ИсторИя русской лИтературы XVIII века 1700–1750 е годы
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
Бухаркин П. Е. История русской литературы 18 века.
| Ломоносов М. В.
Сочинения: в 8 т. Т. 8. С. 208. 426 427 в письме высказана одна из основных мыслей Ломоносова: лексема «незнание» (второе характеризующее Тредиаковского слово) заклю- чает в своей внутренней форме отталкивание от знания, то есть уче- ности, просвещения — самого для автора дорогого, — и не просто отталкивание, но и отрицание. За «грубым незнанием» следует «под- лая злость» — эта черта выдающегося ломоносовского предшествен- ника и современника (свойственная ему, конечно же, лишь в раз- драженном сознании «российского Пиндара») оказывается неизбеж- ным следствием незнания: злость Тредиаковского «подлая» (т. е. низкая, бесчестная), так как борьба с науками есть знак бесчестия, указующий на низость человека. За гневливостью и нетерпимостью к возражениям и тем более критике просвечивает постоянная и ничем не затмеваемая способность (даже скорее страсть) к анализу, к ло- гическому разбору всякого явления и любой ситуации. Подобное соединение эмоциональности и аналитизма и было, как представля- ется, одним из оснований органического слияния в Ломоносове уче- ного и поэта: могучие страсти, определяющие предельную экспрес- сию его поведения (в том числе эпистолярного), обусловливали поэтическое его парение («Основное определение творческого про- цесса у Ломоносова — это душевный подъем, восторг или, говоря его словами, „восхищение“» 34 ), аналитизм делал его испытателем натуры, языка, истории. Причем эмоциональность и аналитичность не распределялись соответственно по поэтическим и научным его сочинениям: они были неразделимы в творческой его натуре, равно проявлялись и тут и там. Что и делало Ломоносова поэтом и ученым одновременно. II. Разумеется, не одни личные качества Ломоносова обеспечива- . Разумеется, не одни личные качества Ломоносова обеспечива- ли синтетичность его творческой деятельности; объяснять этот син- тетизм особенностями ломоносовской натуры вообще следует с предельной осторожностью — подобные пояснения всегда содержат в себе опасность внеисторического подхода к предмету. Вместе с тем вовсе игнорировать этот аспект интересующей нас ныне проблемы тоже не стоит — необходимо лишь неизменно помнить относитель- ность и ограниченность предложенного выше пояснения: наряду с биографическим фактором действовали силы и совершенно иного порядка, укорененные в своей эпохе и присущие именно и едва ли не только ей (во всяком случае, в более поздние времена почти не- заметные). Такие силы определяли историческое своеобразие миро- восприятия Ломоносова, включая его понимание целей и задач по- 34 Серман И. З. Поэтический стиль Ломоносова. С. 133. знания. Это и есть второй фактор, обусловивший появление ломо- носовского феномена. Ломоносов принадлежал к грандиозной эпохе рефлективно-тра- диционалистской европейской культуры, не раз становившейся пред- метом наших характеристик. Он был одним из последних великих ее представителей, действовавших в пору ее заката и разрушения, и стоял на краю рефлективного традиционализма, оставаясь все же всецело в его пределах. Колоссальный его гений не был чуток к новому, Ломоносов скорее завершитель, нежели открыватель 35 . Это, кстати, касается и его поэзии: в § 2 главы 1 отмечалось (со ссылкой на Л. В. Пумпянского), что ода Ломоносова, возможно, последнее совершенное явление старинной европейской оды. «Изнашиваю- щаяся» (выражение Л. В. Пумпянского) на Западе, в России под пе- ром Ломоносова она прощально вспыхнула — породив блестящую, но недолгую традицию 36 . Рефлективно-традиционалистская эпоха иначе может быть на- звана риторической: риторика в ее классическом варианте опреде- ляла и все работающие в ней культурные механизмы, и основы ми- ровосприятия живших на ее пространстве людей. Уже Аристотель, «Риторика» которого заложила европейскую риторическую традицию, видел в ней науку (в его терминологии — искусство), способствую- щую человеку достичь главной цели жизни — обрести счастье. Су- щественно огрубляя предельно сложную ситуацию христианизации античного знания (в том числе и риторики), можно сказать, что в постантичную эпоху счастье заменила в риторике истина: оставаясь дидактической дисциплиной, она, одновременно с решением прак- тических задач, связанных с красноречием, раскрывала истину и убеждала в ней. Для христианского же сознания истина равнялась Богу — и вполне естественно, что многие европейские риторические трактаты манифестировали излагаемое ими учение как путь к Нему, как способ обрести блаженство в Боге. Поэтому-то риторика и оста- валась — и в Средневековье, и во времена Ренессанса, и в эпоху барокко — стержнем культурной жизни. Действительно, признание 35 На это указывает, среди другого, его борьба с «новыми» историками (Г.-Ф. Мил- лером, а позднее А.-Л. Шлецером), объяснимая не только патриотическими соображе- ниями, ревностью или прямым недоброжелательством, но и непониманием тех истори- ческих принципов, которых придерживались его немецкие коллеги по петербургской Академии и которые отражали новое понимание характера и целей исторического ис- следования. 36 О развитии русской оды после Ломоносова см.: жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|