заходим, – говорю я Матео, когда открываются двери. – Быстрее. – Я запрыгиваю в вагон и вкатываю за собой велик. Потом прошу кого‑то подвинуться, но, обернувшись, чтобы проверить, не мешает ли заднее колесо зайти Матео в вагон, вижу, что его позади меня нет. Матео стоит на платформе, качая головой, и в последнюю секунду бросается в соседний полупустой вагон. Там спят пассажиры, а не грохочет ремикс песни «Celebration»5 (это, конечно, классический гимн и все такое, но пора бы уже отправить его на покой). Слушайте, я не знаю, почему Матео слился, но не собираюсь портить настрой себе. Это просто вагон для вечеринок. Я же не предлагал ему прыгнуть с парашютом или с моста на тарзанке. Не такой уж это экстрим. Начинает играть «We Built This City»6 , и девушка с двумя стереомагнитофонами в обеих руках вскакивает на сиденье и начинает танцевать. Ее клеит какой‑то тип, но девушка закрыла глаза и явно ушла в себя. В углу чувак в надвинутом на лицо капюшоне опускает голову и вырубается. Либо он шикарно проводит время, либо в этом вагоне стало одним Обреченным мертвецом больше. Не смешно. Я прислоняю велик к свободной скамейке – да, да, я тот самый парень, чей велосипед вечно всем мешает, но вообще‑то сегодня я умру, так что не судите строго – и перешагиваю через ноги спящего парня, чтобы заглянуть в соседний вагон. Матео смотрит в мой вагон взглядом посаженного под домашний арест ребенка, который вынужден наблюдать, как за окном играют его друзья. Я жестом показываю ему, мол, иди сюда, но он мотает головой, опускает взгляд и пялится в пол, больше не поднимая на меня глаз. Кто‑то хлопает меня по плечу. Я поворачиваюсь и вижу потрясающую чернокожую девушку с глазами цвета лесного ореха и банкой пива в руке. – Хочешь? – Нет, спасибо. – Мне нельзя напиваться. – Мне больше достанется. Я Калли. Я боюсь, что неправильно ее расслышал. – Келли? Она наклоняется, прижимаясь грудью к моей груди и губами к моему уху. – Калли! – Привет, Калли. Я Руфус, – отвечаю я прямо ей в ухо, раз уж она так близко. – Что ты… – Я на следующей выхожу, – прерывает меня Калли. – Хочешь, выйдем вместе? Ты симпатичный и, кажется, хороший парень. Она точно в моем вкусе, а значит, понравилась бы и Тэго. (Малкольму же тупо нравятся все, кому нравится он.) Но поскольку кроме того, на что она явно намекает, предложить мне нечего – придется ей отказать. Секс с красивой студенткой – наверняка один из пунктов в списке предсмертных дел у кучи людей: у молодежи, женатиков, мальчиков, девочек, да кого угодно. – Я не могу, – говорю я. Мне нужно поддержать Матео, и к тому же я еще не выбросил из головы Эйми. Не хочу предавать себя и размениваться на нечто одноразовое. – Да ну, конечно можешь! – Правда не могу, и это отстойно, – говорю я. – Я везу друга в больницу повидать отца. – Ну и хрен с тобой. – Калли поворачивается ко мне спиной и уже минуту спустя разговаривает с другим парнем. На этот раз ей везет, потому что он и впрямь выходит из вагона вслед за ней, когда поезд прибывает на ее станцию. Может быть, Калли и этот парень состарятся вместе и будут рассказывать своим детям, что познакомились на вечеринке в метро. Но я готов поспорить, что сегодня они просто займутся сексом, а наутро он назовет ее Келли. Я делаю несколько фоток движухи в вагоне: парня, которому все‑таки удалось привлечь внимание красотки; двух близняшек, танцующих рядом; смятых жестяных банок и бутылок из‑под воды. Сколько в этом всем жизни, пипец. Я убираю телефон в карман, хватаю велик и тащу его через тамбур в соседний вагон, хотя над головой у меня настойчиво объявляют, что по правилам им можно пользоваться только в экстренных случаях. Да плевать я хотел на правила, в Последний день или в самый обычный. В туннеле дует холодный ветер; колеса лязгают и скрежещут по рельсам – эти звуки, мне вряд ли будет не хватать их на том свете. Я захожу в соседний вагон, но Матео, не поднимая головы, по‑прежнему изучает пол. Я сажусь рядом, готовый вот‑вот спустить на него собак, сказав, что не принял приглашение девушки постарше заняться с ней сексом в свой Последний день на свете, потому что я хороший Последний друг, однако совершенно очевидно, что не стоит ему сейчас добавлять еще и чувство вины. – Эй, расскажи мне еще что‑нибудь о роботах. Которые отнимут у людей работу. Матео на секунду отрывает взгляд от пола и поворачивается проверить, не подкалываю ли я его. А я, конечно, не подкалываю, мне это все и правда дико интересно. Он улыбается и начинает тараторить, перескакивая с одной мысли на другую: – Этот процесс займет какое‑то время, эволюция вообще не спешит, но роботы уже здесь, среди нас. Ты же в курсе, да? Есть роботы, которые готовят людям еду или разгружают посудомойку. Их можно обучить тайным рукопожатиям, и лично меня это ошеломляет. А еще они могут собирать кубик Рубика. Кстати, пару месяцев назад я видел ролик, в котором робот танцевал брейк. Но вот тебе не кажется, что все эти новинки просто отвлекают нас, пока других роботов обучают самым разным профессиям в секретных подземных лабораториях? Ну то есть зачем платить человеку по двадцать долларов в час за то, что он консультирует горожан о проведении досуга, если это уже под силу нашим смартфонам, а еще лучше – роботам? Так что мы в полной заднице. Матео замолкает и больше не улыбается. – Обломно, да? – Ага, – отвечает Матео. – Ну, по крайней мере тебе не придется беспокоиться, что босс тебя уволит и возьмет на твое место робота, – хмыкаю я. – Довольно мрачное преимущество, – говорит Матео. – Чувак, сегодня у нас все преимущества не из веселых. Ты почему не пошел в вагон для вечеринок? – А нам там нечего делать, – замечает Матео. – Что нам праздновать? Свою смерть? Я не собираюсь танцевать с незнакомыми мне людьми, пока еду прощаться с папой и лучшей подругой, прекрасно понимая, как велики шансы, что я вообще до них сегодня не доберусь. Это не мое место и не мои люди. – Это просто вечеринка. – Поезд останавливается. Матео не отвечает. Возможно, его осторожность и позволит нам прожить чуть дольше, но я сомневаюсь, что в этом случае Последний день станет для нас ярким и запоминающимся. жүктеу/скачать 0,58 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|