Художник А. Ю. Никулин Редактор Л. Н. Павлова Ясперс К. Я 83 Вопрос о виновности: Пер с нем



бет9/26
Дата18.10.2023
өлшемі0,56 Mb.
#186591
түріРеферат
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   26
Байланысты:
Yaspers Vopros-o-vinovnosti-O-politicheskoy-otvetstvennosti-Germanii RuLit Me 682177

Ш. НАШЕ ОЧИЩЕНИЕ
Самоанализ, историческое самоосмысление народа и личный самоанализ отдельного человека с виду разные вещи. Однако первое достигается лишь через второе. То, что совершают друг с дру­гом в процессе общения отдельные люди, может, если это справедливо, стать распространенным сознанием многих и считается тогда самосознани­ем народа.
И опять мы должны высказаться против кол­лективного мышления. Всякая настоящая переме­на происходит через отдельных людей, во множе­стве отдельных людей, вне зависимости друг от друга или в побудительном обмене мнениями.
Мы, немцы, все, хотя и на очень разный, даже противоположный лад, задумываемся о своей ви­новности или невиновности. Мы все это делаем — и национал-социалисты, и противники национал-социализма. Говоря «мы», я имею в виду людей, с которыми я сознаю свою солидарность прежде всего благодаря языку, происхождению, ситуа­ции, судьбе. Я никого не хочу обвинять, когда го­ворю «мы». Если другие немцы чувствуют себя не­виновными, это их дело, за исключением двух пунктов: наказания за преступления тех, кто их совершил, и всеобщей политической ответствен­ности за действия гитлеровского государства. Те, кто чувствуют себя невиновными, будут предме­том нападок лишь в том случае, если будут напа­дать сами. Если они, продолжая мыслить нацио­нал-социалистически, отказывают нам в немецкости, если они, вместо того чтобы задуматься и прислушаться к доводам, стараются слепо побить других общими суждениями, то они разрушают солидарность, не хотят проверить себя и развить в разговоре друг с другом.
Естественный, непатетический, взвешенный взгляд на вещи — не редкость среди населения. Вот примеры простых высказываний.
Восьмидесятилетний ученый: «Никогда я за эти двенадцать лет не колебался, но никогда я не был доволен собой; я то и дело задумывался, нель­зя ли перейти от чисто пассивного сопротивления нацистам к действию. Организация Гитлера была слишком дьявольской».
Молодой антинацист: «Ведь и нам, противни­кам национал-социализма, после того как мы, хоть и скрежеща зубами, склонились перед «режи­мом страха», нужно очиститься. Мы отмежевыва­емся от фарисейства тех, кто думает, что отсутст­вие партийного значка делает их первоклассными людьми».
Служащий во время денацификации: «Если я позволил загнать себя в партию, если мне жилось относительно хорошо, если я устроился в нацист­ском государстве и стал, таким образом, извлекать из него пользу — даже если теперь я из-за этого пострадаю, жаловаться я, как порядочный чело­век, не вправе».

  1. Увиливание от очищения

а) Взаимные обвинения
Мы, немцы, очень отличаемся друг от друга по характеру и степени участия в национал-социа­лизме или сопротивлении ему. Каждый должен за­думаться о своем внутреннем и внешнем поведе­нии в поисках своего возрождения в этом кризисе немецкого.
Очень различен у отдельных лиц и момент, когда началась эта внутренняя переплавка, в 1933-м ли, в 1934-м, после убийств 30 июня, с 1938-го ли, после поджога синагог, или только во время войны, или только под угрозой поражения, или только после разгрома.
Во всем этом мы, немцы, не можем привести себя к общему знаменателю. При своих исходных различиях мы должны быть открыты друг другу. Общий знаменатель — это, наверно, только под­данство. Тут все вместе отвечают за то, что допусти­ли 1933 год и не умерли. Это объединяет также внешнюю и внутреннюю эмиграцию.
Такие большие различия позволяют чуть ли не всем упрекать всех. Это продолжается до тех пор, пока отдельный человек действительно видит только свое собственное положение и положение подобных ему, а о положении других судит только по себе. Поразительно, что по-настоящему мы волнуемся только тогда, когда дело касается толь­ко нас самих, и все видим в свете своего особого положения. Мы приходим в отчаяние, когда нас покидает терпение в разговоре друг с другом и когда мы встречаем холодный и резкий отпор.
В прошлые годы встречались немцы, требовав­шие от нас, других немцев, чтобы мы стали муче­никами. Мы, мол, не должны молча мириться с происходящим. Если наш поступок и не будет иметь успеха, то все же послужит некоей нравст­венной опорой для всего населения, зримым сим­волом подавленных сил. Такого рода упреки слу­чалось мне слышать с 1933 года от своих друзей, и от мужчин, и от женщин.
Подобные требования вызывали сильное волне­ние потому, что в них заключена глубокая правда, которая, однако, обидно извращена манерой ее вы­ражения. То, что человек может испытать перед лицом трансценденции наедине с собой, переводит­ся в плоскость морализирования, а то даже и сенса­ции. Тишина и благоговение потеряны.
Скверным примером ухода во взаимные обви­нения являются ныне всяческие дискуссии между эмигрантами и оставшимися здесь, между группа­ми, именуемыми иногда внешней и внутренней эмиграцией. Каждая страдала по-своему. Эми­грант: мир чужого языка, тоска по дому. Символи­чен рассказ о немецком еврее в Нью-Йорке, пове­сившем у себя в комнате портрет Гитлера. Почему? Только при таком ежедневном напоми­нании об ужасе, который ждет его дома, он в со­стоянии совладать со своей тоской... Оставшийся на родине: покинутость, положение изгоя в собст­венной стране, опасности, одиночество в беде, все избегают тебя, кроме некоторых друзей, обреме­нять которых — для тебя опять-таки мука... Но когда одни обвиняют других, нам достаточно спросить себя: хорошо ли у нас на душе при виде психологического состояния и тона таких обвини­телей, рады ли мы, что такие люди так чувствуют, образец ли они, есть ли в них что-то похожее на подъем, свободу, любовь, которые нас ободряют? Если нет, значит, неверно то, что они говорят.
б) Самоуничижение и упрямство
Мы чувствительны к упрекам и всегда готовы упрекать других. Нам не хочется давать в обиду себя, но мы еще как раздаем моральные оценки другим. Даже тот, кто виновен, не хочет, чтобы ему говорили об этом. Вплоть до мелочей быта мир полон отношений, порождающих беды.
Кто очень обижается на упреки, у того обида легко может перейти в стремление признать свою вину. У таких признаний — ложных, потому что они сами еще инстинктивны и делаются с удо­вольствием, — есть одна явная черта: поскольку их, как и их противоположность, питает у одного и того же человека одно и то же стремление к влас­ти, чувствуется, что признающий свою вину хочет своим признанием повысить себе цену, выделить­ся среди других. Его признание вынуждает к при­знанию других. В таком признании есть агрессив­ность.
Поэтому первое требование философского подхода к вопросам виновности — это внутренний расчет с самим собой, гасящий одновременно и чув­ствительность к упрекам, и стремление признать себя виновным.
Сегодня этот феномен, описанный мною пси­хологически, переплелся с серьезностью нашего немецкого вопроса. Наша опасность — самоуни­чижительные причитания при признании вины и упрямая замкнутость гордости.
Многих соблазняет их сиюминутный житей­ский интерес, им кажется выгодным признать свою вину. Возмущение мира нравственно порочной Гер­манией соответствует их готовности признать себя виновными. Могущественного встречают лестью. Хочется сказать то, что он желает услышать. К этому прибавляется фатальная склонность полагать, что, признав себя виновным, ты становишься лучше других. Саморазоблачаясь, ты нападаешь на других, которые этого не делают. Позорность таких деше­вых самообвинений, бессовестность мнимо выгод­ной лести очевидна.
Иное дело — упрямая гордость. Из-за нравст­венных атак на тебя как раз и коснеешь. Хочется сохранить чувство собственного достоинства при мнимой внутренней независимости. Но ее-то и нельзя достичь, если у тебя нет ясности в главном, решающем.
Главное же заключено в том вечном основопо­лагающем феномене, который сегодня в новом виде опять налицо: кто, будучи полностью побеж­ден, предпочитает жизнь смерти, тот может жить по правде (а правда — единственное, что сохраня­ет ему человеческое достоинство) только в том случае, если он выберет эту жизнь с сознанием смысла, в ней содержащегося.
Решение жить в бессилии — это акт основопо­лагающей для жизни серьезности. Из него следует перемена, видоизменяющая все оценки. Если он совершается, если ты берешь на себя его последст­вия, готов страдать и трудиться, то в этом, может быть, состоит высшая возможность человеческой души. Ничего не достается даром. Ничто не при­ходит само собой. Только если ясно, что это реше­ние — начало, можно избежать извращений само­уничижения и гордого упрямства. Очищение ведет к ясности этого решения и к ясности его последствий.
Если одновременно с побежденностью появля­ется виновность, надо принять не только бесси­лие, но и вину. А из того и другого вместе должна получиться та переплавка, которой человеку не хочется подвергаться.
Гордое упрямство находит множество точек зрения, выспренностей, громких фраз, чтобы со­здать себе иллюзию, позволяющую гордо упорст­вовать. Например:
Переиначивается смысл необходимости отве­чать за случившееся. Дикая склонность «не отре­каться от нашей истории» позволяет скрытно одобрять зло, находить в нем добро, таить его в душе как гордую цитадель. Такое извращение смыс­ла сделало возможным фразы вроде следующих: «Мы должны знать, что еще несем в себе изначаль­ную силу той воли, которой создано наше прошлое, и на этом стоять и вобрать это в свою жизнь... Мы были добром и злом и хотим остаться добром и злом... и мы сами — это всегда только наша история, силу которой мы носим в себе...» «Пиетет» должен заставить молодое поколение Германии снова стать таким, каким было предшествующее.
Упрямство в облачении пиетета путает здесь историческую почву, в которую уходят наши лю­бимые корни, со всей совокупностью реальностей общего прошлого, многие из которых мы, в сущ­ности, не только не любим, но и отвергаем как чуждые нашей сути.
При признании зла злом возможны такие фразы: «Мы должны стать настолько мужествен­ными, настолько крупными, настолько мягкими, чтобы сказать: да, и этот ужас был нашей действи­тельностью и остается ею, но у нас есть сила все-таки претворить его в себе в творческий труд. Мы знаем в себе ужасную возможность, которая од­нажды в бедственном заблуждении осуществи­лась. Мы любим и уважаем все свое историческое прошлое, этот пиетет и эта любовь больше, чем всякая отдельная историческая вина. Мы носим этот вулкан в себе с отвагой знания, что он может нас разорвать, но с убежденностью, что если мы сумеем его укротить, то тогда-то как раз и откроет­ся нам предел нашей свободы: в опасной силе такой возможности осуществить то, что в едине­нии со всем миром будет общечеловеческим под­вигом нашего духа».
Это соблазнительный призыв — он рожден плохой философией иррационализма — без всяко­го решения довериться экзистенциальной нивели­ровке. «Укротить» слишком мало. Нужен «выбор». Если он не будет сделан, сразу же возможно снова упрямство зла, непременно ведущее к ресса fortiter*. Не понимают, что на почве зла возможно только иллюзорное единение.
Другая разновидность гордого упрямства одоб­ряет весь национал-социализм с эстетической точки зрения, делающей из беды, на которую нужно смотреть трезво, из явного зла некое лож­ное, одурманивающее великолепие.
«Весной 1932 года один немецкий философ пророчествовал, что через десять лет политически управлять миром будут только из двух полюсов — Москвы и Вашингтона; что Германия, находясь между ними, утратит свое геополитическое значе­ние и будет существовать только как духовная сила.
Немецкая история, для которой поражение 1918 года в то же время открыло виды на большую консолидацию, даже на создание наконец вели­кой Германии, восстала против этой напророчен­ной и действительно появившейся тенденции уп­ростить мир, свести его к двум полюсам. Немецкая история собралась с силами для одинокого тита­нического и своевольного рывка против этой ми­ровой тенденции, чтобы все-таки достичь своих национальных целей.
Если то пророчество немецкого философа, ус­танавливавшее для начала американско-русского мирового господства срок только в десять лет, было верно, то быстроту, скоропалительность и насильственность немецкого противодействия можно понять; это была быстрота внутренне ос­мысленного и захватывающего, но исторически уже запоздалого бунта. В прошедшие месяцы мы видели, как эта быстрота перешла под конец в одинокое неистовство... Философ выносит приго­вор походя: немецкая история кончилась, теперь начинается эра Вашингтона—Москвы. История, в которой столько величия и тоски, как в немецкой, не может просто поддакивать такому академическо­му решению. Она вспыхивает, она, яростно защи­щаясь и атакуя, в диком смятении веры и ненависти, бросается к своему концу».
Так летом 1945 года в сумятице мрачных чувств писал один автор, которого я как человека глубоко уважаю.
Все это на самом деле не очищение, а дальней­шее увязание. Такие мысли — в них есть и само­уничижение, и упрямство — дают на миг чувство как бы освобождения. Кажется, что ты обрел почву под ногами, а ты, наоборот, попал в безвы­ходное положение. Тут возрастает лишь мутность чувств, еще больше сопротивляясь возможностям подлинной внутренней перемены...
Всем разновидностям упрямства присуще аг­рессивное молчание. Люди ретируются, когда до­воды становятся неопровержимыми. Чувство соб­ственного достоинства они черпают в молчании как последней силе бессильного. Молчание де­монстрируют, чтобы обидеть сильного. Молчание скрывают, чтобы мечтать о восстановлении преж­него — о политическом восстановлении путем за­хвата власти, хотя она и смешна в руках тех, кто непричастен к гигантской мировой военной про­мышленности, производящей орудия уничтоже­ния, о психологическом восстановлении путем самооправдания, не признающего никакой вины: мол, судьба решила дело не в мою пользу; причина в бессмысленном материальном перевесе; пора­жение было почетным; в душе я лелею свою вер­ность и свой героизм. Но при такой позиции только усиливается внутренний яд иллюзионистического мышления и пьянящего предвкушения: «пока еще не кулаками и пинками...», «в тот день, когда мы...».
в) Увиливание со ссылкой на обстоятельства, вообще-то имеющие место, но для вопроса о виновности несущественные
Видя собственное бедственное положение, многие думают: помогите, но не говорите о нака­зании. Огромное бедствие извиняет. Мы слышим, например:
«Разве забыт террор бомбежек? Разве он, сто­ивший миллионам невинных жизни, здоровья и всего имущества, не есть плата за преступление на немецкой земле? Разве не обезоруживает вопию­щее к небу горе беженцев?»
«Я из южного Тироля, приехала в Германию совсем молодой 30 лет назад. Страдания немцев я разделяла с первого до последнего дня, получала удар за ударом, приносила одну жертву за другой, испила горькую чашу до дна, а теперь меня обви­няют в том, чего я вовсе не совершала».
«Беда, обрушившаяся на весь народ, так огром­на, принимает такие невероятные размеры, что лучше не сыпать соль на раны. А сколько невинов­ных пострадали больше, чем того, может быть, требует справедливая кара».
Беда действительно апокалиптична. Все жалу­ются, и по праву: те, кто избежал концлагеря или преследования, и те, кто помнит ужасные муки; те, кто самым жестоким образом потерял своих любимых; миллионы эвакуированных и беженцев, скитающиеся почти без всякой надежды; многие попутчики партии, выявляемые теперь и оказав­шиеся в бедственном положении; американцы и другие союзники, отдавшие годы жизни и поте­рявшие миллионы погибших; европейские народы, измученные террором национал-социалисти­ческой немецкой власти; немецкие эмигранты, которые должны жить в среде чужого языка и в тя­желейших условиях. Все, все.
Перечисляя жалующихся, я поставил рядом разнообразные группы, чтобы почувствовалось их несоответствие друг другу. Беда как беда, как раз­руха — повсюду, но она совершенно различна по обстоятельствам, с которыми она связана. Не­справедливо объявлять всех равно невиновными.
В целом остается в силе, что мы, немцы, хоть теперь и оказались в самом бедственном положе­нии среди народов, несем и самую большую ответ­ственность за ход событий до 1945 года.
Поэтому нам, каждому в отдельности, не сле­дует просто-напросто отмахиваться от вины, жа­леть себя как жертву какого-то рока, ждать награ­ды за свои страдания, а надо спросить, безжа­лостно разглядев себя на просвет: где я неверно чувствовал, неверно думал, неверно поступал? Надо как можно основательнее искать вину в себе, а не в других и не в обстоятельствах, не надо уви­ливать, ссылаясь на свои беды. Это вытекает из ре­шения начать новую жизнь.
г) Увиливание со ссылкой на общую участь
Это будет обманчивое облегчение, если я сам, как отдельное лицо, перестану что-либо для себя значить, потому, мол, что все случившееся нава­лилось на меня, а я ничему не содействовал, и по­тому лично на мне никакой вины нет. В таком слу­чае я сам живу, только бессильно терпя или бессильно участвуя. Я уже не живу самостоятель­но. Вот несколько примеров:
1. Моральное толкование истории позволяет ждать справедливости в целом: «Нет вины без воз­даянья»*.
Я знаю, что нахожусь во власти тотальной ви­новности, при которой мои собственные поступки уже не играют роли. Если я проигрываю, меня успокаивает метафизическая безвыходность в целом. Если выигрываю, то к моему успеху при­бавляется еще и чистая совесть моего превосход­ства. Тенденция не принимать себя всерьез как индивидуум парализует нравственные импульсы. Гордость покорного признания себя виновным в одном случае становится, как и гордость нравст­венной победы в другом, увиливанием от подлин­но человеческой задачи, которая заключена всегда в индивидууме.
Но этот огульно-моральный подход к истории опровергается опытом. Ход вещей вовсе не одно­значен. Солнце светит и праведным и неправед­ным. Между распределением счастья и нравствен­ностью нет видимой связи.
Однако было бы неверным, огульным сужде­нием противоположного рода сказать, наоборот: справедливости нет.
Верно, глядя на состояние и действия государ­ства, иной раз нельзя отделаться от чувства: «Это не может кончиться добром», «За это придется расплачиваться». Но как только это чувство начи­нает уповать на справедливость, тут-то и возника­ет ошибка. Уверенным быть нельзя. Добро и прав­да не приходят сами собой. В большинстве случаев ущерб не возмещается. Гибель и месть обрушива­ются как на виновных, так и на невиновных.
Самая чистая воля, самая безудержная правдивость, самое высокое мужество могут при неблагоприят­ной ситуации остаться втуне. А пассивные наблюда­тели незаслуженно оказываются порой благодаря поступку других в благоприятной ситуации.
Мысль о всеобщей виновности и своей вклю­ченности в связь «вина — возмездие» становится для индивидуума — несмотря на метафизическую правду, в этой мысли, может быть, и содержащую­ся, — соблазном увильнуть от того, что только и есть целиком его собственное дело.

  1. Общий взгляд, что, собственно, все на свете приходит к концу, что любое начинание кончается провалом, что во всем таится зародыш гибели, низводит эту неудачу со всякой другой неудачей, подлость с благородством на общую плоскость провала. Так эта неудача лишается своего веса.

  2. Собственной беде, которую толкуют как следствие виновности всех, придают метафизи­ческий вес, видя в ней новую избранность: в ката­строфе века Германия — искупительная жертва. Она страдает за всех. Через нее проявляется всеоб­щая вина и совершается возмездие всем.

Это ложная патетика, которая опять-таки уво­дит от трезвой задачи делать то, что действительно в твоих силах: то есть от задачи осязаемых улучше­ний и от внутреннего преображения. Это уход в «эстетику», ни к чему не обязывающий и потому уводящий от того, что должен самостоятельно осуществить отдельный человек. Это средство со­здать себе новым путем ложное коллективное чув­ство собственной важности.

  1. Кажется, что мы освобождаемся от вины, когда при виде свалившихся на нас, немцев, ог­ромных бед восклицаем: расплатились!

Тут надо различать вот что. Наказание можно отбыть, политическая ответственность ограничи­вается и тем самым прекращается мирным догово­ром. В отношении обоих этих пунктов такая мысль содержательна и верна. Но моральную и метафизическую вину, которую в коллективе каж­дый в отдельности только и считает своей, иску­пить, по сути, нельзя. Она не прекращается. Кто несет ее, тот вступает в процесс, длящийся всю его жизнь.
Мы, немцы, стоим здесь перед альтернативой. Либо признание вины, которую остальной мир не имеет в виду, но о которой нам говорит наша со­весть, станет главной чертой нашего немецкого самосознания — и тогда наша душа пойдет путем преображения. Либо мы опустимся в заурядность безразличного существования; изначальный им­пульс в нашей среде уже не проснется; тогда нам уже не откроется, что есть, собственно, бытие; тогда мы уже не услышим трансцендентного смысла нашей высокой поэзии, нашего искусства, музыки, философии.
Без пути очищения, идущего из глубинного со­знания своей вины, немцу не добыть правды.
2. Путь очищения
Очищение означает на практике прежде всего возмещение ущерба.
Политически это значит с внутренним согла­сием выполнять те повинности, которые облече­ны в юридическую форму, чтобы ценой наших собственных лишений восстановить народам, подвергшимся нападению гитлеровской Герма­нии, часть разрушенного.
Кроме юридической формы, обеспечивающей справедливое распределение бремени, исполне­ние этих повинностей предполагает жизнь, рабо­тоспособность и возможность работы. Полити­ческая воля к восстановлению ущерба неизбежно идет на убыль, если политическое поведение побе­дителей уничтожает перечисленные предпосылки. Ибо тогда получился бы не мир, смысл которо­го — возместить ущерб, а продолжение войны в смысле дальнейшего разрушения.
Возмещение ущерба — это, однако, нечто большее. Кто внутренне задет виной, к которой он причастен, тот хочет помочь каждому, кто постра­дал от произвола беззаконного режима.
Есть две мотивации, которые нельзя путать: требование помочь там, где беда, — неважно из-за чего, просто потому, что она близко и нужна по­мощь, — и, во-вторых, требование признать право за депортированными, ограбленными, обобран­ными, замученными гитлеровским режимом, за эмигрантами.
Оба требования вполне справедливы, но есть разница в мотивации. Если нет чувства вины, то все беды сразу нивелируются, оказываются в одной и той же плоскости. Необходима диффе­ренциация пострадавших, если я хочу поправить то, в чем виновен и я.
Очищение через возмещение ущерба неизбеж­но. Но очищение есть нечто гораздо большее. Да и возместить ущерб серьезно хотят только тогда, и только тогда возмещение ущерба приобретает эти­ческий смысл, если оно есть следствие нашей очистительной переплавки.
Уяснение вины есть в то же время уяснение нашей новой жизни и ее возможностей. Оно рож­дает серьезность и решимость.
Там, где это происходит, жизнь уже не просто источник чистого, беззаботного наслаждения. Хотя счастье бытия, когда оно выпадает, в какое-то промежуточное мгновенье, в какой-то миг передышки, мы и ощутим, но оно не заполнит бытие, а воспримется на фоне печали как милое волшебство. Жить позволено лишь в поглощен­ности некой задачей.
Следствие — смирение. Во внутреннем поведе­нии перед трансцендентностью осознается наша человеческая бренность и незавершенность.
Тогда мы сможем без властности, в любовном борении выяснить истину и объединиться друг с другом в ней.
Тогда мы сможем неагрессивно молчать — из простоты молчания родится ясность поддающего­ся передаче словами.
Тогда нужны будут только правда и деятель­ность. Не кривя душой, мы будем готовы вынести то, что нам суждено. Что бы ни случилось, оста­нется в силе, пока мы живы, та человеческая зада­ча, которую на земле выполнить до конца нельзя.
Очищение — это путь человека как человека. Очищение через развитие мысли о виновности есть лишь момент этого пути. Очищение соверша­ется проще всего не с помощью внешних действий, не с помощью магии. Очищение — это процесс внутренний, никогда не кончающийся, это посто­янное становление. Очищение — это дело нашей свободы. Снова и снова каждый из нас оказывается на распутье: либо к очищению, либо в муть.
Очищение не есть одно и то же для всех. Каж­дый идет своим личным путем. Путь этот никто другой не может ни предвосхитить, ни указать. Общие мысли могут лишь насторожить, возмож­но, разбудить.
Если мы, наконец, спросим, в чем же состоит очищение, то сверх сказанного никаких других конкретных указаний дать нельзя. Где что-то не реализуется как цель разумной воли, а происходит как изменение благодаря внутренней деятельнос­ти, там можно только повторять неопределенные, расплывчатые слова: порыв просветить и увидеть себя насквозь — любовь к человеку.
Что касается вины, то тут один из путей — про­думать изложенные выше мысли. Их нужно не только отвлеченно постичь разумом, но и предста­вить себе наглядно; их нужно вообразить, усвоить или отвергнуть собственным естеством. Этот про­цесс и то, что из него следует, есть очищение. Оно не есть еще что-то новое в конце, дополнитель­ное...
Очищение — это условие и нашей политической свободы. Ибо лишь из сознания виновности возни­кает сознание солидарности и собственной ответст­венности, без которого невозможна свобода.
Политическая свобода начинается с того, что в большинстве народа отдельный человек чувствует и себя ответственным за политику своего общест­ва; что он не только чего-то требует и кого-то руга­ет; что он заставляет себя видеть реальность и не основывать свои действия на неуместной в поли­тике вере в земной рай, который не осуществился только по злой воле и глупости остальных; что он знает: политика ищет в конкретном мире прохо­димых путей, руководствуясь идеалом, отождест­вляющим звание человека со свободой.
Короче: без очищения души нет политической свободы...
Сколь далеко мы зашли во внутреннем очище­нии на почве сознания своей вины, мы можем су­дить по нашему отношению к моральным атакам на нас.
Без сознания вины нашей реакцией на каждую атаку останется контратака. Но если мы потрясены внутренне, то атака извне задевает нас лишь поверхностно. Она может причинить боль и оби­деть, но она не проникает в глубину души.
Проникшись сознанием вины, мы спокойно переносим ложные и несправедливые обвинения. Ибо наша гордость и наше упрямство сошли на нет.
Кто действительно чувствует свою вину так, что меняется его мировосприятие, на того упреки со стороны других людей действуют как безобид­ная детская забава. Где подлинное сознание вины колет как жало, там самосознание поневоле пре­образуется. Слушая такие упреки, с тревогой чув­ствуешь непосвященность и неосведомленность упрекающего.
Без озарения и преображения нашей души чув­ствительность в беззащитном бессилии лишь воз­растала бы. Яд психологических изменений губил бы нас внутренне. Мы должны быть готовы при­нимать упреки и, выслушав, проверять их. Атак на себя мы должны скорее искать, чем избегать, по­тому что они для нас — проверка нашего собст­венного мышления. Проявится наша внутренняя позиция.
Очищение освобождает нас. Ход вещей — не в руках человеческих, хотя человек и может зайти в управлении своей жизнью непредсказуемо далеко. Поскольку неопределенность и возможность новой и большей беды сохраняется, поскольку из преображения через сознание своей вины вовсе не вытекает, как естественное следствие, вознаграж­дение новым счастьем бытия, поэтому освобо­диться через очищение мы можем только для го­товности к будущему.
Чистая душа может действительно ждать, что перед лицом полной гибели она будет без устали трудиться в мире во имя возможного.
Глядя на мировые события, нам полезно вспомнить Иеремию. Когда ему после разрушения Иерусалима, после потери государства и земли, после того, как его насильно увели с собой послед­ние уходившие в Египет евреи, — когда после всего этого ему еще довелось увидеть, как они приносят жертвы Изиде в надежде, что та поможет им больше, чем Ягве, ученик Иеремии, Варух, пришел в отчаяние. И тогда Иеремия сказал ему: «Так говорит Ягве: вот, что я построил, разрушу, и что насадил, искореню, а ты просишь себе велико­го. Не проси!» Что это значит? Достаточно того, что есть Бог. Если все исчезнет, есть Бог, это един­ственная точка опоры.
Но что верно перед лицом смерти, в крайних обстоятельствах, то становится скверным соблаз­ном, если человек преждевременно предается ус­талости, нетерпению, отчаянию. Ибо верна эта пограничная позиция только тогда, когда она под­креплена непоколебимой разумностью, готовнос­тью воспользоваться еще возможным, пока про­должается жизнь. Смирение и соблюдение меры — вот наша участь.


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   26




©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет