Артем Тарасов Миллионер
жүктеу/скачать 1,22 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Глава 4. ДЕНЕЖНЫЕ МЕШКИ ПОД ГЛАЗАМИ
* * * Должность заведующего отделом позволила мне в тридцать лет сделать карьеру. Я через два года успешно защитил кандидатскую диссертацию и начал получать очень приличную по тем временам заработную плату. Я продолжал дружить с мужем Пономаревой, который сам делал карьеру и вскоре стал работать начальником управления Госплана СССР. Моему дальнейшему продвижению сильно мешал тот факт, что я не был членом коммунистической партии. Работая в научном химическом институте, я стоял в очереди на прием в коммунистическую партию, но был в этой очереди за No 92. А за год по разнарядке принимали не больше пяти человек! Однако в 1985 году мне удалось достичь в советской системе довольно высокой номенклатурной должности, выше которой, наверное, вообще нельзя было подняться нечлену КПСС. Меня друзья по блату рекомендовали на должность главного инженера Управления капитального строительства Моссовета. Должность позволяла получать обкомовские продуктовые пайки, покупать товары в магазинах, еще не открытых для публики, прямо в день их сдачи госкомиссии, и иметь реальный шанс получить бесплатно шикарную квартиру в центре Москвы. Правда, за эти блага мне пришлось отвечать за техническое снабжение более тысячи объектов, одновременно строящихся в Москве, — от новых дорог до дач членов Политбюро и иностранных представительств. Строители никогда не выполняли планов или сдавали объекты с ужасающими недоделками. Всю вину при этом они сваливали, конечно, на несвоевременность снабжения и недостаток фондов. Крайними всегда оказывалось наше управление и лично я. Чтобы не сесть в тюрьму, надо было постоянно выкручиваться. Я это делал постоянно и очень благодарен той работе, потому что приобрел опыт предпринимательства на грани фола. В самых трудных ситуациях меня поддерживала дружеская фраза, произнесенная одним из моих учителей — это был человек, который занимал очень высокий пост. Однажды он сказал мне: — В России можно решить любые вопросы, надо только захотеть. Можно даже пробить разрешение на строительство жилого дома на Красной площади в Москве! Если очень захотеть! Это действительно было так. Надо сказать, что коррумпированность чиновников тогда была на очень низком уровне. Взятки предлагались в лучшем случае в виде подарков. Чаще всего общение с чиновниками происходило по формуле «вы мне — я вам». Все тот же блат, которым можно будет воспользоваться в дальнейшем, когда понадобится. Моя должность предполагала широкое использование блата. Я мог по‑разному отнестись к строящимся объектам: выделить из фондов необходимые материалы и продукцию или, наоборот, завернуть ее на другой объект. Кроме того, у меня была красная книжка с гербом, магическим словом «Моссовет» и лаконичной записью «Главный инженер» внутри. Это оказывало блестящее действие, особенно на периферии, так как многие считали меня самым главным из всех инженеров в Москве и окружали всяческими почестями. К трапу самолета подгонялись черные «Волги», меня встречали и размещали в номерах люкс лучших закрытых гостиниц. Для коммунистической элиты, а стоило такое проживание и питание в них сущие копейки из‑за специальных дотаций. Все владельцы красных книжек очень любили такие командировки, и я не был исключением. Существовала продуманная система встреч и ведения переговоров с периферийными начальниками, дававшая в большинстве случаев нужные результаты. Вначале из Москвы отправлялась телеграмма со специальным грифом — «Правительственная». В ней сообщалось, что едет главный инженер из Моссовета для решения государственных проблем. Бланки для таких телеграмм всегда лежали в моем столе. По приезде я всегда вспоминал историю с Гришиной. Меня встречали представители местной администрации, я тут же сообщал, что необходима встреча с первым или вторым секретарем горкома партии, а он уже вызывал в кабинет директора предприятия, продукцию которого мне надо было получить для снабжения московских строек. Дальше разговор состоял из заученных, абсолютно стереотипных фраз, действовавших на местных чиновников просто магически. — Вам не надо объяснять, что Москва — столица нашей Родины и только одна в СССР? — начинал я разговор. — По постановлению Политбюро и личному приказу товарища Гришина нужно построить такой‑то объект. Фондов у нас нет, поскольку задание срочное, сверхплановое, с красной полосой, но мы вместе с вами не имеем права его не выполнить! Оно находится под личным контролем… — Ничем не можем помочь, — пытался возразить директор. — Мы и плановых заданий выполнить не можем, не хватает материалов, заказчики днем и ночью сидят на заводе, требуют по законным фондам… — Минуточку, — перебивал я директора. — Как ваша фамилия? Вы давно в партии? Я думаю, вы не совсем поняли, зачем я приехал! Кто у вас там первый на очереди для отгрузки продукции — Казахстан или Минск? Вы захватили с собой документы? Местный партийный секретарь хранил коммунистическое молчание, и директор тщетно ждал от него поддержки. — А вы получили телеграмму? — спрашивал я секретаря, будто и не понимая, что иначе бы не сидел в этом кабинете. — Да, конечно, надо бы помочь Москве, — наконец выдавливал из себя секретарь…
— Работать я буду только по субботам, воскресеньям и праздникам, — заявил он. — В выходные дни двойная оплата труда, по праздникам — тройная. И еще чтоб после каждой смены лично от начальства я получал бутылку водки… Все его условия пришлось принять безоговорочно: Витя сроду не был партийным, а разговоры о Москве — столице нашей Родины, его волновали гораздо меньше, чем регулярная выпивка. Витя тут же приступил к работе: он изготавливал тридцать шаров за смену, после чего вдрызг напивался. Я молил Бога, чтобы Витя не сломал ногу, не стал дебоширить и не попал в вытрезвитель… Шары вывозились со стекольного завода грузовиками, по десять‑двенадцать штук за рейс. И вот за день до сдачи меня вызвал начальник объединения. Он нервно ходил из угла в угол, чего раньше за ним не замечалось, — и я сразу понял, что произошло ЧП. — Завтра в девять утра товарищ Гришин будет лично разрезать ленточку, открывая пешеходный Арбат, — мрачно сказал шеф. — Я не знаю, умышленно или случайно вы сорвали выполнение задания, этим займутся в КГБ. Однако вашу дальнейшую судьбу предсказать нетрудно прямо сейчас, поскольку именно вы отвечали за снабжение Арбата, а не я. Оказалось, именно в том месте, где Гришин должен был разрезать ленточку, у ресторана «Прага», не хватает двенадцати шаров… Было шесть часов вечера, я звоню на Царицынский завод: все ушли, Витя в запое. И тут мне повезло: случайно я поймал девушку‑учетчицу, которая уже собиралась домой. Выслушав мою беду, она предложила продиктовать по документам, кто и когда забирал шары. У меня появилась какая‑то надежда — ведь заказ был на 500 шаров, а требовалось только 460. Не могли же строители разбить столько шаров! Эта девочка оказалась очень аккуратной: она записывала в своих тетрадках не только номера автомашин, вывозивших шары, но даже фамилии водителей. Учетчица стала мне их диктовать — и вдруг обнаруживается несколько чужих машин, которые вывезли пятьдесят шаров неизвестно куда! Я срочно связался с начальником объединения, он поставил на ноги московское ГАИ. В восемь вечера была вычислена организация, похитившая шары, — «Мосгорсвет»! Все стало ясно: они отвечали за работу светильников и, видимо, решили, что шарики будут бить камнями или пойдут трещины от погоды, рано или поздно их придется менять — вот и надо под шумок умыкнуть некую заначку про запас. Назавтра была суббота, начальника «Мосгорсвета» дома не оказалось. Он уехал на именины к тете в Тульскую область. Через полчаса мой сотрудник уже мчался в автомашине с правительственным сигналом‑кукушкой в деревню к тете начальника… Поздней ночью они возвратились с ним в Москву. В шесть утра недостающие шары со склада «Мосгорсвета» под моим личным наблюдением были погружены на грузовик. В семь часов утра строители приступили к их установке. В восемь тридцать благополучно закончили. А в девять Гришин разрезал ленточку и открыл реконструированный Старый Арбат! Другая история тоже могла окончиться для меня весьма печально. По долгу службы каждое утро я должен был подписывать до пятидесяти писем, подготовленных сотрудниками отделов. Письма были стандартными, и я никогда в них не вчитывался, доверяя в целом сотрудникам управления, проработавшим там десятки лет. И вот как раз перед Новым годом, 29 декабря, меня срочно вызвали к начальнику объединения, в кабинете которого находился сам начальник главка и два полковника КГБ. Все сидели очень довольные, улыбались, шеф показал мне какую‑то бумажку и спрашивает: — Артем Михайлович, это ваша подпись? — Наверное, моя, — говорю. — А в чем дело?
— Ну вот мы и нашли, кто виноват! — сказал один из полковников. — Вы прочтите письмо, товарищ Тарасов, и поедем на Лубянку… Письмо было подготовлено кем‑то из сотрудников отдела и содержало просьбу подписать акт о приемке объекта «Наука» условно, без аккумулятора, который будет поставлен позднее. Под таким названием обычно шли стройки, затеянные КГБ. — Как вы понимаете, аккумулятор не поставлен и сдача объекта государственной комиссии сорвана по вашей вине. — Мне надо прежде разобраться, — сказал я горбачевскую фразу, входившую в моду. — Четвертый квартал не закончился! До конца года есть еще два дня. — Не уверен, что этого будет достаточно! — включился другой полковник. — Посмотрим! — сказал я и выбежал из кабинета.
— Ничем не могу помочь, — сказал директор. — Вы же сами прекрасно знаете, что без фондов я отгрузить ничего не имею права! Под трибунал попаду! — Ну что же мне делать — прилететь к вам ночью? — Да что толку? Вас все равно не пустят в зону, а мне встречаться вне предприятия не положено… Но, видимо, по моему упавшему голосу директор понял, что этот вопрос был для меня вопросом жизни и смерти. И говорит: — Ладно, вы не отчаивайтесь. Тут у нас есть старый снабженец Рабинович, он что‑нибудь придумает! Я сейчас с ним переговорю и вам перезвоню. Я понимал, что шансов очень мало. Ведь любые советские предприятия не могли просто так продать даже никому не нужную продукцию. Были специальные организации, подчиненные Госснабу. Туда нужно было заранее сообщить, что у вас имеются излишки продукции и вы просите их помощи, чтобы куда‑нибудь их сбыть. Как правило, на такие просьбы никто не реагировал: сотрудники и так получили зарплату, и лишняя работа была им абсолютно ни к чему. А на предприятиях образовывались залежи невывезенной продукции и неиспользованных материальных ценностей, которые назывались неликвидами. Я знал, к примеру, что на складе нашего управления несколько лет хранился чуть ли не вагон с хрустальными стаканами, которые были заказаны кем‑то, видимо, для так и не построенного дома отдыха или огромного ресторана. Впрочем, стаканы — это так, мелочи. В свое время меня потрясла история о том, как по контракту с ФРГ было закуплено оборудование для строительства нового завода. Пять лет заводы в ФРГ изготавливали заказ, и в конце концов из‑за границы пришли железнодорожные составы с конвейерными линиями, станками и медеплавильным оборудованием на 90 миллионов долларов США. О контракте просто забыли. Оказалось, что строить завод передумали, сотрудник, который подписал контракт, ушел на пенсию три года назад, а деньги были перечислены вперед. Тогда наш начальник отдал приказ: все, что можно, разрезать на металлолом, остальное закопать… Директор военного завода не обманул и позвонил через полчаса. — Рабинович, кажется, нашел выход, как вас выручить! — сообщил он. Я не поверил своим ушам. — Есть одна госснабовская инструкция, которая позволяет меняться предприятиям друг с другом однотипной продукцией. Так вот: если вышлите мне аккумулятор для «Волги», я вам взамен хоть вагон танковых отгружу! — Спасибо! — закричал я. — Только мне нужен всего один аккумулятор, и только самолетом. Даю честное слово, что завтра же отошлю тоже самолетом волговский!
— Выйдете завтра в смену — я вам всем моссоветовские пайки к Новому году сделаю! Утром 30 декабря встречаю транспортный военный самолет с огромным танковым аккумулятором. К вечеру аккумулятор опускают в шахту. Утром 31 декабря подсоединяют провода, проводят бетонирование шахты, в восемь вечера вытаскиваю полупьяных кагэбэшных полковников, и они подписывают окончательный акт о сдаче объекта «Наука» за четыре часа до Нового года! Зачем мне это было надо? Не лучше ли все бросить и снова уйти в научно‑исследовательский институт? Я был кандидатом технических наук и мог засесть за докторскую диссертацию, руководить небольшой лабораторией. Но только в Моссовете у меня был шанс вступить в члены КПСС, и уже с такого трамплина я мог рассчитывать на серьезную карьеру. Может быть, даже пошлют на работу за границу завхозом какого‑нибудь посольства. А это был доступ к чекам магазинов «Березка», в которых избранные члены советского общества могли беспрепятственно купить любой заграничный дефицит. Но, кроме перспективы, в моей нынешней работе были и другие преимущества. Я мог телефонным звонком решить любые проблемы: устроить друзей в гостиницу, получить билеты в театр, взять продукты из специального магазина, оформить путевки в закрытые для простой публики дома отдыха Госплана и Госснаба… «А если меня посадят в тюрьму? — иногда думал я. Или выгонят с „волчьим билетом“? Сорвем строительство какого‑нибудь важного объекта — отвечать придется мне… И сама работа словно сумасшедший дом! Но ведь скоро достроят прекрасные жилые дома в самом центре Москвы, и если я останусь на этой должности, то смогу получить бесплатную шикарную квартиру…» Я терзался сомнениями о своей будущей жизни, взвешивал все «за» и «против», но не находил однозначного ответа. Тем временем Горбачев заговорил о новой эре. Страна вступала в ускорение и в эпоху перестройки. Я принял решение и вскоре подал заявление об уходе с работы из Моссовета по собственному желанию… * * * В определенном смысле в поведении Горбачева не было абсолютно ничего нового. Каждый партийный лидер, приходя к власти, первым делом критиковал предыдущего и объявлял об изменениях, которые ждут страну. Хрущев, развенчавший политику Сталина, провозгласил соревнование с Америкой. В то время всюду висели лозунги типа: «Догоним и перегоним Америку по мясу и молоку». И действительно, по мясу догнали и перегнали, но при этом лишились поголовья скота, который сплошь порезали! Доить стало некого и поэтому молоко пришлось забыть. Хрущев обещал коммунизм через двадцать лет. Время прошло — увы, ничего похожего не построили. При коммунизме жили только высшие партийные чины. Брежнев, осудивший волюнтаризм Хрущева, объявил о строительстве развитого социализма. Боролся с проявлениями капитализма в Чехословакии, ввел войска в Афганистан, чем и запомнился. Андропов объявил, что все недостатки у нас из‑за падения трудовой дисциплины, допущенного прежним руководством. Воодушевленные своим бывшим начальником, сотрудники КГБ организовывали облавы в банях и магазинах. Забирали всех, кто находился в рабочее время не на месте, а потом с каждым разбирались, увольняли с работы… Черненко выявил, что вся беда в непомерно раздутых штатах научных сотрудников. Пошла кампания по закрытию отраслевых научно‑исследовательских институтов, по сокращению научных кадров и ассигнований. Горбачев начал с критики застойного периода и борьбы с пьянством. Вырубили виноградники, нанесли огромный урон экономике… Эти два слова — ускорение и перестройка — на самом деле не имели никакого смысла, но обсуждались на каждом углу. Тогда был очень популярен такой анекдот: "Крупный начальник, передавая дела своему преемнику, вместе с другими бумагами вручает три запечатанных письма. И говорит: когда станет очень трудно, распечатайте их по очереди — это вам поможет. Новый начальник начал работать. Дела шли исключительно плохо, он вспомнил про письма и распечатал первое. Там было написано: «Начните кампанию по критике предыдущего руководства за совершенные ошибки!» Со следующего дня работа пошла прекрасно. Все критиковали за старые ошибки бывшее руководство, вскрывали недостатки, ругали прошлое. И так целый год… Однако кампания по критике как‑то сама по себе угасла. Предприятие работало все хуже и хуже — и начальник вспомнил о втором письме. Там было сказано: "Начните кампанию по коренной реорганизации предприятия ". Со следующего дня работа опять пошла прекрасно. Все занимались составлением планов по реконструкции и реорганизации. Увольняли и принимали новых работников, сливали вместе и разделяли отделы и управления… Год прошел, как один день, — все были заняты делом и очень довольны. Но когда все было реорганизовано и перестроено, выяснилось, что предприятие заработало еще хуже, чем раньше. Начальник снова попал под критику, его стали вызывать на ковер. И пришлось открывать последнее, третье письмо. Все еще надеясь на лучшее, начальник распечатал конверт, достал сложенный вдвое листок бумаги, развернул и прочитал: «Пишите три письма!»" Вспоминая то время, я пытаюсь понять удивительный феномен: как при всем этом страна умудрялась развиваться, никто не голодал и не тревожился за свое будущее. Более того: расцветали искусство и наука, мы были великой державой, контролировали половину мира, богатства страны были неисчислимы… Понятно, что не следует верить советской статистике. Но возьмем один американский анализ, подготовленный, очевидно, при непосредственном участии ЦРУ. Прирост национального продукта в СССР за 1985 год составлял 2,5 процента. Соответствующий показатель в США за тот же год — 2,7 процента, а в европейских странах — всего два процента! Согласитесь, не самые плохие для СССР цифры… Объяснение в том, что система работала. Какой бы плохой она ни была, как бы ни нуждалась в усовершенствовании, но она все же действовала. Все механизмы в ней были настолько переплетены, что могли существовать только в едином целом. Этого, как выяснилось, не понимал Горбачев. Обладая завидным здоровьем и молодостью, воодушевленный всенародной, а потом и всемирной поддержкой, опьяненный властью и своим успехом, он стал ломать систему изнутри. Нельзя перестроить дом, не имея чертежей и не понимая, как он будет выглядеть. Горбачев начал ломать дом под названием «экономика СССР», даже не выселив из него жильцов. Его больше всего интересовали внешние эффекты, производимые начатым строительством. И поскольку аппараты власти, которыми он управлял, привыкли беспрекословно подчиняться и выполнять любые указания сверху, все это «строительство с крыши» очень быстро превратилось в кампанию под девизом: «Круши что попало, дальше разберемся!» Первый серьезный удар по системе был сделан, когда сотни министерств и ведомств были сокращены и обескровлены. Даже Сталин не позволял себе таких экспериментов: то, что строилось десятилетиями, перестало существовать в один день. Это привело к нарушению деятельности всего народного хозяйства. Простой пример: какому‑нибудь директору предприятия понадобились фонды на болты. Раньше он обращался в Госснаб, где сидел конкретный человек, чиновник Петр Петрович, который занимался болтами. Он знал о болтах абсолютно все: где, кто и сколько их производит, кому и сколько их выделено, как их доставляют и в какой упаковке, знал цены, виды, размеры… И вдруг выясняется, что Петр Петрович больше не работает. Он уволен, так как его отдел слили еще с двумя подобными. — Кто же теперь занимается болтами? — спрашивает директор. — А никто! — отвечают ему чиновники в Госснабе. — И что же делать? — Мы сами не знаем! Говорят, в следующем месяце нас тоже сольют с другим управлением, и мы ищем работу. Поэтому ваши проблемы нас совершенно не интересуют… Обрубив только одну вертикаль в системе, разрушали множество других. Перебои со снабжением — от туалетной бумаги и сигарет до продуктов питания и одежды — стали первым признаком нарушения работы системы. ЦК КПСС и правительство, столкнувшись с недовольством людей, проводивших большую часть времени в очередях, пытались объяснить случившееся чем угодно, только не реальными причинами. Не потому, что их скрывали, — скорее всего они просто не понимали, что делают. Объяснения были, например, такими: нам досталось сталинско‑брежневское наследие, мы много помогаем социалистическим странам, у нас огромный бюрократический аппарат, мы тратим очень большие деньги на оборону и на поддержку убыточных предприятий… А у населения очень много наличных денег, и спрос вдруг отчего‑то стал очень быстро опережать производство… Все это было правдой, но вовсе не причиной появившихся сбоев системы. Дело в другом: стало рушиться само здание. Огромной ошибкой Горбачева оказалась, как ни странно, не ко времени объявленная гласность. Разрешили говорить вслух то, что раньше никто не говорил даже под пыткой! И выпущенный из бутылки джинн гласности начал превращать в хаос все вокруг. Сначала подхватили идею развенчания сталинского и брежневского периодов. Она была удобной для руководства — дескать, не мы же виноваты, все это нам досталось… Но очень скоро под сомнение была поставлена сама идея построения социализма. Обсуждение слишком большой помощи странам соцлагеря привело к его уничтожению. Критика бюрократического аппарата ускорила развал экономики… * * * …Я «умер» и вновь родился в 1987 году, через полтора года после начала перестройки. «Смерть» моя была безболезненной и тихой и случилась в научно‑исследовательском институте, куда я временно ушел работать, уволившись в 1986 году из Моссовета. Мы изучали множество абстрактных научных проблем, даже не задумываясь о последствиях осуществляемой горе‑реформы. Жить все еще было относительно легко… История не сохранила имя человека, который посоветовал Рыжкову разрешить создание производственных кооперативов. Вряд ли он дошел до этого самостоятельно. Однако в 1986‑1987 годах вышли постановления правительства, разрешавшие заниматься четырьмя видами кооперативной деятельности: переработкой вторичного сырья, организацией общественного питания, производством товаров народного потребления и бытовым обслуживанием населения. Никто не мог и предположить, что кооперативы станут прообразом будущих частных предприятий и очень быстро выйдут из‑под контроля системы. А потом начнут уничтожать систему и, борясь за собственное выживание, породят на свет организованную преступность, коррупцию, ускорят развал промышленности, создадут фундамент приватизации страны… Постановления Рыжкова многие не восприняли серьезно. Люди привыкли работать за твердую заработную плату, которая никак не зависела от количества и качества их труда. Никто не понимал значения таких слов, как «прибыль», «рынок» или «частная собственность». А такие слова, как «предпринимательство», «коммерческое посредничество» и «валюта» ассоциировались в основном с Уголовным кодексом. За коммерческое посредничество давали три года лишения свободы с конфискацией имущества, за предпринимательство — пять лет с конфискацией. А если в кармане находили больше двадцати долларов, можно было получить двенадцать лет тюрьмы… Поскольку бизнес в СССР тоже ассоциировался с незаконными доходами и спекуляцией, он считался преступлением, а любая деятельность вне государственного предприятия называлась «теневой экономикой». Новые постановления о кооперации в первую очередь взволновали людей из этой самой теневой экономики. Это были настоящие предприниматели, которых советское общество сделало преступниками. Они умудрялись, рискуя свободой, создавать буквально на пустом месте подпольные предприятия, налаживать выпуск продукции и ее сбыт, получать прибыль и снова вкладывать наличные деньги в производство… Их преследовали, арестовывали, конфисковывали все нажитое имущество и сажали в тюрьмы. А когда они выходили из тюрем, то снова принимались за свое дело… При Сталине истребили интеллигенцию и крестьянство. Хрущев, Брежнев и Андропов истребляли предпринимателей. Горбачев сначала разрешил свободную рыночную экономику, но тут же, испугавшись, захотел поставить ее на колени и сделать управляемой. Это привело к краху наших надежд и огромной эмиграции самых талантливых, честных и предприимчивых людей, последствия которой невосполнимой утратой легли на плечи экономики России. Поскольку я не принадлежал к числу теневых предпринимателей, вышедшие постановления о кооперативах меня также абсолютно не волновали. Я продолжал работать в научно‑исследовательском институте, думая о будущей докторской диссертации, и жил как все, от зарплаты до зарплаты. Однако среди моих знакомых были люди, занимавшиеся мелким бизнесом и постоянно находившиеся в конфликте с законом. И вот однажды ко мне пришел Малжабов, предложил заняться бизнесом, и мы открыли брачный кооператив «Прогресс», с которого и началась моя вторая жизнь… Глава 4. ДЕНЕЖНЫЕ МЕШКИ ПОД ГЛАЗАМИ После моей «смерти» в 1987 году закончилась моя праведная жизнь кандидата технических наук и законопослушного гражданина — строителя социализма. Судьба вытолкнула меня за грань советской действительности в пучину авантюризма и полной непредсказуемости. Мне помогли «умереть» люди, занимавшиеся мелким нелегальным бизнесом и постоянно находившиеся в конфликте с законом. Один из них, некий Малжабов, официально не работавший и живший за счет вольных заработков от фарцовки до мелкого мошенничества, неожиданно приехал ко мне домой и с выражением зачитал только что вышедшее постановление о кооперативах. — Ну и что все это означает? — без особого интереса спросил я. — Сам до конца не понимаю, — ответил он. — Получается, теперь можно открыть собственное предприятие со счетом в банке, печатью, и никто за это не арестует. По крайней мере сначала… — А зачем тебе счет в банке и печать? Малжабов разволновался еще больше: — О чем ты говоришь! Ведь тогда можно делать деньги легальным путем… Я действительно этого не понимал. Как их делать? Моя зарплата заканчивалась так же, как и у многих, — заниманием десятки у друзей до следующей получки. — А давай попробуем вместе! — предложил Малжабов. — По‑моему, это просто потеря времени, — сказал я. — Ну давай, разве что от скуки…
— Пока не найдем на это место человека, готового в будущем сидеть в тюрьме, — сказал он со знанием дела. Человек требовался специфический, желательно со справкой из психдиспансера, чтобы легче было оправдываться. То, что придется за все отвечать, Малжабову было ясно с самого начала. Это я не понимал, куда влез. Я не думал, что эта игра затянется для меня на всю мою новую жизнь. Тогда я согласился быть официальным заместителем председателя кооператива «Прогресс». Был апрель 1987 года. Наш кооператив стал десятым в городе Москве и, наверное, двадцатым во всем СССР. * * * При уборке помещения арендованной мастерской мы случайно обнаружили старую рижскую газетку — кажется, она называлась «Ригас Балтс» — с объявлениями желающих найти спутника жизни. В Москве ничего подобного тогда не было, и мы решили открыть кооперативное брачное бюро знакомств. Тем более что у меня был приятель, врач‑психотерапевт, который на дому нелегально занимался лечением психозов, в том числе и на почве неустроенности личной жизни. Его не сажали за предпринимательство только потому, что он был женат на дочери московского прокурора, что также очень приветствовалось в нашей новой организации. Врач пришел к нам в кооператив, имея собственную теорию, как женить людей эффективно и качественно. Эта теория до сих пор кажется мне весьма успешной и нигде в мире не реализованной. По его мнению, беда всех известных доселе способов знакомства заключалась в том, что каждый человек обладает воображением, а оно уводит его далеко от реальности. Например, мужчина читает объявление, где описана внешность девушки, черты ее характера и тому подобное. Потом они начинают переписываться, и созданный воображением образ той самой единственной утверждается в его сознании окончательно. А при встрече возникает конфликт воображения и реальности. Пусть даже девушка окажется лучше, чем в описаниях. Но ведь она будет совершенно другой! Не той, какую он успел придумать и жаждал встретить. Вот вам и крах всех надежд! Не годятся для предварительного просмотра фотографии и видеосъемка, так как и при этом тоже создается образ, не соответствующий действительности. Претендент видит именно то, что создает его воображение. Способ, предложенный моим приятелем, был очень прост и потому гениален. В заполняемых анкетах категорически запрещалось писать характеристики той или того, кого жаждал встретить клиент. Только ответы на вопросы о самом себе. На основе этих данных вручную или с помощью компьютера подбирались группы из десяти‑двенадцати женщин и мужчин, которые в принципе по своим показателям могли заинтересовать друг друга. Они должны были подходить друг другу по возрасту, образованию, по увлечениям, физическим характеристикам, происхождению своих семей и т.д. Далее группа собиралась в квартире у психотерапевта, но никто не был приглашен ради какого‑то конкретного человека. Встреча называлась условно «марафон» и продолжалась 24 часа! С группой работал сам психотерапевт, попеременно чередуясь с двумя своими коллегами. Люди во время «марафона» шутили, пели песни и танцевали, готовили еду, разговаривали все вместе и отдельно по парам, ближе к утру откровенничали и рассказывали истории своей жизни. Только ведущие знали некоторые данные обо всех и работали так, чтобы выделить наилучшие качества каждого из собравшихся. После такого мероприятия домой многие уходили парами и у большинства складывались длительные отношения, а затем заключались и браки. Вскоре в «Московской правде» была опубликована статья о начале деятельности нашего кооператива и два объявления. В первом мы рекомендовали воспользоваться услугами самого уникального в мире брачного бюро «Прогресс», работающего с большими гарантиями по строго научному методу. А в другом приглашались на работу специалисты, желающие приложить свои знания и умения на новом поприще… * * * И вот наступил день открытия нашего бюро в преобразованной мастерской по ремонту стиральных машин «Мосгорремэлектробытприбора», которую вымыли, слегка побелили и украсили вывеской «Кооператив „Прогресс“». В восемь утра все были на местах. Нам казалось, что число желающих вряд ли превысит человек двадцать, а их оказалось в первый же день около восьмисот! Среди первых посетителей были самые разные люди: от старых дев до подростков, от профессоров философии до сексуальных маньяков с ярко выраженными наклонностями. Мы срочно созвонились со всеми друзьями, кто был способен примчаться в мастерскую и нам помогать. Однако к концу рабочего дня мы смогли принять только человек триста, остальные ушли разочарованные. Регистрация в бюро стоила двадцать пять рублей с человека. Когда Малжабов подсчитал дневную выручку, мы были поражены: больше семи тысяч рублей за день! Таких денег никто из нас, кроме председателя, никогда в жизни не видел. Поскольку терять клиентов нам показалось неразумным, ночью мы придумали «брачный конвейер». Со следующего дня посетителей встречали у входа и сразу провожали к кассе, рассказывая по дороге, что после уплаты аванса ими займутся профессионалы и успех будет практически гарантирован. Потом им давали анкеты и объясняли, что заполнять их надо дома, не спеша. А когда мы получим присланную по почте анкету, то сразу вышлем клиенту приглашение для личной встречи и беседы со специалистами. Чтобы не терять времени, мы просто ставили штамп «оплачено» на бланке квитанции с копиркой. И выстроившаяся в контору очередь двигалась, как при посещении Мавзолея, практически без задержки! Судя по потоку наших клиентов, все проблемы общества словно сосредоточились только в неустроенности личной жизни. Народ прибывал и прибывал, и на второй день нам реально удалось обслужить больше тысячи посетителей. Как люди отдавали двадцать пять рублей за бумажку со штампом «оплачено», остается для меня загадкой до сих пор. Ведь для многих это была сумма, составлявшая больше 20 процентов от их месячного заработка! Но это были наши, советские люди, будущие клиенты финансовых пирамид. Малжабов тут же взял на должности личных секретарей председателя кооператива «Прогресс» двух очень симпатичных девушек, установив им умопомрачительные оклады — по тысяче рублей в месяц. Также был взят телохранитель, который стал носить следом за Малжабовым его толстый портфель с деньгами и бумагами. На четвертый день работы наша выручка составляла около пятидесяти тысяч рублей — и председатель назначил собрание кооператива. Перед самым собранием я заглянул к нему в кабинет, наскоро переделанный из бывшего склада готовой продукции, где Малжабов все еще принимал какого‑то претендента на работу. Он холодно ответил, что занят и просит немедленно закрыть дверь с другой стороны. Как только посетитель удалился, секретарша пригласила меня войти. Я не узнал Малжабова — казалось, он стал выше своих метра пятидесяти с кепкой как минимум в полтора раза. Лицо его было красным, маленькие злые глаза горели… — Какое право ты имеешь прерывать мою беседу и заходить без вызова в кабинет? — набросился он на меня. — Ты понимаешь, что этим подрываешь мой авторитет в глазах незнакомых людей и простых сотрудников кооператива? — Ты что, обалдел? Мы же друзья, мы вместе делаем одно дело… — Здесь я начальник! Я создал этот кооператив и пригласил тебя в нем работать. Если что‑то не устраивает, можешь уходить, нужды большой нет. А все вопросы задашь после собрания. Иди и скажи, что я выйду к людям через пять минут! Тут уж обалдел я. Такого преображения личности я в своей жизни не видел никогда. Примерно в том же духе Малжабов повел себя на собрании. Он говорил о дисциплине на работе, об особых маршрутах движения по двум комнатам, о недопустимости посторонних разговоров, в том числе по служебному телефону, о должном уважении к председателю, которого, увы, не хватает в нашем коллективе. * * * Диагноз моего приятеля‑врача был однозначен: мания величия! Обсуждая с ним ночью сложившуюся ситуацию, мы решили, что бросать начатое дело жаль, а значит, председателя придется терпеть. Вспомнили упоминание о психе на эту должность, и врач решил такого кандидата срочно подобрать, чтобы заменить Малжабова. Но теперь былая идея казалась нереальной. Может, потом удастся легально переизбрать его на общем собрании кооператива? Врач предсказывал всеобщее восстание против Малжабова в самое ближайшее время. Он проконсультировал меня, как нужно вести себя с пациентами, страдающими такой болезнью, и мы разошлись. Слух о кооперативе «Прогресс» продолжал распространяться по Москве и даже достиг провинции: у нас появились визитеры, специально приехавшие за сотни километров. Среди посетителей были очень интересные люди. Мне запомнился молодой мужчина, похожий на Клинта Иствуда, только красивей. Он объяснил, что работает в Канаде, находясь в загранкомандировке, и посещает Советский Союз крайне редко. Ему не хватает времени подыскать невесту. А жениться нужно как можно быстрее, иначе его могут отозвать из заграничной командировки. Ведь по негласным советским законам в загранкомандировках могли работать только женатые мужчины и незамужние женщины. Он предложил заплатить валютой, но я тогда даже не представлял, зачем она вообще может нам понадобиться, и вместо долларов попросил обычную плату — двадцать пять рублей. Вскоре появилась очень колоритная дама с двадцатилетней красавицей дочерью, которая ужасно стеснялась. Зато мама вела себя прямолинейно. Судя по количеству золотых колец на толстых, сосисочнообразных пальцах рук, она работала директором крупного областного продмага. — Какие двадцать пять рублей! — сразу возмутилась эта дама. — Вы же понимаете, моей дочери нужно остаться в Москве после института. Сколько бы это ни стоило… Нам требуется муж с квартирой, которую он нам оставит сразу после развода. Так что, пожалуйста, обслужите по первому классу! — А в Канаде квартира не нужна? — поинтересовался я.
— Хорошо, внесите деньги в кассу, мы их используем в кооперативе. Раз вы хотите платить больше, это не возбраняется! — А, — сказала мамаша, — общий котел! Знакомая система.
— Как будем решать вопрос с Моссоветом? — спросил я у Малжабова. — А что нам Моссовет, мы фирма независимая, — отмахнулся он. — Пусть только попробуют с нами что‑нибудь сделать! У нас своя печать есть…
— Я вообще не собираюсь с вами разговаривать. Вас вызывали в пятницу, а сегодня понедельник, так что можете идти. Ваш вопрос будет рассмотрен на заседании комиссии по кооперативной деятельности Моссовета, и заверяю вас — решен отрицательно. Кто там, следующий… — Я вас засужу. Вы не имеете права! — заорал Малжабов. — Вы с кем так разговариваете? Со мной? Это был наш конец. Я бы мог спокойно поговорить с Громиным на самом изысканном бюрократическом моссоветовском языке и решить любые проблемы. Но, увы, в присутствии председателя разговаривать посторонним запрещалось… жүктеу/скачать 1,22 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|