Глава 10 Проявление потребностей в поведении

Глава 10

Проявление потребностей в поведении

Как в жизни, так и в режиссерской профессии, в этой области, сила потребности может в значительной степени восполнить недостаток умений (знаний, опыта), и наоборот — вооруженность значительно повышает возможности удовлетворения наличной потребности и стимулирует ее рост. Но умения, знания и опыт не могут, разумеется, создать или заменить потребность, если она отсутствует. Их функция — так трансформировать наличную потребность, чтобы она наиболее успешно удовлетворялась в данных конкретных условиях. При этом исходные потребности выступают во взаимосвязи с врожденной и унаследованной вооруженностями — с органическими задатками и способностями и тем, что приобретается в детстве. В процессе трансформаций и конкретизации врожденные способности обогащаются «вооружением», а оно, обслуживая потребность, ведет к новым конкретным трансформациям.

Если чужую душу можно увидеть в поведении при достаточном внимании и проницательности, значит душа как-то обнаруживается. В непосредственно наблюда­емых делах человека конкретизируются чаще всего сложные производные потребно­сти, в каждой из которых участвуют обычно все три исходные. Поэтому и проявляются эти исходные не столько в резко выраженных определенных чертах поведения, сколько в тенденциях к тем, а не другим чертам. Мера участия каждой исходной обнаруживается в мере присутствия соответствующей тенденции.

Поэтому своеобразие структуры исходных потребностей реального человека проявляется преимущественно в оттенках поведения, и без достаточного внимания к ним увидеть это своеобразие нельзя. Тут и нужна упомянутая выше чуткость.

Бывают люди, плохо осведомленные, малообразованные и обладающие повышенной душевной чуткостью; а бывают, наоборот, высокообразованные, но лишенные такой чуткости.

В «Театральном романе» М. А. Булгакова ее проявляет герой в таком, например, диалоге. Он говорит:

«— Не может ваша Людмила Сильвестровна играть.

— Позвольте! Москвичи утверждают, что она играла прекрасно в свое время...

— Врут ваши москвичи! — вскричал я. — Она изображает плач и горе, а глаза у нее злятся! Она подтанцовывает и кричит “бабье лето!”, а глаза у нее беспокойные! Она смеется, а у слушателя мурашки по спине, как будто ему нарзану за рубашку налили!» (33, с. 615).

Герой Булгакова говорит не о том, что делает актриса, а о том, как она выполняет действия. В содержании дела, в его назначении обнаруживается конкретная, главенствующая в каждый данный момент потребность — та, которая занимает центральное место в данном сложном комплексе. А вот то, какие потребности и в какой мере давят на нее, с нею борются или конкурируют, — это обнаруживается в том, как выполняется диктат главенствующей потребности. Разница между человеком чутким и нечутким тут и дает себя знать. Одному важно только что, другому — кроме того, как, а за «как» скрывается и «зачем», ибо именно в качестве выполнения дел проступает сложность структуры потребностей, ее состав. Один видит только дело — его интересуют ближайшие результаты; другой — кроме того, и душу — ему интересны далекие цели, а может быть, только душу, или преимущественно душу. Так бывает, например, с влюбленными, да и при любом специальном интересе к душе как таковой.

Цели человека сложны вследствие многообразия и сложности его потребностей. Применение средств не менее сложно. В нем отражены не только сложность влечений человека, сложность объектов, ставших целями, но также и природные способности и жизненный опыт — вооруженность, достигнутая человеком к данному моменту его жизни. Сложная обусловленность применения средств чрезвычайно затрудняет их расшифровку — различение в их потоке тех целей, достижению которых они служат.

Объективная граница между целью и средством неуловима. Понятия эти именуют явления субъективные, хотя субъективно и весьма простые. В пределах повседневного обихода человек отличает цель от средства, поскольку представляет себе разнообразие средств достижения той же цели. Транспорт есть средство, потому что можно воспользоваться разными его видами, чтоб достичь одной и той же цели; пища, одежда относятся к средствам, пока представляется возможность насытиться и одеться по-разному. Но являются ли подобные различения средств и целей объективными и достаточно прочно обоснованными? Ведь по-разному питаясь, одеваясь и передвигаясь с места на место, люди делают все это для чего-то во всех случаях и всегда, а это «что-то» опять-таки служит чему-то, т. е. является по отношению к «чему-то» средством.

Академик А. А. Ухтомский заметил: «Единство противоположностей получается лишь в последовательности. Такова, например, последовательность перехода объективного в субъективное и обратно — этих двух ходячих противоположностей физиолога и психолога» (261, с. 33). «Взаимодействие осознаваемых и не контролируемых сознанием этапов пронизывает всю работу мышления», — утверждает академик П. В. Симонов (219, с. 73). И в другом месте: «“Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причины, которыми они определяются, не знают...”, — писал Спиноза. Действительно, выяснить подлинные мотивы поступков бывает исключительно трудно. При изучении потребностей одновременно отказали оба испытанных метода классической психологии: наблюдение за поведением другого человека и анализ собственного духовного мира» (222, с. 51).

Это «выяснение подлинных мотивов» начинается с установления целей как таковых на основе объективно обоснованного разграничения целей и средств.

Достижение цели всегда требует некоторых усилий; затратами усилий измеряется значительность цели; в них же проявляется уровень знаний, умений и опыта. А сами эти затраты очевидно относятся к средствам. Наблюдая поведение человека, мы видим только средства и потому видим затраты усилий. В беспрерывном потоке усилий действующего человека — в расходовании им сил-средств — скрываются и обнаруживаются его цели. Общая цель всех усилий живого существа определяется нередко как «уравновешивание со средой». Относится ли это также и к человеку?

М. Г. Ярошевский в статье, посвященной А. А. Ухтомскому, пишет: «Ухтомский трактует доминанту как рефлекс, направленный на нарушение равновесия со средой, как антигомеостатичный по своей сути. “Экспансия”, устремленность на овладение средой — таково, по Ухтомскому, главное “кредо” живого» (300, с. 127). В научной литературе общее определение потребности нередко связывалось с понятиями необходимости и недостатка. Конечно, люди нуждаются во всем том, что необходимо для их существования и развития, но их потребности в принципе не ограничены этими рамками.

Но А. А. Ухтомский, утверждая роль доминанты, не просто отрицает «принцип наименьшего действия». Он отрицает его всеобщее значение и, в сущности, указывает на его место в диалектике функционирования потребностей человека: «закон экономии сил» распространяется на средства достижения целей и не распространяется на целеполагание как таковое — на потребности, интересы и увлечения, на цели.

Экономия сил, можно сказать, лежит на поверхности — она видна каждому на каждом шагу именно потому, что в человеческом поведении наблюдатель всегда видит процесс применения средств. Да и сам действующий субъект, как заметил еще Спиноза и как на это указывает академик Симонов, осознает только свои действия, т. е. ближайшие цели — средства и способы, — а не причины их возникновения в потребностях.

В. Солоухин взял эпиграфом к своему произведению «Трава» слова Д. Рескина: «Ньютон объяснил, — по крайней мере так думают, — почему яблоко упало на землю. Но он не задумался над другим, бесконечно более трудным вопросом: а как оно туда поднялось?» (232). «Мы не задумываемся», потому что «оно туда поднялось» так же незаметно, как происходит всякий рост всего живого. Рост живого ставит нас перед фактом, как очевидным результатом процесса невидимого.

Так же мы повседневно видим экономию сил в процессе применения способов и так же невидимы цели, побуждающие человека применять средства и расходовать силы, вопреки склонности их экономить. А в сущности, отрицание экономии сил так же очевидно, как их экономия: ведь экономя силы, человек их все же беспрерывно расходует и, стремясь к наименьшему действию, он действует.

ЦЕЛЕПОЛАГАНИЕ требует действий и вынуждает к расходованию сил; ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ требует логики действий и вынуждает экономить силы. Поэтому целесообразность и экономия сил по сути своей неотделимы одна от другой. В экономии сил реализуется уровень умений, квалификация. Так целеСООБРАЗНОСТЬ расширяет возможности целеПОЛАГАНИЯ, и ЭКОНОМИЯ сил обслуживает затраты усилий.

Здесь проявляется и установленная П. В. Симоновым функция подсознания. Его работа — прямое следствие экономии сил. Пока пользование способом достижения цели не вполне освоено, пока не найден достаточно экономный (целесообразный) механизм применения данного способа (например, в мышечных движениях) — сознание занято его освоением. В этом и заключается его главное назначение и его постоянная работа. Работа эта излишня, когда и поскольку способ усвоен, не нуждается в совершенствовании и достаточно продуктивен. Теперь применение способа автоматизируется и осуществляется подсознанием. Так работает, к примеру, мускулатура речевого аппарата во время произнесения слов.

П. В. Симонов напоминает: «И. П. Павлов оставил нам образное описание своих представлений о физиологической основе сознания как о “светлом пятне максимальной работоспособности, оптимальной возбудимости нервных клеток”, которое непрерывно перемещается по коре больших полушарий» (222, с. 45).

Под диктовку потребностей и информации, поступающей как из внешней среды, так и от самого организма, формируются мотивы и цели; в «четырех структурах» происходит выработка средств и способов их достижения; выработанные уменья, в качестве навыков, передаются подсознанию — «младшему командному составу» поведения. Сознание при помощи памяти, воображения и мышления связывает прош­лый опыт (знания) с наличными условиями (с их пониманием) и с целью как искомым, должным — этим контролирует и направляет поведение, с тем чтобы это должное стало наличным и чтобы осуществляемое дело вело к следующему, используя при этом достигнутое прежде.

Такая согласованная работа есть в то же время соревнование, конкуренция, борьба противоречивых тенденций в оперировании энергетическими ресурсами организма — целеполагания и целесообразности — затраты усилий и их экономии. Но противонаправленность эта есть также и взаимное стимулирование: трудно осваиваемое средство превращается в цель; легко достижимые цели выступают в качестве возможных средств; а средства после многократного продуктивного применения автоматизируются. Здесь средство превращается уже в механизм его осуществления или в процесс непосредственного потребления.

Все это можно увидеть в длящемся некоторое время поведении человека. Что в его действиях автоматизировано — осуществляется подсознанием? Тут наиболее отчетливо видна отработанная экономия сил. Это — средства привычные, освоенные. Что относится к средствам осваиваемым? Здесь автоматизированное (выполняемое почти что механически) чередуется с решениями — с работой сознания, находящего средства и способы, учитывающие стремление к экономии сил. Сколь успешно это стремление? Легка или трудна работа сознания? Что, как часто и долго ли выполняется без экономии сил? Что, следовательно, связано непосредственно с целеполаганием и дает начало расходу сил?

Человек принял гостя, посетителя, просителя; человек навестил кого-то, был на приеме; произошло знакомство такого-то с таким-то; объяснение по такому-то поводу; выяснение взаимоотношений; произошла ссора или примирение. Что каждый участвующий делал и как он действовал? Если внимательно следить за применяемыми средствами и колебаниями в экономии сил, тогда в оценках, пристройках и воздействиях можно заметить проявление целей.

Доминанты в разное время и у разных людей могут быть и бывают самые разнообразные, но чаще всего и наиболее устойчивы среди них — доминанты социальные, причем не настолько сильные, чтобы претендовать на нарушение норм за пределами близкой среды и за пределами своего общественного ранга.

Доминанта во всех случаях — область целеполагания, а не область средств и способов. Но цель, доминирующая над другими и претендующая на преодоление обычной нормы удовлетворения потребности, может быть достигнута только при наличии соответствующих ей условий и средств. Тут и обнаруживается роль «сверхсознания» и интуиции, как определяет их академик П. В. Симонов.

Они — специфическое вооружение доминанты, и в них она поэтому проявляется.

Пока та или иная потребность не достигла силы сколько-нибудь устойчивой доминанты, потребность эта обслуживается средствами подсознания и сознания. Их достаточно для обслуживания такой потребности и для достижения целей, ею продиктованных. Распределение работы между сознанием и подсознанием зависит от ее силы. Чем менее значительна (актуальна) данная потребность в данное время, чем более локальна цель в пространстве и времени, тем меньше роль мышления в средствах и тем больше роль подсознания — тем строже сознание ограничивается общим контролем осуществляемых подсознанием связей. Думать в подобных случаях человеку не нужно и не приходится.

Сила, актуальность данной потребности в данный момент вынуждает думать: вспоминать, воображать, строить в представлениях связи и прогнозы, моделировать перспективы и проверять в представлениях проектируемое.

Устойчивой доминанте недостаточно и этого. Она мобилизует и концентрирует на поисках средств ее удовлетворения все унаследованные и приобретенные возможности человека. В их число входят те аварийные резервы знаний, которые редко применяются, давно забыты и не поддаются полному осознанию. Их включение в работу выступает как внезапное «озарение». П. В. Симонов назвал такое формирование неосознаваемых умозаключений «психическим мутагенезом» по аналогии с биологическими закономерностями. Он возникает как итог срочной мобилизации всего предыдущего опыта и всех органических, психофизиологических возможностей данного человека в данное время.

В этом итоге обнаруживаются подлинные возможности человека в данный период его жизни и, что особенно важно, его действительная главенствующая потребность, его доминанта — не та, которую он, может быть, в себе предполагает или которую хотел бы иметь, а та, которая подлинно, объективно направляет всю его субъективную деятельность.

При этом сила доминанты, вероятно, обнаруживается в степени и полноте мобилизации его реальных (в том числе неосознаваемых) возможностей.

Едва ли можно сомневаться в том, что психофизиологические возможности разных людей различны в количественном и качественном отношениях. Но, вероятно, у любого человека существуют и неиспользуемые в обычных условиях, а потому неосознаваемые им, неподотчетные ему резервные возможности памяти, мышления, воображения и воли. Вот эти его возможности и мобилизуют его доминанту с большей или меньшей полнотой в зависимости от ее устойчивости и силы.

Поэтому в проявлениях интуиции обнаруживается доминанта, а в том, что именно в каждом данном случае интуиция и вдохновение подсказывают человеку, проявляются его реальные возможности. Интуицию можно считать индикатором устойчивых доминант человека, а значит — самых существенных основ его характера. Индикатор этот тем более ярок, чем большими знаниями и умениями данный человек вооружен и чем острее этой вооруженности недостает в данной ситуации.

Если правомерен афоризм: эмоция — индикатор потребности, то правомерен и новый: интуиция — индикатор главенствующей потребности. А в театральном искусстве: интуиция — индикатор сверхзадачи режиссера, трактующего пьесу, сверхзадачи актера, работающего над ролью, и образа, создаваемого актером.

Интуиция не только указывает на главенствующую потребность человека, но и «выдает» ее — ведь она не «осознается» как средство и потому не подчинена экономии сил.

В какой сфере у данного индивида наиболее интенсивно работает интуиция? В бытовом устройстве своих дел? В семейных делах, в любовных похождениях? В работе над ролью? — Где интуиция, там и главенствующая потребность.

Поэтому интуицию можно рассматривать как антипод квалифицированного ремесла, пусть даже самого высокого уровня, где ремесло почти неотличимо от искусства. Ремесло всегда опирается на знание норм, вплоть до новейших, и на уменье более или менее успешно применять их; оно может утверждать, охранять и даже распро­странять культуру, но не творить ее вновь.
4. Распределение внимания
Всякие умения начинаются с целесообразного распределения своего внимания. В младенческом возрасте оно неуправляемо и потому распределяется хаотически; потом достигается все более продуктивное и разумное, умелое его распределение. При этом особенности каждого сколько-нибудь сложного дела требуют соответствующего именно этому делу распределения внимания, а чем дальше его цель и чем труднее путь к ней, тем большую роль играет надлежащее уменье распределять внимание.

Профессор Г. М. Коган пишет: «Распределенность внимания представляет результат сложного диалектического процесса, отправной точкой которого является сосредоточение. Путь к распределению внимания лежит через воспитание культуры сосредоточения: чтобы научиться видеть многое, нужно сначала научиться хорошо видеть одно. Теннисисты при тренировке подолгу бьют мячом в один и тот же квадрат для того, чтобы при игре попадать в самые различные точки поля» (117, с. 65–66).

Сосредоточенность, о которой здесь идет речь, заключается в такой концентрации внимания, которая побуждает не видеть, не замечать, игнорировать то, что не нужно для достижения цели. Сосредоточенность эта тем выше, чем сильнее потребность, трансформированная в данную цель. Если же потребность слаба, то слаба и сосредоточенность на цели, слаба и концентрация внимания.

Практически это значит: человек не имеет достаточно конкретной, определенной цели — в своей цели он не уверен и она то мгновенно возникает как принятое решение, то опять возвращается в ряд возможных, предполагаемых средств; значит, вышестоящая цель недостаточно значительна — слаба потребность, недостаточна для необходимых затрат усилий. Человек не ощущает нужды в принятии определенных и твердых решений. При этом сильный человек принимает решения быстро и окончательно; слабому трудно принять любое решение — самые простые вопросы кажутся ему неразрешимыми.

Нерешительность, неуверенность в своих возможностях, неопределенность целей как малая их значительность, неуменье в применении средств — все это проявления несогласованности средств и целей. А следствием выступают погрешности в экономии сил, в целесообразности поведения — в излишках движений и усилий, в частности — в недостаточной или избыточной телесной мобилизованности. Внимательному наблюдателю все эти погрешности, так же как и их отсутствие, видны.

Человек в течение какого-то времени совершил 1001 дело; из них 1000 без сосредоточенного внимания — небрежно, без твердых решений и потому без строгой экономии сил; но одно — с полной сосредоточенностью, а потому — с предельной, до­ступной ему экономией сил и целесообразностью. Есть основания утверждать: именно это единственное дело он выполнял согласно своему наиболее сильному влечению; вероятно, это дело входит в число тех, какие он хотел бы делать. Все же остальные 1000 дел он выполнял только потому, что его потребности вынуждали его к тому, но он не хотел бы их выполнять. Хотя число их больше, но они характеризуют структуру его потребностей лишь с негативной стороны — они указывают на то, что не отвечает главенствующим или наиболее актуальным в данное время потребно­стям данного человека.

Так, скажем, продавщица в магазине многие часы обслуживает покупателей и считанные минуты беседует с подругой — продавщицей соседнего прилавка. Как в ее внимании и в каких ее делах проявятся ее потребности с негативной стороны? Как и в каких — с позитивной? Я полагаю, всякий наблюдатель может безошибочно это определить.

Если таких вынужденных дел у человека много, он ими постоянно занимается и ничего не предпринимает, чтоб избавиться от них, то, видимо, и то, к чему влечет его, привлекает его не сильно. Значит, главенствующая потребность его слаба, и он не принадлежит к людям целеустремленным, увлекающимся — к пассионариям, по терминологии Л. Н. Гумилева.

Для человека увлеченного характерно обратное. И ему приходится делать то, что служит удовлетворению потребностей нужды, но он выполняет и эти дела так, чтобы высвободить силы, время и внимание для дел, продиктованных влечением; значит, и выполнение дел, с ним не связанных, делается средством, ему подчиненным. Так, достаточно сильная доминанта подчиняет себе все поведение, все дела. Ее эффективность определяется соответствием ей применяемых средств и уменьем применять их.
5. Удовлетворение потребностей и время
Можно предположить, что переходы целей в средства, а средств — в цели реализуются благодаря «функциональной асимметрии» — этой «уникальной особенности мозга человека» — и «физиологической двухмерности информации», а взаимосвязь и единство целей и средств заключены в целостности, единстве функций мозга. Далее представляется соблазнительно вероятным предположение, что деятельность человека в ее целостности и в диалектических противоречиях, ей свойственных, реализуется тем, что отличает работу одного полушария от работы другого — что специализирует работу каждого для наиболее продуктивного обслуживания целого.

Физиолог В. Деглин пишет: «Подведем итог тому, что мы узнали о “левополушарном” человеке, иначе говоря, суммируем факты, характеризующие психику человека с выключенным правым полушарием, когда деятельно только левое полушарие.

Что дефектно, что пострадало? А что сохранилось или усилилось? Пострадали те виды психической деятельности, которые лежат в основе образного мышления. Сохранились или даже усилились те виды психической деятельности, которые лежат в основе абстрактного теоретического мышления. Такое расслоение психики сопровождается положительным эмоциональным тонусом» (82, с. 110). И еще: «Подведем итог тому, что мы узнали о “правополушарном” человеке — человеке с выключенным левым полушарием. Очевидно, что и здесь мы имеем дело с дезорганизованной психикой, но дезорганизация эта иная, чем у “левополушарного” человека. У “правополушарного” пострадали те виды психической деятельности, которые лежат в основе абстрактного теоретического мышления, и сохранились или даже усилились те ее виды, которые связаны с образным мышлением. Такому типу расслоения психики соответствует отрицательный эмоциональный тонус» (82, с. 112).

В. Деглин не связывает функциональную асимметрию мозга с диалектикой целей и средств и не объясняет происхождения положительного и отрицательного тонусов, отмеченных им. Между тем связь одного полушария с целями, а другого — со средствами как раз и должна вести к различиям эмоциональных тонусов. Ведь согласно информационной теории эмоций избыток информации о средствах дает положительные эмоции, а они характеризуют работу левого полушария; обострение же потребности (при той же вооруженности информацией) ведет к отрицательной эмоции, характерной для работы правого полушария.

Такое представление об отношениях полушарий мозга к целям и средствам хорошо согласуют выводы П. В. Симонова и с исследованиями психиатров-патологов Т. А. Доброхотовой и Н. Н. Брагиной. Они пишут: «Отношение правого и левого полушарий к пространству и времени различно. Как было установлено на основе фактиче­ских данных, в процессах, обеспечиваемых правым полушарием, конкретное пространство и время принимали непосредственное участие, в связи с чем было высказано предположение, что правое полушарие, видимо, ответственно за формирование чувства времени и пространства. В процессах же, обеспечиваемых левым полушарием, пространство и время выступают лишь как понятия, значения». В примечаниях: «каждое полушарие посылает получаемую им информацию другому, как только она поступает, и регистрация следов дублируется в обоих полушариях. <…> Организация процессов чувственного познания в конкретном пространстве и времени обеспечивается, видимо, специальными механизмами правого полушария. Последнее ответственно, по всей вероятности, и за формирование чувства или переживание пространства и времени как относительно самостоятельной формы восприятия или чувственного познания.

Можно предположить, что процессы абстрактного познания свободны от рамок конкретного пространства и времени. Условно можно допустить, что “единицами” процесса абстрактного познания (подобно чувственным образам в процессе чувственного познания) являются мысли, идеи, программы деятельности человека на будущее, то есть элементы познания, которые основаны не на непосредственном чувствовании (посредством зрения, слуха, вкуса, обоняния, осязания) познаваемых объектов, а на их символах — словах, позволяющих отвлечься от конкретного, поднимаясь на различные уровни абстракции. <…> Форма абстрактного познания, по всей вероятности, могла развиться лишь в случае появления в мозгу особого механизма, обеспечивающего актуальность реального пространства и времени для постоянно осуществляющейся у бодрствующего человека психомоторной деятельности, в то же время освобождающего процессы речевого (абстрактного) познания от рамок того же реального пространства и времени, позволяя выйти за их пределы. Такой механизм, по-видимому, имеется в левом полушарии» (85, с. 142–144).

Правополушарность влечет к целям, не разбираясь в средствах, не считаясь с за­тратами усилий. Таковы крайности «художественного типа», таковы донкихоты. Таковы бывают и дети, не разграничивающие средства и цели.

Каждая из трех основных исходных потребностей по-своему связана с временем. Биологические стремятся вместить удовлетворение в текущее мгновение; идеальные, наоборот, мало считаются с ним и стремятся к неизменному, вечному; социальные строят планы, пользуясь абстрактным, измеримым временем, сопоставляя и измеряя одни реальные процессы другими и обобщая сопоставления различных процессов.

Можно предположить, что поскольку правое полушарие человека старше, оно занято преимущественно биологическими потребностями и не различает средств от целей; левое моложе, и его область та, где находят себе наибольшее применение отвлеченные понятия и логика, которая всегда видит расстояние до цели, заполненное возможными средствами ее достижения. Это — социальные потребности. Идеальные обслуживаются, вероятно, тем и другим полушариями; одна их ветвь — абстрактное мышление и аналитическое познание в науке — должна обслуживаться левым, другая — образные представления и познание целостностей — правым полушарием.

Но полноценная как познавательная, так и творческая деятельность невозможна без достаточно активной работы обоих полушарий, Как в науке, так и в искусстве нужна не только «функциональная асимметрия», но и сама симметрия как таковая.

Не случайно Альберт Эйнштейн говорил, что в научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии и настоящая музыка, и настоящая наука требуют сходных мыслительных процессов. Чрезвычайно сходны с высказыванием замечательного физика и слова А. С. Пушкина: «Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии» (102, с. 102).