Книга третья перевод анатолия кима алматы ид «жибек жолы»



жүктеу/скачать 0,82 Mb.
бет10/17
Дата31.05.2022
өлшемі0,82 Mb.
#145652
түріКнига
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   17
Байланысты:
Путь абая 3-конвертирован

Учись, мой сынок, – завет мой таков – Для блага народа, не для чинов…


Видать, не зря он написал тогда эти строки: Абиш – настоя- щий сын своего отца! Теперь уже ясно, что юноша оправдает его надежды. «Дай Бог ему здравия! Пусть он порадует не только меня, но и станет гордостью всего нашего народа. Как знать, мо- жет быть, он будет первой ласточкой нового поколения, сильного и честного, которому суждено принести свет знания в неграмот- ную степь!» – с такими мыслями Абай ласково посмотрел в лучи- стое, красивое лицо Абиша, словно благословляя его.
«Я был бы самым счастливым отцом на свете, – продолжал он радоваться про себя, – если мой сын честно станет трудить- ся на благо своего народа, а мне суждено будет дожить до тех дней, когда он заслужит славу на этом поприще. Вот истинное счастье в жизни – быть отцом такого сына!»
Все эти мысли озарили его душу, словно лучом внезапного света: счастливый и радостный, вышел Абай из юрты, бодро шагая рядом с сыном, чтобы проводить его.
Был самый полдень хорошего, солнечного дня. Невдалеке уже стояли джигиты, Магаш и другие, – каждый возле своего коня. Прекрасно объезженные скакуны нетерпеливо перебира- ли ногами, остро поблескивали стремена. Увидев Абиша, юно- ши разом запрыгнули в седла, и вот уже кони тронулись скорым шагом, быстро переходя на укороченную рысь. Абай долго смо- трел вслед быстрым всадникам, исчезающим в белой пыли.
Прошло часа два или больше – пестрая группа верховых джигитов скакала на запад, в сторону Коныр-аулие.
Выходя на ровное место, юноши не упускали случая посо- ревноваться в скачке, с криками подстегивая коней. Вскоре перед глазами поднялось каменистое взгорье, заросшее арчой. Достигнув его гребня, путники увидели далеко внизу большой аул, его многочисленные юрты рассыпались на просторном гу- стом разнотравье.
Едва почуяв вдали при ауле других лошадей, своих полу- диких собратьев, холеные кони под джигитами тотчас навос- трили уши. Самые молодые, еще не забывшие табун, даже тоскливо заржали. Конь Абиша, золотистой масти, выделялся своей необычной, черной как смоль гривой, он шел грациозно, то становясь поперек дороги, то переступая ногами и закусы- вая удила. Голову юноши покрывал легкий черный тымак, ка- кие носят юноши-джигиты, на плечах красовался просторный серый чапан из дорогой, тонкой материи, с воротом, обшитым широкой полосой коричневого бархата. По совету отца Абиш уже снял и спрятал в сумку шинель и картуз, а белый китель юнкера не был виден под чапаном, но его все равно выдавали блестящие хромовые сапоги и звонкие шпоры, часто мелькав- шие на солнце.
Абиш невольно замешкался, когда перед его взором открыл- ся чужой аул, но по всему было видно, что Акылбай и Кокпай, возглавлявшие группу, уже решили не объезжать его. Абиш огля- нулся на джигитов, подстегнул коня и крикнул через плечо:

    • Едем дальше!

Магаш, Дармен и Какитай отозвались одновременно: похоже, они еще раньше сговорились насчет незнакомого аула.

      • Давайте-ка и мы спешимся тут, да попьем кумыса, а там и поедем! – услышал Абиш.

То, что они видели перед собой, трудно было назвать еди- ным аулом: слишком уж он был большой и необычный, прежде всего, тем, что здесь стояло великое множество просторных бе- лых юрт.
В тех аулах, что прежде видывал Абиш на джайлау, бога- тые белые юрты можно было по пальцам сосчитать, а жилища простых казахов – все сплошь серые или даже черные, убо- гие. Здесь же эти печальные лачуги скотников и пастухов были разбросаны по окраинам аула, растянувшегося вдоль реки на расстояние целого перехода жеребенка-стригунка. В середи- не селения красовались большие белоснежные юрты, их было много – семи-восьмиканатных, стоящих близкими рядами, а то и вперемежку, чистые, будто накрытые недавно, в один и тот же день, одним и тем же дорогим войлоком. Казалось, все эти юрты состязаются в своей белизне, то ли друг с другом, то ли с самими облаками. К тому же, все они, словно брачные отау, были украшены по боковине разноцветным сукном и бархатом. Странный, доселе не виданный аул!
Приблизившись к аулу, джигиты заметили про себя, что был
он как-то по-особому гостеприимен. На каждой коновязи стояли по пять-десять коней под седлами. Ясно, что в ауле гостит мно- жество людей, со всех сторон света прибывших разными груп- пами, и теперь они сидят где-то в белых юртах, трапезничают и пьют кумыс.
Абиш так и не смог понять, куда они прибыли, пока, наконец, его не нагнал Дармен и тихо, будто бы кто-то чужой мог услы- шать, сообщил:

      • Это ногайский аул, Абиш, аул самого Махмута!

Абиш удивился: зачем же тогда спешиваться в этом ауле?

      • Здесь живет Магрипа, та самая, о ком говорила Дильда- апа! – сказал Дармен, с лукавой улыбкой глядя на него.

Абиш покраснел и ничего не сказал в ответ; он заметил, что в глазах Дармена мелькнула легкая зависть.
Знал бы он, на какую затею пошли его друзья! Вся их по- ездка, якобы к пещере Коныр-аулие, была лишь поводом для того, чтобы завлечь Абиша сюда. Именно Дармен и придумал это Коныр-аулие, он же и посоветовал Абаю отправить сына по- смотреть пещеру.
Едва они вернулись из аула Дильды, Дармен замыслил не- кую уловку. Посоветовавшись с Магашем и Какитаем, он понял, как добиться того, чтобы Абиш, вроде бы случайно, встретил Магрипу. С этой мыслью он разыскал своего ровесника, бала- гура и весельчака Утегелды из ногайского аула. Сказал ему по секрету, как джигит джигиту:

    • Давай-ка сделаем с тобой одно доброе дело… Мы скоро будем проезжать твой аул вместе с Абишем. Ты обязательно будь там в эти дни. Без тебя мы вряд ли сможем разыскать Ма- грипу в столь многочисленном ауле. А ты постарайся нас за- держать, найди повод, чтобы мы заночевали. Пусть Абиш по- глядит на Магрипу! Я сам видел ее и скажу откровенно: среди казахских девушек нет равной ей по красоте. Ну а кроме Абиша, разве найдется в этих войлочных юртах джигит, достойный ее? Нет еще такого, да, видимо, и никогда не родится!

Утегелды, на всю округу известный весельчак и балагур, свой человек в ногайском ауле, мог устроить все как нельзя лучше. Верный привычке любое дело превращать в шутку, он пере- менился лицом и смачно чмокнул и выпятил губу, изображая острую на язычок женге из аула, где сватали девушку.

    • Ойбай! Это что же? Кто здесь джигит, кто драгоценное чадо истинно великого казаха? Не этот ли несуразный солдат, похо- жий на стриженого серкеша? И ты хочешь сказать, что вот он – сын самого Абая? Да за десять заходов ему не подойти к нашей Магыш! О, моя Магыш, кровь с молоком, луноликая красавица,

  • он не стоит ее!.. Так тебе скажут тетушки, помяни мое сло- во, Дармен, еще наступит день, и сам убедишься! Но коли без

шуток, то подарок от каде теперь мне причитается, ибо свахой являюсь теперь я! Запомни, Дармен-посредник, сполна полу- чу от тебя! Погоди, еще заставлю взвыть, за ноги буду таскать, в огонь и в воду кидать! – наконец закончил свои не совсем уместные шутки Утегелды.
Несмотря на то что он всячески шутил и балагурил, да и сам Дармен вдоволь потешался над его ужимками, Утегелды в кон- це концов согласился, говоря языком женге, быть «подружкой» невесты в этом деле – ее посредником.
И вот сейчас Дармен, который верховодил в сегодняшней поездке, как бы случайно привел Абиша в аул Магрипы. На са- мом деле, он заранее повернул джигитов на то поросшее арчой взгорье, за которым открывался большой аул белоснежных юрт. Подле одной восьмиканатной юрты, почти в самой середине аула стояла группа рослых и крупных, красиво одетых мужчин. Среди них у длинной керме хитро улыбался не кто иной, как весельчак Утегелды.
Дармен обогнал Абиша и сам повел всадников по краю длин- ного аула, вдоль берега реки.

    • Держитесь за мной! Сюда поворачивайте! – командовал он, коротко оглядываясь, ловко направляя своего коня в узкие проходы между белыми юртами, пока, наконец, вся группа не достигла тех стоявших людей, что ждали у коновязи.

Абиш и его друзья учтиво поприветствовали их – чернобо- родых карасакалов средних лет и юных джигитов с едва про- бивающимися усами. Последние тотчас подскочили к гостям и переняли поводья их коней. Путники спешились.
Краем глаза Абиш заметил, что к коню Дармена подскочил Утегелды. Помогая Дармену сойти с седла, весельчак шутил, изображая старую сваху:

    • Е, долгожданный деверь мой! Вижу, сдержал свое слово, приехал! Но что поделаешь, у нас незадача, – золовка моя лу- ноликая сегодня уехала в гости!

Дармена насторожили эти слова.
– Правда? – растерянно спросил он, разглядывая смеюще- гося балагура, чьи постоянные шутки всегда было трудно от- личить от дельных слов. – Тогда скачи, позови ее! Пусть воз- вращается домой!
Восьмиканатная юрта, куда проводили гостей, изнутри каза- лась еще больше, чем снаружи, – настоящий круглый просторный зал, высокий, прохладный, и в то же время достаточно уютный. Здесь царил спокойный, торжественный, красно-коричневый полумрак. Пол был с порога до тора застелен коврами, а стены украшены тонкими шелковыми занавесками, отделаны шкурка- ми бобра, обвешаны тускиизами. Всюду были расстелены тол- стые шелковые корпе, по всему кругу лежали большие белые подушки с городским узором. Гостям предложили почетное ме- сто на торе, а хозяева расположились ниже – они сели по обе стороны, перед двумя кроватями, украшенными разноцветным орнаментом из кости.
Это были сами хозяева ногайского аула – трое из пяти де-
тей покойного Махмута, который возглавлял аул прежде. Ближе всех к тору сидел старший из братьев – Жакып, выделявшийся среди других своим необычайно крупным телосложением. За ним расположился Муса – полный, рослый, с широким лицом, обрамленным рыжими волосами, но с неожиданно черными бровями и бородой. Самый младший, хозяин этой восьмиканат- ной юрты, также рыжий, с пригожим лицом Мусабай, от своих братьев не отставал по дородности. Он сел на торе третьим. Дальнее место занял Нуртаза, молодой джигит, это был жиен1 хозяев, и родственная кровь придала ему те же черты, что и братьям – крепкое телосложение, значительный нос и большие черные глаза.
Все хозяева были одеты нарядно и даже щеголевато; не от- ставали и гости: Акылбай, Магаш и Какитай в своих бешметах и чапанах, сшитых городскими портными, выглядели безукориз- ненно, а бобровые тымаки еще пуще добавляли им солидно- сти.


1 Жиен – племянник по женской линии.
Вот принесли большую деревянную чашу кумыса, стали его разливать. Протягивая свои пиалы и устраиваясь поудобнее, хозяева и гости разговорились, начиная знакомство и осторож- но расспрашивая друг друга о том о сем. Несмотря на свой вну- шительный вид, хозяева аула были улыбчивы и приветливы, как дети. Гости, почувствовав к себе достойное уважение, сразу поняли, что в этой семье прежде всего ценятся учтивость и де- ликатность.
Пришла пора отпустить остывших коней, чтоб те спокойно попаслись, и Алмагамбет с Дарменом вышли наружу. Вернув- шись, они принесли новую весть.

  • Похоже, здесь нас не просто накормят, но и вряд ли отпу- стят без ночевки, – тихо сказал Абишу Дармен.

  • Там уже закололи молочного жеребенка и разделывают тушу! – добавил Алмагамбет.

Над гостями главенствовал Дармен, а аульными, Мусабаем и остальными, верховодил неугомонный весельчак Утегелды. Он-то и сказал Мусабаю, когда тот вышел из юрты после чае- пития:

  • Желанных гостей ты привечаешь. Вот бы хорошенько раз- влечь их!

Мусабай было поколебался, но в это время из юрты вышел его старший брат, богатырь Жакып. Он слышал этот разговор и, уходя домой, наклонился к Мусабаю:

  • Утегелды прав. Хорошие джигиты, пусть останутся на ночь.

Утегелды окончательно уговорил Мусабая, сообщив, что Абиш превосходный скрипач. Тут же выяснилось, что весельчак знает, где найти скрипку: оказывается, инструмент есть в ауле Шубара, и можно послать туда человека. Никто не догадывал- ся, в чем была затея Утегелды, а ведь он убивал сразу двух зайцев – ведь именно в близкий аул Шубара жена Мусабая уве- ла сегодня с собой Магрипу!
Весть о скрипке полностью убедила Мусабая, и он немед- ленно согласился с предложением Утегелды. Дело в том, что
Мусабай, который сам не умел ни петь, ни слагать стихов, ни играть на инструментах, чрезвычайно любил тех, кого Аллах на- делил разного рода талантами: не только акынов и музыкантов, но и просто искусных рассказчиков, весельчаков, балагуров и шутников. Зимой и летом он собирал подле себя всякого рода людей веселья, с радостью водил с ними дружбу и подолгу не отпускал из своего аула, что, впрочем, радовало и самих ве- сельчаков, таких как, к примеру, Утегелды. Этот последний и младшего брата с собой привел, Баймурына – также человека общительного и охочего до развлечений. Именно Баймурын и оказался, как нельзя кстати, тем самым джигитом, которого и послал Мусабай за скрипкой. Когда Баймурын был уже в седле, Утегелды, как бы вспомнив что-то, сказал Мусабаю:

  • Есть у меня дело к одному человеку в том ауле. Пожалуй, пойду, передам через брата.

«Дело», о котором якобы вспомнил Утегелды, было все то же: подбежав к керме, он положил ладонь на колено Баймурыну и тихим голосом передал жене Мусабая послание: пусть вме- сте с Магрипой побыстрее возвращаются в аул, поскольку сюда прибыли важные гости.

  • Скрипку, конечно, тоже не забудь, – добавил Утегелды.

Баймурын привез скрипку после полуденного намаза. К тому времени уже сварилось мясо. Вскоре в аул въехала повозка: в ней сидела жена Мусабая и ее подруги – молодые замужние женщины и девушки. Магрипа была среди них. Гости знали, что Мусабай женат на сестре Азимбая, и рослая молодая женщина, которая быстро вошла в юрту и учтиво поздоровалась с гостя- ми, была удивительно похожа на своего брата: румяные, горя- щие здоровьем щеки и упрямо вздернутый нос. Следом появи- лась девушка-прислуга, также приехавшая с нею, она внесла корпе и чапан. Когда служанка на мгновенье распахнула кошму в дверях, Абиш издали увидел Магрипу: она медленно шла к себе, держа ладонь на отлете, будто рвала высокие цветы. Ее большая белая юрта стояла на самом краю аула, красноречи-
во свидетельствуя о стремлении Сулеймена, отца Магрипы, к уединению и покою.
По традиции не принято сразу уезжать из аула, где специ- ально для гостей режут жеребенка, – следует остаться на ночь. Вдоволь наевшись свежего мяса и напившись чаю, гости вы- шли наружу. Длинный летний день уже клонился к закату. Керме была пустой: всех коней уже отогнали на пастбище, а упряжь и седла сложили в большую кучу у гостевой юрты, что стояла тут же, по соседству. Обо всем этом позаботились Мусабай, Нурта- за и другие джигиты. Добряк Нуртаза, особо славившийся сво- им гостеприимством, доводился Мусабаю племянником, но был при этом почти ровесником своего дяди.
В тот поздний час, когда все жители аула закончили вечер- нюю трапезу и приступили к долгому чаепитию, в совсем уже сгустившихся сумерках зазвучали первые песни: в просторной юрте Мусабая началось веселье. Весь этот большой аул, едва успокоившись после дневного шума, слушал звуки скрипки. Ее нежный, протяжный голос возвещал о начале праздника. Было видно, как от юрты к юрте перебегают молодые джигиты и девушки-служанки, чтобы сообщить о том, что подошло время кюя – пора сладкозвучных песен. Жена Мусабая тотчас послала девушку ко всем своим абысын1, сказав, что их зовет младший из братьев. Приглашение от имени Мусабая было передано и Магрипе.
А скрипка тем временем звала сама по себе: из юрты до- носились красивые и нежные, в темноте таинственно звучащие русские вальсы – сначала «Лесная сказка», затем – «Над вол- нами»… Вот торжественно и бодро взмыл военный марш, а по- сле – поплыла над аулом нежная, чарующая, обворожительная мелодия мазурки.
В чьих же внимательных руках так проникновенно пела скрипка? Музыкантом был, конечно же, Абиш! Он играл, сидя у стены юрты, откинувшись к высоко сложенным стопкам одеял и


1 Абысын – жена старшего брата или старшего родственника.
подушек, так как почел за неучтивость для незнакомого, щедро- го на гостеприимство аула играть, стоя в самой середине тора. Но не только музыкой был полон летний вечер. Четверо джи- гитов, хранивших общую тайну, слышали снаружи за войлочной стеной звуки, происхождение коих не вызывало сомнения… Это был тонкий, тихий и мелодичный звон, как бы подыгрываю- щий скрипке Абиша. Так может звенеть только один предмет на земле – девичья шолпа из чистого серебра! Дармен и Магаш, Какитай и Утегелды переглянулись и заговорщически подмиг- нули друг другу. Вскоре за стеной послышались тихие голоса, сдержанный смех. Джигиты напрягали свой чуткий слух, по- нимая особое значение всех этих звуков, и часто поглядывали на дверь. И вскоре в юрту стали входить… Сначала появились дети – подростки и совсем маленькие: старшие вели их за руку. Лицо ребенка яснее всего отражает черты нации. Все они были несколько иные, нежели казахские дети – волосы рыжие или ру- сые, глаза большие, лица светлые, веснушчатые, с задорными, вздернутыми носами. Кровь предков дала хорошую молодую поросль, столь же красивую, как и их отцы, столь же стройную
и крепкую.
Следом за детьми вошли девушки. Та, что шла впереди, была самой высокой, самой светлоликой. Настоящая красави- ца! Серые глаза сияли на ясном румяном лице, в окружении черных волос, а густые брови и длинные косы делали ее еще пленительней. На подбородке обозначалась едва заметная, волнующая ямочка. Длинные пальцы, казалось, были созданы для нежнейших музыкальных инструментов.
Другие, что шли за нею следом, хоть и походили своим род- ственным обликом на нее, выглядели все же просто-напросто красивыми подростками, обычными девушками на выданье из ногайского аула – терявшимися в тени истинной большой кра- соты.
Это была Магрипа… Абиш тотчас опустил скрипку, и в юрте воцарилась тишина, нарушаемая лишь мелодичным звоном
серебряных шолп. Абиш заметно покраснел, раскланиваясь у стены, неловко задел локтем подушку… Тут же все заговори- ли, вразнобой приветствуя вошедших. Молодая жена Мусабая и сам хозяин, его жиен Нуртаза, весельчак Утегелды и осталь- ные аульные люди вскочили со своих мест, проводя гостей на тор. Магрипа казалась смущенной оттого, что все глаза были устремлены на нее. Белоснежная улыбка ее сверкала в свете ламп, словно жемчужное ожерелье. Абиш увидел, как гибка и красива ее неторопливая походка, когда она шла на тор, усажи- ваясь рядом с Мусабаем. Другие девушки не стали проходить к тору и, разделившись на два разноцветных ручейка, сели ниже нее.
Едва девушки успокоились на своих местах, устроившись удобнее, как в юрту вошли четыре немолодых женге – их мате- ри. Гости на торе с готовностью потеснились.
Эти женщины были больше похожи на казашек, чем дети и молодые девушки, – не такие рослые, как они, но все же дород- ные, круглолицые и крепкие. Черноглазые, чернобровые, лишь некоторые рыжеватые – все как одна повязали на головы белые кимешеки, щедро украшенные позументом с богатой вышивкой. Это были жены, взятые татарами из казахских аулов.
«Ай да зорок был тот ногайский купец! Не скажешь, что не заметил он самых видных казашек, – подумал Магаш, украдкой разглядывая женге и находя в их лицах все больше казахских черт. – Похоже, все здешние торговцы хорошо справились с вы- бором наших степных красавиц!»
Тут Утегелды, помнящий свою роль шутника и балагура, при- нялся развлекать вошедших:
– Е, байбише! Вот уж расстроили все наше веселье эти по- чтенные байбише! Неужто они напугали нас, бесстрашных джи- гитов, что так хорошо и скромно тут веселились? Даже скрипка наша замолкла! – сказав так, он притворно нахмурил брови и якобы сердито посмотрел на полную, розовощекую Турай, то- кал рыжего Мусы.
Байбише Турай не осталась в долгу и, снисходительно улыб- нувшись, чуть показав свои чудесные белоснежные зубы, ска- зала:

  • Айналайын, Утеш, не трепещи от страха! Пусть и скрипка ваша опять наберется храбрости! Ведь ее прекрасная музыка и вела нас сюда через весь аул. В чьих же руках трепетала она? Уж не в твоих ли, голубчик мой, милый Абиш? Что ж – сыграй нам еще! – закончила Турай, одновременно прося и повеле- вая.

Она имела полное право так по-матерински шутить с гостя- ми, поскольку считала их всех своими торкинами1 – ведь она был не кто иная, как дочь Байторе из рода Торгай.
Утегелды, в свою очередь, тоже мог назвать Турай матерью.

  • Алакай2, джигиты! Давайте сыграем, коль просит наша апа,

  • и, сидя на корточках, он прикинулся, будто играет на скрипке, снизу вверх глянув на Абиша, чем изрядно рассмешил и гостей, и хозяев.

Все это вместе – и шутка Утегелды, и последующий всеоб- щий хохот – окончательно сломило ту неизбежную неловкость, что всегда возникает в первые минуты большого собрания. Абиш, на которого все теперь смотрели с радостным ожидани- ем, объявил, что музыканту сподручнее играть, стоя в самом центре. Испросив разрешение у почтенной публики, он шагнул на тор и встал прямо напротив Магрипы… Мелодия, которая тут же полилась из его скрипки, была ритмична и трогательна, виртуозна красотой своих переливов и то же время – проста и чувственна, легко проникающая в самые глубины души.
Все слушали, затаив дыхание, многие с трудом сдержива- ли возгласы восторга, завороженные музыкой, словно колдов- ством. Тишина продолжалась несколько мгновений после того, как мелодия смолкла, оставляя томное эхо, и вдруг весь этот круглый зал взорвался благодарственными возгласами:


1 Торкины – родственники по отцовскому роду.
2 Алакай – возглас, выражающий радость, восторг, ликование.

    • Вот так мастерство! Неслыханное чудо! Сказочная игра! – шептали девушки, с восхищением глядя на Абиша, а со сторо- ны, где сидели старшие, донеслось:

    • Вот так и надо играть! Долгих лет жизни тебе, сынок! Абиша просили играть еще и еще. Он знал наизусть доста-

точно мелодий, и теперь решил сменить темп. Вместо спокой- ных и торжественных мотивов, с продолжительными припевами и глубоким смыслом, которые все слышали прежде, его скрип- ка принялась петь игривые, танцевальные темы, простые и по- нятные для всех. Быстрые, искрометные ритмы сменяли друг друга, словно сами звуки, став видимыми, танцевали в воздухе. Порой, сильно увлекшись, Абиш забывал обо всем и словно улетал куда-то. Возвращаясь, мгновенным взглядом окидывая все вокруг себя, внезапно весь заливался пламенным румян- цем. Он играл красиво, искусно, ловко перебирая самые труд- ные аккорды. Его длинные пальцы плясали на струнах, мелькая в желтом свете лампы, будто олицетворяя здесь и сейчас те самые слова, что говорят люди о мастерах, – золотые руки! И все как-то разом увидели, насколько этот юноша красив… Чи- стый высокий лоб, гладкие волосы, прямой нос, тонкие губы и черные, как у Абая, брови несли память его рода и в то же вре- мя делали Абиша совершенным его представителем. Он был высок ростом и строен, в нем чувствовалась сила, но выглядел он, видимо, от утонченности костей, хрупким и нежным.
Слушая скрипку, люди вскрикивали от радости и не могли сдержать счастливого смеха, когда очередная мелодия закан- чивалась. Но тотчас звучала новая…
Вместе со всеми радовалась и порой хлопала в ладоши Ма- грипа. С тех пор, как она вошла, Абиш все чаще с волнением поглядывал на эту большеглазую, стройную девушку. Он давно заметил, как вспыхивали различными оттенками и ее румяные щеки, то сгущаясь до красноты, то нежно рдея светло-розовым, словно подчиняясь тем властным звукам, которые исторгали его вдохновенные струны.
Сам же Абиш то краснел, то бледнел, когда его взгляд падал на Магрипу. Раз, когда одна мелодия закончилась, Дармен, си- девший с нею рядом, спросил:

  • Хороша музыка?

Быстрый взгляд ее серых, лучистых глаз и смущенная улыб- ка сказали Дармену о многом: музыка, безусловно, нравилась Магрипе, но и не только музыка...

  • И музыкант тоже хорош, – сказал Дармен, заметив, как долго и пристально девушка смотрит на Абиша.

Сказал и сразу пожалел об этом, потому что Магрипа нахму- рилась, и щеки ее запылали смущением. Это была неуместная шутка, и вряд ли он заслужит благодарность за нее… Дармен положил руки на грудь и виновато склонил голову в знак того, что просит прощения.
«До чего же дивные глаза!» – подумал он, досадуя на себя. Наверное, эта скромная красавица еще ни перед кем не рас- крывалась, и дерзкий вопрос так смутил ее, что теперь она и вовсе не глядела на Абиша. А тот тем временем принялся за ка- захские песни. Все оживились, едва узнав знакомые наигрыши
«Бурылтай», недавно появившейся в здешних краях, а Алма- гамбет тут же подошел к скрипачу и звонким, молодым голосом запел слова новой песни, которые он знал наизусть.
Теперь слушатели были заворожены не только музыкой, но и пением: голос Алмагамбета был на удивление звонок и чист. В сопровождении скрипки юный сэре исполнил еще несколько казахских песен. Наконец, хозяин аула попросил сыграть песни Абая. Маленький, плотный певец с радостью спел «Я знаю, ты мне послан богом...», а затем – второе письмо Татьяны.

  • Что же это за такие необыкновенно красивые слова? – спросил Дармен Магрипу.

  • Второе письмо Татьяны к Онегину, – серьезно ответила Ма- грипа, еще не понимая, что джигит проверяет ее.

  • И кто же написал такое хорошее письмо? – не унимался Дармен.

    • Пушкин, неужто не знаете? – с недоверием спросила Ма- грипа и вдруг рассмеялась: – Не можете не знать, ведь на ка- захский язык эти стихи перевел наш Абай-ага!

    • Как? – вновь притворно удивился Дармен. – Вы и самого Абая читали?

    • Читала, – сухо ответила Магрипа, больше не желая под- держивать чужую шутку. – У меня есть стихи Абая-ага, и я знаю их наизусть.

Дармен, хоть и понимал, что выглядит глупо со своей про- веркой, в глубине души ликовал: в этой степи у Абая есть не только благодарные слушатели, но и замечательные ученицы!
Абиш давно заметил, что Дармен беседует с Магрипой, по- рой заставляя ее смеяться. Делая вид, что кивает в такт му- зыке, он подмигнул Дармену, радуясь, что его друг развлекает девушку. Самому ему уже давно казалось, что он играет только для нее одной.
Исполнив последнюю мелодию, Абиш низко поклонился пу- блике, скромно принимая ее шумную благодарность.

    • Молодец, Абиш! Славно потрудился! – доносилось со всех сторон, но особенно было приятно услышать слова, которые сказала мать Магрипы, высокая светлолицая байбише:

    • Спасибо тебе, сынок, ведь такая музыка – большая честь для всех нас, старых и молодых!

Эти слова услышал и Мусабай.

    • Честь оказать – тоже труд нелегкий. Иди к нам, Абиш, сядь повыше, отдохни, – сказал он, отодвигаясь и освобождая ме- сто подле себя, но проворная Магрипа невольно опередила его, также отодвинувшись. Абиш почел неудобным занять место де- вушки, в то время как сам хозяин аула первым предложил ему сидеть рядом с собой.

    • Нет, нет... спасибо, не беспокойтесь! – обратился он к Ма- грипе. – Я, пожалуй, сяду возле Мусабая.

Передвигаясь по тору, Абиш вдруг оказался лицом к лицу с девушкой, ощутив легкий запах цветов. Тут он увидел на ее
губах короткую улыбку, адресованную ему одному… Что это – простая благодарность или знак? В этот миг будто горячий ветер обдул его лицо – так взволновало его столь близкое дыхание нежности и красоты. Абиш чувствовал себя настолько взволно- ванным, что, может быть, даже изменился лицом, побледнел, и теперь она и все остальные увидят… Вот Дармен наклонился и что-то шепнул ему на ухо, какую-то шутку… Абиш даже и не понял, что сказал его друг.
Всю ночь шло веселье в большой юрте Мусабая, и лишь с первыми лучами нарождающегося дня гости начали расхо- диться.
Абиш и Дармен также вышли на воздух. Странное смятен- ное чувство, переполнявшее Абиша, не давало его ногам по- коя. Дармен вскоре отстал и опустился на камень у самой воды, чтобы на месте подождать разогнавшегося друга, но Абиша влекло и влекло вдоль берега, он шел один в утренних сумер- ках и никак не мог остановиться. Вода в реке была чиста и про- зрачна. Изредка на пути попадались молодые березки и кусты черемухи. Эта маленькая река, петляя, огибала невысокое, но обширное зеленое взгорье. На другом, низком берегу, словно поставленные в честь ярмарки, нескончаемой вереницей тяну- лись ногайские аулы. Ветер доносил оттуда блеяние ягнят, уже проснувшихся с первыми лучами солнца, и ленивый, неохот- ный лай собак, которые как раз к рассвету только и решили ути- хомириться… Все эти звуки были едва слышны, словно кто-то большой и далекий пробовал скрипичную гамму. Это было само дыхание степи, тихая музыка ее обычной жизни.
И душа Абиша отозвалась навстречу этой мелодии… То, что происходило в груди юноши, было неизвестным, доселе не ве- домым. Что это за безымянное чувство? Будто меняется, пре- вращаясь во что-то другое, сама его душа… Одно он знал твер- до: то, что с ним сегодня случилось, – это надолго, навсегда! Он шел с открытыми глазами, ничего не видел перед собой, будто не идет он берегом реки, а спит, и снится ему – Магрипа. То не
прозрачные струи бегут навстречу, а колышутся длинные воло- сы Магрипы. То не гладкие камешки поблескивают под водой, а розовые ноготки Магрипы. То не солнечные лучи показались из- за холма, а светлые глаза и алые губы. И звенит где-то вдали, в сизой дымке над ногайскими аулами ее смех, складываясь в слова, что говорила она.
Абиш верил и не верил тому, что происходило с ним. Эх, бро- ситься бы, как в воды бурной реки, в это удивительное чувство!
«Но где же выдержка? Надо обуздать это, если ты настоящий мужчина! Здесь нужно не что-нибудь, а простое терпение. Что- бы многое понять, о многом просто-напросто узнать. Что она за создание? Думает ли она о нем так же, как и он о ней? А он сам

  • хочет ли он жениться вообще? А если жениться – захочет ли девушка степи стать избранницей Абиша?»

Но не эта мысль более всего мучила его! С некоторых пор у Абиша появилась одна тяжелая тайна, которую он не мог рас- крыть никому, даже родным и, может быть – прежде всего, род- ным! Это была страшная тайна о его собственной жизни, злове- щее чувство, знакомое только больным да глубоким старикам, мысль о возможно близком ее конце. С нынешней весны, еще в сыром и холодном Петербурге, Абиш почувствовал, будто что- то странное происходит с его телом. Что-то менялось глубоко внутри, будто разъедало его незаметное сердцевинное тление, совсем не видимое снаружи.
Один столичный доктор рассказал ему все начистоту. Имен- но он нашел у Абиша некие признаки малокровия, но это было далеко не главным, поскольку с малокровием живут. Настоя- щей слабостью его тела была болезнь легких, грозя перерасти в чахотку. «Если не будете заботиться о себе, ограждать себя от легкомысленных поступков, присущих юности, полностью не отречетесь от спиртного, не будете разборчивы в пище, то дни ваши сочтены», – сказал врач. Абиш спросил, а можно ли ему жениться? – вспомнив, что в своих письмах Магаш и Какитай затрагивали эту тему. Доктор пожал плечами, ничего не сказал
прямо, но осторожно намекнул: «Женитьба ваша в таком со- стоянии невозможна, это может быть опасно и для вас, и для вашей будущей супруги».
Думая об этих словах, Абиш чувствовал смертельную тоску. Последнее время она всегда нападала на него, едва он оста- вался один.
Вот и сейчас, бредя вдоль реки и любуясь цветущим, здоро- вым ликом Магрипы, который плыл перед его глазами, он вдруг остановился на полушаге, вспомнив свою скрытую печаль. Кровь отлила от его лица, он как-то осунулся и будто постарел в один миг.
«Нет! – подумал Абиш. – Все эти мечты напрасны». Он по- вернулся и пошел обратно, быстро, решительно ступая по при- брежным камням.
Увидев на пути Дармена, который так и сидел у реки, ожидая его, Абиш не остановился, а лишь тихо бросил на ходу:

  • Пойдем-ка спать!

До гостевой юрты они дошли молча, не сказав друг другу ни слова, улеглись.
Проснувшись поздно, все гости, отобедав на дорогу, покину- ли ногайский аул и двинулись дальше…
Теперь они ехали гораздо быстрее, нежели вчера, стремясь наверстать день, проведенный в праздности, и поскорее по- пасть к своей цели – пещере Коныр-аулие.
Как всегда, соревнуясь, едва открывалась ровная местность, ко времени малого бесина1 они проехали значительное рассто- яние, пока не оказались на берегу большого озера с темной во- дой. Здесь стоял богатый аул, где было немало больших белых юрт, а вокруг плотными табунами паслись лошади.
Казалось бы, ничто не мешало спешиться здесь, чтобы по- пить кумысу, несмотря на то что аул не был знаком Абишу. Он не сомневался, что Магаш обрадуется такому предложению, но его младший брат вдруг нахмурился.


1 Малый бесин – первая (малая) молитва.

    • Мы не будем здесь спешиваться, даже умирая от жажды! – сказал он и подстегнул коня, будто укрепляя этим жестом свои слова. – Это аул Оразбая из рода Есболат, – пояснил он. – Ны- нешней весной он поставил его здесь, у озера Карасу.

Не мешкая, всадники проехали вдоль протяженного жели, где было привязано с полсотни жеребят, и вскоре миновали аул. Абиш понял, что в общей смуте, захвативший теперь казахскую степь, этот Оразбай стоит на враждебной стороне, и спросил брата, виден ли у смуты какой-то конец.

    • Все наши беды от аткаминеров, – сказал Магаш. – Ладно бы они между собой грызлись, так ведь все их проблемы ста- новятся бедой простого народа. Никак не сорваться с этого ар- кана, даже если откочевать подальше. Вот и наш ага связан по рукам и ногам нынешней безысходностью. Я же вижу, как часто он хмурит лоб от горьких дум!

Абиш удивился: кого-кого, а Абая уж можно бы как-то огра- дить от этой напасти! Магаш с грустью покачал головой, сказав брату, что тот не видит всей глубины этой вражды. Чтобы объ- яснить суть происходящего, он повернулся в седле к Абишу и начал рассказывать о том, что происходило вокруг родного аула последнее время:

    • Вот этот аул Оразбая – один из очагов беспрестанной вражды против нашего отца. Именно Оразбай был тайным под- стрекателем жигитеков, еще в тот год, когда они угнали и за- били лошадей Такежана. Наши иргизбаи поняли, что именно он натравил на нас жигитеков, и словно связал хвосты двух коней. Сам же Оразбай выскользнул, как змея, сбежал, ввер- гнув жигитеков в бесконечную вражду с нами. Теперь тот дав- ний спор утих, но Оразбай снова вместе с Жиренше. Ясно, что он готов не пить, не есть, только бы как-то навредить нашему отцу. Пусть бы он воевал только с одним Такежаном, таким же охочим на всякие напасти, как и он сам! Так нет, думает, что раз- делался с ним сполна, когда забил его табун. Теперь говорит, что его злейший враг – наш ага, и покоя себе не находит, чтобы

только насолить отцу. Все знают, что главный враг Оразбая – это Оспан-ага, но он не смеет действовать против него, так как Оспан – волостной глава. Оразбай не может пойти на него пря- мо, вот и строит козни нашему отцу, родственнику Оспана. В годы открытой вражды, когда Кунту успел улизнуть в другую волость, Оразбая удалось удержать за ногу. Дети Кунанбая не дали ему уйти, понимая, что в чужих краях он вполне может окрепнуть, и тогда с ним не справиться…
Абиш мало что знал обо всех этих причудливых деталях дав- ней вражды, дерзких поступках и хитрых кознях. Магаш меж тем продолжал:

  • Как только Оразбай понял, что не сможет откочевать по- дальше, он договорился с Жиренше, и они замыслили новые козни, чтобы столкнуть людей в наших краях, поселить междо- усобицу среди детей Кунанбая. Ведь Такежан теперь во вражде с нашим ага. Он не может простить отцу, что тот не поддержал его, не вышел с соилом и не расправился с жигитеками, с Ба- заралы. Хотя Такежан потерял свои табуны по наущению Ораз- бая, в последнее время он пытается найти с ним общий язык. Теперь Такежан и его сын Азимбай все свое зло направили на нашего ага.

Слово за слово, ровно держа своих коней рядом в ритме до- рожной рыси, братья перешли от разговора о давней вражде к нынешнему положению дел в степи.

  • Теперь врагами нашего отца стали как власть имущие, так и толстосумы, – продолжал Магаш. – В этой компании выделя- ется Такежан, он говорит: «Власть вершить буду только я сам, и никто не может воспротивиться моему владычеству. Я и есть вчерашний хан, правитель этих людей, избранный Богом». До- бавляет: «Все должно быть по мне. Кто согласен с моим прав- лением, тот мне самый близкий друг. Меня не беспокоит, кем будет мой человек, только бы использовать его!» Оразбай же пытается надавить другим способом, он не рвется в акимы, но верит в силу своего богатства: «Все нуждаются в деньгах, в них

и есть моя власть! Чем больше у меня денег, тем легче мне гнуть свое». Оразбаю все равно: нужно будет хотя бы на день

  • заплатит власть имущему или даже вору, но все равно купит их. Он всеяден. Ему нужна пища, только пища. Сегодня Ораз- бай самый богатый человек в степи. Если кто-то пойдет поперек него, уличит в неправедных делах, он тут же попытается его уничтожить – назовет безбожником, изгоем, злейшим врагом. На этом пути он безжалостен, да и нет таких средств, чтобы остановить его. И Такежану, и Оразбаю не дает покоя слава на- шего отца среди тобыктинцев, оба они сгорают от черной за- висти. Ненавистно им и то, что наш ага пишет с сочувствием к простым людям. Не могут они простить ему, что Абай-ага откры- то выводит их на чистую воду, безжалостно разоблачая их ко- варные уловки. Они жалуются и сановнику, и аткаминеру, наусь- кивая: «Абай – опасный человек, Абай – подлый человек, он и есть самый страшный из ваших врагов, вам не видать хорошей жизни, пока не покончите с ним». Еще они говорят, будто Абай грубо нарушает обычаи, традиции наших предков, отдаляет нас от веры, от наших наставников – святых покровителей. Говорят:

«Он хочет извратить и нынешнее, и подрастающее поколение, сделать нас всех русскими…»

    • И все это, несмотря на то, что они сами ненавидят русский народ да и саму Россию! – воскликнул Абиш.

    • Правду говоришь, брат! – согласился Магаш. – Они спят и видят, как бы посадить отца в тюрьму или сослать его за триде- вять земель, а для этого им все средства хороши. Они называ- ют Абая врагом казахов, не понимая, что можно взять у русских много хорошего. Они оба – ненасытные хищники, которые тво- рят всякие напасти и враки! Ни дня не знают покоя, науськивая, натравливая жалобщиков, скандалистов на нашего ага. Вот, в последнее время хотят перетянуть на свою сторону Такежана, им кажется, что с его помощью они легко возьмут верх над Аба- ем. А перетянуть Такежана на свою сторону им ничего не сто- ит: достаточно дать ему побольше скота, вот и весь разговор.

Оразбай все посылает к Такежану своих людей, хочет стать его сватом. Будто бы хочет сосватать одному из своих внуков дочь Азимбая, которая еще в колыбели. Вроде бы пообещал дать сто голов верховых лошадей!
Здесь Абиш не удержался и перебил брата:

  • Вот подлые пройдохи! А что говорит об этом Оспан-ага?

  • Уловок Такежана он пока что не замечает, – проговорил Ма- гаш, – но о том, что Оразбай и есть настоящий подстрекатель нескончаемой вражды с жигитеками, хорошо знает и, верно, разобраться с ним решил напоследок. Ты же знаешь его: если руками ухватится, то готов даже рук лишиться, зубами вгрызет- ся, то и зубы потерять ему не жалко! Пока что не выпускает Оразбая, сделал его зависимым, не дает бумагу об отделении в другую волость. Оспан все еще рассчитывает на Такежана, не думает, что тот может отложиться от него и тем самым уронить свою честь. Узнав о том, что Оразбай накрепко опутал Такежа- на, Оспан понял, что, если они сойдутся, то границы злодеяний только расширятся. Волостной для кочевников – беда извест- ная, но Оспан-ага пока еще не был замечен на лихоимстве и взятках. Думаю, что именно он может одолеть Оразбая, если, конечно, захочет! – завершил Магаш.

То, что он говорил, покачиваясь в седле, было сущей прав-
дой, но джигит, по молодости своей, знал ее не до конца. На- пример, о том, что Оспан собирался насильно изъять у разбо- гатевших баев их долги перед бедным людом. Или о том, что Оразбай, уже давно стоявший во главе межродовых интриг, не желал подчиняться воле прежних волостных глав. Его воры пригнали ему более тысячи лошадей, от родов Керей, Сыбан, Уак, Бура и Каракесек. И ни один из обворованных родов не мог поднять руку на него, в надежде когда-нибудь вернуть свое добро. Не мог Магаш знать и о замысле Оспана, который наме- ревался в ближайшее время созвать волостной съезд старшин, чтобы судить Оразбая.
Оспан, хотя и имел тяжелый характер, никогда не причинял зла другим. Слыша сетования людей на Оразбая, решил во- лостной голова, пока еще тайно, созвать всех биев, задержать в среде тобыктинцев людей, прибывших в поисках украденного скота, и созвать съезд аткаминеров. Конечно, на этом съезде Оразбаю пришлось бы вернуть значительную часть наворован- ного. Он прекрасно знал, насколько силен Оспан, как крепка его хватка. Поэтому и решил перехитрить Оспана. Когда люди уже начали собираться на съезд, Оразбай, передав: «Не могу быть на съезде», сбежал в город. Узнав об этом, Оспан принял этот поступок как сигнал к открытой вражде.
Не зная всех тонкостей дела, Магаш все же рассказал Абишу о том, что слышал: Оспан сам отправился вслед за Оразбаем в город, со словами: «Пусть хоть сквозь землю провалится, найду его, пригоню!» До того самого дня, когда Оспан сел в седло, вос- кликнув: «Я покажу ему, как измываться над людьми!» – были лишь интриги, противостояние издали. Это было похоже на за- крытую воспаленную рану, которая долго ныла, но сейчас уже готова лопнуть.

    • Всякие напасти сваливались на голову нашему отцу, – с грустью сказал Магаш. – Он тяжело переживал их, а они про- должались всю зиму и лето. Жизнь в кочевьях сложна и запута- на, любая маленькая беда разрастается, словно степной пожар, и отец не может не замечать этого огня. Как мы ни пытаемся оградить его от всего этого, он сам не может сидеть спокойно: такова натура истинного казаха. Кроме того, нас мало, его сы- новей, мы словно подлесок в непроходимой чащобе векового бора, среди чужих недобрых людей. Хотя бы на год оставили его в покое, чтобы он мог заниматься своим любимым делом!

По мере того, как Абиш слушал брата, в душе его нарастало негодование. Он сидел в седле, опустив голову, порой горестно вздыхал. Так стремиться в родной край, чтобы встретить отца и братьев, и узнать, что маленькая кучка злобных людей творит здесь такое великое беззаконие!

  • Верно, Магаш, – сказал он. – Пусть только все эти напасти не мешают нашему отцу. Нельзя допустить, чтобы он постоян- но был в плену одних лишь горьких размышлений. Жизнь – это борьба, и его окружают зло и коварство, и он, конечно, не мо- жет на это спокойно смотреть, но мы должны любыми силами, любыми путями защитить его великое дело. Я скажу и тебе, и Какитаю, и всем остальным: боритесь за нашего ага, боритесь нещадно, насмерть! Помни, что великая правда на вашей сто- роне! – закончил Абиш, и голос его прозвучал неожиданно гром- ко и сильно в вечерней тишине.

Солнце уже ложилось на горизонт, когда путники увидели вдали большой аул, тот самый, куда и стремились попасть до заката. Теперь они перешли с дорожной рыси на спорый шаг, подойдя к самому берегу реки Шаган, чье извилистое русло оги- бало подножия гор Чингиз, глубоко вгрызаясь в их белый сугли- нок. Чуть дальше, за отвесными берегами, расстилались серые каменные россыпи, а за ними – золотистый, щедро освещенный вечерним солнцем луг, у края которого и стоял гостеприимный аул.
Кокпай придержал коня, подождав, пока Абиш нагонит его, и указал кнутом на ослепительно сверкающую гору за рекой.

  • Это и есть гора Коныр-аулие, а там и пещера! – сказал он.

  • Завтра хоть целый день будем там ходить.

Быстро въехав в аул, всадники оказались в самой гуще его обыденной жизни, в разноголосице блеяния, ржания и лая, буд- то бы все местные ягнята, жеребята и псы разом приветствова- ли их. Это было владение Байтаса, где жили родные Еркежан

  • жены Оспана. Тут и остановились путники на ночлег… Назавтра в полдень они уже встали возле отвесного горно-

го ската, привязав своих коней на калмыцкий манер – голова к голове. Вытянувшись на узкой горной тропе в длинную цепоч- ку, джигиты добрались до пещеры. Вход в пещеру смахивал на узенькую дверцу, здесь тоже пришлось выстроиться гуськом. Возглавлял процессию Кокпай, хорошо знающий Коныр-аулие.
Впрочем, проход вскоре расширялся, открывая высокий, про- сторный грот, где было свежо, сыро. Кокпай достал маленький факел, навернутый на степной тростник. Все остальные также принялись устраивать себе путеводный свет – заранее приго- товленные лучины, масляные коптилки и факелы из пучков чия. То тут, то там в глухом мраке пещеры загорались огни, осве- щая чьи-то пальцы, половину лица… Шли врассыпную, будто неся в руках золотые звезды, осторожно ступали, внимательно осматривались по сторонам. Чем дальше продвигались, уходя под уклон, тем больше становилась пещера – шире и выше, а вместе с тем – холоднее и безмолвнее. Камни, мерцающие в ручном подвижном свете, напоминали мрачные надгробья, с которых кто-то стер письмена, и мертвое молчание мазара ца- рило вокруг. Казалось, что путников с каждым шагом затягива- ет загадочная страна, которая представлялась Абишу страной вечного сна.
Дармен, Алмагамбет и Какитай, также никогда не бывавшие
в пещере, хоть и пытались порой шутить, продвигались вперед с большой опаской, теснясь друг к другу. Плоский камень под ногой, ничуть не похожий на горные камни снаружи, уходя укло- ном, ускорял их шаг, будто бы устремляя в глубокую западню. Магаш подталкивал Какитая вперед, стараясь держаться за его спиной. Кокпай и Абиш, уйдя далеко в глубь этой подзем- ной страны, с тревожным любопытством смотрели вокруг себя и вдруг разом узрели впереди какой-то блеск… «Вода, вода!»

    • громко закричали они и остановились. Тяжелое эхо понесло под сводом пещеры ответные возгласы: «Вода… вода…»

Вскоре все сгрудились на каменном берегу водоема, чей противоположный край терялся в темноте, однако напоминал о себе громогласным эхом: стоило кому-то заговорить, как голос его тотчас возвращался. Впереди лежала прозрачная, чистая как стекло вода. Опустив свои лучины, путники всматривались в нее, не в силах сдержать возгласы восхищения. Дармен, дер-
жавший в руке длинную палку, пройдя по берегу, стал мерить глубину подземного озера.

    • Это большая вода! Очень глубокая. Даже у берега такой коротыш, как Алмагамбет, легко может потонуть, – говорил он.

Будто не замечая обидных слов, Алмагамбет поднял неболь- шой осколок песчаника и со всего размаха кинул его в темноту. С силою брошенный камень где-то далеко плюхнулся в воду. Эхо возвратило удивленное восклицание Алмагамбета, его чи- стый и мелодичный голос. Какитай и Дармен последовали его примеру: водя руками по земле, нашли мелкие камешки, стали кидать их как можно дальше, но ни один не достиг противопо- ложного берега. Подземное озеро, похоже, тянулось на боль- шое расстояние, впрочем, как и сама пещера. Абиш вспомнил одну статью из петербургского журнала, относительно таких пе- щерных озер, и принялся как можно проще пересказывать ее. Молодежь окружила его, слушая с почтительным вниманием.

    • Я заметил, что все мы чуть ли не дрожали от страха, как только вошли сюда. Многие думают, что в таких пещерах обита- ют всякие колдовские силы. Только представьте себе, что сей- час из воды выпрыгнет какое-нибудь чудище! – сказал он.

Больше всех робел Алмагамбет, он даже разговаривал сдав- ленным шепотом. Абиш хитро посмотрел на него и продолжил:

    • Е! А ведь это будет не просто чудище, а нечто, хорошо нам знакомое, например, шайтан, как мы все его хорошо представ- ляем. Кто-кто, а Алмагамбет, пожалуй, уж точно завопил бы, как козленок на заклании, появись сейчас сам шайтан из воды! Как знать, может быть, он сидит там и слушает, что мы гово- рим, и видит из-под воды огни наших лучин? – сказав это, Абиш неожиданно соскочил с места, ткнув пальцем в сторону: – Вон он, уже вылезает! – крикнув, Абиш дернулся, будто собираясь броситься наутек, и тут же все, кроме, разве что, Магаша, разом отпрянули назад.

Многие лучины потухли: в темноте, в толчее джигиты нале- тали друг на друга, падали на камни, Алмагамбет, конечно же,
упал прежде всех. Дармен повалился на него и стал его молча давить, будто и впрямь шайтан. Насмерть перепуганный Алма- гамбет даже голос потерял от страха, отчаянно шепча: «Поги- баю, спасите!»
Всех привел в чувство громкий хохот: храбрые джигиты поня- ли, что как-то неприлично бежать от пустоты. То смеялись Абиш и Магаш, и звонкое эхо, давно дружное со здешним шайтаном, весело вторило им. Какитай легко поднял с пола маленького Алмагамбета и, поддерживая его за шиворот одной рукой, шут- ливо заметил Магашу:

      • А ты-то что? Видать, страшно напугался, коль не побежал со всеми, застыл как вкопанный!

Магаш ответил громко, чтобы эхо подхватило его слова:

      • Только такие невежды, как вы, пытаются спастись бегством от шайтана. Я же спокойно читал «Аятул курси», ради спасения всех вас, смертных.

Алмагамбет, только сейчас придя в себя, стряхнул с себя руку Какитая и, вновь обретя привычную манеру шутить, заметил:

      • Е, айналайын, Магаш! Не забудь со страху эту самую мо- литву, пока мы не выйдем отсюда на свет!

Многие еще смеялись, вторя Алмагамбету, когда Абиш вер- нулся к прерванному рассказу, вспомнив известный миф:

      • Шутки шутками, а в таких пещерных озерах кое-кто и вправду живет. Это существо может обитать только в глубокой темноте. Его называют рыбой пещерного озера, правда, оно не очень-то похоже на рыбу. Больше всего оно напоминает дитя человеческое, лет тринадцати-четырнадцати. И цветом оно ро- зовое, совсем как ребенок. Он потому такой, что света божьего не видит! И глаз у него нет – также по этой причине!

      • Астапыралла! – удивленно воскликнул Кокпай. – Какой еще ребенок? Это же ведь настоящее чудовище!

      • Ой, не говори больше о нем! – сказал Дармен. – Не дай Аллах, чтобы такая нечисть водилась в этом озере!

Оба явно шутили, но Алмагамбет, и впрямь напуганный, не- уверенно предложил:

    • Думаю, мы достаточно насладились этим могильным мра- ком! Не пора ли джигитам выйти на свет божий!

    • Да что ты! – ответил Абиш. – Мы ведь сюда на весь день пришли. В этой пещере много разных таинственных ходов. Вот и примемся обстоятельно осматривать их. Для чего, конечно, полезно было бы разделиться по одному!

    • В таком случае, – сказал Алмагамбет, – пусть Магаш читает свою светлую молитву «Аятул курси», а я буду держать его лу- чину! – и прижался к нему, как будто залезая в его объятия.

Какитай спросил Абиша, почему в названии пещеры звучит такой слог – «аулие»1? Абиш будто ожидал этого вопроса. Он тотчас вскочил с места и, не выказывая никаких признаков уста- лости, широким взмахом руки пригласил джигитов в дальней- ший путь, уже на ходу продолжая свой рассказ:

    • Это и есть самая главная тайна пещеры. И сегодня мы ее, наконец, разгадаем! Пойдем, найдем этого загадочного святого. Не может быть, чтобы среди скал не осталось его следов! За мной, джигиты!

Пещера Коныр-аулие не заканчивалась берегом подземного озера – в высокой бугристой стене зловеще чернели глубокие ходы. В один из них и повел джигитов Абиш, высоко над головой неся масляную лампу.
Дармен без колебаний последовал за ним, Магаш и Какитай задержались, чтобы написать на скале свои имена. Абиш по- вернул в одно из боковых ответвлений пещеры. Он шел пер- вым, и впереди была тьма, и в этой тьме, точно как вчера, на берегу реки, он видел большие серые глаза Магрипы. Она смо- трела на него открыто, нежно, улыбалась так ласково, с таким доверием, словно увлекая его за собой не только в эту темноту, но и в самую глубину любви. Кажется, что красавица и вправду рядом, на расстоянии вытянутой руки, и лишь свет лампы ме- шает рассмотреть ее лицо… Абиш прикрутил фитиль и пламя


1 Аулие – святой.
погасло. Теперь ему казалось, что стоит протянуть руку, как он тотчас дотронется до милого лица… Но тут позади раздался озабоченный голос Дармена:

      • Абиш, у тебя что – огонь потух? Дай я запалю!

Зажигая лампу в неподвижной руке друга, Дармен не мог не заметить странного выражения его глаз, будто бы Абиш и вправ- ду увидел в темноте какое-то существо… Дармен не знал, что образ Магрипы теперь всегда стоит перед ним, как если бы они и не расставались с вечера, проведенного в ногайском ауле.

      • Апырай! – вдруг воскликнул Абиш. – Как же она хороша!

      • О ком это ты? – удивился Дармен, проследив взгляд Аби- ша, но, разумеется, ничего не увидел.

      • О Магрипе…

Произнеся имя девушки, Абиш опустил глаза, лицо его за- стыло, будто окаменев.

      • А я еще вчера ждал, что ты заговоришь о ней! – первым нарушил молчание Дармен. – Сразу ясно, что она тебе понра- вилась.

      • Не просто понравилась, но… – Абиш опять замолчал, и даже в сумраке горящего фитиля было видно, что краска за- лила его щеки.

      • Е… Вон оно что! – засмеялся Дармен. – Значит, сбудется мечта Дильды-апа, и ее сын, наконец, женится! Вот повеселим- ся!

Вопреки ожиданию, Абиш даже не улыбнулся. Дармен с удивлением всматривался в его бледное, озабоченное лицо.

      • Молчи, Дармен! Этому не бывать, не сбудется мечта нашей апа… – Абиш запнулся, затем, помолчав, добавил: – Никак это невозможно… пока.

      • Почему же? – спросил Дармен.

Абиш медлил с ответом. Опять, как и вчера на берегу, толкну- ло его в грудь сомнение, ему одному известная тяжелая тайна, вспыхнули перед ним слова петербургского доктора, как при-
говор судьбы, начертанный на камне огненными письменами:
«Женитьба ваша в таком состоянии невозможна…»
Абишу бы рассказать все начистоту своему другу, и слова уже были готовы слететь с его языка, но он прикусил губу и мол- вил совсем другое:

    • Да, это никак невозможно, я должен учиться. Не могу же я оставить молодую жену! Привязать к себе, а потом уехать…

Дармен пожал плечами: его не убедили эти слова. Он вос- кликнул:

    • Е, да так и надо сделать! Сосватай ее, да и поезжай себе спокойно. Будет ждать уже невестой.

Абиш замотал головой, его лицо исказилось страданием.

    • Я уже все решил, Дармен! Не отговаривай меня.

    • Может быть, если… Твоя душа не лежит к Магрипе…

    • Нет-нет! – воскликнул Абиш. – Если бы я хотел жениться, то кроме Магрипы никого бы и не желал на этом свете! Но ска- зал же, пока не доучусь, не могу! А ты, я вижу, со вчерашнего дня ждешь, что я скажу. Так вот мое последнее слово – нет! И не говори об этом больше! – резко закончил он.

Абиш знал, что эти слова дойдут до всех – до Магаша и Ка- китая, а главное – до его родителей. Пусть никто не досаждает ему. Он повернулся и пошел вперед, и вскоре, уже из-за первого поворота пещеры, донесся его бодрый и даже веселый голос:

    • Эй! Идите скорее сюда! Я нашел святого!

Магаш, Дармен и Какитай ринулись на его зов. За поворотом пещеры они увидели Абиша: он стоял, освещая лампой длин- ный выступ скалы.

    • Вот он, святой! – сказал Абиш. – Посмотрите на этот ка- мень. Тут голова, а тут очертания плеча… А это его длинное туловище.

Какитай и Магаш, глядели на каменную фигуру, разинув рты: доверчивые по своей природе, они не сомневались в словах Абиша. Даже Дармен признался, что ясно видит длинную ле- жащую фигуру. Абиш поначалу шутил, но внезапно задумался. Странная мысль пришла ему в голову…

      • Это и есть тайна пещеры Коныр-аулие, – серьезно сказал он. – Сия статуя не была сделана руками человека, но есть следствие работы воды. Наши предки, чье воображение ни в чем не уступало нашему, узрели в этом камне образ святого, что и породило легенду!

После этих слов все поняли, что путешествие закончено. Джигиты повернули назад, и маленький Алмагамбет оказался первым. Они шли, будоража звучное эхо то глубокомысленны- ми словами, то веселым смехом. Вот впереди вспыхнул свет – круглый выход блистал вдали, словно золотой тенге…
Выйдя на воздух первым, Алмагамбет сел на камень, отря- хиваясь и вытирая пот со лба. Когда из пещеры выбрались все остальные, он рассмеялся, обрадовавшись счастливому избав- лению:

      • Не хочу быть Ер Тостиком1, который взял в жены подзем- ную красавицу! Лучше добьюсь руки своей живой избранницы, девушки из рода Тобыкты. Она и станет моей настоящей сказ- кой, а мне впредь лучше не иметь дело с этим святым!

Отвязав коней, джигиты уже спускались с горы, когда Абиш вдруг увидел на склоне большое полуразрушенное кладбище. Он повернул в его сторону, и все повернули за ним. Могилы были похожи одна на другую, казалось, что люди, лежавшие под этими камнями, умерли в один день. Чуть поодаль стояли отдельные камни, Абиш наклонился в седле, чтобы прочитать знаки, высеченные на них.
Увидев Кокпая, подъехавшего с последней группой джиги- тов, Абиш спросил его, кому могут принадлежать эти старинные могилы. Тот сошел с коня и, проходя между камней, недоумен- но цокал языком и покачивал головой. Наконец, он сказал, что знаки, которых он не замечал прежде, хоть не раз и бывал в этих краях, не принадлежат роду Тобыкты. То были «глаза», кос донгелек, – знак рода Аргын, «седелка», ашамай, – рода Керей и «черпак», шомиш, – рода Найман.


1 Ер Тостик – герой сказки.

    • Здесь покоится какая-то глубокая тайна… – задумчиво проговорил Кокпай. – Я никогда не видел кладбища, где были бы захоронены люди сразу из всех родов Среднего жуза!

Присев на корточки, Кокпай принялся нараспев читать мо- литву «Суннятян». Тем временем Магаш обнаружил что-то сре- ди камней и жестом пригласил джигитов посмотреть. Все сгру- дились вокруг провалившейся могилы. Там, на дне, в глубокой тени желтел человеческий череп, наполовину засыпанный пе- ском. Во лбу зияла черная дыра. Кокпай провел руками по лицу и тихо заговорил:

    • Слышал я одну старинную легенду… Жители Арки рас- сказывают о походе Аблай-хана, который вел долгую войну с калмыками. Однажды, когда воины Аблая бились с калмыками, преследуя их по всей Арке, калмыки придумали одну хитроум- ную уловку. Они видят в горах просторную пещеру и прячутся там. Беспечные воины Аблая, не найдя калмыков, решают, что они сбежали с поля боя. Тут калмыки выходят из пещеры и не- ожиданно нападают, чуть ли не уничтожают все войско Аблая. Опомнившись, казахи решительно вступают в битву и загоняют калмыков обратно в пещеру. Те закрепляются там, стреляют из луков, никак не желая сдаваться. Потеряв немало людей, разгневанный Аблай говорит своим батырам: «Если отыщется среди вас такой смельчак, кто сумеет уничтожить калмыков, то возведу его в полководцы!» И тогда вперед вышел Кабанбай из рода Каракерей. Он был тогда уже в весьма преклонном воз- расте, с седой бородой. Отряд сражался днем и ночью, не вы- пуская калмыков из пещеры, не давая им головы поднять. Сидя в пещере, калмыки изнывали от голода и, наконец, сдались. И вот, во время тоя в честь победы, усадив рядом Кабанбая, Аблай и говорит ему: «Раз дал слово, то буду верен ему. От- ныне в походах будешь во главе всего войска. И в честь твоего подвига впредь твое имя пусть будет Дарабоз!»1 С тех пор во всех сказаниях Кабанбая так и называют – Дарабоз.



1 Дарабоз – не имеющий равных себе.
Рассказав эту легенду, Кокпай замолчал, обведя взглядом джигитов. Они слушали, затаив дыхание, и, похоже, очень хоте- ли узнать продолжение. Кокпай не заставил себя долго ждать и начал новый рассказ:

      • В былые годы Аблай не раз ходил на калмыков. Самые знаменитые из его походов – Шанды шабуыл и Коржын каккан1. Добился Аблай и самого длительного перемирия с калмыками, его называют кандыжап2. Как знать – может быть, это странное кладбище неподалеку от пещеры как раз и осталось после по- хода Аблая?

С этими словами Кокпай быстро глянул в сторону Абиша и продолжал с вызовом в голосе:

      • Я хочу написать поэму о хане Аблае, такую же большую, что пишет Абай-ага. Хочу, чтобы вы знали: я так напишу свою поэму, что все казахи будут почитать дух Аблая.

Абиш, от которого Кокпай, похоже, ждал какого-то возраже- ния, лишь пожал плечами, но Дармен вдруг гневно взмахнул рукой.

      • К чему казахам почитать дух давно умершего хана? Не лучше ли просто написать о походах Аблая, как есть? Разве о духах пишет свои поэмы Абай-ага?

      • Не думаю, – холодно ответил Кокпай, – что наш ага будет против такой поэмы. Нет и не было воина, как хан Аблай! И кого, как не его, казахи должны почитать как святого?

Дармен уже не на шутку рассердился: Кокпай всегда уводил разговор в сторону от истины, настолько он был упрям!

      • Вы говорите – святой! – воскликнул Дармен, взмахнув уже сразу двумя руками. – А разве мы не разбираем по косточкам всяких там святых да вещих, как учит нас Абай-ага?

Тут и Кокпай рассердился:




1 Шанды шабуыл – ураганная атака. Коржын каккан – битва до опустошения пере- метных сум врага.
2 Кандыжап – остановить кровопролитие.

    • Не задевай Аблая, Дармен, не заносись выше, чем сам можешь взлететь! Аблай – великий казахский хан, и я все равно напишу о нем поэму.

Сказав так, он отошел к своему коню, и Дармен, поглядев ему вслед, не смог сдержать смеха, впрочем, как и Абиш с Ма- гашем. Было ясно, что последнее слово осталось за Дарменом, и он громко, чтобы слышал Кокпай, заключил:

    • Е, коке1! Вижу, что ваше необузданное вдохновение упрямо несется вперед, закусив удила. Сидя верхом на таком скакуне, вы стремитесь воспеть тяжелую эпоху, давно канувшую в про- шлое. Но, восхваляя хана-торе2, сочиняя героическую поэму о его, может быть, и славных делах, не боитесь ли вы оправдать казахскую народную мудрость: «Кто идет за торе, тот тащит на своем горбу его седло»?

Кокпай хотел было ответить, но услышал, что все смеются, явно поддерживая Дармена, нахмурился и отвернулся, поправ- ляя упряжь своего коня.
Вскоре тронулись в путь. Впереди скакал Абиш на своем золотисто-соловом коне, он мчался во весь опор, никому не давая спуску, если равнина располагала к состязаниям, торопя тем самым всю группу, – ведь дорога была дальняя, а солнце уже клонилось к закату. Так и успели к ночи вернуться в аул Абая.
Сам же Абай, еще третьего дня, когда джигиты выехали в Коныр-аулие, отправился к жигитекам, в аул Базаралы. Говори- ли, что Базаралы расхворался, и Абай решил проведать его.
Выехав пополудни, Абай и его спутник Ербол быстро достиг- ли аула, который, после многих кочевок с самой весны, теперь подошел совсем близко.
Аул Базаралы был весьма беден – не более пятнадцати очагов его сородичей, а соседи были из числа близких друзей хозяина. Среди серых убогих юрт виднелись самые настоящие


1 Коке – дядя.
2 Хан-торе – великий хан.
лачуги, скроенные из лохмотьев войлока. Лишь одна юрта вы- глядела сносно, да и та принадлежала самому Базаралы, а ее наружность была обманчивой: войдя, гости сразу заметили, что здесь нет ни больших сундуков, ни даже необходимого коли- чества корпе. Было ясно, что хозяин взял эту походную юрту по причине недостатка гужевого скота во время вынужденных, частых кочевок на джайлау.
Сам он сидел на убогой постели, расстеленной прямо на полу, и лишь тяжело поднял голову, когда вошли Абай и Ербол. Бессильно прислонившись спиной к кереге, он слабо улыбнул- ся своим старым друзьям. Обоих поразили перемены в его об- лике: глаза были затянуты печалью, по широкому лбу разли- лась нездоровая желтизна, а в бороде появилось множество седых прядей – все это казалось явным отпечатком болезни и непомерно тягостной жизни. Приветствуя гостей, больной при- поднялся, его крупное лицо налилось кровью, словно вспыхнув изнутри, но в тот же миг погасло и затем побледнело до синевы, а глаза будто подернулись льдом.
Так смотрит охотничий беркут, когда с него срывают томагу,

    • блеснет острым взором, словно огнем обожжет, и потом вновь остынут его глаза.

Горькая жалость охватила Абая, он не отрывал взгляда от лица Базаралы, когда-то такого здорового и полнокровного. Расспрашивая о его болезни, Абай никак не мог отвязаться от собственного сравнения: беркут, изнывающий под черной тома- гой, – вольный охотник, исхудавший в унижении плена, – База- ралы – пленник своей болезни.
Сквозь раскрытый полог Абай видел, как перед юртой, у зем- ляного очага суетится жена Базаралы – Одек. Она была сухо- щавая, сморщенная, вся какая-то почерневшая, будто прокоп- ченная в дыму очага. Войдя, Одек аккуратно постелила гостям кошму и одеяла, с почтением взглянув на Абая. Хлопоча, жен- щина весьма участливо расспрашивала Абая и Ербола о чадах и домочадцах – всех помнила, каждого называла по имени. Ба-
заралы поглядывал на жену с одобрением, радуясь, что она так хорошо принимает гостей. Выйдя наружу к очагу, она принялась готовить чай, тут подошел ее старший сын – Сары, и она о чем- то пошепталась с ним, затем позвала свою молодую рыжеволо- сую невестку, попросила принести воды и дров.
Отвечая на расспросы гостей, Базаралы рассказывал обо всех подробностях своей болезни, словно о долгом кочевье в степи.

    • Кости ноют, локти-колени болят, от простуды, наверное, – закончил он.

    • Вряд ли это простуда. Скорее, у тебя куян1, – неуверенно заметил Ербол.

    • А отчего бывает куян? От простуды и бывает! В тепле чув- ствую себя человеком, а чуть похолодает, испортится погода, так и сам начинаю портиться, словно бахсы-шаман, которого одолевают шайтаны! – пошутил Базаралы, будто подтрунивая над самим собой.

    • Все дело в джайлау, – сказал Абай, сведущий во многих вещах, в том числе и в медицине. – Нельзя при такой болезни постоянно кочевать, жить на холоде.

    • Не говори! Эти беспрерывные кочевки под проливным до- ждем и вовсе меня доконают.

    • Е, почему бы тебе не осесть? Не так и велик твой табун, чтобы пастбище на твоем джайлау вконец оскудело.

    • Оно, конечно, так! Но попробуй докажи это соседям… Не дают покоя: «Смотри, аул Байдалы уже откочевал!», «Вон, Жабай и Бейсенби откочевывают!» Так и твердят все соседи- сородичи. Честно слово, Абай, я, как заболел, все думаю: не- ужто мы вечно должны кочевать? И почему должны…

Ербол прищелкнул пальцами, будто поймав дерзкую мысль Базаралы, и решил разговорить его. Сказал:

    • Значит, как ты думаешь, Даркембай разумно поступил, осев раньше всех?



1 Куян – ревматизм.

      • Конечно, разумно! Я сам нынче кусаю локти, что не пошел в оседлость вместе с ним, в его же ауле. И, кстати, локти бы теперь не болели! Живу в хвори и тяготах, и только злюсь и на себя, и на своих людей.

      • Е, я вижу, ты хочешь, чтобы все кочующие казахи стали мужиками. Хочешь отбить их от ремесла предков?

      • Это ремесло довело нас до бедности, до нищеты! – с го- речью воскликнул Базаралы. – Кто в этом мире самый жалкий, самый униженный? Только казах! Вон, другие народы живут… У всех есть города, теплые дома, у каждой семьи – крыша над головой. А у нас – лишь бескрайняя степь, безлюдная пустыня! И носимся по ней, словно перекати-поле, гонимые ветрами… То там мелькнем, то тут, пыль только поднимем, даже следа в песке не оставим. И, однако, называем себя хозяевами сте- пи, считаемся единым народом. Но что от нас останется, кроме этой вот пыли?

Базаралы всего лишь обращался к Ерболу, это были вопро- сы, которые один человек задавал другому, заранее зная, что тот не сможет дать ему ответа, но Абай вдруг подумал, что в его словах звучит голос целого народа, причем обращенный и лично к нему. Ведь Абай был не простым сыном кочевников: он знал о жизни за пределами этой степи, и кто, как не он, мог что- то сделать, посоветовать?

      • Базеке, твои слова, для меня как горький яд! – в сердцах воскликнул он.

      • Не я его настоял! – ответил Базаралы. – Этот яд был выжат по капле из каждого, кто кочует по джайлау. И противоядие – в твоих руках!

      • Что я могу поделать? Я всего лишь пою песни, утешаю сло- вом, вынашиваю в голове мысли…

      • Е, и это немало! Окрыли меня, подними, найди самые силь- ные, нужные слова, – Базаралы посмотрел на Абая с надеждой в глазах, как больной смотрит на врача.

Вошла Одек, держа в своих сухих руках помятое медное блюдо с чайником и пиалами, гости подсели ближе к дастарха-
ну, хозяин остался в постели. Ербол протянул ему полную пиа- лу. Абай все думал над прозвучавшими здесь словами, молча потягивая крепкий чай.

    • Ты хочешь сказать, Ербол, что нам так на роду написано – кочевать? – вновь заговорил Базаралы. – А как быть с теми вол- ками, что берут с нас недоимку, карашыгын? Разве попались бы мы им на растерзание, если бы жили где-нибудь оседло? Разве не по своей воле мы угодили в ад, твердо стоя на своем и не желая покидать джайлау?

Все это Базаралы говорил, глядя на Ербола, теперь протя- нул ему свою уже пустую пиалу и обратился к Абаю:

    • Помню, как ты отбросил этих злобных шакалов, хорошень- ко отхлестав их по мордам! Я с большим удовольствием на это глядел, но все же… Успели они таки поиздеваться над людь- ми! Бедный, несчастный народ, только и вопит, всполошенный, словно стая куропаток. Жаль, что я в те дни тоже был задавлен болезнью, а не то бы пошел с тобой, пусть даже пришлось уме- реть. Хотелось повести всех своих людей, чтоб разогнать эту черную стаю. Нет у Базаралы ни богатства, ни чего-то такого, что можно было бы потерять. Лучше хоть один день прожить, как подобает мужчине, чем заживо сопреть в этой постели! – воскликнул Базаралы, гневно хлопнув ладонью по одеялу.

Ербол посмотрел на него с восхищением:

    • Вот так Базеке! Сам говоришь, что больной, а волю-то свою еще не потерял!

    • Верно, – поддержал его Абай. – Нам, здоровым, еще дале- ко до Базаралы! Гляжу на него – радуюсь, а как о себе подумаю, то даже тошно станет.

    • Не говори так, Абайжан! Кто я есть? Только лишь черный шокпар в руках настоящего воина. А кто ты? Тот самый воин, в чьих руках это оружие. Ты сеятель, хлебороб и жнец. Образо- ванный сын своего народа. Ты и должен вести за собой таких, как я.

Казалось бы, сказанное в таком роде должно было порадо- вать Абая или, по крайней мере, – как-то приободрить… Увы, он не обольщался насчет своей судьбы, хорошо понимая: все, что он может сказать стихами, – в конечном счете и прежде всего – только слова…

      • У меня была мечта, – сказал Абай. – Показать людям до- рогу, ту единственную, по которой наш народ смог бы пробиться к свету. Может быть, я и показал ее… Но не смог дать им в руки оружия, тот самый шокпар, о которым ты говоришь, Базеке!

Пришла пора вечерней трапезы, затем медленно подступи- ли сумерки, а друзья говорили все о том же – о народе и его судьбе, о безысходности и бессилии, но так ничего и не решили, так и не отыскали тот самый заветный шокпар…
Наступила ночь. Абай и Ербол решили остаться в ауле Ба- заралы до утра. Было тепло и безветренно, и гости попросили Одек постелить им снаружи, у земляного очага. Хозяин, тепло укутанный в одеяло, также присоединился к ним.
Облокотившись на подушки, все трое молча любовались ти- хой ночью. Полная луна плыла невысоко над холмами Донко- ныса, освещая убогие юрты, – казалось, она была совсем близ- ко, будто пожаловала в гости прямо в бедный аул Базаралы или же просто родилась в этих местах и только что решилась отпра- виться в свое дальнее плавание. Абай долго смотрел в светлый лик ночного светила, вдруг ему показалось, что оно поет… Нет, это донеслась чья-то тихая песня с окраины аула.
Пели девушки, судя по голосам – девочки-подростки, совсем еще юные. Слышался смех, обрывки разговоров и шуток. Абай понял – то вышла в ночное молодежь, вернее, следить ночью за табуном было для нее лишь поводом, чтобы повеселиться. И правда: песня за песней исполнялась под скрип качели, будто бы отбивающей такт.
Под эти хорошо знакомые звуки Абай вспомнил свое, уже да- лекое, словно бы его вдруг обдало теплой и в то же время горь- кой волной, как если бы он ночью купался в соленом озере…
Вдруг хозяин аула, будто подслушав мысли Абая, мечтательно проговорил:

    • Как же прекрасно было то время! Беспечная пора юно- сти…

Абай с грустью вздохнул, легко дотронулся до плеча друга, сказал, как бы вслух завершая свои невеселые размышления:

    • Ничего тут уже не поделаешь, Базеке. Все мы выросли, переменились, главное – сами смирились с тем, с чем мириться было никак нельзя… Канула навеки эта пора.

Базаралы поглядел на Абая с теплой улыбкой, как смотрят самые близкие люди. Твердо проговорил:

    • Это не про тебя сказано.

    • Е, уж не хочешь ли ты сказать, что Абай все еще гуляет на том же алтыбакане, в старом Жанибеке? – пошутил Ербол.

    • Точно так! Слышите, чью песню поют на качели? Твою пес- ню, Абай! Ты сейчас не только здесь, с нами, но и среди них, – сказал Базаралы, указывая рукою в темноту.

    • «Шлю, тонкобровая, привет!» – пропел Ербол, обнажая зубы в довольной улыбке.

Вслед за этой песней кто-то затянул «Письмо Татьяны», по- том над ночной степью, будто поднимаясь прямо к полной луне, поплыли другие песни Абая. Друзья замолчали надолго, слушая пение – то звучный, сильный голос джигита, то нежный, мело- дичный, явно принадлежащий чувствительной девушке. «Ты – зрачок глаз моих» – эти стихи были плодом давнего творче- ства акына, порождены любовными порывами молодой души… Абай чувствовал и гордость, и грусть. Внимательно посмотрев на него, Базаралы тихо заговорил, продолжая то, что начал:

    • В душе ты такой же молодой, как эти джигиты, девушки. Вот почему твои песни и звучат у них на устах. Песни идут от самого сердца, они пришлись по душе всему народу, и старым, и молодым. Все они – и малые детишки-воронята, и мудрые старцы, на которых дети смотрят запрокинув головы, как на вер- шины гор, и бедняки, обитающие в этих серых лачугах, – живут

и ждут твоих песен, твоих правдивых слов. Вспомни, как в те дни, когда волчья стая выбивала из нас недоимки, ты вступился за всех, найдя самые сильные слова! Не говоря даже о других, скажу о себе. Ты был мне опорой и в дни моего здравия, и те- перь, в пору болезни. Ни с кем, кроме тебя, я не могу поделить- ся самыми сокровенными думами!

      • О, Базеке! – воскликнул Абай – Нет у меня другой мечты, чем видеть тебя в добром здравии. Сейчас, поговорив с тобой, я словно расправил крылья. Коли мне подарили бы скакуна да верблюда в придачу, и то не стоило бы это твоих слов!

Абай давно не чувствовал себя так радостно и легко. В душе его зарождались новые стихи, и он знал, что посвятит их ни кому иному, как верному своему другу Базаралы, который будто бы и не только от себя говорил, а от всего народа, а значит, и стихи будут обращены не к одному Базаралы, но и ко всем ка- захам. По глазам своего друга Абай понял, что и он все знает, понимая даже то, что под словом «канатым» – крылья – поэт подразумевал свое творчество, свое вдохновение, и именно сейчас, ночью, на околице этого бедного аула, осиянной яркой луной, он нашел опору в сердце своего народа…
Уезжая утром из аула Базаралы, Абай увозил с собой не только утешительные слова от своего старого друга, но и новые силы, которые тот как будто бы передал ему от сердца к сердцу в эту ночь благодарственных откровений.

2


Тем временем в аул возвратились и джигиты. После поездки в Коныр-аулие они были радостно возбуждены и веселы, спе- шились у коновязи, о чем-то оживленно переговариваясь, ве- село смеясь… Но здесь же их встретил Абай и в нескольких словах поведал о новой беде. Виновниками очередной напасти были Оспан и Оразбай.
Не зная подробностей этого дела, Абиш догадался, что оно весьма серьезно: об этом говорил угрюмый вид отца. Его мрач-
ное лицо стояло перед глазами Абиша и в мягкой тьме юрты, когда он, ворочаясь с боку на бок, старался заснуть. Но сон не шел… Абиш снова встал и оделся. Кто-то должен был объяс- нить ему все до конца. Но кто же еще, если не его младший брат, который вчера, по дороге в Коныр-аулие, столь обстоя- тельно рассказал ему о положении дел на джайлау?
В юрте Магаша уже сидели Акылбай, Ербол и Какитай. Как только Абиш вошел, хозяин поставил на очаг уже остывший чайник. Было ясно, что разговор будет долгим. Так и вышло: молодые друзья Абая просидели до самого рассвета.
Вот о чем поведали, иногда взволнованно перебивая друг друга, Ербол и Акылбай.
Как уже было известно Абишу, волостной глава Оспан по- ехал в Есболат, в аул Оразбая, сына Аккулы, и не просто поехал, а прихватил с собой биев и пятидесятников-елюбасы, старшин- атшабаров и своего волостного писаря, в твердом намерении провести съезд. Оразбай, прослышав о том, тотчас ускользнул в город – не только для того, чтобы сорвать съезд, но и чтобы нажаловаться на Оспана семипалатинскому «жандаралу». Пе- ред самым отъездом он, говорят, заставил двоих есболатовских старшин написать «приговор», удостоверенный их личными печатями. А жителям Есболата Оразбай строго наказал, чтобы они не позволили Оспану провести съезд.
Сплетая клубок хитроумных интриг, Оразбай даже не скры- вал своих намерений. Он прекрасно знал, что люди донесут до Оспана все его слова. На грядущем съезде Оспан намеревал- ся выставить на всеобщее порицание толстосумов, обогатив- шихся благодаря Оразбаю, тех, кто вовсе отбился от рук в пору вражды, которая царила в Чингизе. От этой вражды, от этих раздоров все соседние роды – Каракесек, Уак и Керей досыта натерпелись насилия, гнета и разорения. Начать же Оспан со- бирался с главного злодея этого края – самого Оразбая.
На подобное дело прежние волостные решиться не могли и не хотели, но Оспан, еще до прихода на этот пост, клялся, что
справится с непокорными. А с кого же начать, как не с самого клыкастого? Ведь если удастся одолеть Оразбая, то и другие съезды, в других местах, должны пройти успешно. К тому же Оспану давно был не по душе Оразбай, а заодно и Жиренше. Их обоих он называл подлыми сутяжниками, а их среду – оси- ным гнездом беспрерывных напастей и бед, происходящих сре- ди тобыктинцев.
Именно Оразбай и Жиренше раздули вражду среди жигите- ков, именно из-за этих двух смутьянов, по разумению Оспана, родственные роды восстали друг на друга, и в итоге вместе пали на землю, словно им подрезали жилы.
До сих пор Оразбай всецело полагался на свое богатство, упрямство и дерзость, никого не боялся, никого не слушал. Но Оспан был камнем твердой породы: он и раньше ни с кем не це- ремонился в своем стремлении к справедливости. Теперь, став волостным главой, он не на шутку решил взяться и за Оразбая, и за его приспешников, не считаясь даже со своим родным бра- том Такежаном, если тот окажется в стане врагов.
Оспан не так уж и стремился в кресло волостного главы, а потому и не боялся потерять его. Он не очень-то понимал, что, попав в число аткаминеров, сам оказался среди пройдох, каким принято быть на такой должности. Теперь все эти хитрецы и плуты, как бы они ни были сильны, побаивались его, своенрав- ного по натуре, цельного по характеру. Да и вид у Оспана был устрашающий, под стать истинному великану – рослый, мас- сивный, самый крупный среди всех тобыктинцев, а его большие черные глаза горели огнем, словно уже отражали блеск выхва- ченного из ножен, готового к бою клинка.
Все знали, какой силой обладал Оспан, и даже называли его Туйе-палван1. В народе ходила легенда о том, как он одной ру- кой навзничь завалил быка-трехлетку, прижал его к земле, не давая разъяренной скотине даже пошевелиться. В другой раз,


1 Туйе-палван – верблюд-борец.
когда на Оспана набросился бешеный пес, он крепко схватил его за морду и ударил оземь.
Был и такой случай. Как-то он спас большого верблюжонка – вытащил его из ямы, ухватившись руками за оба горба. Люди и боялись Оспана, и уважали его, любовались мощной статью ба- тыра. Богатырскую силу дополнял своенравный несгибаемый характер, и никто не желал бы встретиться с Оспаном на узкой дорожке.
В то же время среди всех владетелей Тобыкты Оспан счи- тался самым приветливым и гостеприимным. Сородичи даже посмеивались за глаза над его чрезмерной щедростью. Говори- ли, стоит какому-то путнику не спешиться в его ауле, не попро- бовать еды в его очаге, как он тут же посылал людей догнать всадника в степи, а потом обращался к нему с подобной серди- той речью:

    • Это чем же я провинился, что ты проезжаешь мимо, не по- гостив у меня? Чем не угодил тебе мой дастархан? Говори!

Такежан, Майбасар и другие посмеивались над Оспаном между собой:

    • Все говорят: «Гости – одно разорение», так и трясутся, что- бы их часом не объели, а наш Оспан сидит и горюет, что мало еще к нему ходит гостей!

Приехав в аул Оразбая и не найдя хозяина, Оспан чрезвы- чайно разгневался и при стечении многих биев заявил: «Пусть он хоть сквозь землю провалится, притащу сюда его в путах и веревках, будет он у меня блеять, словно козленок на закла- нье!» Младший брат Оразбая, Ыспан, которого тот поставил за себя в ауле, ни слова не возразил Оспану, даже сам подвел ему коня. Рассказывают, что, покидая аул Оразбая, Оспан был черным от гнева, его лицо налилось кровью, грозно поднялась щетина на щеках.
Ыспан же, едва проводив Оспана, тотчас отправил двоих срочных гонцов в город, чтобы передали брату угрозы волост-
ного главы. От себя же добавил: «Оспан озлился, словно клы- кастый черный кабан. Попадись ты ему в лапы, тотчас бы рас- терзал. Вот и сам его не жалей, а то как бы не пришлось потом локти кусать!»
Оспан тем временем велел запрячь в повозку трех лошадей и прямо из Карасу Есболата отправился в город.
Оспан скакал без устали день и ночь, на каждом пикете ме- няя лошадей под упряжкой, для чего взял с собой группу вер- ховых – ходких джигитов, под которыми бежали надежные, крепкие скакуны. На второе утро разъяренный волостной глава прибыл в город.
Оразбай был уже три дня, как в уезде. Все это время он толь- ко и делал, что разбирался с бумагами: писари и адвокаты со- ставили ему челобитные да жалобы и перевели их на русский язык. Приехав в город, Оспан тотчас узнал, что Оразбай уже сидит в конторе уездного начальника Казанцева, и прямо с до- роги, на той же повозке подкатил туда.
Казанцева в управлении еще не было. В полутемной прием- ной, крепко сцепив руки в замок и весь раздувшись от злости, сидел один Оразбай. В таком положении и нашел его Оспан – одинокого злого бая, тускло глядящего в глубину длинной не- приветливой комнаты. И Оспан тут пошел на хитрость… Он учтиво поздоровался со своим врагом, выказав подобающее его возрасту почтение, расплывшись в самой что ни на есть приветливой белозубой улыбке.
Оразбай поглядел на него с большим удивлением: неужели Оспан забыл об их вражде? Или он настолько глуп, что ничего не смыслит в ее тонкостях? Оразбай на всякий случай тоже по- вел себя весьма любезно, улыбаясь и приветствуя Оспана. Тот сказал:

      • Оразеке! Дошло до меня, что ты уехал в обиде! Что же, – гнев старшего брата только подтверждает вину младшего. Но я стал волостным недавно и еще ни в чем не провинился – ни перед законом, ни перед людьми. Знаю: у тебя за пазухой полно

всяких бумаг на меня, но и перед вельможей, к кому ты сейчас идешь, я тоже ни в чем не виноват, даже с женой его не ложил- ся. Пусть же он рассудит нас, давай зайдем к нему вместе, – и дай руку на спор, с кем он заговорит в первую очередь – с тобой или со мной?
На спор Оразбай идти не стал, но изрядно размягчился дру- жеским тоном Оспана. А тот, весь светясь и улыбаясь, словно бы невзначай предложил Оразбаю выйти на улицу:

    • Что-то здесь душновато, давай-ка пойдем на воздух. Есть у меня к тебе одно дело, считай его за просьбу младшего брата, выслушай! Я не для того приехал, чтобы тягаться с тобой перед начальством. И не потому, что тебя боюсь. Как узнал, что ты умчался, рассердившись, вот и пришлось нестись за тобой! Тут одно дело, говорю. Вот, порешим его, и я сразу поеду обратно.

Говоря так, Оспан взял Оразбая за руку и повлек к выходу. Продолжая шутить и улыбаться, поблескивая зубами и похло- пывая Оразбая по спине, он довел его до своей повозки, кото- рая стояла под густой тенью чинары; между прочим, проходя мимо, подмигнул своему кучеру Баймагамбету, чтобы тот был наготове. Когда они прошли двор, Оспан вдруг переменился с виду, сгреб Оразбая в охапку, потащил к повозке, и грозным го- лосом прорычал:

    • В бороду тебя… так и разэдак. Паршивый пес! Оразбай, наконец, понял, что его одурачили.

    • Омай1, хитрый плут!.. Ты что это надумал… – начал, было, он нарочито громко, поглядывая на окна конторы, но Оспан чув- ствительно толкнул его в бок и отшвырнул к повозке:

    • А ну, садись в арбу, пока душа в теле!

Оразбай было хотел позвать на помощь, хотя бы своего ку- чера, стоявшего на другой стороне улицы, но Оспан вдруг схва- тил его за горло и сжал, вместе с длинной бородой. Тут же он сгреб врага за шиворот и, подняв его над землей, как беркут зайца, бросил в арбу.


1 Омай – возглас сожаления.

      • Живо! Гони домой! – крикнул Оспан Баймагамбету, и тот немедленно хлестнул лошадей бичом, гаркнув по-русски: «Ну, поше-о-ол!»

Оразбай начал брыкаться, вскидывая ноги, но Оспан утихо- мирил его одним могучим подзатыльником, введя в беспамят- ство, и тот надолго затих.
Так миновали Иртыш, перейдя на другой берег бродом. Оразбай лежал в арбе молча, не шевелясь, словно барашек на закланье. Когда выбрались на большую караванную дорогу, ве- дущую в сторону Чингиза, Оспан слез с арбы. Во все стороны расстилалась безлюдная степь. Оспан выволок Оразбая из по- возки. Сказал:

      • И ты хотел, старый хрыч, тягаться со мной? Сейчас будет тебе за твои собачьи деяния, на всю жизнь запомнишь! Вяжи его к задку арбы! – приказал он Баймагамбету.

Вдвоем они привязали Оразбая спиной к задней решетке, накрепко опутав руки-ноги. Так, нигде не останавливаясь, с че- ловеком, который был привязан к задку арбы, словно мешок с поклажей, следующей ночью они вернулись в свой аул, что стоял на джайлау в Шакпаке.
Никто не думал, что все будет именно так, что Оспан испол- нит свою клятву так точно и жестоко, привезя Оразбая именно скрученным, словно козленка на закланье, унизив, насмеяв- шись над стариком. Многие были встревожены, напуганы – вот почему эта новость не вызвала большого шума среди аулов рода Иргизбай, располагавшихся в Шакпаке, Жыланды, Кере- гетасе, Ботакане. Говорили, что на такое способен только не- истовый Оспан, что не было в их крае подобного наказания. Он всегда действовал напористо, словно с ходу юрту валил, часто не ведая, какое дело вершит, насколько благородно оно. Вот и пошли негромкие разговоры о том, что, дескать, такой поступок может привести к еще большей беде…
Абай не мог остаться в стороне, он призвал к себе Ербола и Акылбая и высказал свое суждение:

    • Оразбай, конечно же, злодей, каких мало на земле, самый дерзкий из кровожадных волков, что не дают народу житья. Он давно измывается над людьми, и Оспан поступил правильно, желая взыскать с него. Но что же он сделал дальше? Вместо того чтобы наказать его на глазах у всех, заставить вернуть до- бро, что тот нахапал, Оспан просто-напросто свел с ним счеты, словно с личным врагом. Что мы увидели? Свару двух владе- телей, которая теперь будет продолжаться, неся народу еще большие напасти! Что сделано, то сделано – Оспан проучил Оразбая. Теперь же пусть отпустит его!

Абай наказал Ерболу и Акылбаю тотчас ехать в аул Оспана
и точно передать ему эти слова. Но, как вскоре выяснилось, это было уже не нужно…
В тот же самый день в аул Оспана въехал его старший брат Такежан. Никто не знал, что он замыслил столь предательскую уловку. Еще на окраине аула, трясясь на крупной рыси в седле, Такежан разразился громкими проклятиями, правда, непонятно кому именно адресованными:

    • О, проклятье! Какой срам, какой страшный позор!

Спешившись у керме, он миновал юрту Оспана, продолжая причитать, широко размахивая руками, дошел до уранхая, где сидел плененный Оразбай, и велел джигиту, сопровождавшему его, поднять кошму перед дверью. Тут уже люди, выглянувшие на шум, поняли, о чем так пекся Такежан, поскольку он все не унимался, стоя у раскрытой юрты:

    • Где это видано, чтобы казах сотворил такое! Разве наши предки могли дойти до подобной злобы? Где же он? Где этот несчастный старик Оразбай?

Оразбай лежал посреди уранхая на старой шкурке жеребен- ка – скрюченный, свернувшись калачиком, словно больное дитя. Под головой не было и маленькой даже подушки. Услышав за войлочной стеной громкий голос Такежана, а затем и увидев его вошедшим, он даже не пошевелился – только смотрел на него своим единственным глазом, не отнимая сухой руки ото лба. С тех пор как Оспан пленил его, упрямый старик не произнес
ни слова: не только ни разу не попросил напиться, но и даже не принял глотка воды от своих мучителей, хотя в дороге Байма- гамбет несколько раз протягивал ему полную флягу.
Голодный и угрюмый, лежа в чужом уранхае, Оразбай вы- глядел сухим и крепким, словно поваленный дуб, но злоба и не- нависть душили его, разъедая изнутри, как сонмище древесных червей.
Войдя, Такежан велел своему джигиту-малаю принести ку- мыса. Оразбай злобно глянул на него и впервые за эти дни по- дал голос, оттолкнув руку Такежана с пиалой:

      • Убери прочь от меня свою гнусную мочу!

Но Такежан молча, настойчиво протягивал ему питье, и плен- ник, помедлив, все же глотнул кумыса из его рук. Вытер рукавом губы, заговорил:

      • Пусть сыновья Кунанбая убьют меня здесь, выпьют всю мою кровь! Оставите в живых, до конца дней моих буду грызть ваши глотки. Оспан и Абай – вот главные мои враги. Тебя же, за то, что чашу поднес к моему рту, не назову больше врагом. Но и другом, братом – тоже не назову. Уходи, Такежан, нет у меня других слов!

Сказав так, он отвернулся и умолк, уткнувшись в грубый мех. Такежан подал знак своему джигиту, тот вышел. Наклонившись над Оразбаем, заговорил шепотом:

      • Я тоже сын Кунанбая, но я не желаю сгореть вместе со своими братьями в этой вражде. Демеу передал мне весть, что ты послал, отправляясь в город. Задумался я над твоим крат- ким письмом. Пока не скажу больше, но помни: нет еще промеж нами последнего слова! Ведь не калмык же ты, не извечный мой враг? – вдруг громко выкрикнул он и продолжил, уже так, что было слышно всем, собравшимся снаружи: – Я не хочу больше терпеть это собачье издевательство! Пусть покажется тот раб божий, кто помешает мне сделать то, что я сделаю. Вставай те- перь же, Оразбай! Садись на моего коня, бери моего атшабара и прочь уезжай отсюда.

С этими словами Такежан помог старику встать на ноги и на- хлобучил ему на голову тымак. Поднял с пола ремень Ораз- бая и собственноручно подпоясал его. Быстро вывел наружу и усадил ослабевшего аткаминера на своего упитанного гнедого коня, громко приказал молодому атшабару-джигиту:

    • Проводи Оразеке до его родного аула. Чтобы в пути не устал, спешивайся, где он пожелает, потчуй хорошенько, ни в чем не отказывай!

Так, освобожденный из плена не кем иным, как близким со- родичем волостного главы, Оразбай отправился в Есболат. Та- кежан угрюмо посмотрел ему вслед и вошел в юрту Оспана, тут же выпроводил всех чад и домочадцев и строго отчитал млад- шего брата наедине:

    • Что же ты такое натворил! Я говорил, что надо его при- пугнуть, но разве так это делается? Кто только научил тебя это- му?

    • Не бойся, – возразил Оспан. – Я не собираюсь сваливать эту науку на тебя.

    • Может быть, это Абай науськивал?

    • И его не обвиняй. Это я сам сделал, и только я!

    • Я не слыхал, чтобы кто из предков сотворил такое!

    • Так теперь пусть все узнают. Я сотворил, – твердо ответил Оспан.

    • Зачем?

    • Чтобы укротить смутьяна.

    • И скольких смутьянов ты так укротил?

    • Одного Оразбая на всех хватит. Проучу его, остальные сами научатся, – стоял на своем волостной глава.

    • Тебе ли учить Оразбая? Может быть, это он должен тебя проучить?

    • Я так решил! Пусть Оразбай не думает, что сильнее меня своим злодейством! Честность – не его пища, да и не твоя, как я погляжу. Вы оба даже на вкус не пробовали этого лакомства! И тебя, и его, и всех заставлю вернуть имущество соседям.

Не только бедного вора буду судить справедливым судом, не Мынжасара какого-нибудь, но вас, толстосумов! Грош мне цена, если не прекращу стоны обиженных в моей волости.

      • Да пропади пропадом твое волостное правление! Чест- ность, справедливость – это все Абая слова, не твои. То, что ты сотворил с Оразбаем, по-твоему и есть справедливость?

      • Да, моя справедливость такова. Собаку следует наказы- вать по-собачьи, она не знает другого языка. А вот почему тебя это так задевает? Ведь только вчера ты сам был врагом Ораз- бая. Кто напустил на тебя жигитеков и среди бела дня разгро- мил твой кос? Оразбай. А сегодня ты виляешь, уловки ищешь. В чем причина столь скорой перемены?

      • Пусть между нами и вражда, но Оразбай нужный мне че- ловек. И я не намерен закрывать глаза на твои деяния, идти за тобой, чтобы потом тоже свалиться в пропасть. Я не играю в сокыртеке1.

Тут Оспан, наконец, ясно понял уловку Такежана. Кривотол- ки, дошедшие до его слуха совсем недавно, оказались прав- дой…

      • Уай, Такежан! – воскликнул он. – Как ты приехал и в уран- хай вошел, я не шелохнулся, думаю: вот, старший брат знает, что делает, пусть будет по нему. А ты взял, да и отпустил Ораз- бая, честь мою приторочил к его седлу. Слышал я, что Жиренше и Оразбай все подбираются к тебе. И меж нами, единоутробны- ми детьми Улжан, клин хотят вбить. Теперь-то я знаю, что ты не просто так отпустил Оразбая, а потому, что твой поганый сынок Азимбай тешит себя кое-какими надеждами. Я о сватовстве его малолетней дочери за внука Оразбая говорю. Вот в чем, оказы- вается, дело! Вот для чего тебе и нужен Оразбай. Я и поступил так с собакой, чтобы проверить тебя. Так на чьей стороне бу- дешь?

Такежан слушал, сжав губы. Оспан испытующе посмотрел на него и, не получив ответа, продолжал:


1 Сокыртеке – игра в жмурки.

    • Вот я и вывернул тебя всего наизнанку! С этого дня спу- ску не дам ни Оразбаю с Жиренше, ни тебе. Только попробуй теперь свяжись с ними! Пусть даже меня проклянут не только тобыктинцы, но и весь казахский люд. Сам убью, своими рука- ми зарежу и принесу в жертву и тебя, и твоего сына-собаку! А теперь поди вон, я не желаю более слушать твои ничтожные слова!

Дико глянув на брата из-под густых бровей, Такежан молча встал и вышел, не смея ничего возразить. Все понял, все рас- крыл Оспан!
Быстро дойдя по аулу до керме, Такежан вдруг остановился, пораженный одной мыслью: «А ведь еще один шаг, и моим вра- гом станет не чужой, а мой же сородич, родной брат!»
Раньше он все твердил: «Я сын Кунанбая» и думал, что мысли у всех кунанбаевцев должны быть под одну гребенку. Они сообща и вершили все дела тобыктинцев. Да хоть живьем бы съели всех тобыктинцев, кто же осмелится заступиться за них! Так было испокон веков. Теперь же народились те, кто забыл о Боге, предал обычаи предков. Сначала Абай, за ним

  • Оспан.

Раз так, то надо идти напролом, не смотреть, что они тебе братья. Не братья они – враги! И враги не только для остальных детей Кунанбая, но и для всего того древнего, исконного, что веками росло среди казахов. И значит, надо воевать с ними, поднимать против них шокпары – братья они или не братья! Что и делает Оразбай! А коль нужен ему некто – помощник и сто- ронник, то пусть им и станет он, Такежан. Только помощник не- видимый, тайный. Не дай Бог, узнают об этом сородичи, другие дети Кунанбая!
Неспроста пришли в голову Такежана такие мысли. Было одно дело, которое Оразбай, прежде чем уехать в город, пору- чил своему сыну Демеу…
То был новый бес своего клана – хваткий, ловкий, способный в делах, да и обладающий хорошо подвешенным языком. Де- меу прекрасно знал все уловки и хитрости отца. Как только тот
уехал в город, он послал человека к Азимбаю, передать «слова добрососедства и взаимного благоденствия». Вот что он пере- давал в послании: «Да изживем впредь непонимание между детьми Кунанбая и Аккулы, и предотвратим пожар новой напа- сти, что готова разгореться в народе. Пусть зачинателями этого дела станем мы – Демеу и Азимбай. Хочу я сосватать своему трехлетнему сынишке дочь Азимбая в колыбели. Пусть Такежан даст на то свое благословление, равно как и сам Азимбай. Зав- тра же пошлю каргыбау1 в сто лошадей из табунов Оразбая».
Это тайное послание весьма заинтересовало Такежана, оно и послужило истинной причиной происшедшего, а главным в этих изысканных словах было не что-нибудь, а слово, обозна- чающее число.
«Сто лошадей из табунов Оразбая!» Именно с этими слова- ми и вскочил с постели Такежан, словно его облили кипятком во сне, и тотчас помчался в аул к брату, чтобы вызволить оттуда Оразбая. Но Оспан раскусил его! Как же он, Такежан, объявит себя сватом в такую пору? Как теперь эта сотня замечательных, резвых, хорошо откормленных лошадей окажется в его руках? Такежан будто бы видел их перед глазами, как они бегут тесным табуном прямо к нему… А ведь аул Такежана сейчас пережива- ет не самые хорошие времена, и сам хозяин чувствовал себя после встречи с братом, словно змея, огретая камчой.
Все эти события – пленение Оразбая, его внезапное осво- бождение, раздор Оспана и Такежана – стали той самой искрой, что была уже готова разжечь пламя новой вражды, и было уже вполне ясно, кто погорит с обеих сторон. Все без лишних слов понимали, что огонь, разожженный Оспаном, хотел он того или нет, теперь раньше всех обдаст своим пламенем Абая, что Та- кежан скорее найдет общий язык с Оразбаем, нежели с ним.
Такова была в целом обстановка на джайлау, когда Абиш и его друзья, возвратившись с Коныр-аулие, увидели родной аул помрачневшим, словно на вереницы его юрт надвинулась чер- ная туча.


1 Каргыбау – подарок сверх калыма от родителей жениха.
Всю ночь Абай лежал без сна, и пуховая постель Айгерим ка- залась ему каменной. Он так и не сомкнул глаз, ворочаясь и му- чительно вздыхая. Наутро у керме спешился атшабар Далбай, быстро прошел к юрте Абая и вручил ему бумагу из волостной конторы. Это была повестка: уездный глава Казанцев приказы- вал Абаю явиться в качестве ответчика по делу неплательщи- ков недоимок в Чингизской волости.
Все в ауле всполошились, но сам Абай был на удивление спокоен. Он даже втайне обрадовался: ведь как раз пришла пора Абишу возвращаться в город…

    • Готовьте мою повозку, – сказал он джигитам. – Я поеду вместе с Абишем. Будь что будет! Я готов держать ответ перед Казанцевым, да и сам, в свою очередь, кое-какие вопросы ему задам…

Вскоре тронулись. Абиш, расцеловавшись на прощание с Магашем и Какитаем, легко прыгнул в тарантас. Абай, в сопро- вождении Дармена и Баймагамбета, устроился в коляске. Оба экипажа, громко позванивая колокольчиками, двинулись в сто- рону Семипалатинска. Провожающие, а их собралась довольно многочисленная толпа, с тревогой смотрели, как быстро катятся повозки, совсем не поднимая пыли на высокой, ярко-зеленой траве этой старой неезженой дороги. Все аульные остались в мучительных раздумьях: как бы не вышло теперь какой беды… Тем временем Оразбай уже снова был в Семипалатинске и, как бы в поисках напасти на свою голову, обивал пороги конто- ры Казанцева. Все городские чиновники, большие и не очень, знали его как матерого жалобщика, который был с ними на короткой ноге. Это и немудрено: после крепкого пинка, полу- ченного от Оспана, он распорядился пригнать в город целые табуны лошадей, распродал их, а вырученные деньги принялся совать по карманам толмачей в канцеляриях уездного главы,
«жандарала» и суда.
Дошел он и до самого Казанцева, пожаловавшись не только на Оспана, но и на многих других, в том числе – и на Абая. Ка-
занцев, делая вид, что глубоко посвящен в дела тобыктинцев, спросил:

      • Ты что же, на всех Кунанбаев будешь жаловаться?

      • Нет, – отвечал Оразбай, – не на всех. Вот на Такежана не буду, на бывших волостных, Шубара, Исхака – тоже не буду жа- ловаться. А на Оспана и Абая – да!

Глядя на Оразбая с изумлением, Казанцев понял, что этот скрытный человек затаил далеко идущие замыслы. Оспан соб- ственноручно наказал Оразбая. Абай в этой истории был во- обще посторонним, к тому же – не власть имущим. Будучи вол- чьего нрава, Оразбай не брезговал никакими средствами, в том числе и челобитными-жалобами, и сейчас сидел перед уездным главой, обращаясь то к нему, то к черноусому, рябому толмачу, который стоял рядом и переводил его слова на русский язык.

      • В чем же прямая вина Ибрагима Кунанбаева? – строго спросил Казанцев.

Оразбай изобразил сильное удивление.

      • Э, ваше высокоблагородие, разве вы не знаете? – загово- рил он, теребя за рукав толмача. – Неужто вина Абая не проя- вилась во всей красе в пору сбора недоимок?

      • По-твоему, Ибрагим Кунанбаев и есть настоящий виновник прошлой смуты?

      • Он и есть! – воскликнул Оразбай, с явно деланным гне- вом. – Вспомните, какие беспорядки разгорелись именно на том джайлау, где стоял аул Ибрагима Кунанбаева? Разве на других джайлау, например, на моем, было столь сильное сопротивле- ние сборам налогов для белого царя? Не было! Кто, как не Абай взбудоражил всю голь против волостного главы и ваших соб- ственных чиновников?

Стараясь очернить Абая, Оразбай преследовал свою осо- бенную цель: он хотел таким образом отвлечь Казанцева от Та- кежана и Жиренше. Его желание преуспеть в этом деле было настолько велико, что он даже обвинил Абая в неблагонадеж- ности:

    • Вы не думайте, что я один против Абая, против него – все достойные аткаминеры, весьма уважаемые аксакалы и такие карасакалы, как я. Все мы верой и правдой служим белому царю. Ну а Абай даже о его величестве, о самом царе говорит самые скверные слова! Которые я и повторить не могу.

Казанцев поинтересовался: могут ли все эти люди также на- писать жалобу на Абая и прийти в дуан? Оразбай понял, что сановник желает видеть побольше жалобщиков в своей конто- ре, чтобы просто отчитаться перед собственным начальством. Это также отвечало задумкам Оразбая, и он заговорил с еще большим жаром:

    • Ваше высокоблагородие, о крамольных словах Абая Ку- нанбаева знаю не только я, их вам передадут и многие другие. Этот шакал не раз прилюдно очернял сановников степи, людей весьма уважаемых, а также самого царя! Его речи направлены против веры, обычаев предков, традиций-нравов наших…

    • И жалобы могут подать? – нетерпеливо перебил Казанцев, даже не дав толмачу закончить перевод.

    • Подадут. И не только в ваш дуан, но хоть и самому жанда- ралу! Ваше благородие, правильно ли будет, если они подадут свои жалобы во всякие другие места? Мол, среди нас, ваших благоверных подданных, имеется такой смутьян…

Казанцеву стало ясно, что подобным плутоватым вопросом Оразбай намеревается сделать его советником в своих кознях. Значит, если понадобится очернить такого человека, как Ибра- гим Кунанбаев, то этот кряжистый карасакал, с острым злобным взглядом единственного глаза, не побрезгует ничем.
Уездный глава ответил Оразбаю не сразу, и ответ его был весьма туманным, впрочем, как и в прошлую встречу. Он дал понять просителю, что достойные люди, недовольные Абаем, конечно же, могут подавать свои жалобы, и намекнул, что кроме него имеются и другие вышестоящие конторы и сановники. Это была его уловка: во-первых, Казанцев хотел выявить как можно больше скрытых врагов Абая, во-вторых, снять с себя прямую
ответственность за возможные дела таких авторитетных людей, как Абай.
Несмотря на неясность выражений с обеих сторон, город- ской сановник и коварный степной бай расстались, прекрасно поняв друг друга.
Казанцев не стал торопиться с делом Абая, думая собрать как можно больше материалов, все досконально подготовить. Исходя из этих соображений, он даже не принял Абая лично, а лишь велел одному из своих пожилых, опытных помощников выслушать его ответы и записать их. Беседа была короткой: у Абая должно было остаться впечатление, что все обвинения против него ограничиваются вопросом черных поборов, по по- воду которого его и вызвали в уезд. Если когда-нибудь придется подвергнуть Абая большому наказанию, то эта карта может ока- заться козырной в руках уездного главы перед вышестоящим начальством.
Все это было так хитроумно сделано, что Абай, возвратив- шись с первого допроса, даже не заметил всей тяжести сгущав- шихся над ним черных туч…
Все эти события, связанные с возней вокруг деяний Оспана, так и не позволили ни самому Абаю, ни родным-близким заго- ворить с Абишем о его женитьбе. Магаш, Какитай и Дильда, а также Утегелды, недавно приезжавший в аул Абая, знали толь- ко одно – слова, которые Абиш произнес перед Дарменом в пе- щере Коныр-аулие. Эти слова, так и не получившие окончатель- ного истолкования, дошли и до слуха Магрипы. Ей оставалось только ждать, смиренно храня молчание, и часто повторять про себя эти милые сердцу, сокровенные слова Абиша, переданные ей: «Если бы я хотел жениться, то кроме Магрипы никого бы и не желал на этом свете!»

СХВАТКА




И
1

вновь на летние каникулы Абиш приехал в родные края. Но на этот раз по приезде он застал совершенно другой настрой жизни, чем прежде. Никогда раньше, с детских учени- ческих лет, возвращаясь в родительский аул, он не видел сво- их близких, родных людей с такими сумрачными лицами. Тому


причин было много.
Джайлау многих тобыктинских аулов в это лето расположи- лось не за перевалами Чингиза, а у подножий хребтов, на про- сторных пастбищах урочища Ералы. Здесь не было сочной зе- лени горных лугов, гремящих потоков чистых речек меж скал,

  • глазам Абиша предстали желтые, вытоптанные скотом доли- ны и холмы, покрытые белесым ковылем и бесцветной травой- типчаком. Абиш прибыл домой в начале июля, в самом разгаре знойного степного лета.

Прошлой зимою умер Оспан, и в аулах Иргизбая держали годовой траур по его смерти. Приехав к отцу, Абиш три дня про- был рядом с ним, разделяя общую безутешную скорбь. В траур- ной скорби по Оспану пребывали все сородичи в многочислен- ных аулах тобыктинцев.
Оспан заболел прошлой зимою, находясь в Жидебае, родо- вом ауле, у своей старшей жены Еркежан. Великан с огромным тучным телом, Оспан в последние годы еще более располнел, и то была уже болезненная полнота. Вскоре он слег, и пока гадали-рядили, что же у него за болезнь, сделался страшный
жар, он стал впадать в беспамятство и тяжкий бред. По всей округе разнеслась весть – «Оспан тяжело болен».
Как только эта весть дошла до Абая, он тотчас выехал из Акшокы. На подходе к Жидебаю он увидел скачущего ему на- встречу верхового. Это был гонец, с заводной лошадью в пово- ду, который, остановившись, сообщил Абаю о смерти Оспана. В продолжении пяти дней он не приходил в сознание, метался в бреду, и на шестой день скончался.
К приезду Абиша в отцовский дом, на урочище Ералы, во всех аулах иргизбаев, тесно окружавших аул покойного Оспана, готовились к его годовому асу. Народу прибыло великое множе- ство. Вокруг траурного аула Оспана расположилось около трид- цати аулов. Ближайшими были аулы Исхака, Абая, Такежана, Майбасара, Ирсая, Изгутты, муллы Габитхана.
Старшей жене Еркежан полагалось совершать траурные об- ряды по мужу, находясь под шаныраком Большой юрты, уна- следованной от Зере, Кунанбая и Улжан покойным Оспаном, их младшим сыном.
Во второй траурной юрте вела обряды Зейнеп, дочь хаджи Ондирбая, которую Кунанбай сосватал Оспану, когда уезжал на хадж в Мекку вместе с ее отцом. Зейнеп стала известной на всю округу певицей. У нее открылся дар исполнительницы и сочинительницы плачей на похоронах, и ее импровизации, уди- вительные по силе выразительности, потрясали слушателей и запоминались ими.
Третья жена, токал Торимбала, была намного моложе двух старших жен Оспана, никакими особенными талантами не об- ладала, а просто была тихой, кроткой, миловидной женщиной. Но она тоже должна была голосить в традиционном плаче по мужу. В трех траурных юртах звучали голоса жен, оплакиваю- щих Оспана, и гости, наполнившие аул скорби, внимательно прислушивались к этим разным голошениям, сравнивали их.
И когда начинал звучать плач в траурном доме Зейнеп, не попавшие туда гости, женщины и дети аула сбегались к ее юрте.
Окружив ее со всех сторон, забравшись на пустые повозки, сто- явшие рядом, устроившись на больших вьюках, лежавших не- развязанными возле дома, люди слушали плачи Зейнеп, одо- брительно шепчась друг с другом.
Оказалось, что Зейнеп хорошо знает родословную покойно- го мужа, и это давало ей возможность сообщать своим плачам особенную притягательность для слушателей. Так, люди, осо- бенно из молодых, узнавали многое об отце ее усопшего мужа, ходже Кунанбае, о его мудрости и величии. К скорби о почившем муже добавляла плакальщица и печали о тихом успении вели- кой матери Улжан. Не забывала упомянуть о славных деяниях деда Оскенбая, воздавала хвалу пращуру рода – Иргизбаю. Су- пруга своего уподобляла этому богатырскому предку, который тоже был огромен, могуч и силен, смел и мужествен. Далекий предок Оспана носил прозвище Туйе-палван, так же люди назы- вали Оспана. Она повествовала в траурном плаче, как в стари- ну, во время состязания казахов с батырами великого Коканда, Иргизбай схватился с их знаменитым палваном и победил его. За что был удостоен награды слитком серебра в виде детской колыбели – бесик жамба.
Аксакалы и карасакалы Иргизбая остались весьма доволь-
ны пространными, красивыми плачами Зейнеп. Сказали, что
«таких плачей давно мы не слыхивали», и внушали молодежи, чтобы они наизусть заучили все эти плачи. Плакальщица даже на тризне по мужу сумела возвеличить его род. Воздавая хвалу и славу Оскенбаю, Кунанбаю и самому Оспану, она внушала всему роду Иргизбай чувство гордости за себя.
Вслушиваясь в низкий, красивый голос невестки, Абай не переставал скорбеть в душе. Оспан, так неожиданно и так рано покинувший этот мир, заставил его пережить немало самых го- рестных часов раскаяния. Своими плачами Зейнеп бередила его глубокие душевные раны. И, невольно присоединяя свои стоны к стенаниям невестки, Абай плакал горькими слезами.
Оплакивая смерть брата, он не мог в душе своей избыть и чув- ство горечи и обиды за него.
Смерть взывает к великодушию по отношению к умершему. Смерть обязывает говорить о покойнике только хорошее, это всем известно. Но в душе Абая угнездилась жгучая досада на то, что его Оспан, редкостной чистоты души, прямоты, великой силы богатырского тела и духа человек, не смог использовать должным образом эти замечательные качества в своей жизни. И это при том, что обладал истинным мужеством, стойкостью, упорством – вцепится во что-нибудь зубами, ни за что не вы- пустит, если даже лишится их. Но он не был корыстолюбив, не был скаредным, друзей встречал с душой нараспашку. В этих качествах не было ему равных в семье, во всем роду… Вспоминая такого Оспана, старший брат скорбел с великой болью сердца. Нет, не смог он использовать лучших своих ка- честв ни для своего духовного совершенства, ни для степного сообщества родных казахов. Что он сделал для того, чтобы они безутешно оплакивали его безвременную кончину? Почти что ничего. Лишь однажды решительно и безоглядно, как мог только он, кинулся Оспан на борьбу с несправедливостью и злом… И тут все вышло так, что он больше навредил, чем по- мог делу. Своими безрассудными, буйными поступками только подлил масла в огонь и дал, в сущности, хорошее оружие в руки врагов. Задумав наказать Оразбая, он пошел на поводу у своего неистовства, снизился до личной мести и посеял не- примиримую вражду между Абаем и Оразбаем, который был уверен, что безрассудного Оспана направляет его брат Абай. Все знали, что Оспана с детства воспитывал больше старший брат, нежели отец. И если бы кто теперь обвинил Абая: «По- чему ты не направил великие силы своего младшего брата на благие дела всего народа?» – Абай не смог бы найти себе оправдания.
И чем больше задумывался Абай об этой своей жизненной вине, тем сильнее впадал он в молчаливую замкнутость и от-
чуждение от людей. Смерть любимого брата сбросила Абая в глубочайшую пропасть одиночества.
По приезде Абиша в траурный аул, туда прибывали все но- вые люди, чтобы совершить поминальную молитву-жаназа. Два дня подряд Абай не выходил из юрты Оспана, и в эти дни ря- дом неизменно находился Абиш, словно исполняя молчаливый наказ от отца – молиться и скорбеть вместе с ним. Сын имел возможность внимательнее присмотреться к отцу. В нынешнем обличье Абая наметились большие изменения. Его голова и бо- рода заметно поседели. Лицо стало одутловатым, малоподвиж- ным. Взгляд ушел в себя, словно после смерти Оспана душев- ное одиночество окончательно подавило его, и Абай погрузился в свои бесконечные, ни для кого не доступные размышления.
В дни аса по Оспану Абай и перед друзьями своими предстал в удручающем виде. Он казался угасшим, потерявшим свой дар высокого слова, несчастным человеком. Младшие его друзья и братья встревожились: «Неужели смерть и скорбь могли сло- мить Абая, погасить в нем огонь творчества?» Особенно сильно страдал за Абая Дармен.
Но, внешне выглядевший безжизненным, Абай-поэт мощно жил в душе, преодолев в себе Абая-печальника. Когда оплаки- вали Оспана, много произносилось речей в его светлую память, и время от времени вступал в этот ряд поминальных речей и Абай со своими стихотворными импровизациями.
Вспоминая о лучших, бесценных качествах души и натуры Оспана, Абай невольно оглядывался на своих здравствующих родичей, – и тоска об ушедшем брате начинала жечь его душу еще сильнее, напоминая, какую утрату пришлось понести…
Кто же теперь самый могучий в роду, кто самая крепкая опо- ра? Неужели Такежан? О, эти «такежаны»… Они суть мерзость человеческая. Сверх всякой меры – жестокости, невежества и полное отсутствие доброты, человечности. Опереться не на кого. Утешиться нечем. Вор на воре, грабитель на грабителе. Зло наносят уже не отдельному дому или аулу, а всему наро-
ду. Как при этом сделать легче его жизнь? Тут сколько ни ду- май, а ничего не придумаешь. Полная безысходность, всюду тупик…
На третий день к вечеру Дармену удалось увести Абиша из траурного дома. Друзья вышли из аула, пройтись. Солнце бли- зилось к закату. Западная сторона небосклона тонула в багро- вом мареве, расплавленные огненные облака растекались над горизонтом. Небо над просторами Ералы было охвачено бес- предельной вселенской тишиной.
Прохладный вечерний ветерок веял над притихшей степью. После долгого бдения в траурной юрте Абиш вдыхал полной грудью свежий воздух родной Арки. Выйдя за пределы аула, джигиты направились в сторону реки. Они шли по ровному ков- ру белесого ковыля и зеленой луговой травы, на котором не было ни пылинки. Сапоги, намокшие в вечерней росе, порой скользили по сырому травяному покрову, но молодые люди бо- дро и уверенно шагали вдоль реки по высокому берегу, увле- ченно разговаривая.
Вскоре перед ними открылся аул с многочисленными серы- ми юртами, стоявшими близко к реке, издали путникам показа- лось, что дома поставлены прямо на воде. Дармен увлек друга напрямик к этому аулу. Приближаясь к нему, они продолжали разговаривать. Говорил больше Дармен, которому было что сказать Абишу, тот же внимательно слушал, всем своим суще- ством впитывая каждое слово друга и сверстника.

    • Абиш, мы все очень ждали тебя. Ждали, надеясь, что ты привезешь целебное снадобье нашему Абаю-ага. Да и нам всем также! Ведь мы не смогли излечить его от недуга тяжелых пере- живаний! Нам это оказалось не под силу, Абиш. Только ты один сможешь теперь помочь агатаю. Я позвал тебя, чтобы сказать тебе об этом, Абиш.

Но Абиш не спешил поддержать разговор. Ему было нелов- ко слышать от молодого, здорового джигита признание в своей
слабости, а также обсуждать с ним печальное состояние отца, в котором он находился. Абиш ограничился лишь замечанием:

  • Дармен, я вижу, что ваши тревоги об отце возникли не на пустом месте. Вот и будем дальше думать вместе, как помочь ему.

Подобная сдержанность и спокойствие Абиша понравились Дармену. Он сам всегда стремился утверждать себя не слова- ми, а делами и поступками. И ему также претило всякое пусто- словие.
На краю аула их с лаем встретили собаки, косматые черно- белые сторожевые псы. Выбежали навстречу трое-четверо мальчишек, уже давно заметивших пеших путников, свернув- ших к их аулу. Первым подбежал и поздоровался улыбчивый мальчишка лет семи. Дармен приветливо заговорил с ним:

  • Рахимтай, дедушка дома?

  • Нет, не дома. Он во дворе сидит! – вспыхнув от смущения, ответил мальчишка.

Ответ рассмешил Абиша, засмеялись и другие подбежав- шие дети. Рахим смутился еще сильнее и, вспыхнув, потупил- ся, чуть отвернулся в сторонку и стал рассматривать ногти на руке.
Бесхитростный, кроткий мальчик пришелся Абишу по душе. Он с явным удовольствием ласково смотрел на маленького сво- его земляка, кончик носа у которого сразу вспотел от волнения. Но скошенные в сторону черные глазки его с огромным любо- пытством глядели на гостей.
Дармен ласково обнял мальчишку, прижал к груди. Абиш нежно погладил его по гладко выбритой макушке.

  • Рахим, чей ты сын? – спросил он. Рахим тотчас ответил:

  • Я дедушкин!

И опять все весело засмеялись – гости, аульная детвора.
Дети окрестных аулов слышали и знали о знатном, ученом ага Абише, но им еще не приходилось видеть его. Жгучее лю- бопытство горело в их глазенках.

    • Это самый младшенький у Даркембая. Единственный из его многочисленных детей, оставшийся в живых. Бог сохранил его на радость и в утешение старому отцу.

При этих словах малыш снова смутился. Выскользнув из объятий Дармена, он звонким голосом крикнул:

    • Дармен-ага, скажу дедушке про вас! – и припустил в сторо- ну своего дома.

Рахим побежал к небольшой серой юрте, с виду вполне до- бротной и целой среди множества других латаных-перелатаных, убогих лачуг жатаков.

    • Надо отдать салем Даркембаю. Хочу раньше других наве- даться к аксакалу и первым услышать от него, за чем следило и что заметило «всевидящее око» нашего степного мудреца, – с шутливой улыбкой промолвил Абиш.

Даркембай сидел в тени своей юрты на шкурке гнедого жере- бенка и тесал топором длинную деревянную чурку. Часто взма- хивая топориком-шапашот, в виде мотыги, заточенной в лезвие с широкой стороны, старик обтесывал березовое поленце, ма- стерил топорище.
Видимо, было ему в удовольствие, сидя в прохладной тени, совершать мирную работу, привычную для рук и милую для души. Инструмент словно сам собою взлетал вверх и опу- скался на изделие, весело и непринужденно водя рукою ма- стера.
Приветливо поздоровавшись с гостями, Даркембай вернулся к прерванной работе. Разговор вел, продолжая дело.

    • Даке, вы все еще здоровы и полны сил! А здоровье – это ведь самый ценный дар жизни, – сказал Абдрахман.

    • Айналайын, Абиш, ты говоришь то же самое, что твой отец, – отвечал Даркембай, с довольной улыбкой на лице. – Недавно сломалась арба у одного из наших жатаков, я починил колесо и потом ставил на место. За этим делом и застал меня заехавший к нам Абай, и сказал: «Барекельди! Молодец! Радуюсь твоей силе и бодрости!» И дальше сказал: «Старости не поддавайся!

Перед нею не скисай!..» А добрые пожелания хорошего челове- ка всегда небесполезны, особенно для тех, у кого куча всяких забот.
Повернув березовое топорище другим боком, старик стал начисто стесывать с него топориком-шапашот тонкий слой де- рева. Одновременно он спрашивал:

  • Абиш, дорогой, завершилась ли твоя учеба? Ты насовсем вернулся или же опять уедешь?

Абиш ответил, что и в этом году ему придется уехать в Петер- бург, вернется на родину уже в следующем году, после оконча- ния военного училища. Но и тогда ему не придется жить дома, ведь он будет направлен к месту службы.

  • Значит, опять уедешь, – молвил Даркембай и надолго за- молчал.

Старику явно было не по душе, что Абиш после учебы не будет жить в родных краях, а уедет в чужие.

  • Конечно, я давно понял со слов Абая, да и сам думаю, что учиться полезно каждому человеку. Особенно полезна русская учеба, она открывает нам глаза на остальной мир и освещает душу человека. И руки ему удлиняет. В свое время Абай увез в город немало детишек из этого жатакского аула, и многие из них сейчас вышли в люди. Вон, сын Молдабая, Данияр, и сын Муздыбая, сын Омарбека из дальнего Шагана… – все они нашли свое место в жизни, выучив русскую грамоту. А есть и другие дети из жатаков, которых он направил к мусульманской грамоте, – это Садуакас, Касен, Самарбай, – так они тоже стали приносить немалую пользу себе и другим. Садуакас, собрав де- тишек нашего аула, – вон, вроде моего Рахимжана, обучает их читать и писать на арабском. Нам, казахам, любые знания нуж- ны! И в грамоте, и в ремеслах. Вот я, старый человек, научился некоторым ремеслам – и до сих пор приношу кое-какую пользу в своем Жатаке, несмотря на свою немощную старость! – слег- ка подшутил Даркембай над собой.

Дармен, выходец из этого поселения жатаков, кое-что пояс- нил Абишу:

    • Хотя Даке и посмеивается над собой, но в ауле и по всей округе он славится как мастер на все руки. Круглый год чинит арбы, сани, сохи, мастерит лопаты, топоры, серпы – все по земледельческому хозяйству. Также стал паяльщиком, лудит казаны, посуду всякую… Короче, стал мастером по металлу и по дереву. Радуется, когда его благодарит народ. Про него ска- зано: «Старый пень вдруг обернулся скакуном!» Старается изо всех сил, помогает людям в их жизненных передрягах… Так что, Абиш, как видишь, казахам нужны не только высокие знания, но и всякое низкое ремесло.

Восприняв эту шутку, Даркембай одобрительно кивнул голо- вой и улыбнулся в бороду. Так они и перешучивались, оживлен- но разговаривали, словно сверстники – трое разного возраста людей.

    • Е, Абиш, айналайын! Чего уж там! А ведь немало казахов, которые про таких, как я, помахивающих топориком, теслом, – и слышать не хотят. Хотя, плохо ли, хорошо, а только моими стараниями появляются в степи новые арбы и сани… А ведь некоторым только искусство подавай, под которым они понима- ют одно – подпевать под домбру: «арий-айдай! бодай-талай!»

  • потешно пропел аксакал, подмигивая Абишу.

Молодые джигиты расхохотались.

    • Нет, каково загнул! Старый скакун до сих пор строптив! Не подходи сзади – лягнет, мало не покажется! – сказал Дармен, любуясь на аксакала.

А тот уже с серьезным видом говорил Абишу:

    • Оно, конечно, хорошо – учиться. Но плохо то, что, окончив учебу, вы не возвращаетесь в родные края, а уходите на чуж- бину – без всякого сожаления. Вот, сын Молдабая живет те- перь в Ташкенте, уехал туда по службе. И ты теперь, дорогой, собираешься поступить так же. Все это мне не по душе, скажу тебе прямо, сынок. Вас послали учиться родители. Люди жда- ли вас, как ждут плодов, когда они созреют. Почему бы вам не принести в родные края те знания, которые вы получите?

Разве то, что получили, чего достигли, вы оставите только для себя? А ведь позади вас наша неграмотная степь – ваши неве- жественные родичи и близкие, молодая поросль, обреченная быть необразованною. Айналайын, а почему бы тебе не вер- нуться в родную среду, не собрать вокруг себя тех, кто ищет знаний, не возглавить их, не передать им свет своих знаний? Ты погляди только на Абая-ага! Сколько света вокруг исходит от него только одного! Даже Баймагамбета возьми, – когда этот джигит, который не может отличить букву от простой черточки, заночует, бывало, у меня, то я впитываю от него, бывшего ну- кера Абая, столько мудрейших историй, сколько течет воды в потоках реки Дарьи! Е, сынок, разве не становится подобным одинокому дереву в степи всякий образованный человек, если не разбрасывает вокруг себя семена своих знаний? Хочешь достигнуть в своей жизни какой-то высокой цели, – достигни ее вместе с людьми, с юной порослью, – один ты этой цели ни- когда не достигнешь. Как ни свирепы и хищны волки, роющие норы, чтобы прятать там своих детей, – разве они не обучают своих наследников звериным повадкам и охотничьим навы- кам, чтобы волчата выжили и могли сами охотиться?
Абиша поразил последний довод старого жатака. Сраженный
его несомненной правотой, юнкер согласно закивал головою. Абиш таил в себе мысли, которыми не делился даже с отцом. Одной такой мыслью было: «А что, если я вернусь в родные края и останусь здесь, чтобы готовить казахскую молодежь для учебы на русском языке?» Слова аксакала почти в точности со- впали с этими мыслями Абиша.
В юрту прошла жена Даркембая с двумя ведерками, полны- ми только что надоенного молока. Звали ее Жаныл, она была женщина средних лет, намного моложе Даркембая, родила ему сына Рахима. В прошлом она была невесткой в роду Бокенши, но овдовела, и ее сосватали за Даркембая, который тоже овдо- вел к тому времени.
У Даркембая от первой жены родилось несколько детей, но все они умирали в самом раннем возрасте. И вот Жаныл роди-
ла Рахима, которому уже исполнилось семь лет. В доме Дар- кембая, на склоне его лет, зажегся огонек новой жизни. Жаныл оказалась для него хорошей женой, она с уважением относи- лась к тому, что ее муж столь почитаем в сообществе жатаков и среди его сородичей жигитеков. Глядя на своего единственно- го сына, который благополучно рос среди босоногой детворы, Даркембай словно обрел вторую молодость.
Теперь он не походил на горестного старика, который, по словам Абая, мог только жаловаться на судьбу. У него появи- лась новая жажда жизни и стремление к созидательному тру- ду. Он хотел жить и трудиться ради сына Рахима, ради Жаныл. Человек большой жизненной силы, могучий телом и душой, да и умом наделенный недюжинным, Даркембай перешагнул по- рог шестидесятилетия – и за ним обрел новый огромный инте- рес к жизни. Крепко затянув пояс, он бодро зашагал навстречу ей.
Все близкие друзья заметили возрождение Даркембая, слав- ного жатака, мастера на все руки, и радовались за него, – осо- бенно Абай и Базаралы. Поддерживая старика на его обнов- ленном житейском поприще, Абай к тому, что ежегодно помогал с зимней заготовкой мяса – согымом, теперь стал передавать Даркембаю на все лето двух-трех дойных кобылиц и одну мо- лочную корову…
С приходом в юрту жены Даркембай отложил свою работу, крикнул бодрым голосом:

    • Жаныл! В твой дом пришли гости! Да еще какие гости! Вот, Дарменжан мой и с ним Абиш – зашли проведать меня. Пойди- те вместе с Рахимом к стаду, приведите скотину. Приготовьте казан-воду!

Тотчас из юрты появилась Жаныл, подошла к мужчинам и тепло поздоровалась с ними.

    • Что же вы на голой земле сидите! – воскликнула она. – Сейчас я вам постелю, а вы вставайте!

Быстро вынеся из юрты войлочную подстилку-сырмак, рас- стелила ее и усадила гостей.

  • А за мною прибегал Рахим. Я доила овец, он прибежал и кричит: «Апа, быстрей! Дармен-ага привел с собой гостя! Закан- чивай доить, пойдем домой!»

Смущенный Рахим крутился сзади Жаныл, прячась за ее юбку, тыча кулачком ей в спину: мол, не рассказывай ничего! Стеснительный мальчик так и не показал своего лица, прячась за матерью.
Гостеприимная семья собиралась принять гостей от всей души, щедро и радушно. Однако Абишу, хорошо знавшему о скромном достатке семьи, не захотелось вводить ее в такие большие расходы,

  • Нет, Даке! Нет, женеше! О том, чтобы скотину забивать ради нас, и речи не может быть! Рахмет, не утруждайтесь! – убе- дительно заговорил Абиш. – Нам, пожалуй, уже скоро возвра- щаться. Разве что чаю успеем попить да накоротке перекусить. Е! Не отказался бы я и от горячего молока. Иногда для меня овечье молоко лучше, чем мясо! – сказал Абиш.

Его поддержал Дармен:

  • Даке! Женеше! Абиш прав. Со дня своего приезда он все время был на жаназа вместе с отцом, и они даже не поговори- ли, как следует, между собой. Сегодня вроде поспокойней было с гостями, и Абиш смог уйти. Но его уже, наверное, ждет Абай- ага. Достаточно будет, женеше, если подадите свежий овечий творог и добавите туда густой сметаны. Получится наша слав- ная казахская еда «аклак». Наверное, в Петербурге Абишу не каждый день приходилось кушать это блюдо!

Охотно соглашаясь с Дарменом, Абиш сказал:

  • Нет ничего вкуснее этой еды! Но в Петербурге не то что каждый день – в году ни разу не выходило попробовать ее! Со- скучился я по такой еде! Женеше, пожалуй, и правда, сделайте для нас сейчас аклак! – И говорил он это непринужденно, по- свойски.

Вскоре, когда вечерняя мгла стала поглощать окружающее пространство степи, мужчины зашли в юрту. Там в очаге пы-
лал яркий кизячный огонь, освещая дом изнутри, высокое пла- мя взметывалось до предельной своей высоты и жадно лизало дно подвешенного казана. На торе были постелены войлочные ковры и стеганые одеяла-корпе.
Даркембай продолжил разговор, начатый еще вне юрты.

    • Свет мой ясный, Абиш! Люди этого аула снова оказались поставленными на колени. Разорили нас вконец, – настолько измучили за последние два-три года, что народу уже не под- няться, – говорил Даркембай, сидя на краю устроенной на полу семейной постели.

Абиш сидел перед ним на сложенном одеяле-корпе. Вни- мательно слушая старика, Абиш неотрывно смотрел на него и пока что хранил молчание.
Вскоре он спросил о том, чем раньше мало интересовался:

    • Даке, хочу спросить у вас вот о чем… Жатаки этого аула и все бедные жигитеки – как они повели себя в то время, ког- да происходил набег? Что говорили разоренные бедняки, когда была разгромлена стоянка Такежана и угнаны табуны?

В ответ Даркембай сначала ясными глазами, спокойно по- смотрел на Абиша, после чего ответил:

    • Если я верно угадал твои мысли, тебе хотелось бы спро- сить у меня: «Суть человеческая обнажается во время больших испытаний. Ты заметил, мол, как все это было?» – Старик пово- рошил палкой в огне очага под казаном, затем продолжил: – Хо- рошо, скажу тебе то, что я заметил… Сразу скажу, что я очень доволен тем, как вели себя жатаки. Затем скажу, что и жигитеки, та небольшая часть, что пошла за Базаралы, показали себя с хорошей стороны, совершили немало смелых поступков. Они шли в набег с кличем мести от всех обездоленных, оскорблен- ных, униженных. И позднее я понял, что в набег людей увлек не только Базаралы. Их толкнул на выступление собственный гнев, перехлестнувший через край. Страшен гнев кротких, мир- ных людей. Они схватились за соилы! – При этих словах глаза старого жатака воинственно сверкнули. – Таких извергов, как

Такежан, в нашей степи не один, не два. И вот прошел по сте- пи клич разгневанной голытьбы: «Устроим невиданный погром, беспощадный, как злой зимний буран во время джута!» Я тогда не мог узнать многих из своих людей! Я еле удерживал их от безрассудства. Повсюду злой крик, угрозы, смута – в степи, в городе. Базаралы поехал туда один, решив ответить своей го- ловой, чтобы месть властей не коснулась народа. Никому не позволил держать ответ вместе с ним, сражался в одиночку, ходил по лезвию меча. Он шел по адскому мосту, который мог рухнуть в любой миг… Понимая всю опасность, мы с Абылгазы еле сдерживали разгневанный народ. А ведь были отчаянные головы, которые заявляли: «Все предадим огню, и сами сгорим в нем! Лучше этим кончить, чем мириться с проклятой нище- той!» Среди жатаков с такими настроениями ходили даже дети, даже молодые невестки!
Абиш с большим вниманием выслушал старика. В его сло- вах выражалось мнение неимущего люда, единого с Базаралы. Тогда Абиш рассказал старому жатаку, что в России крестья- не решительно вышли на противостояние с угнетателями, что в шестидесяти губерниях произошло свыше трехсот крестьян- ских восстаний. Даркембай при этих словах усмехнулся, одо- брительно покачал головой.

  • У нас о прошлогоднем событии говорят: «За сто лет в сте- пи не было такого большого выступления бедняков!» И оно про- изошло в самом темном, глухом углу Сары-Арки! А что другое, подобное нам известно? Ничего. Мы считаем, что это событие в ряду самых крупных в степи. Ты же говоришь, айналайын, что шестьдесят купирне1 восстали в России! А что такое одна ку- пирне? Это же целое ханство! И все они с соилами и шокпара- ми наперевес триста раз выходили в набег, как наш Базаралы с джигитами! Это же так здорово! Соседняя Русь сильная страна, есть чему поучиться нам. Недаром наш Абай говорит: «искус- ство надо перенимать у русских», «русские научат нас доби-



1 Купирне – искажен. губерния.
ваться успеха», «будущие поколения наши поймут это». Видно, Абай наверняка знает, о чем говорит, – завершил Даркембай свои слова.
Абиш спросил, как поживает Базаралы. В ответ Даркембай сначала рассказал о жигитеках в Шуйгинсу, оставшихся без ско- та и перешедших в состояние жатаков-земледельцев.

    • Хотя они полностью расплатились по суду, но бедняков толстосумы не оставляют без своего подлого внимания, не пре- кращают злобствовать: «Е! Почему не пошли по миру с протя- нутыми руками?», «Вам в самую пору – прийти к нашим порогам и валяться в пыли, прося у нас милостыню!», «Не пора ли вам, жалкие изгои, разбрестись по белу свету и сдохнуть где-нибудь на чужбине?» Особенно изгаляются над бедняками Майбасар, Такежан, Азимбай и все их приспешники. Они и всемогущего Кудая не боятся, глумясь над людьми, и только на Абая ози- раются с опаской, открыто при нем не смеют издеваться над бедняками. Вот, ко мне Азимбай уже трижды подступал с угро- зами: «Ты участвовал в нападении на мой кос! Не прощу тебе

  • приду и сожгу твой очаг со всеми твоими домочадцами!» До сих пор Азимбай нагло занимает наши пастбища, травит свои- ми лошадьми наши посевы, косит траву на наших лугах. Хочет нас поставить на колени!

Вернувшись к вопросу о Базаралы, старик сказал:

    • Ты же знаешь нашего бесноватого, по имени Оразбай? Ему до гроба не забыть унижения, которое нанес Оспан в прошлом году. Поговаривают, что он уже понял, кто ему самый главный враг среди Кунанбаевых, и теперь собирает лихих людей, что- бы отомстить ему… Рыщет по всему Чингизу, и по Бугылы, и по Шагану с той стороны – собирает в отряд крепких, готовых на все джигитов, которые станут боевыми шокпарами в его руках. Неустанно ищет таких в Коныркокше, и среди далеких, много- численных Мамаев, и в среде мырзы Жокена. Ищет и среди своих, жигитеков, посылал своего человека и к Базаралы, хо- тел склонить его на свою сторону… Недавно ко мне приезжал

Абылгазы, ему Базаралы и рассказал о готовящихся вражеских замыслах… – сообщив это, старик понюхал насвай.
К этому времени Жаныл накрыла дастархан. Дармену хо- телось, чтобы Абиш узнал от аксакала чрезвычайно важные сведения, касающиеся непосредственно Абая. И он попросил Даркембая продолжить разговор.

  • Базеке близкий человек к Даркембаю. Если Базаралы со- общил ему о чем-то, что касается Абая, то наверняка знал, что Даке сумеет передать это самому Абаю, – сказал Дармен, об- ратившись к Абдрахману.

Даркембай был доволен сообразительностью Дармена.

  • Ты верно подметил. В своем ответе Оразбаю наш Базеке рассказал его атшабару такую притчу. «Как-то вышли вместе в путь лис и обезьяна. Лис и говорит: «Давай держаться вместе, и какие бы испытания ни выпали на пути, будем преодолевать их вместе. И едой будем делиться поровну». Добро, согласилась обезьяна. Вот идут они дальше и видят: стоит настороженный капкан, приманка – кусок мяса. Лис говорит обезьяне: «Ты же у нас гостья! Бери первой мясо и съешь его!» Обезьяна не зна- ла ничего о капканах, тронула лапой мясо, капкан захлопнулся. Лис хватает мясо и съедает. На вопли обезьяны: «Что же со мной теперь будет, с несчастной!» – лис преспокойно отвечает:

«А будет то, что сказано в одном мудром назидании: «Счастье бывает двоякое. Одно сваливается на голову, другое падает на ногу. Вот, второе счастье и привалило к тебе, обезьяна! А еще говорят: «железное счастье, от которого даже пинками не ото- бьешься». Вот тебе также и железное счастье!» Похоже, Ораз- бай думает обхитрить жигитеков, как обезьяну в этой притче. Напрасно! Хотя железного счастья от таких, как Оразбай, доста- лось жигитекам немало! Все наши бедняки, – вот, и я сам, лежу, прикованный к постели, – все мы с этим счастьем. Но в меня не вселился дьявол, как в него, и я нахожусь в здравом уме. Передай Оразбаю, что мы с Абаем не враги. Немало испытали мы вместе с ним. Но никогда – ни делом, ни помыслом – я не
вредил ему. И впредь все останется так же. Пусть все сородичи, желающие ему зла, держатся от меня подальше!»
Разговаривая, Даркембай не забывал о своих обязанностях хозяина, придвигал к гостям аклак в чаше, подавал чашки с чаем. Когда приступили к чаепитию, старик завершил начатый им разговор:

    • Вот что еще рассказал Абылгазы. Посылая ответ Оразбаю, Базаралы также велел передать ему, что жигитеки все равно не будут враждовать с Абаем, останутся его друзьями. Бейсенби и Абдильда, стоящие во главе рода, могут не поддержать База- ралы, но он хорошо знает, что остальные сыновья рода Жигитек не поддадутся их наговорам на Абая и сомкнутся вокруг него, как единый народ, вместе с другими людьми Тобыкты. «Я в это верю, пока жив, – и это мое завещание, если умру. Всю жизнь я видел, как вожди Иргизбая и Жигитека враждуют между собой и сеют вражду между нашими родами. А сейчас Оразбай и Жи- ренше видят опорою в Чингизском крае род Жигитек, и от свое- го имени призывают людей к вражде с Абаем. Но сегодняшний Жигитек – это не прежний воинственный Жигитек, и нынешние жигитеки – народ мирный, забывший о своих набегах. Они на- деются только на свой труд. И эти люди – не враги Абаю. И они знают, что жатак Даркембай – его истинный друг…» Так говорил Базаралы, и эти слова – как наказ и для нас с Абаем.

Межродовые споры, раздоры, вражда – дела, известные в степи. Проникая зорким взором во все это, Даркембай, «всеви- дящее око», разъяснял Абишу сегодняшнюю злобу дня, зная, что сын передаст его слова отцу.
Абиш хорошо уяснил это. Когда, в час отхода ко сну, он вме- сте с Дарменом вышел из аула в лунную степь, и оба неспешно направились в обратный путь, то разговор о тех делах, которые затронул старый жатак, продолжался.
Вдали замерцали многочисленные огни вечернего аула. Ночь была беззвучна, огромна, безветренна. Но от росистого травяного покрова веяло над землею легкой прохладой. Над го-
ловой, почти в самом зените неба, светила круглая луна. Слабо мерцавшие сквозь ее яркое сияние звезды в небе рассыпались, как мелкие искорки. Вселенная распахнула свои беспредель- ные волшебные просторы. Словно, открываясь маленькому человеку, ночь делилась своими сокровенными чувствами и мыслями. Но они были столь высоки и величественны, что по- давляли собой крошечную душу человека, и он чувствовал себя перед великой Вселенной почти невидимой пылинкой.
Сведущий в астрономии, Абиш знал, что каждая искорка- звезда может оказаться на самом деле таким же Солнцем, как и наше, и вокруг него могут вращаться такие же планеты, как и в нашей Солнечной системе. А ведь этих звездочек – миллиарды в пространствах мироздания! И что такое наша Земля среди этих неисчислимых миров! Ничтожная точка. И сколько же таких точек во вселенной? Какие люди населяют их? Каковы тамош- ние тобыктинцы?
С грустной, ироничной улыбкой на лице шел Абиш по оси- янной луною степи. Он прислушался к звукам ее ночной жиз- ни, к далекому гвалту аульных псов, с разных сторон азартно перелаивающихся друг с другом. Порой пролетали в тишине человеческие голоса, – гортанный короткий окрик сторожа, охраняющего стадо, звонкие, высокие голоса перекликающих- ся молодых женщин. Редкая ночь Арки бывает столь дивной, синевато-жемчужной, полупрозрачной, как эта, – обычно ночь над степью темна и непроглядна.
Отсвечивая под луной серебристо-палевым сиянием, про- сторная равнина, покрытая ковылем и типчаком, предстала мо- лодым людям, вольно шагавшим по ней, сквозь завесу легкой дымки. В полынном легком настое ночного воздуха дыхание по- рой улавливало освежающий, пряный аромат невидимой, сте- лющейся по земле травы-скрытницы.
Встревоженный долгим, непростым разговором с Даркем- баем, Абиш не торопился возвратиться в аул. Он шел, огля- дывая степные подлунные дали, и тихие невольные вздохи исходили порой из его груди. В минуты тоски по родине, на
чужбине, вспоминая весенний джайлау, лунные ночи в степи, подобные этой, он думал, что может больше не увидеть все то, что так сильно любил в этой жизни. Или если вновь увидит, то его тоскующую душу больше не взволнует родная природа. Однако все оказалось не так. И сейчас, если под ним был бы резвый конь, он подстегнул бы его камчой и поскакал во весь опор в степь, – погнался бы за таинственными туманами ночи, в душе смутно надеясь на какую-то чудесную встречу с чем-то, с кем-то…
Абиш спросил у молодого друга об одном обстоятельстве, давно беспокоившем его.

    • Оу, Дармен, скажи мне, как Магрипа? Почему ты до сих пор ничего не рассказываешь о ней?

С ответом Дармен не задержался.

    • Абиш, у Магрипы ничего не изменилось! Все по-прежнему. Я ничего не говорил, полагая, что ты все знаешь из письма Ма- гаша.

    • Но письмо от Магаша я получил в начале зимы. С тех пор прошло месяцев семь-восемь!

Дармен тотчас понял, чего опасается Абиш.

    • Я думаю, не месяцы – годы могут пройти, а Магрипа будет все такая же! Замечу тебе, ага, – Магрипа верна и предана тебе одному! А всей ее надеждой и утешением является твое един- ственное слово, о котором в прошлом году ты поведал мне. Абиш, да она в тебе души не чает!

Выслушав Дармена, взгрустнувший Абиш тихо вздохнул.

    • Но я, Дарменжан, пока не принял никакого решения. Я чувствую себя перелетной птицей, улетевшей в дальние края. Впереди еще один год учебы. Кто его знает, как повернет судь- ба… Заставлять девушку ждать, не давая ей уверенности, со- вершенно несправедливо с моей стороны… я это понимаю…

    • Это правда! Родители ее, все близкие родственники оза- бочены тем, что Магрипа оказалась связанной без веревки. Но наши аулы не собираются упускать ее из рук. Не получилось

сватовства в прошлом году, получится в этом… Твои родите- ли могли бы, конечно, дать благословение и в будущем году, как полагаешь ты. Но если этим летом не обменяешься с Ма- гиш словом верности, то обречешь эту чудную девушку еще на большие мучения. Я давно хотел сказать тебе это – и теперь говорю! Абиш, подумай о Магрипе!
На все это Абишу нечем было возразить, он лишь молча кив- нул головой. Но, приложив руку к груди, он только тяжело вздох- нул. И ничего не сказал в ответ Дармену. Даже в том случае, если бы он был здоров, на вопрос о женитьбе он ничего не мог бы ответить. Ибо то, что он узнал в разговоре с Даркембаем, – о создавшемся тяжком положении народа, о душевном разладе постаревшего отца, о враждебном отношении к нему сильных родичей, – все это не позволяло Абишу заявить другу о сво- ем немедленном согласии на женитьбу. Но какой-то ответ надо было ему дать.
Абиш взял под руку своего младшего друга.

  • Апырай, Дармен, почему зло существует безнаказанно? Почему так несчастна и бесправна наша необъятная степь? По- чему нашлось столько людей, вставших на сторону злого Ораз- бая? – спрашивал Абиш.

  • Абиш, то, что ты услышал от Даке, это всего лишь часть целого. Всего, что происходит у нас, ты еще не знаешь.

Отбросив в сторону общие рассуждения, Абиш перешел к злобе дня.

  • Кроме Оразбая, на Чингизе кто враждебно настроен про- тив отца?

  • Дальние и ближние.

  • Кто дальний? Кто ближний?

  • К примеру, дальний, – это Жиренше. Ближний – не кто иной, как твой дядя Такежан. Крыши его аула видны отсюда.

  • А Такежан отчего не уймется?

  • Его вражда к Абаю – дело особенное. И действует он скрытно. В разных местах расставляет свои силки, выжидает, устраивает засады… Усердствует не меньше Оразбая и Жирен-

ше. Слышал я, что твой дядя Такежан замышляет что-то очень подлое и коварное… Мне трудно говорить об этом, потому что я ничего доказать не могу.

    • О чем ты, Дармен?

    • Словом, в этом траурном году, до годового аса по Оспану, было бы Такежану позорно выставлять на люди свою враждеб- ность к Абаю. Но, с другой стороны, Оразбай, Жиренше торопят его, подталкивают в спину: «Действуй скорее. Цели наши оди- наковы. Если немедленно не присоединишься к нам, то считай,

  • ты не получил свое и пролетел мимо». Чтобы угодить им, Та- кежан стал искать повод, чтобы окончательно порвать с Абаем. И сейчас, говорят, он уже нашел такой повод.

    • Что за повод? Какой? Поясни.

    • Он касается того, чтобы выставить все достояние покойно- го Оспана на дележ.

    • Что?! Какой дележ? Ведь и года не прошло после смерти Оспана-ага! Перед глазами у всех стоит еще его незабвенный образ!

    • В том-то и дело. Ведь говорится: «Коварный друг, который хочет свалить товарища с коня, садится позади него». Словом, Такежан хочет возложить на Абая какую-то тяжелую вину, а по- том, разорвав с ним, открыто перейти на сторону Оразбая, Жи- ренше. Возможно, все прорвется на днях – словом или делом. Ты сам увидишь все. – Сказав это, Дармен окончательно за- молчал.

Да и Абиш ни до чего не стал докапываться. Он решил, что об остальном подробно расспросит у брата Магавьи и у отца.

2


Пора осенняя. С джайлау из-за Чингиза возвращаются на Ералы аулы, занимают привычные для них стоянки, простор- ные осенние пастбища.
В траурный дом Оспана между тем продолжали приезжать люди из прикочевавших на осенние пастбища аулов – близко
расположенных к аулу Кунанбая и дальних. Всем хотелось вы- разить скорбь по кончине Оспана, помолиться в траурной юрте за упокой его души. И с прибытия первых кочевий на осенние пастбища дней десять в траурном ауле не было покоя от много- численных посетителей.
Сейчас аул Оспана расположился в урочище Ойкудук, на своем обычном стойбище, и вокруг него находились аулы Та- кежана, Абая, Акберды, Майбасара. Табуны холостых кобылиц паслись отдельно от остальных косяков, и вместе с ними разо- шлись по равнинным пастбищам очаги Азимбая, Ахметжана – сына Майбасара, Мусатая – сына Акберды, а также и других байских сыновей, – отдельным очагом от родительских. Гоня табуны многочисленных лошадей, большей частью молодняка, эти байские отпрыски откочевали на обильные водой пастби- ща Малого Каскабулака. Их стоянки располагались недалеко от Ойкудука, в лощинных складках хребтов Сарадыр, Шолпан.
И однажды в тех местах произошло неожиданное событие. Случилось это в поселках земледельцев, что находились за го- рами Шолпан, Сарадыр.
Еще за день до этого ничто не предвещало надвигающейся бузы. В бедняцком ауле, наоборот, царило радостное настрое- ние. В осуществление жатакской надежды созревал хлеб на по- сеянных участках. Благодаря обильным дождям, излившимся летом, на богарных полях поднялся небывалый урожай. Осо- бенно густым и тучным уродился хлеб у подножий гор Шолпан, Каскабулак и вокруг старинного колодца Тайлакпай.
Здесь было распахано около шестидесяти небольших де- лянок, принадлежавших двадцати очагам. В этом году засея- ли поля Базаралы, Абылгазы и другие жигитеки, подавшиеся в жатаки. Было немало крохотных лоскутов этих новоявленных жатаков – из тех бедных кочевников, которых разорил судебный штраф за угнанные табуны Такежана.
Поля созрели, налились яркой желтизной, пора жатвы уже была близка. Но опытный жатак Даркембай сдерживал нетер-
пение голодных земледельцев: «Подождите еще дней десять, пусть колос пожелтеет, как золото».
Но изголодавшимся беднякам не терпелось попробовать зерно нового урожая. В большинстве семей имелись только ис- тощенные коровы без молока и яловые овечки, переставшие доиться. Не в силах больше ждать полной зрелости хлебов, отощавшие семьи срывали спелые колосья, собирали их в полы одежды и дома, растирая их в ладонях, получали хлебные зер- на. Затем прожаривали их всухую, без масла, и толкли в ступах. Полученным толокном кормили старух и стариков. Детям дава- ли прожаренную пшеницу.
В эти дни в каждом очаге горел огонь, в раскаленных каза- нах с треском жарилась пшеница. С грохотом в ступах толкли прокаленное зерно. Женщины, подростки шли на поля, брали с собой и маленьких детей – все рвали колосья и носили домой пропитания ради.
На своем поле трудились маленькие внучата старой Ийс, Асан и Усен. Им бабушка разрешила собирать зрелые колосья с края их небольшого надела. В этом году Асану исполнилось семь лет, Усену – пять. Лица, босые ноги, ручонки детей были ко- ричневыми от загара. На Асане были широкие штаны-дамбалы и рубашонка, Усен же был в одной рубашонке.
Перед тем, как зайти в поле, Асан озабоченно наставлял братишку:

    • Будем брать только спелые колосья. Но ты их не трогай! Я знаю, я сам буду их собирать, а ты подставляй рубашку.

    • А я что, не буду собирать? Аже и мне велела зерно соби- рать.

    • Нет, ты не понимаешь в зрелых колосьях! Ты будешь рвать зеленые, а потом их нельзя будет кушать! – волновался Асан.

    • А ты покажи мне, и я буду рвать спелые! – не сдавался Усен.

    • Говорю же тебе – нет! А то в следующий раз не возьму тебя с собой! Ты же еще маленький! Вот, как я говорю, так и делай,

слушайся меня, Усентай, айналайын! Держи свою рубашку, а я буду класть туда зерна! Хорошо?

  • Ладно, хорошо!

Братья, наконец, договорились и вместе осторожно вошли в высокую пшеницу. Асан, который только вчера еще собирал вместе с бабушкой колосья, сегодня уверенно справлялся с ра- ботой. Он сорвал спелый колос и передал его братику. Дети без умолку разговаривали.

  • Не будем топтать пшеницу! Бабушка сказала, если ис- портим стебли, будет плохо. Ни одного стебелька нельзя ло- мать! Ты иди вслед за мной по моим следам, Усентай! Если хоть один стебелек сломаем, бабушка больше не разрешит нам ходить на поле!

  • Е, бабушка дома еще пожарит пшеницы! Как вчера. – Усен хотел потихоньку сорвать один колосок, но Асан, заметив это, грозно посмотрел на него: «не трогай!», – и Усен быстро отдер- нул руку, затем снова заговорил, как ни в чем не бывало. – Ба- бушке мы растолчем зерно, как вчера, а она заправит его моло- ком! Как вкусно! Разве не вкусно было, Асанжан?

  • Вкусно, – сдержанно буркнул Асан, вспоминая вчерашний талкан, полученный от бабушки на ужин. – Через десять дней начнем жатву, так сказал сам Даркембай-ага, – с важным видом сообщил Асан то, что услышал от старика при его разговоре с бабушкой Ийс.

  • Тогда к нам опять приедет Дармен-ага! – воскликнул ма- лыш Усен.

  • Обязательно приедет! Сказал бабушке, что приедет и сам пожнет и сам свяжет в снопы весь урожай!

Дети говорили о Дармене с такой теплотой, словно это был их родной отец. После той беды в ауле Такежана, когда погиб отец этих детишек, Дармен, приезжавший от Абая хоронить Ису, привык к этой семье и души не чаял в его мальчишках. У самого Дармена не было еще ни семьи, ни детей, но к двум сироткам он привязался, как к родным детям.
«Они ведь такие несчастные! А я вот, здоровый джигит, руки- ноги на месте, – почему мне не стать опорой для них?» – решил он еще в прошлом году, после похорон Исы.
И вот недавно, во время стычки из-за черных поборов, он уже за этих детишек и кровь пролил – стеганули по лицу на- гайкой, остался шрам на щеке. Зато корова возвращена в очаг и кормит детей!
Тогда же Дармен увез из аула Такежана старуху Ийс с деть- ми и поселил в ауле жатаков, рядом с Даркембаем. Выделив из того, что он заработал, Дармен в прошлую зиму передал в ее семью для согыма, зимних припасов мяса, годовалого теленка и трех овец. Съездив на заработки в Белагаш, где прошло его сиротское детство, привез из долинного края пшеницы. Наняв- шись, как в юные годы, к русским крестьянам косить их урожай, он и заработал это зерно. Значительную часть заработанного передал Даркембаю и старой Ийс. На всю зиму обеспечил си- рот необходимым пропитанием. К тому же, оставив кое-что на семена, он весной засеял для них участок пшеницей и, частич- но, – просом.
Собирая колосья на пшеничном поле, мальчишки вдруг за-
говорили об этом:

    • Хорошее коже готовила бабушка из проса! – вспомнил Асан.

    • У нас будет коже из проса! – радостно воскликнул Усен. – На молоке! Вкусно!

Дети разговаривали о еде, как обычно говорят люди, часто переносившие тяготы голода.
На соседних делянках собирали спелые колосья такие же, как они, круглоголовые стриженые мальчишки и девочки с ко- роткими косичками. Среди них были и дети новоявленных зем- ледельцев – Канбака, Токсана, Жумыра, – жигитеков, которых в прошлом году разорили судебными штрафами Азимбай, Мани- ке и другие баи.
На поля вышли и дети из очагов аула Базаралы. Был и Ра- хим, сынок Даркембая, быстро набивший хлебом свою торбоч-
ку. «Натолку зерна для отца. Накормлю его талканом», – гово- рил он другим мальчишкам, которые тоже несли домой колосья в подолах рубашек, в торбах или завернутыми в снятые чапа- ны. Их лица светились довольными улыбками. Они не знали другого счастья, как быть сытыми и благополучными – именно сегодня. И сейчас они были вполне счастливы.
Радуясь тому, что хлеба на родительских полях уродились, дети шли мимо крохотных наделов, со счастливыми лицами оглядываясь на них, звонкими голосами переговариваясь меж- ду собою.

  • Скоро начнется жатва! Пшеницы будет много!

  • Какое же вкусное коже из пшеницы!

  • А у нас будет коже из проса! – лепетал Усен. – Тоже вкус- ное!

Просо было засеяно только на участке старухи Ийс, дети знали это.

  • Пшеница лучше проса! – ревниво провозгласил кто-то из них. – На что оно годится, просо! Коже из пшеницы вкуснее.

Это крикнул маленький Айтыш, сынок Токсана, теснясь воз- ле Асена.

  • Из пшеницы получается мука, а из муки пекут бятер1, – улыбаясь, с важным видом сообщила маленькая девчушка Урумжан.

Она не сказала, что еще из пшеничной муки жарят баурсаки и пекут на масле шелпеки2, потому что в ее родительском очаге масло давно не употреблялось ввиду его отсутствия. Смышле- ная девочка не хотела перед другими раскрываться в этом, хотя в их юртах вряд ли обстояло лучше.
– Е, а моя бабушка из проса варит кашу на молоке! Знаете, какая вкусная каша! – не сдавался Усен, отстаивая свое просо, которое было только у них.
Развеселившиеся дети запели, первым начал Рахим, вслед за ним подхватили другие.


1 Бятер – лепешка без закваски.
2 Шелпек – испеченная на жире тонкая лепешка.
Дети пели шутливую песню взрослых, которая казалась им забавной. Распевая ее во весь голос, они то и дело заливались смехом.



жүктеу/скачать 0,82 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   17



©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз
    Басты бет