Исследование этого аспекта творчества поэта начиналось еще в 60-е годы ХХ века, и многие работы были посвящены вопросам о способах и средствах выражения казахской
жүктеу/скачать 0,54 Mb. Pdf көрінісі
|
01 Naurzbayeva final
| Centr
al Asian J ournal o f Art Studie s V olume 6. Issue 3. 2021 16 Я проскачу до края, Город и степь Накреня. Здесь пространственная смысловая нагруженность «края» дополнилась смыслом исполненности намерения, деяния: «я проскачу до края» . С появлением динамики, движения пространство обретает панорамность, целостность, доступное включенности вертикального модуса пространства. Возникает ощущение того, что панорама происходящего описывается как бы с уровня высоты всадника или парящего в небе беркута. Итак, «половецкий край» – контаминация континуальной и дискретной картины мира. Логика линейного развития перебивается вертикальной позицией динамики событий, которые вовлечены в круговорот движения аргамака: ветер, пламя, травы, пыль, атака, грохот, даже в денотативной ассоциации выражают некую динамически протекающую событийность. Парадоксальна, с точки зрения линейно-статичной картины мира, устойчивость жизненного мира номада. Устойчивость здесь заключается в фиксации, духовной «привязанности» к вертикально означенной модели мира: жизненный мир номада укоренен в эту вертикаль как символ «вечного возвращения». Пространственная же горизонталь актуализируется как часть этого жизненного мира – момент, событие, действие, дорога. Возникает онтологическая парадигма здесь-бытия, события в точке со-бытия. Образ жизни традиционного казахского общества и мифопоэтическая картина мира оказали влияние на пространственные представления, которые «нашли отражение в топонимике физического пространства и способах ориентации в нём, в организации виртуального и музыкального пространства» казахов (Бахралинова 175). «Город и степь» – теоретически две антиномичные и одновременно амбивалентные семиотические фигуры, топологически символизирующие два разных типа культур, способов жизнедеятельности. Вместе с тем для О. Сулейменова эти культурные пространства не означены в оппозиции «свой»-«чужой», «сакральное»- «профанное»: город и степь для аргамака – всего лишь преодолеваемое пространство, для поэта – мыслимое, обозреваемое жизненное пространство. «Базовая пространственная модель» традиционной казахской культуры «сочетает в себе качества «слойной и ризомической моделей» (Бахралинова 175). Иными словами, пространственная модель, характерная для традиционной казахской языковой картины мира, представляет собой устойчивость трехчастной вертикали, восходящей к тенгрианскому мировидению и актуализирующейся «здесь» и «теперь» горизонтальной составляющей, характеризующейся типом ландшафта. Ризоматика здесь функционирует как ситуативная конфигурация пространства, которая обладает, согласно теории номадизма Ж. Делеза, «презумпцией ацентричности». Сознание поэта не центрирует и не иерархизирует пространство в исчисляемом измерении. Вероятно, номадический принцип «внекодовой территоризации» в преломлении через призму ценностных устоев казахского народа и личностной нравственной позиции О. Сулейменова определил кредо Поэта: «Воспеть степь, не унижая горы» . С точки зрения семиотики пространства, степь и горы в данном контексте означены и как величины реальной географии, и как сакральные символы экокультурного топоса. И, собственно, концептосфера «Аргамака», и картины мира О. Сулейменова осуществляются в ризоматической «стратегии» |