Артем Тарасов Миллионер
жүктеу/скачать 1,22 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- 3. ИЗБЕРИ СЕБЕ ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ Глава 3 СТРАНА ПЛОХИХ СОВЕТОВ
* * * Уже год я жил в Лондоне. За 1992 год мою английскую фирму «Кенмор сервис» посетили 142 визитера из России. То есть каждый второй‑третий день приезжал новый человек, чтобы что‑то обсудить: продажу леса, нефти, открытие счета в иностранном банке, поиск партнера… Денег за консультации я ни у кого не брал, фирма работала как богадельня. Это была, конечно, глупость, но тогда я был искренне убежден, что просто должен всем помогать. Меня не покидало чувство причастности к тем переменам, которые происходили в России… Очень быстро распространился слух, что я жив и здоров, процветаю, консультирую, помогаю и не беру за это денег. Вот ко мне все и повалили! Так в моем лондонском офисе появился Хамид Садеков, просто потрясающий парень, булгарин по национальности есть такие волжские племена, близкие к татарам. Очень практичные, между прочим, люди. Уже потом, когда я вернулся в Россию и работал в Думе, я как‑то побывал у Хамида в гостях, в его родном булгарском селе Рябушкино Нижегородской области. Село процветало, поскольку предприимчивые жители организовали у себя бойню: скупали в соседних деревнях весь живой скот, резали его, продавали мясо и получали с этого огромные деньги. Вот и породило это зажиточное село великого предпринимателя Хамида Садекова. Мы познакомились давно, еще в 1988 году, когда Хамид приехал в мой кооператив «Техника» с очень нестандартной идеей. Он с друзьями изобрел, видите ли, новую швейную машинку! Я не стал вдаваться в подробности, но, внимательно посмотрев на ясное, улыбающееся лицо Хамида, выдал ему двадцать тысяч рублей. Через два месяца он привез готовую работающую швейную машинку совершенно новой технологии — она, по‑моему, остается уникальной до сих пор. Вообще швейная машинка — очень серьезный агрегат, там около ста пятидесяти мелких деталей, масса сложных механизмов. А в модели Хамида их было в два раза меньше, зато по возможностям машинка на порядок опережала все существующие в мире! Демонстрируя свое изобретение, Хамид сидел и вышивал прямо в кабинете. Потом мы сделали еще шесть опытных образцов машинок и решили послать его в Китай — для поиска партнеров и налаживания выпуска продукции. Хамид поехал, нашел там завод швейных машинок, показывал свою модель восхищенным китайцам, не говоря при этом ни по‑китайски, ни по‑английски! Соответствующий договор был составлен и подписан. Сначала о простой сборке китайских машинок на Подольском заводе, а потом об обратном — о сборке машинки Хамида в Китае. Как ему это удалось, до сих пор не понимаю. С русским языком у него тоже было очень неважно. Тем не менее однажды Хамид блестяще выступил в Кремле, когда я взял его с собой на президиум Совета Министров СССР. Он рассказывал о своей машинке очень эмоционально, постоянно жестикулируя, улыбаясь, сбиваясь и начиная снова… А потом сам Величко, министр тяжелого машиностроения СССР, отвел Хамида и говорит: — Чего ты там рассказывал, я ничего не понял! А ну‑ка покажи чертежи. — И когда посмотрел чертежи, то пришел в полный восторг и говорит: — Будем производить! Вот это да! Это же то, что мы ищем для своих заводов, переводя их с оборонки на производство товаров народного потребления! Хамид стал близким другом Величко. А кончилось все тем, что позже, через пять лет, Хамид открыл свой банк и поставил безработного бывшего министра тяжелого машиностроения СССР председателем совета директоров! Вообще Хамид был потрясающе коммуникабельным человеком. Выглядел он очень выразительно: огромные белые зубы, пышные усы и самое главное — обворожительная улыбка, которая никогда не сходила с его лица. Ему удавалось расположить к себе незнакомых людей с невероятной быстротой. К примеру, я познакомил его с Немцовым, когда Боря уже был губернатором Нижегородской области, и ровно через неделю Хамид уже стал его близким другом… Говоря по‑русски с ошибками и ужасным акцентом и часто невнятно излагая элементарные мысли, Хамид постоянно где‑то выступал, читал лекции и писал кандидатскую диссертацию по машиностроению, которую в итоге так и не защитил. * * * И вот мы встретились снова — в Лондоне. Хамид уже заработал огромные деньги, стал заместителем директора и акционером общества «Роснефтегаз», продавал на экспорт нефть, перерабатывал нефтепродукты, получая десятки миллионов долларов в месяц. Вокруг этого бизнеса тогда был страшный бум. Еще бы! В России тонна нефти стоила 20 долларов, а на внешнем рынке — 110‑120! Мы открыли номерной счет для его фирмы в «Шродерс банке», одном из пяти крупнейших инвестиционных банков мира. Эта процедура заняла буквально пять минут: поскольку банк инвестиционный, а счет номерной, не требовалось никакого разрешения, сработала только моя рекомендация. Кстати, такие же счета я открывал и другим своим партнерам по бизнесу. Я стал их представителем, но единственное, что потребовали в «Шродерсе», чтобы рядом с подписью хозяина счета везде стояла и моя. В дальнейшем это обстоятельство спасло моим партнерам очень большие деньги… Разумеется, Хамид подружился с президентом банка за пять минут, и вскоре мы развернули бурную торговлю: продавали 200‑300 тысяч тонн нефти в месяц по мировым ценам. Это были огромные деньги, и мы договорились, что я получаю от сделок по пять процентов комиссионных… * * * Лицензии на экспорт нефти выдавались в России легко, но уже, естественно, за взятки. Величина мздоимства быстро возрастала, и вскоре взятки достигли ужасающих размеров. Хамид выезжал в порты или на перерабатывающие заводы подписывать документы на очередную отгрузку с двумя чемоданами: один маленький — с вещами, а другой массивный — с наличной валютой. Брали все: начиная от мелких чиновников и кончая крупным начальством. Выстраивалась нормальная российская пирамида, которая существовала в теневом бизнесе и в мое время, а сейчас бесстыдно вылезла на поверхность и легализовалась. Бюрократы всех уровней вошли во вкус и с бешеной скоростью стали изобретать ограничения, которые бы делали их позицию в нефтяном и экспортном бизнесе очень «нужной», а значит, и денежной. Подходит, например, в порт на погрузку танкер, и диспетчер решает, пропустить его вперед или поставить в хвост очереди. Значит, нужно дать взятку диспетчеру, иначе можно загорать дней пять‑шесть и при этом платить за простой тысячи долларов штрафов в день. А на танкере это никого не волнует — все убытки покрывает или покупатель, или продавец. Сама команда терпеливо ждет, когда судну разрешат причалить: капитан отдыхает, матросы ловят рыбу или дружно отправляются в кабак… Да что там порт! Ведь труба, качающая нефть, проходит по семи‑восьми регионам России. Местные руководители очень быстро поняли: кусок трубы, оказавшийся на их территории просто обязан приносить деньги им в карман. Поэтому, не согласовав прокачку нефти со всеми заинтересованными лицами в регионах, получить ее в порту было просто невозможно. А на железной дороге есть такая потрясающая вещь, как узловая станция. И если вы не заплатили там кому следует, ваш товарный поезд загоняется в тупик: о нем просто забывают, а вы даже не знаете, на какой именно станции это произошло. Поэтому свою цистерну, вагон или весь состав всегда сопровождали люди с портфелями денег. И вот наконец вы добирались до таможни. Там тоже свои правила: ведь таможенную декларацию можно оформить за двадцать минут, можно за день, а можно и за десять дней не оформить. При этом всегда легко к чему‑нибудь придраться: ах, у вас на справке печать неясная… Пока везут из Тюмени справку с более ясной печатью, улетучится не одна пачка денег… Со взятками никто не боролся. К примеру, за пятьдесят тысяч долларов можно было устроить встречу с Черномырдиным, мне самому тогда это предлагали посредники. С любым человеком можно было встретиться, любой вопрос решить за взятку под столом или прямо на столе. Кстати, мы с Галиной Старовойтовой в тот момент серьезно думали о создании в России официальной лоббистской фирмы. А почему бы нет? Я предложил ей в качестве примера английскую компанию, которая приглашала на работу бывших политиков со всего мира официальными консультантами. Например, в той компании работали Маргарет Тэтчер, многие члены английского парламента, которых не переизбрали, бывшие члены Европарламента и экс‑президент Франции Миттеран. Фирма вполне легально предлагала решить любые вопросы в европейских парламентах, а также организовать встречи со всеми лидерами ведущих стран. Конечно, они платили налоги, а с дополнительных доходов стимулировали своих работников, создавая избирательные фонды для финансирования их собственных будущих избирательных кампаний. При такой системе сама собой отпадала необходимость во взятках фирма была очень заинтересована в открытии своего отделения в России, а мы с Галиной Старовойтовой очень подходили для этой работы, как бывшие депутаты… * * * Бизнес с Хамидом был успешен, поскольку его деятельность в качестве посредника была такой же необходимой, как в свое время работа биржи «Алиса». И точно так же скоро эта необходимость сошла на нет. Когда директора предприятий и иностранные покупатели поняли, что гораздо выгоднее договариваться напрямую, в Лондон хлынули тучи нефтяников и промысловиков из далеких российских провинций. Эти люди впервые оказывались за границей, а их еще усиленно обрабатывали фирмачи и наши бывшие экспортеры, приватизировавшие государственные внешторги и оставшиеся за границей. Роскошные яхты, рестораны, проститутки, ценные подарки… Планируя расходные части бюджетов, фирмы выделяли отдельной строкой суммы на обработку российских клиентов. Нефтяники дико напивались во всех ресторанах, куда их водили. Они требовали еще, и еще, и еще. А ну‑ка вискаря давай! Ой, говно какое! А давай все, что у них тут крепкого есть, — ром и джин вместе! Вот теперь хорошо! Хотя наблюдать все это было ужасно, но требования приходилось выполнять, иначе нефтяники не продали бы нефть Хамиду, он не отгрузил бы ее на Запад и мы ничего бы не получили. А потом нефтяники выходили из ресторана и благополучно мочились — прямо на улице Пикадилли, на уголок дома, принадлежащего герцогу Вестминстерскому. Подумаешь, Лондон, «Грин Парк», чем тебе не тайга? Тем временем в России полным ходом шла гайдаровская реформа, и вместе со всеми товарами дорожала и сама нефть, и ее транспортировка. Цены рванули со страшной скоростью: сегодня тонна нефти в стране стоит 20 долларов — завтра уже 25, потом 45, потом 65… И все равно этот бизнес оставался выгодным в 1993 году. * * * Хамид так любил свою родную деревню Рябушкино в Нижегородской области, что, разбогатев, решил сделать землякам подарок: провести частный газопровод. Вызвал специалистов из Швеции, и они за 17 миллионов долларов построили отличный газопровод! Врубились в магистраль и протащили трубопровод аж на десять километров в сторону деревни. Мало того, Хамид провел ответвления ко всем домам, да еще каждой семье подарил по газовой печке иностранного производства! После чего он отправился «дружить» в «Газпром» и попутно договариваться о поставках газа в село. Но там, наверное, первый раз в его жизни случился облом. Хамиду вежливо, но твердо объяснили, что газ приватизировать нельзя. — Но я же построил газопровод! — возмущался Хамид. — Сами построили — сами и ликвидируйте, — посоветовали Хамиду.
— Вы с ума сошли! — возмутились чиновники. — С чего это мы должны его брать в подарок, а потом обслуживать? У нас по плану газификация села Рябушкино на 2010 год! Хамид был очень расстроен. Потом он все‑таки что‑то придумал, заплатив местным газовщикам, и газ немножко просачивался на первые два дома, а все остальные ждали… Интересно, что сейчас происходит в Рябушкине: дали газ или так и стоит построенный Хамидом газопровод, как памятник бездушию монополиста «Газпрома»? Не знаю… Зато я знаю о другом памятнике: его построили в память Хамида Садекова, расстрелянного наемными убийцами в 1996 году. Известие об убийстве друга потрясает бесконечно. Всегда невозможно в это поверить, злоба от бессилия надолго сжимает сердце. Как после такого надеяться, что Россия вырвется из петли, в которую ее загнали нерадивые люди, захватившие власть и ее огромные богатства? Это неправда, когда все беды сваливают на время, на строй, на еще что‑то абстрактное, В том, что стало с Россией, виноваты конкретные люди, многих из которых я знаю лично. Они по какому‑то недоразумению попали во власть, не обладая ни умом, ни знаниями, ни опытом. Но главное, у них напрочь отсутствовали милосердие и сочувствие к своему многострадальному народу. Какое‑то зловещее везение и жажда наживы полностью определяют их сущность. Хамид был расстрелян в упор из автомата на Николиной Горе, в сорока метрах от дачи Ельцина. Он сам сидел за рулем и никогда не ездил с охраной. Его машину остановили, перегородив шоссе другой иномаркой, и выпустили обойму, тридцать патронов из автомата АКМ. Все было профессионально: другие сидевшие в машине даже не пострадали. Я был во второй эмиграции и не мог приехать на его похороны. Но почему‑то так получилось, что только я один, не считая родственников Хамида, дал немного денег на строительство мечети. Куда же делись его партнеры по бизнесу? Турецкие строители соорудили в Рябушкине миниатюрный Софийский собор в честь убиенного Хамида. И все жители оплакивали его, ведь он был национальным героем маленького нижегородского села: олигарх, миллионер, который очень много делал людям добра и со всеми дружил. * * * Насколько я понимаю, Хамид за всю свою жизнь прочитал только одну книгу — про Остапа Бендера. Возможно, он и ее не читал, а просто посмотрел кинофильм, после чего решил слетать в Рио‑де‑Жанейро и пройтись там в белых парусиновых штанах. Однажды он мне говорит: — Артем Михайлович, помогите купить иностранный паспорт, желательно бразильский! — Зачем он тебе, Хамид? — Хочу кое‑куда съездить… Я нашел одну фирму, которая продала ему гондурасское гражданство. И гондурасец из села Рябушкино Хамид отправился в Рио‑де‑Жанейро! Обычно он путешествовал без всякого багажа, вез с собой огромные пачки денег — все карманы были набиты купюрами — и еще кучу золотых кредитных карточек! Хамид покупал все необходимое прямо на месте и назад уже возвращался с огромными тюками, наполненными самой роскошной одеждой, обувью… Несколько раз он покупал на месте дорогую машину а поездив на ней, просто кому‑то ее дарил. И вот безо всякого багажа, упакованный деньгами, Хамид прилетел из Лондона в Рио‑де‑Жанейро. А там ему на таможне говорят: — Ваш паспорт для Бразилии не годится. Летите за визой к себе в Гондурас или в Буэнос‑Айрес — туда вас пропустят. Поставите визу в Бразилию и тогда возвращайтесь. Понимаете? Хамид на все это просто улыбался и воспринимал эти пожелания как приветствия встречающих. Но в конце концов ему ситуацию как‑то объяснили. Вы помните, Хамид, кроме своего булгарского наречия и косноязычного русского, не говорил ни на одном языке мира. Хорошо, бразильские таможенники его не обыскали, а то бы повторилась история, описанная в «Золотом теленке». Хамид решил лететь в Аргентину за визой в Бразилию, купил тут же билет до Буэнос‑Айреса и полетел. Через некоторое время самолет совершил посадку в Сан‑Пауло, в экономической столице Бразилии. А Хамид вообразил, что он уже в Буэнос‑Айресе. Он вышел из самолета, каким‑то чудом прошел таможню и стал искать в самом большом городе Бразилии Сан‑Пауло с населением больше двадцати пяти миллионов человек гондурасское консульство в Аргентине! Он проездил по улицам города, к великой радости местного таксиста, несколько часов и невероятно, но что‑то связанное с Гондурасом все же отыскал. Зашел в офис и говорит: — Вы тут у себя в Буэнос‑Айресе можете мне поставить визу обратно в Бразилию? Все бразильские работники были в полном шоке, когда до них дошло, что просит Хамид. Но, разумеется, благодаря своей обворожительной улыбке Хамид в итоге подружился с главным бразильским бюрократом в офисе, его вновь отвезли в аэропорт, снова посадили на самолет до Буэнос‑Айреса. По прилете в Аргентину он нашел российскую переводчицу, которая помогла ему купить вещи, получить визу и вернуться обратно в Рио‑де‑Жанейро! Но главные приключения ждали его впереди. * * * Прилетев в Рио‑де‑Жанейро, Хамид снял в самой шикарной гостинице «Меридиан» люкс с видом на океан и побежал купаться. При этом костюм, где лежали пачки денег, кредитные карточки и паспорт, остался на песке самого криминального в мире пляжа Копакабана. И вдруг он видит, что его одежду хватает какой‑то мальчишка и несется с ней со всех ног. Хамид выбрался из воды и помчался в черных семейных трусах за мальчиком по знаменитому пляжу. По дороге он споткнулся о камень и очень неудачно упал, поломав себе ребро, но тем не менее мальчика все равно догнал. И тут выскочили трое здоровых черных парней с ножами в руках… Что сделал Хамид? Он мгновенно отнял ножи у двух нападавших, которые растерялись от неожиданной атаки. Третий буквально обезумел от такой наглости: какой‑то иностранец, мокрый, в одних трусах, нахально отнимает ножи у его друзей! Когда они обычно нападали на иностранцев, те в панике оставляли и деньги и одежду, а сами уносили ноги. А тут какой‑то обнаглевший тип. Сам напал на них. Они спрашивают Хамида по‑португальски: — Ты кто? — Я Россия, Раша, — отвечает Хамид. — А‑а, рашен мафия! А мы — бразилиан мафия! — обрадовались эти парни. В общем, через минуту Хамид уже с ними подружился. Они отдали ему всю одежду, деньги и повели в ресторан выпить за знакомство. И он так понравился парням из бразильской мафии, что продолжалось это три дня подряд. Но Хамид был настоящим бизнесменом. На третий день он приобрел с помощью мафиози за три тысячи долларов чистый, очень хорошего качества изумруд. В Лондоне немедленно продал его антиквару за двенадцать тысяч фунтов и при этом оправдал свою поездку: все покупки, консультации у врачей частного госпиталя по поводу сломанного ребра и даже остался в большой прибыли, а главное — повидал Рио‑де‑Жанейро! * * * А потом к Хамиду прилетела переводчица из Буэнос‑Айреса, влюбившаяся в него, когда он ставил визу в гондурасском консульстве. Хамид очень удивлялся: я же ей ничего не обещал, и ничего особенного у меня с ней не было, куда я ее теперь дену… Конечно, он поселил переводчицу в «Метрополе», возил ее по Москве и оплатил дорогу в оба конца. У Хамида была жена, дети. И возлюбленная, которой он очень гордился. Потому что для простого парня из села Рябушкино иметь в любовницах телезвезду — это просто фантастика! Хамид ее очень любил и все время что‑то покупал, дарил безумные подарки. В Лондоне, заходя в магазин, он обычно внимательно смотрел по сторонам, а потом хватал за руку какую‑нибудь женщину и говорил: — Переведи, пожалуйста, Артем! Пусть она со мной ходит по этажам! Я вижу, это тот размер, что у моей любимой! Пусть она все на себя примеряет, я заплачу! Я переводил. Женщина, конечно, начинала отказываться. Хамид доставал сто, двести, триста фунтов стерлингов, улыбался… Англичанки были потрясены, но потом послушно ходили за Хамидом и примеряли одежду. Один раз в жизни я видел их вместе, на семидесятилетии Вахтанговского театра, и телезвезда ужасно стеснялась. Сидела отдельно. Не знаю, почему; может быть, и она была замужем. А Хамид подошел ко мне и говорит: «Знаешь, Артем, я счастлив, что у меня есть такая женщина». Я не называю ее имени, потому что оно известно телезрителям России… * * * У Хамида Садекова на счету было 78 миллионов долларов — это точная цифра. В годы перед смертью он начал возвращать капитал в Россию. Наверное, одним из первых. Хамид строил на миллионы долларов бензоколонки и супермаркеты в Нижегородской области. Думаю, причина его убийства была, как ни странно, политической. Но это моя личная версия. Я не могу ее доказать и поэтому не называю имен возможных заказчиков. Желая угодить Немцову, Хамид тогда выкупил акции Нижегородского телевидения. Его расстреляли в пятницу, а в субботу было назначено собрание акционеров, на котором он официально должен был предъявить свой контрольный пакет. Для Бориса это было большим шоком. Я тогда поговорил с ним по телефону. — Это предупреждение для меня! — с горечью сказал он. — Что же у нас происходит? — То, что сделали, то и имеете, — ответил я достаточно грубо. Борис тогда уже был вице‑премьером у Ельцина. И я имел право так ему сказать. Илья, Герман, Хамид — они знали друг друга. Их объединяла неутолимая страсть к жизни и, возможно, подсознательный страх не успеть. Они ходили в самые лучшие магазины и рестораны. Им нужны были только супервещи за суперденьги… Самый дорогой «Ролекс». Бриллиантовый «Паша» от Картье — несколько штук. Безумные драгоценности… Илюша мог застегиваться не на те пуговицы, но он приходил в «Армани», и весь персонал выстраивался в ряд, потому что Илюша покупал сразу семь‑восемь костюмов. Так же вел себя и Хамид: заверните, пожалуйста, все расцветки, и десять рубашек, и двадцать галстуков до следующего приезда. Они так спешили все получить, будто кто‑то незримый их толкал и нашептывал: скоро ничего уже не будет. Не судите их строго. Эти люди жили в переломный момент истории России. Они обладали от природы предпринимательским талантом. Одним из самых главных качеств человека, дающим возможность развиваться обществу и двигаться мировому прогрессу. Талант в России редко в почете, тем более талант предпринимателя. Он может приносить как пользу, так и вред. Все зависит от той среды, в которой он живет и действует. Только от этого. Ни Илюшу, ни Хамида я не могу представить мертвыми. Они для меня живы так же, как всегда будут живыми в памяти и другие мои друзья: Иван Кивелиди, Влад Листьев, Галя Старовойтова, Анатолий Собчак, Сергей Юшенков… Однажды я подсчитал, скольких моих друзей и близких знакомых убили в России за период с 1993 по 2003 год. Получилось — двадцать семь человек… 3. ИЗБЕРИ СЕБЕ ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ Глава 3 СТРАНА ПЛОХИХ СОВЕТОВ Почему люди пишут книги? Ответов на этот вопрос множество практически столько же, сколько было написано разных книг. Мой же случай имеет имя собственное: Михаил Болотовский. Не помню, как и откуда он появился в первый раз! Журналист по специальности, авантюрист и предприниматель по натуре, Болотовский выпускал прекрасный журнал в Санкт‑Петербурге под названием «Интербизнес». Он был главным редактором, и все начинали читать журнал именно с его авторской колонки, в которой Миша исподтишка рекламировал содержание номера и ловко завлекал читателя обязательно прочесть весь его целиком, от обложки до обложки. Журнал состоял на 80 процентов из интервью с разными людьми. Причем интервью специфических, во время которых собеседника выводили из себя каверзными и провокационными вопросами, что придавало особый, скандальный характер статьям журнала, но в то же время раскрывало личность «героев» и делало написанное занимательным и интересным. Болотовский предложил мне написать книгу о моей жизни, и я категорически отказался. А потом подумал: деревья уже сажал, сына на свет родил, может, и стоит для комплекта что‑то написать? Известные люди в современном мире «пишут книги» руками и мозгами других — и я подумал, что в моем случае надо использовать талант Болотовского и эту проверенную методику. Тогда самому не придется тратить время на это занятие — довольно нудное, да и мне несвойственное. Ах, моя доверчивость! Именно так и разрисовал коварный Болотовский ту адскую работу, в которую он меня втянул. Вся каверзность Болотовского заключалась в том, что, за‑ писав с моих слов восемнадцать магнитофонных кассет и расшифровав текст, он придумал, каким образом заставить меня работать над своей книгой, «не щадя живота своего» и времени. Он скромно предложил страницы своего замечательного журнала для публикаций отдельных глав книги по мере их появления. Не подозревая подвоха, я согласился! А что тут такого? Пусть по мере написания сам и публикует, подумал я. И вот по Интернету для согласования в Лондон из Санкт‑Петербурга мне была прислана первая «готовая» глава для публикации в журнале! Господи! Вы бы видели, каким идиотом выглядел я в этой главе! Все факты были перевернуты вверх тормашками, косноязычность моей речи была запредельной, я будто специально извращал факты из своей жизни, а неточностям в описании событий не было конца. — Неужели он написал это с моих слов? — изумлялся я. Нельзя было допустить, чтобы ТАКОЕ было напечатано под моим именем. Никогда!!! Что мне было делать в данной ситуации? Конечно, все бросать и садиться за переделку текста. И так продолжалось около года. Каждая новая глава, записанная «с моих слов», забирала у меня несколько суток жизни на ее новое написание. Когда я наконец заканчивал над ней работу, то, проходя мимо зеркала, видел свои налитые кровью глаза и опухшее лицо. И всякий раз говорил себе совсем не то, что великий поэт: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Я говорил: — Ну и попал же ты! Писатель хренов! И эта фраза показывала всю пропасть между мной и великим поэтом… Но справедливости ради я все же себе признавался, что описание моей судьбы может заполнить страницы объемного тома. Столько всего было за прожитые годы! Получилось, что вместе с Россией, преодолевшей за это время эпоху, я прожил несколько жизней! Первая, самая длинная, но отнюдь не самая насыщенная, продолжалась с моего рождения до 1987 года. Она называлась «Винтик в коммунистическом аппарате своего Отечества». Вторая — с мая 1987 года по февраль 1991‑го, самая бурная и драматическая, начало свободной рыночной экономики в СССР — «Глоток несбыточных надежд». Третья — эмиграция, с марта 1991 года по декабрь 1993‑го, — «Ностальгический синдром». Четвертая жизнь в новой России — с января 1994 по ноябрь 1996‑го — «Возвращение на чужую Родину». Пятая — с ноября 1996 по май 2000‑го, опять из России в Лондон, под названием «Из мнимого капитализма в настоящий». И, наконец, шестая — еще одна попытка вернуться домой — «В поисках точки опоры». Мои жизни обладали всем необходимым набором для соответствия этому определению: детством с естественным познанием нового мира, наивными ошибками и синяками; молодостью с присущими ей увлечениями и переоценкой ценностей; зрелостью с прозрением, славой и преодолением себя самого; мудрой старостью и даже смертью. Я завидую всем, кто живет один раз: это более естественно для природы человека. Но уж кому как повезет… В отличие от тех, кто публикует свои автобиографии, я сразу решил этого не делать, так как никогда в жизни дневников не вел. Все, на что я способен, это написать литературно‑маразматическое эссе о жизни вообще и о себе в частности. И пусть так и будет… * * * В 1985 году, когда пришел к власти Горбачев и была назначена «сверху» новая эра в жизни советского общества «Перестройка и Ускорение», никто в мире не думал, что это серьезно. Тогда шутили, что после каждого заседания Политбюро Горбачев приходил домой с большим синяком на щеке. Каждый из старых членов подходил к нему, поздравлял с назначением и щипал дружески за щеку со словами: «Ууу! Какой ты молоденький!» Мне вспоминается разговор, услышанный в одном коридоре, напротив приемной министра. Разговаривали два чиновника, один из которых нервно курил, был красный, как спелый помидор, и только что вышел из кабинета самого шефа. — Будто с цепи министр сорвался! — говорил он. — Так меня поливал матом, стучал кулаком по столу, орал как сумасшедший: «Ты, твою мать, понимаешь, в какое новое время живем? Ты почему до сих пор не перестроился?» А как на такой вопрос ответишь? — Да ладно, не расстраивайся! — утешал другой. — Времени у тебя хватит, ускорение только начинается. Еще успеешь! Это было в Министерстве химической промышленности, что совершенно не важно! Таких министерств тогда в СССР было 120 или даже больше. Если, допустим, этот случай произошел бы в Министерстве плодоовощной и ягодной промышленности, боюсь, что бедный чиновник так и не успел бы перестроиться — министерство ликвидировали уже через полгода. Административно‑командное управление было единственным стилем взаимоотношений. Люди разделялись на две категории: номенклатуру и подчиненных, или зверей‑начальников и исполнителей‑рабов. Если по своей природе начальник не был зверем, то либо он слетал со своего кресла, либо с ним рядом находились его заместители, которые выполняли обязанности зверя. А сам начальник выступал в роли раба для вышестоящего начальника, и так до самой вершины пирамиды. Мой хороший приятель, директор одного крупного предприятия, так описывал мне процедуру вызова на ковер к первому секретарю московской коммунистической партийной организации Гришину. Тот сидел в самом конце огромного кабинета, напротив входной двери, от которой к его столу тянулась ковровая дорожка. Ножкой от буквы "Т" был приставлен еще один маленький стол. За ним с двух сторон восседали два специальных работника, молодые, красноречивые и по‑звериному агрессивные. В кабинете находились только эти три сидячих места — гришинское кресло и два стула для спецов. Вызванному на ковер сесть не предлагали — да и негде было. Поэтому он, робко войдя и сделав несколько шагов по направлению к столам, останавливался в нерешительности напротив. Спецы, не отрываясь от бумаг, зачитывали вопрос, по которому надлежало разобраться с жертвой, полную характеристику работы предприятия и детали из жизни с такими подробностями, которые вызванному и не снились, — вплоть до его личных отношений с очередной любовницей. А дальше начиналась проработка. Отточенными фразами молодые звери превращали человека в дерьмо. Обвинения в том, что он саботажник, преступник, подлец и ему место не в партии, а только на скамье подсудимых, чередовались со множеством риторических вопросов, на которые просто нельзя было ответить, и изложением фактов личной жизни, видимо прослушанных и подсмотренных. Скорость перекрестного уничтожения была такой, что на ответ времени не давали, поскольку сразу же задавался другой вопрос, третий и так далее. Если же обложенный дрянью начинал оправдываться, спецы входили в раж и не оставляли от него даже мокрого места. Гришин всегда сидел молча. Внизу под окнами дежурила машина реанимации, так как у вызванных часто случались сердечные приступы, в том числе и со смертельным исходом. Если подопытный выдерживал экзекуцию до конца, Гришин останавливал спецов, поднимал невинный взор и зачитывал уже приготовленное решение по этому вопросу: выгнать из партии, снять с работы, объявить выговор, строго указать… А в приемной ожидали своей очереди другие приглашенные. Мы думали, что все в нашей стране — и власть, и люди, и собственность — принадлежит организации — Коммунистической партии Советского Союза, что было не совсем правильно. На самом же деле страна находилась в полном распоряжении конкретных людей — членов Политбюро Центрального Комитета (ЦК) компартии. Для особо непослушных, если воздействие партии казалось недостаточным, использовались эффективные карательные аппараты КГБ и милиции. Экономика управлялась соответствующими отделами ЦК КПСС Советов Министров СССР — организацией, которая выполняла все их распоряжения и указания. Ниже располагались министерства и государственные комитеты: планирования, снабжения, статистики, цен и множество других… Система работала непрерывно по замкнутому кругу. Вещественным продуктом ее производства являлись миллионы тонн исписанной бумаги. Позже были опубликованы факты, что только четыре процента от всей бумаги, выпущенной и завезенной в СССР, использовалось для печатания книг, журналов и газет, а остальные 96 процентов — для обмена письмами и документами между министерствами и ведомствами, издания прейскурантов, инструкций и бланков статистической отчетности. Когда говорили, что «СССР самая читающая страна в мире», я всегда понимал это буквально. Вполне можно было бы добавить: и самая пишущая в мире. Год начинался с составления бумаг, которые должны были определить жизнь всей страны начиная со следующего года. Огромные аппараты управления на предприятиях и в учреждениях, составлявшие от 25 до 80 процентов от общей численности работавших, писали и заполняли тысячи присланных сверху форм, в которых пытались определить все, что может понадобиться для будущей деятельности: от количества канцелярских скрепок и гвоздей до строительства новых домов и заводов. Этот процесс назывался «заявочной кампанией». Заполненные формы направлялись выше — в главки и управления, где эти формы сводились в общие таблицы, обрабатывались по тысячам научно обоснованных методик и инструкций и отправлялись в министерства. Работники министерств сводили формы, полученные из главков и управлений, в общие таблицы, выводили общие показатели, после чего направляли в Государственный комитет материально‑технического снабжения — Госснаб СССР. Госснаб СССР составлял отдельные формы по республикам, регионам, отраслям промышленности и сферам социальной жизни, представлявшие заявленную потребность страны на будущий год. Интереснее всего было то, что от низа до самого верха каждый, заполнявший эти формы, указывал несуществующие на самом деле потребности, стараясь как можно больше их увеличить, поскольку знал, что ждет эти бумажки впереди. Если требовалось 100 килограммов какого‑то продукта — писали 350. Если нужно было 20 миллионов рублей на реконструкцию цеха — в бумагах указывалось 40 миллионов… Выполнив историческую миссию по составлению сводной таблицы несуществующих потребностей страны, Госснаб СССР отчитывался перед Советом Министров, а тот, в свою очередь, перед ЦК. После этого полученные данные передавались в Государственный комитет по планированию — Госплан СССР, который проводил не менее историческую по значимости работу. В Госплан СССР снизу поступали бумаги, обработанные по строго научным методикам бюрократами предприятий и учреждений, главков и управлений, министерств и ведомств, а на последней стадии и Государственным комитетом по статистической отчетности — ЦСУ СССР. (Позднее его переименовали в Госкомстат СССР.) В этих формах указывались миллионы показателей, отражающих, как работала вся страна в предыдущем году: сколько было произведено мыла и гвоздей, построено предприятий, закуплено и выпущено оборудования, истрачено валюты, создано новых рабочих мест, заявки на все материальные ценности на следующий год. Каждый, кто заполнял эти формы отчетности, тоже указывал неверные цифры. Ведь надо было обязательно показать, что все запланированное в прошлом году было выполнено — и даже чуть‑чуть перевыполнено. Иначе не дадут требуемого количества на следующий год. Тогда был популярен такой анекдот. «Идут международные соревнования по выдавливанию сока из стограммового лимона. Выступает японский спортсмен, сжимает лимон в кулаке — и в стакан вытекает 50 граммов лимонного сока. На его майке надпись: „КАРАТЕ“. Выступает американский спортсмен. Лимон в кулаке, Дно» усилие — и вытекло 80 граммов сока. Надпись на его майке: «ЦРУ». Выступает первый советский спортсмен. Лимон в кулаке, сжатие — вытекло 100 граммов сока. Надпись на майке: «КГБ СССР». А последним выступает второй советский спортсмен. Из стограммового лимона выдавлено сто пятьдесят граммов сока! Надпись на майке: «ЦСУ СССР»". Итак, понимая, что вся поступившая информация абсолютно недостоверна, чиновники в Госплане начинали состыковывать данные между собой. И хотя десятки тысяч сотрудников, которые трудились в поте лица, прекрасно понимали бесполезность своей работы, на самом деле она была очень полезна и нужна. Основанная на полном обмане, эта работа все же давала стране возможность существовать, а плановой экономике хоть как‑то работать. В Госплане ненавидели Госснаб, смеялись и издевались над ним — и поэтому без всякого зазрения совести сокращали представленные потребности сначала вполовину, а затем еще и еще, сколько понадобится. Сколько на ум придет! Впрочем, были святые потребности, которые не сокращались никогда. Явно завышенные, временами нелепые и просто сумасшедшие, они удовлетворялись в первую очередь. Это были потребности ЦК компартии и военно‑промышленного комплекса. Такие бумаги выделялись из общей массы специальными разноцветными полосами вдоль документа из верхнего угла в нижний. Все же остальные, порядочно изуродованные, основательно перекроенные, снова возвращались в Госснаб. Существовал анекдот, явно сочиненный кем‑то из Госснаба: «На военном параде перед правительством по Красной площади проходят вооруженные части, демонстрируя свою мощь. Сначала идут танковые части и бронемашины с артиллерией, потом везут тактические ракеты с ядерными боеголовками, наконец — стратегические межконтинентальные ракеты со множеством ядерных головок. И вдруг, как бы завершая парад, по площади в окружении сотрудников КГБ идет один человек с портфелем в руке. Иностранные наблюдатели спрашивают министра обороны: „В чем дело? Кто этот человек и как он связан с ядерным вооружением?“ „Это представитель Госплана СССР, — отвечает министр. — А Госплан обладает наиболее мощной разрушительной силой в мире!“» Что мог поделать Госснаб, если Госплан уже рапортовал в Совет Министров и в ЦК КПСС о выполненной работе? Получив бумаги назад, Госснаб приступал к распределению фондов. Фонды — это было что‑то, не существующее в реальности, типа привидений. Однако это «что‑то» давало право предприятию рассчитывать на получение определенного количества благ — от кнопок до денег, — на существование в следующем году… Все министерства и ведомства ненавидели Госснаб и Госплан. Все главки и управления ненавидели свои министерства. А все предприятия ненавидели главки и управления, которые выделяли на эти предприятия фонды, полученные из Госснаба, и навязывали невыполнимые планы производства, навязанные Госпланом. За годы одиннадцати пятилеток и семилеток в СССР по всем основным показателям планы не были выполнены ни разу. Но система продолжала работать. Были еще два класса чиновников, выполнявших важнейшую работу. Для облегчения жизни на всех предприятиях, в ведомствах, главках и министерствах содержались специальные люди — снабженцы и плановики. Снабженцы: армии этих предприимчивых людей осаждали отделы и управления Госснаба и Госплана круглый год, выбивая наиболее приемлемые условия для работы своих предприятий. Многим удавалось в течение года производить корректировки планов и выделенных средств. Эта деятельность так и называлась: выбивание фондов. Цель у снабженцев была простая — получить как можно больше фондов на все, что требуется и не требуется. Самым главным в их лексиконе было слово «достать». Плановики: старались уменьшить производственный план, а заодно доказать, что прошлогодний план был выполнен и перевыполнен, поэтому обязательно нужно всех поощрить и премировать. Эта работа называлась: «пробить». Порой эти люди совершали настоящие чудеса, проявляя поистине выдающиеся организаторские и предпринимательские способности… Кроме безропотно подчиненного Совета Министров у ЦК было еще несколько органов, позволявших управлять всем и каждым в СССР. Главными были сами отделения коммунистической партии на местах — комитеты КПСС. На каждом советском предприятии, в каждой общественной организации, в любом городе, районе и в деревне были официальные представительства Коммунистической партии СССР. Они бесплатно размещались в самых лучших офисах, состояли из миллионов высокооплачиваемых работников, целью которых было осуществление контроля за работавшими людьми и наказание их. Наместники ЦК в регионах беспрекословно исполняли любые поручения вышестоящих органов коммунистической партии — это называлось «провести идеи партии в жизнь». И поскольку даже в Конституции СССР была указана ведущая и определяющая роль коммунистической партии во всех сферах жизни людей, то представителям этой партии позволялось делать все, что угодно. Они могли снять с работы большого начальника и назначить нового. Они могли нарушать законодательство. Они могли лишить человека будущего или облагодетельствовать его за счет государства. Конечно, для себя эти работники получали блага в первую очередь, и чем выше пост занимал чиновник от компартии, тем больше благ он получал. Сами же члены ЦК КПСС, а особенно члены Политбюро ЦК, жили при коммунизме: они не пользовались деньгами. Все им доставалось бесплатно. Стать членом коммунистической партии было очень трудно. В партию принимали по разнарядкам, выделяемым для предприятий, и в основном брали рабочих, солдат и колхозников. Для интеллигенции, куда автоматически зачислялись все граждане, окончившие высшие учебные заведения, устанавливалась отдельная квота. Мне вспоминается одна история, которая произошла с моим товарищем, захотевшим вступить в партию. После окончания Горного института он специально устроился на работу в Метрострой. Поскольку там было много рабочих, Метрострою давалась большая квота на прием в партию. Существовало соотношение: на пятерых рабочих, принятых в партию, можно было принять одного инженера‑интеллигента. Через три года работы, когда подошла очередь моего приятеля, ему нужно было сначала дождаться вступления в партию пяти рабочих. А им членство в партии ничего не давало — кроме обязанности каждый месяц платить партийные взносы. Мой товарищ ждал полгода, пока наконец четверо рабочих были приняты в компартию. А пятого никак найти не могли. Тогда приятель решил ускорить процесс и в качестве претендента сам выбрал Героя Социалистического Труда, беспробудного пьяницу Ивана Ивановича. Мой товарищ регулярно стал проводить с ним беседы, уговаривая вступить в партию. Он обещал Ивану Ивановичу платить всю жизнь вместо него партийные взносы, водил его в кабаки, покупал водку… Когда Иван Иванович напивался, все было хорошо: он сразу давал обещание вступить в партию. Но стоило ему выйти из запоя, как он тут же отказывался это сделать. И вот наступил решающий день, когда надо было идти в райком. Иван Иванович пришел трезвым, постоял там у дверей и, слегка смущаясь, решительно отказался вступать в КПСС. Мой товарищ предвидел такой поворот событий, поскольку за прошедшее время изучил Ивана Ивановича как родного. — Ну и не надо, Иваныч, бог с ней, с этой партией, — задушевно сказал он. — Давай выпьем за окончательное разрешение этого вопроса и забудем! Они выпили под лестницей райкома бутылку водки, закусили соленым огурцом. Поскольку Иван Иванович находился на очень поздней стадии алкоголизма, то после такого количества водки он практически перестал что‑либо соображать. У моего приятеля хватило сил дотащить кандидата до дверей партийного комитета и открыть их. А дальше произошло непредвиденное: сделав шаг вперед, Иван Иванович упал на пол лицом вниз. К счастью, ничего серьезного не случилось. Члены комиссии подняли героя труда с пола, утерли его окровавленный нос, усадили на стул — и тут же приняли в члены КПСС. — Ну, с кем не бывает на нервной почве! Ну выпил человек для храбрости, — говорили они, обсуждая его кандидатуру. — Ведь это самое важное событие в жизни человека — вступление в партию! Надо Ивана Ивановича понять — он у нас прославленный рабочий… Просто человек перебрал для храбрости! И вслед за Иваном Ивановичем в члены партии приняли моего приятеля… Вполне понятно, почему в компартию старались брать рабочих и малограмотных колхозников — они не стремились занять руководящие посты, значит, не были конкурентами для уже сидящих в креслах руководителей. Итак, советское общество представляло собой довольно своеобразную систему: снизу наверх шли бесконечные потоки бумажной лжи, а сверху вниз — потоки указаний и наказаний. Нельзя сказать, что эта система не совершенствовалась, ведь она объединяла живых людей, которые сами по себе склонны к развитию. И кроме того, техническая революция поставляла все больше и больше новых средств на службу системе — от компьютеров до спутниковой связи. Но развитие общества, направляемое в определенное русло, опутанное колючей проволокой, неизбежно принимало уродливые, неестественные формы, хотя и выглядело иногда красиво. Если рассмотреть стремления людей с нормальными потребностями, то, пожалуй, в качестве примера можно остановиться на все том же моем приятеле, который таким экзотическим способом вступил в члены коммунистической партии. Его главной целью было занять место в номенклатуре, чтобы получить как можно больше благ и пользоваться блатом. Существуют ли переводы слова «блат» на другие языки народов мира? Мне кажется, они должны быть. Однако в СССР блат представлял собой нечто уникальное и недоступное интеллекту иностранца: он был едва ли не самым могущественным и серьезным двигателем прогресса в обществе. Некоторым блат, словно талант, давался от рождения. Надо 6ыло только родиться в семье начальника, и родители обеспечивали ребенку светлое будущее вне зависимости от внешних обстоятельств и его способностей. Блат можно было приобрести, и для этого существовали стандартные методы: поступить в услужение к блатному, жениться на блатной невесте, дорасти до собственного блата, заняв соответствующую должность, или, в конце концов, просто эту должность купить. Была такая шутка: «Вопрос: может ли сын генерала стать маршалом? Ответ: нет, не может, потому что у маршала тоже есть дети». Так получилось, что судьба свела меня однажды с дочерью Гришина, Ольгой Гришиной‑Александровой. Мы познакомились в то время, когда ее папа был одним из самых могущественных людей в СССР, еще до смерти Брежнева. Эта встреча помогла мне очень многое понять. Ольга со своим новым мужем Александровым отдыхала в Пицунде, на правительственной даче в специальной резервации, охраняемой сотрудниками 9‑го Главного управления КГБ СССР. Естественно, простые люди попасть туда никак не могли. И ей на этой даче было очень скучно. Ни катание на яхте, ни теннисные корты, ни роскошное питание — ничто не могло ее развлечь, и даже солнечная погода от скуки казалась менее солнечной. А рядом, в Доме творчества писателей, отдыхала племянница бывшего кандидата в члены Политбюро Пономарева с мужем. Хотя это был намного более низкий уровень, чем у советской княгини Гришиной, так получилось, что они были знакомы. Поскольку муж Пономаревой, пока не занявший очень блатного места, был знаком со мной, то мне и было сделано следующее предложение: организовать интересный отдых для Гришиной и Пономаревой с мужьями. Поскольку я сам уроженец этих мест, то мог бы стать прекрасным гидом, но в данном случае этого было недостаточно. Требовалось нечто сверхъестественное, соответствующее высоким персонам, на что у меня, конечно, не хватало ни денег, ни блата. Но сработала предприимчивость, которая и стала в будущем моей специальностью, и я не упустил свой шанс! Я немедленно отправился в партийный комитет района и с наглостью молодого гусара прорвался в кабинет к секретарю коммунистической партии. — Дело в том, что я из Москвы, — многозначительно сказал я секретарю райкома. — Сопровождаю на отдыхе дочь Гришина и племянницу Пономарева. Надо бы организовать их отдых. Вы, надеюсь, ничего не имеете против? Секретарь среагировал мгновенно и профессионально. — Давайте составим программу, — сказал он и взял лист бумаги. — Посещение форелевого хозяйства с обедом. Посещение дачи Сталина на озере Рица. Концерт органной музыки. Экскурсия в Новоафонскую пещеру — естественно, без посторонних, в сопровождении директора… Да, еще не забыть бы посещение дома колхозника… — А это зачем? — спросил я по наивности. — Мы всех больших гостей туда водим, не волнуйтесь. Я встретился с мужем Пономаревой и предложил эту программу. Реакция Ольги Гришиной была скептической, но скука победила этикет, и она соблаговолила согласиться. На следующий день огромная правительственная «Чайка» привезла нас любоваться форелевым хозяйством. Вокруг не было ни одной живой души, только рыбы. Все могло бы провалиться с самого начала. Мы въехали на территорию хозяйства и оказались совершенно одни. Администрация района задержалась в пути. Еще несколько минут, и Гришина могла бы вспылить. Положение спасли мои познания из жизни рыб. Я стал рассказывать о форели, форелевых рыбах мира, о нагульных прудах и о том, что в отличие от черной икры, для добычи которой рыбу убивают, красную икру можно получать доением рыбы, как коровы. Через пятнадцать минут в ворота въехали две черные «Волги». Появились мой знакомый партийный секретарь, начальник районного КГБ, заведующий отделом райкома и директор хозяйства. Началась новая экскурсия, которую проводил директор. Потом все закончилось свежей жареной рыбой, которую нам тут же приготовили, и мы обедали в беседке, нависшей над горной рекой. Дальше — больше. Эти поездки казались мне тогда чем‑то фантастическим, а точнее, по‑настоящему коммунистическим, так как они были абсолютно бесплатными и соответствовали любым, самым серьезным человеческим потребностям и капризам Гришиной. Ей же иногда вдруг все надоедало. Тогда приходилось сворачивать программу из‑за неожиданной головной боли княгини, не доедать обеды и срочно возвращаться домой. Разумеется, со мной расставались перед воротами дачи, куда я так ни разу и не попал. Особым событием, как было обещано, явилось посещение показательного дома колхозника. Окруженный виноградным садом и мандариновыми деревьями, дом был, мягко говоря, не совсем обычный для колхозника: огромный, красивый… Колхозная семья дня два готовилась к приему гостей: были зарезаны всевозможные домашние животные и птицы — от теленка и поросенка до индейки, кур и перепелок. Накрытый стол ломился от яств и вина. За стол сели Гришина и Пономарева с мужьями, а также я, партийный секретарь и начальник КГБ района. Самих хозяев дома в комнату, где был накрыт стол, разумеется, не пустили. Только женщины в национальных одеждах периодически входили туда, чтобы поменять тарелки и внести новые блюда. Они появлялись довольно часто, и попробовать все мы были просто не в состоянии. Я думаю, что после нашего отъезда Деревня питалась остатками этого обеда еще неделю. Запомнилось мне особенно одно блюдо. Это был зарезанный за час до подачи на стол молодой козленок, сваренный в бульоне с травами, сервированный изысканными кавказскими овощами и приправами, с домашним красным вином. Поднимались тосты, один из которых, особенно забавный, был произнесен в мою честь начальником КГБ района. Конечно, он навел обо мне справки — но, видно, не получив из своих центральных органов никакой убедительной информации, так и не понял, как же я сопровождаю таких гостей и в каком я звании. Тогда он пришел к выводу, что я совершенно засекречен, и зауважал меня персонально. Он шепотом спросил у моего приятеля: — Кем работает Артем Михайлович? — и потом произнес тост: — Хочу выпить за уважаемого Артема Михайловича, благодаря которому мы можем принимать таких гостей! Мы надеемся и в будущем на то, что к нам будут приезжать вместе с Артемом Михайловичем разные уважаемые люди! Мы всегда рады гостям! Я хочу выпить за здоровье Артема Михайловича, который такой молодой, но уже не просто инженер, а ведущий инженер! Из уст начальника КГБ последние слова прозвучали так, будто он присвоил мне звание не меньше полковника КГБ, в чем он сам, конечно, не сомневался. Разговоры с Гришиной во время этих встреч ставили меня в неловкое положение и заставляли о многом задуматься. — Мы наконец получили новый холодильник, — сказала мне как‑то Гришина. — И пришлось ждать его целую неделю. — Наверное, финский, «Розенлев», — вставил я, желая блеснуть осведомленностью о самых модных тогда покупках. — Нет, холодильник марки «Филипс», спецзаказ, прямо с фирмы, — сказала Ольга. — Мы собираем всю кухню только этой марки: мебель, кухонный телевизор, видеомагнитофон, печки всякие… Иногда это обходится так дорого. К примеру, за холодильник мы заплатили три тысячи! — Рублей? — поинтересовался я с ужасом. — Долларов, конечно, — ответила Гришина. Что такое доллары, я вообще не знал. Слышал, что так называлась враждебная нам капиталистическая валюта, за которую сажали в тюрьму. В другой раз я, набравшись наглости, попросил Гришину помочь мне купить в их специальном, как мне казалось, закрытом для общей публики магазине такой же костюм, который был на ее муже. Ответ оказался неожиданным и очень поучительным. — Знаете, Артем, — сказала Гришина, — я уже лет двадцать не была ни в одном магазине в Союзе. У нас есть специальная трехсотая секция на Кутузовском проспекте. Там нам дают разные западные каталоги. Я их листаю и, если что‑нибудь понравится, просто подчеркиваю. А через несколько дней мне все это приносят… Я понял, что мы с Гришиной живем на разных планетах и больше мне не стоит задавать таких вопросов. Самым главным результатом встречи в Пицунде было то, что я приобрел блат. Конечно, не в виде знакомства с самой Гришиной — она с тех пор не общалась со мной ни разу даже по телефону, и больше я никогда ее не видел. Блат мне достался в лице партийного секретаря Пицунды. С тех пор я много лет пользовался возможностью просто позвонить ему и пристроить множество своих друзей с семьями на отдых в летние месяцы, когда путевки нельзя было купить ни за какие деньги. Мой блат действовал безотказно, поскольку я был в его глазах молодым, но уже ведущим инженером. История карьеры самой Гришиной была также показательной. Она в двадцать восемь лет защитила докторскую диссертацию, ее работа получила сразу же премию Ленинского комсомола, а сама Гришина — должность заведующей кафедрой английского языка филологического факультета МГУ. По ходу дела Ольга несколько раз выходила замуж, разводилась и родила троих детей — все это в небольших перерывах между научной деятельностью. Ее третий муж, Александров, будучи до брака мелким сотрудником Министерства иностранных дел, тут же стал начальником отдела МИДа и был направлен в Англию вторым секретарем посольства. Гришиной пришлось на время освободить место завкафедрой. Чтобы она смогла вновь его занять по возвращении из Англии, на должность была возвращена пожилая профессорша, занимавшая это место раньше. Так сохранялось блатное место… Да, а муж Пономаревой по возвращении в Москву сделал единственный звонок директору одного химического предприятия — и я был тут же назначен на должность заведующего отделом! жүктеу/скачать 1,22 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|