Книга третья перевод анатолия кима алматы ид «жибек жолы»
жүктеу/скачать 0,82 Mb.
|
Путь абая 3-конвертирован
| Октябрь – ноябрь, осенняя пора… Подуют скоро зимние ветра.
«В кочевье поспешишь – траву потравишь», – И медлит бай, а в путь давно пора, Далее с большой точностью и с подробностями в стихотворе- нии были переданы картины безрадостной поры осени на кузеу, мучительной и тоскливой для кочевников. Были упомянуты пол- мешка черного кизяку, которые достались байскому работнику, собравшему и доставившему на байский двор целую верблю- жью поклажу топлива. Не были забыты озябшие, в лохмотьях, голодные ребятишки, что пришли вместе с байским внуком к его юрте и были грубо прогнаны байбише, а внук не смог есть мясо, которое велели ему съесть дома… Ждут подаянья дети бедняков. Но байский негостеприимен кров – Толпятся на пригреве, не отходят От юрты дальше нескольких шагов. А мать своим любуется сынком. Пускай, как ты, он будет жадным псом, Балуй его! Он плохо ест при виде Детей, объедков ищущих кругом. Когда Абай дочитал это стихотворение, Такежан и Каражан одновременно, будто сговорившись, с двух сторон набросились на него. Ты что, приехал обличать нас? – рявкнул Такежан. Охаиваешь нас, в нашем же доме! Позоришь перед людь- ми, обозвал собаками нашего маленького сына, и своего брата, и женге! – раскричалась Каражан. Абай лишь тихонько посмеивался в ответ. Сложил и передал листок со стихотворением Дармену. Тот положил бумажку в кар- ман. И тут, словно опомнившись, на него набросился Такежан, схватил его за руку: Ну-ка, дай сюда, тещу твою и отца…– Матерясь, он пы- тался забрать у Дармена листок со стихами. – Быстро спрятал в карман! Это кто позволил вам – принять еду в моем доме, а потом пинком швырнуть назад посуду? Давай сюда бумажку – в клочья порву, брошу в огонь!.. Абай и Ербол, стараясь все свести к дружеской шутке меж близкими, стали удерживать, тянуть за полу Такежана, со сме- хом оттаскивая его от Дармена, который вовсе и не собирался расставаться с рукописью Абая. Тут уж Такежан всерьез рас- свирепел и, не принимая шуток, покрылся сероватой бледно- стью и закричал на Абая: Порви стихи! Сейчас же уничтожь их, иначе ты отсюда подобру-поздорову не уйдешь! Абай же его ярости не принимал и продолжал отшучивать- ся: Эй, батыр, я ведь не тебя затронул! Подумаешь, собакой назвал твою байбише! Разве она священная Кааба, что нельзя посмеяться над нею, не представ вероотступником? А ты разве ангел смерти Азраил для моих стихов, Такежан? Однако, несмотря на усилия Абая шутками сгладить гнев су- пругов, Каражан в голос расплакалась. Устами родственника ты, деверь, сказал обо мне слова, каких даже заклятые враги не произносили! Абай, ты не убе- дишь меня, что не хотел сказать нам: «Вы все, вся ваша семья мои настоящие враги!» Стихов твоих я никогда не прощу тебе! Какой стыд! Если ты мне деверь, – то сейчас же порви бумагу! Прямо сейчас, у меня на глазах порви! – кричала Каражан, за- ходясь от злости. Понимая, что ссора между братьями из-за обличающих сти- хов может перерасти в драку, Ербол решил вмешаться – со сво- ей обычной дипломатией. Он забрал лист со стихами у Дарме- на, внимательно перечитал их, мгновенно заучил и предложил миролюбиво: Такежан, дорогой, зачем уничтожать стихи? Так не делает- ся, это грех. А сделаем мы вот что: вымараем из них те строчки, которые задевают Каражан! Вот, смотрите, я это делаю! – И Ер- бол, взяв у Абая карандаш, положил на столик листок и добро- совестно зачеркнул несколько строчек, которые успел хорошо запомнить. 3
Аул Такежана для сбережения зимних кормов старался как можно дольше продержаться на осенних пастбищах и не спе- ша двигался в сторону своего зимника на Мусакуле. Тяжба на осеннем сенокосе в урочище Шуйгинсу перешла в открытую жесткую распрю между мырзой Такежаном и семью бедняцки- ми аулами. Не уговорив старшего брата переменить решение, Абай от- правил жигитекам салем со словами: «Не смог убедить его. То, что делает Такежан, это произвол. Больше не в силах догова- риваться с ним по-хорошему. Он не слушает меня. Теперь воля ваша, отвечайте на его произвол всеми своими силами. Сумей- те постоять за свое добро, братья!» Получив это послание, жи- гитеки развезли по своим зимним аулам сено, скошенное на их угодьях Такежаном и доселе стоявшее в стогах. Услышав об этом уже на подходе к зимнику на Мусакуле, Та- кежан в ту же ночь послал гонцов к дядьям Майбасару, Изгутты и к брату Исхаку. Кунанбаевцы собрались вместе и на совете решили дать достойный отпор жигитекам. Уж если жигитеки ре- шились исполнить свою угрозу, то пусть и претерпят то, что им уготовано, – о чем было им нешуточное предупреждение. Уже по всему краю аулы перебрались на свои зимние сто- янки, и только большой аул Такежана медленно приближался по Мусакульской долине к зимовью. Но, не дойдя до него всего один дневной переход, огромный караван приостановился, раз- грузил вьюки и начал устанавливать юрты как раз вблизи бед- няцких аулов в урочищах Азберген и Шуйгинсу. По пустынным и просторным выгонам, на прилежащие к аулам лощины с за- рослями чия, курая и таволги, столь необходимыми жигитекам для зимнего топлива, – разбрелись огромные стада верблюдов, лошадей, коров и отары бесчисленных овец. Возглавляли кочевье Такежан, Азимбай, Майбасар. Вокруг них ехало около десятка верховых – байских нукеров. Выбрав- шись на вершину пологого холма, они остановили коней и стали оглядывать окрестности. Под ногами их добрых скакунов, под крутым склоном, виднелись ветхие кровли убогих зимников, в которых безвыездно, не выбираясь на джайлау, ютились осед- лые жатаки, у которых совсем мало было скота и лошадей, что- бы кочевать. Пришлая орда со своими табунами коней и стада- ми коров вломилась в пределы их невзрачных владений. Ломая и снося ветхие ограды из жердей и палок, скотина добиралась до сложенного в стога сена и жадно поедала его. Помнившие о подобной угрозе, но не ожидавшие, что это и на самом деле может произойти, бедняцкие аулы растеря- лись, всполошились. Несколько жатаков, у кого были лошади, вскочили на своих тощих кляч и поскакали в соседние аулы – жаловаться друг другу, совещаться. И вскоре человек десять верховых, собравшихся из аулов жатаков, поскакали на своих плохоньких лошадках к начавшемуся разворачиваться стану Та- кежана. Там уже развязали вьюки и ставили по кругу решетки- кереге для юрт. Возглавлял жатаков Базаралы на своем темно-сером в белых яблоках рослом скакуне, подаренном Абаем. Пока юрты еще не были поставлены, баи и их нукеры разъезжали на конях по всему стану. Увидев подъезжавших жигитеков, джигиты-иргизбаи мигом собрались вокруг своих баев и дви- нулись им навстречу. Базаралы, выглядевший батыром на рослом сером коне, подъехал первым и остановился перед Такежаном, Майбаса- ром, Азимбаем. Базаралы не стал набрасываться с угрозами, с бранью, начал говорить спокойно, сдержанно, не давая воли своему гневу. Но в низком голосе его и в произносимых словах ощущались мужественная сила и мощь духа. Что ты, мырза Такежан, – неужели опять решил напугать робких жигитеков, заставить их пригнуть головы, запустив ка- мень над ними? Тебе не терпится напомнить Жигитеку, как су- ров к нему Всевышний? Или тебе просто захотелось повесе- литься, раскидывая их лачуги, травя их сено, растаптывая их пастбища и разоряя жалкие очаги? Что ты себе позволяешь, мырза? – Так спокойно спрашивал Базаралы. Такежан, уложив кнутовище камчи поперек седла, двумя ру- ками сжимая его концы, выпрямив ноги в стременах, с надмен- ным и наглым видом ответил: Сын Каумена! Я что, занял твое родовое зимовье? Разве твой аул здесь, а не на Чингизе? Разве на эту землю ты состри- гал щетину со своей бороды? Тебе-то что за дело? Хочешь сказать, что они твои родичи, что ты можешь де- лать с ними что хочешь, а мое дело – сторона? Мол, не вмеши- вайся, если даже всех их запалю и сожгу, – так, что ли? А теперь ты меня послушай: я такой же родич и тебе, и им! Разве не могу я слово сказать за них? Е, родственничек! Не прыгай на копьё, коли тебя не трога- ют! Стой в сторонке да помалкивай, пока за тебя тоже не взя- лись! Хочешь сказать – «не пикни, не взбрыкни, если даже разо- рву и съем их всех на твоих глазах»? Так, что ли? У меня нет охоты отвечать на твои вопросы, родич мой, не буду тягаться в красноречии с самим Базаралы. Просто тебе со- ветую – держись от меня подальше, для тебя же лучше будет! Мырза Такежан! Что за страшные слова! Мне страшно, но я все же хочу спросить: а кто же будет отвечать за твои безза- кония, насилие и разбой, родственничек? Слушать тебя не хочу! А передо мной ответ держать будешь? Никакого ответа тебе! На самом деле не будешь держать ответ, братец Такежан? Сказано, не буду! Ну и довольно! Три раза я задавал вопрос, трижды ты от- ветил. Считай, что мы уже дошли до самого края. Теперь за все, что произойдет дальше, тебе держать ответ, Такежан! За все беды, несчастья расплачиваться будешь сам! Ты упомянул мо- его отца, – так знай же, я и на самом деле его достойный сын, и я смогу до самого дна взмутить твой и так грязный омуток, мало тебе не покажется! Не суждено родиться дважды, также и не умирают дважды. Если ты мужчина, джигит, то никуда не убегай отсюда, жди того, что тебя теперь ожидает! – Так говорил База- ралы, и при последних словах глаза его вспыхнули яростью, в них появилась мрачная угроза. Он завернул своего аргамака и поскакал прочь, за ним еле поспевали жигитеки на своих мелких лошаденках. Аул Такежана пропустил мимо ушей угрозы Базаралы. Вы- пал снег, и на побелевшей земле, обложив нижние края юрт завалинкой из дерна, поставили временные кочевые жилища из серого войлока. Велено было кочевникам ставить низкие ограды-ыктырма, на случай необходимости защиты овец от бурана. Всей скотине по-прежнему была дана воля травить подножный корм вокруг аулов жигитеков и зорить сено из по- ставленных ими стогов. К тому же еще – чтобы отапливать свои временные юрты и лачуги, пришлые начали таскать по ночам с дворов местных жителей кизяк и заготовленные на зиму дрова. Азимбай и Каражан снаряжали на ночное воровство своих са- мых лихих джигитов, давая им для дела верблюдов. И в байских юртах днем и ночью полыхал жаркий огонь. Новые беды заставили жалких бедняков поднять вопль горя, так напуганные горные индейки, улары, могут только вспо- лошенно кричать от страха. И этот крик задавленных жатаков облетел все пределы Причингизья, разошлась весть о новом произволе Такежана: «За горло схватил несчастных, заставил вопить обездоленных». До многочисленных, воинственных жигитеков на Чингизе до- шла эта весть. В эти дни вдруг внезапно исчез куда-то Базара- лы. Вместе с ним исчезли около десятка джигитов из разорен- ных аулов Шуйгинсу и Азберген. Перед исчезновением своим Базаралы по ночам вызывал к себе от дальних жигитеков по четыре-пять джигитов из бедных аулов, давал им одно и то же поручение: Если найдете в своем ауле хоть каких-нибудь куцехвостых кляч, на которых можно накинуть седло, то садитесь на них и отправляйтесь к жатакам на Миялы и Байгабыл. Оттуда и вы- ступим в поход. Годы мечтал я об этом. Это будет поход бедных, поход мести! Не надо спрашивать, чем он может кончиться. Ког- да я вырвался из когтей смерти и пришел к вам, вы мне сказали: «Пойдем за тобой, ухватив тебя за полы чапана! Умрем рядом с тобой!» Я не забыл эти ваши слова! Теперь наступила пора действовать. И не говорите, что конь под вами никудышный! До- будем для каждого лошадь! Не говорите, что нет в ваших ру- ках оружия! Нам жатаки вручат по боевому соилу! Но только не выболтайте раньше времени тайну, берегитесь, чтобы она не стала доступной для ушей дрожащих от страха баев из аулов Бейсенби, Абдильды, Уркимбая, Жабая! И не отправляйтесь на место сбора всем скопом – протекайте туда малыми ручейками, по два-три человека. Вас встречать будем на месте я и Абыл- газы. О том, как действовать дальше, Базаралы никому не сказал. Отдав тайные распоряжения, он вместе с Абылгазы, могучим джигитом, воином и охотником, исчез из Шуйгинсу. Между тем джигиты, следуя указаниям Базаралы, малыми группами, по четыре-пять всадников, добирались до уединен- ных аулов в урочище Миялы и, рассредоточившись в них, жда- ли его указаний. Базаралы же и Абылгазы отправились к Даркембаю и у него, в маленькой землянке с теплой печкой, провели несколько дней, дожидаясь полного сбора всех призванных джигитов. Вы- пала троим друзьям возможность поговорить обо всем, о чем хотелось. Кормила их старуха Даркембая постной похлебкой, сваренной на воде из дробленой пшеницы. И более вкусной, благодатной пищи они себе и не могли пожелать. Говорил больше Базаралы: ему было что рассказать. И его рассказы подводили друзей к пониманию того, для каких дей- ствий и с какой целью он призвал сорок вооруженных джигитов из бедноты Жигитека. Речь не шла о наказании злодея Такежа- на, не упоминались вовсе дела тобыктинские – то, что слышали от Базаралы его друзья, было для них весьма необычно. Базаралы рассказал об одном русском старике, с кем вме- сте отбывал каторгу. Седая борода до пояса, растущая, каза- лось, от самых глаз. Синие глаза, накрытые густыми косматыми бровями, изломленными, словно соколиные крылья. Базаралы говорил, что русский старик был выше него ростом на целую пядь, да и шире в плечах, грудь его была крутой и выпуклой, как перевернутое корыто, он, несмотря на то что двадцать лет уже отбыл на каторге, мог бы унести на себе по человеку на каждом плече. «Вот какого могучего батыра видеть мне пришлось», – уважительно говорил Базаралы, сам могучий батыр, смотрев- шийся среди обычных джигитов настоящим великаном. «Звали этого русского человека – Керала», – поведал рассказчик. Оказывается, в глубине необъятной России достаточно своих Кунанбаев и Такежанов – там они зовутся помещиками и дворянами. Но у них мужики, крестьяне – собственность, как скот у наших баев, и с этим человеческим имуществом русские баи и владетели могут делать все, что им захочется. Они сво- их рабов, прислужников и розгами запарывают, а при желании могут продать, обменять, словно скотину. Керала рассказы- вал, как его барин Педот хотел купить у соседа-владетеля его охотничью собаку, отличную борзую, резвее которой не было во всей округе. Но сосед, сам охотник, всегда соперничавший на поле с владетелем Педотом, ни за какие деньги продавать борзую не собирался. И тогда Педот, заметив, что сосед слад- кими глазами смотрел на одну красивую служанку девятнад- цати лет, Аксинью, сестренку Кералы, предложил ему обмен собаку на свою рабыню. Сосед пошел на сделку, – тут же девушка была призвана в дом, и Педот оставил ее наедине с баем-помещиком. Керала подкрался к окну и заглянул в ком- нату: старый бай собирался обесчестить Аксинью, она закри- чала, и тогда Керала разбил одним ударом окно, кинул топор и поразил бая-помещика. После этого решил, что ему все равно пропадать, – и начал мстить, всей яростью своей многолетней ненависти. Есть такое выражение у русских – «пустить красно- го петуха». Это когда устраивают пожар, поджигая дом врага. Керала тут же пустил красного петуха на усадьбу Педота, а сам с беспамятной сестрой на плечах скрылся в лесной чащо- бе. С того дня он пошел пускать красного петуха по всей окру- ге, начиная с усадьбы насильника своей сестры, и два месяца полыхали пожары в подворьях тех помещиков, которые были наиболее ненавистны их крепостным рабам. Кералу ловили всей карательной силой округи, однажды его в лесу окружили пятнадцать человек, но он с одним лишь железным шокпаром- шестопером в руке бросился к ним навстречу, перебил всех до одного и скрылся. Каков Керала! И все же его изловили царские солдаты. Заковали в кандалы, представили на суд. Хотели его повесить, однако почему-то смертную казнь смени- ли на пожизненную каторгу. Может быть, судьям хотелось, что- бы злодей не сразу умер, быстрой смертью заплатив за свои преступления, а промучился на каторге как можно дольше? Кто знает. Керале было двадцать пять лет, когда его судили, почти столько же он просидел в тюрьмах-зинданах и отбывал на каторге. Ой-бо-ой! Бедняга! Страшная участь! Это же какую силу, какое терпение надо иметь, чтобы все выдержать? – восклик- нул своим густым, рыкающим голосом воитель и охотник Абыл- газы. И Даркембай, постаревший батыр степных жатаков, восхи- щенно покачал головою: Как и есть бедняга! Видно, такова участь всякого бесстраш- ного джигита! Базаралы: Был он джигитом в самом цветущем возрасте, когда начал мстить, – и вот уже скоро тридцать лет, как ходит в железных цепях на каторге. Был силен и смел, как сокол, был беден, мо- лод и беспечен, – и все отдал за один удар, которым совершил праведную месть… Вот это судьба! – сказав это, он умолк и на- долго призадумался. Каторжная жизнь разводит людей, много этапов он прошел, тюрем и острогов Керала повидал немало, – продолжал База- ралы. – Он был из старых каторжан, обладавших великим тер- пением, поэтому и протаскал на себе кандалы целых тридцать лет. А сейчас появилось много молодых кандальников из нового поколения, и это уже совсем другие люди… У них терпения та- кого уже нет, все они горячие бунтари, мне встречались многие зачинщики бунтов, и эти уже действовали не поодиночке, желая отомстить, не прятались по глухим лесам… – И опять Базаралы надолго умолк, уйдя в думы. «Тысяча и одна ночь» – это вам не тысяча и одна ночь ка- торжника Кералы, а легенды «Бахтажар» – это не страшные рассказы о русских бунтах, которые мне пришлось слышать от русских каторжников. Среди них – немало своих Базара- лы и Балагазов, натерпевшихся от своих собственных Таке- жанов… Одна боль терзала меня постоянно в мои горькие каторжные дни и ночи, одна мысль… Это была не печаль из- гнанника, тоскующего по родным местам, нет. Я день и ночь мучился от постыдного сознания, что на каторгу-то был за- гнан одним пинком Кунанбая! «Утонул в мелкой луже, ничего путного не совершив. Был уничтожен врагом, не нанеся ни одного сокрушительного удара, который запомнился бы ему на всю жизнь, чтоб враг скулил бы, не переставая». Такие со- жаления мучили меня, и это была моя постоянная боль. – Так завершил Базаралы свою длинную исповедь. Старый Даркембай слушал его с большим волнением, глу- боко сопереживая ему. Каждый рассказанный эпизод из чужой «тысячи и одной ночи» поднимал в его душе горячие вихри со- чувствия и солидарности. Покачивая своей трясущейся белой головой, старик то вздыхал глубоко, то принимался смеяться. По окончании повествования Базаралы, Даркембай высказался неожиданную для всех: Я знаю, баурым, что ты не зря рассказываешь обо всем этом мне и Абылгазы. Ты учишь нас. Ты учишься сам, настраи- ваешь себя… На что? Об этом каждый из нас должен подумать наедине с собой…. Устремив на Базаралы и Абылгазы их-под седых ястребиных бровей свои пронзительные выцветшие глаза, постаревший ба- тыр говорил молодым: И сам должен сказать самому себе честные слова. Чего это мы раньше все горевали да сетовали, что обижают нас не- справедливо, беды наваливают на наши головы сильные захре- бетники! Но какой толк с тех жалоб и сетований? Как хрипели в петле аркана, пойманные подлыми баями, так в петле и остава- лись всю жизнь. И я сегодня уяснил все для себя. Меня не годы состарили, – а эта проклятая скорбь жалобная! Но сегодня я говорю себе: «Или валяйся себе в старой золе, Даркембай, или поднимись, отряхнись и выходи сражаться за благое дело! Хоть погибни, но взмахни разок мечом над головою!» Базаралы и Абылгазы были довольны словами старика, по- смеиваясь дружелюбно, они восхищенно смотрели на него. Даке, ты верно сказал: «Какой толк с тех жалоб и сетова- ний!» Аксакал! Это не просто слова, а удар соилом прямо по го- лове! – добродушно хохотнув, молвил Абылгазы. Помолчал и добавил: – Хватит нам жаловаться! Настала пора садиться в седло и выходить на дело. Базеке, вперед! И пусть нам сопут- ствует удача! Иншалла! – С этими словами он вскочил на ноги. В своем краю охотник-беркутчи, следопыт и одинокий вои- тель Абылгазы слыл человеком, чьи слова никогда не расходят- ся с делом. Правда, за ним ходила еще и слава, что он «сначала гнев пускает в ход, затем только – рассудок». И он понимал, что решительные действия, к которым призывал Базаралы, сужде- но начинать ему, Абылгазы. Поэтому он встал первым, шагнул к выходу. Время было полночь. Все трое бодрыми шагами вышли на- ружу, направились к привязанным коням. Старик Даркембай вручил джигитам по черному шокпару, что были изготовлены им самим и припрятаны в тайном месте ограды. Если и вам не будет суждено помахать этими дубинками, то наши джигиты тогда, пожалуй, все поникнут и увянут вместе со мной, – сказал Даркембай. – Пусть всей тяжестью этих дуби- нок обрушится на головы врагов скопившаяся во мне обида … Иншалла! Кош, кош! Он долго стоял в темноте и смотрел вслед удалявшимся всадникам. В это же ночное время из становья Байгабыл, где сосредо- точилось многочисленное население рода Жигитек, то и дело одна за другой выносились галопом небольшие группы верхо- вых. В степи они соединились, и вскоре дружина человек в со- рок, вооруженных соилами и шокпарами, направилась в южную сторону. Пробираясь пустынными местами по бездорожью, они вышли к осенним пастбищам на Акеспе, принадлежавшим роду Бокенши. Уже чуть развиднелось, наступало тусклое зимнее утро. Еще вчера начавшийся мелкий снежок ночью вдруг повалил крупны- ми хлопьями, и в степи по низинам уже намело немало сугро- бов. На открытых продуваемых равнинах снегу было по самые лошадиные щетки. Снег продолжал идти, заметая следы. В ти- шине утра четко звучал командный голос воителя Абылгазы. Нас всех – сорок пять человек. Пятеро – жатаки из их ау- лов. Вы слушайте меня. Держитесь отдельно. Не следуйте за нами до Чингиза после того, как дело сделается. Берите то, что попадет к вам в руки и быстро возвращайтесь в свои аулы. По- старайтесь, чтобы каждому жатакскому очагу что-нибудь доста- лось. Сделайте все потихоньку, потом затаитесь и ждите, сле- дите за новостями. Остальные сорок джигитов должны были направиться в сто- рону едва завидневшихся предгорий Шолпан. Абылгазы разде- лил отряд на две неравные группы. Вы, пятнадцать человек, не будете вступать в схватку, – была дана команда. – Ваше дело – угнать коней. Будете гнать их через Ойкудык, минуете Ералы, Аркалык и двигайтесь к пред- горьям Малой Орды. По сторонам не смотреть, назад не огля- дываться! Гоните и гоните скот во весь дух! А мы, остальные, подоспеем следом. Все поняли? – низким, рыкающим голосом спросил Абылгазы. Уа, поняли! Иншалла! Пусть нам будет удача! Скорее, вперед! – раздались нетерпеливые голоса. Абылгазы рассмеялся. Е! Что я слышу? Да вы сегодня как дикие звери, поваляв- шиеся на первом снежку! – прогудел он, довольный своими джигитами. После этого он собрал вокруг себя двадцать пять боеви- ков. Кони под ними были добрые, да и сами молодцы были все как на подбор, рослые, молодые и сильные. Дубовые палицы- соилы, свисавшие с их запястий, стукались о стремена и гулко, воинственно погромыхивали. Абылгазы наставлял свою боевую дружину: Когда вступите в схватку, последите, чтобы никого не увели в плен. Лучше умереть, чем стать пленником. Если случится так, что кого-нибудь сшибут с коня, то подхватывайте его и уно- сите с поля боя. Это самое первое! Также не давайте никому из противников сбежать – ни раненому, ни трусу. Бейте каждого дубиной по голове, сшибайте с седла, и сразу хватайте за узду его коня. Это второе. Не оставляйте сбитым врагам ни одного коня, чтобы никто из них не мог ускакать к своим с известием о нападении. Это третье. Нападать будем скопом, в едином кула- ке, все время помните – держаться вместе… держаться вместе! Если от врага выдвинется сильный боец, сразу расступитесь перед ним, впустите внутрь ватаги, потом налетайте и бейте со всех сторон. Не наносите удары куда попало, а бейте точно по затылку, по височной кости. Сражайтесь так, чтобы противник сразу захаркал кровью и не смог опомниться. И еще запомните: те, под которыми плохие кони, сразу пересаживайтесь на хоро- ших коней, которых захватим. Увидите – там будут и жеребцы, и яловые кобылы, выбирайте самых крепких. Потому как нам теперь, джигиты, предстоит много скакать по степи и горам. До- рога для нас известная и противник давнишний. Первой группе он дополнительно напомнил: Если бой для нас будет не очень тяжелым, и мы победим чисто, и никто из врагов наших не уйдет за подмогою к своим, то не гоните лошадей безудержно и безжалостно. В табуне будут и молодые стригунки, и жеребые кобылы. При быстрой гонке скотину может прошибить кровавый понос, от такого скота толку будет мало. Абылгазы, сказав своим джигитам все, что хотел, направил коня крупной рысью в сторону предгорий Шолпан. Рядом скакал Базаралы. Отряд двинулся за ними. До сих пор в продолжении всей вылазки Базаралы не давал указаний, не командовал. Достаточным было и то, что он молча двигался во главе отряда, уверенный в себе, огромный, могучий. Каждый из сорока джигитов знал, что Базаралы душой и телом готов отвечать за этот поднятый им поход бедняков-жигитеков. С каждым из них Базаралы встречался по отдельности и на- страивал к борьбе, пробуждая в нем отвагу и честолюбие. И теперь цель их похода была близка. Быстрой рысью, равно- мерным ходом пересекли степь пониже зимовья с названием Колодец Жокена, перевалили две-три гряды предгорий Шолпан и приостановились у подножия последней гряды. Подождав от- ставших, отряд единым порывом вскачь взлетел на вершину. Прямо под горой, на широкой плоской равнине, покрытой сне- гом, на подножном корму паслось несколько сотен лошадей, растянувшись длинными косяками в направлении горных хреб- тов Шолпан. Меж ними сновали верховые, табунщики и охран- ники, вооруженные соилами. Все эти табуны принадлежали баю Такежану, и только всеведущий Абылгазы знал счет коням в них. Он резким движением натянул поводья, отчего его конь, грызя удила, закружился на месте. Выхватив из-под мышки и подняв над головою черный шокпар, дар старого Даркембая, Абылгазы повеселевшим голосом прокричал: Джигиты, мы у цели! Вот они, табуны нашего врага Таке- жана. Здесь восемьсот голов, всех коней мы угоним! Ни одного жеребенка, ни хромой лошаденки не оставляйте! Угоняйте все! Такежановских табунщиков и караульных бояться не надо, они не бойцы. Сшибите их с седла, чтобы ни одного не осталось на коне! Сами садитесь на их коней, своих же кляч загоняйте в та- буны. Как черная туча, как лавина налетайте! Вперед! Кеу-кеу! – крикнул Абылгазы, как кричат беркутчи, когда травят с ловчими птицами лисиц, и ринулся на своем сером скакуне по отлогому склону к долине. Сорок всадников стремительно скатывались с горы, взды- мая легкий пушистый снег копытами лошадей, крики «кеу-кеу» и боевые возгласы «капта! капта!» разнеслись над долиной. На- встречу раздались протяжные, гортанные крики табунщиков и караульных. Все это сильно напугало лошадей, и табуны в гро- ме копыт понеслись, поток за потоком, в сторону гор. В табунах кунанбаевских кони всегда паслись на приволье, в уединенных долинах, где их, под хорошей охраной, не беспокоили ни волки, ни конокрады-барымтачи. И внезапное нападение сорока джи- гитов смертельно перепугало полудиких, хорошо откормлен- ных, еще не полинявших к зиме лошадей. Пока Абылгазы первым доскакал до ровного подножия горы, вся долина, сотрясаемая грохотом тысяч копыт, накрылась взме- тенным снегом, словно метелью. И сквозь эту белую метелицу проскочили пятнадцать джигитов, помнивших задание своего вожака, догнали задние ряды косяков, слившихся в общий по- ток, и понеслись вместе с ними в сторону хребтов Шолпан, не переставая кричать и нахлестывая плетями, еще сильнее пугая полудиких коней кунанбаевского табуна. Двадцать пять джигитов боевой дружины, сплотившись воз- ле Абылгазы, с громкими воинственными криками мчались поперек долины. Навстречу им уже скакали, почти в таком же количестве, табунщики и караульные стад Такежана, размахи- вая над головой соилами и выкрикивая свои боевые кличи. Но это воинство, укутанное для зимнего пастушества в толстые домотканые халаты-шидем, с навернутыми на головы поверх меховых тымаков остроконечными башлыками, выглядело не очень боеспособным. И лошади под ними, не подготовленные для битв, выглядели столь же не боевито, как и их наездники. Разжиревшие на малоподвижной пастушеской службе, яловые кобылицы и рослые красавцы-жеребцы с нестриженой гривой, свисавшей до колен, и челкой, падавшей на их глаза, не годи- лись для боя. Кони табунщиков, с длинными, до самой земли, покрытыми инеем хвостами, целыми днями шагом следовали за пасущимися косяками, ни разу даже не пропотели, разогрев- шись в скачке, и сейчас еле способны были пуститься в галоп. Во главе стерегущих табуны джигитов состоял Азимбай, единственный сын Такежана, выделявшийся своей одеждой: на нем были светло-желтая дубленая шуба и лисий тымак на голове. Его красное лицо с обвисшими брылами щек казалось опухшим от холода, тяжелые припухлые веки нависли на глаза. Как только люди Абылгазы показались наверху, Азимбай сразу догадался, что это враги. Начал громко кричать: Берегись! Эти люди неспроста появились! Они нападают! Шевелись, давай, готовься биться насмерть! Умри, не отдавай им скотину! В руках у него не было соила, он выхватил дубину у кого-то из своих пастухов и, размахивая над головой, поскакал навстречу джигитам Абылгазы. Хриплым, отчаянным голосом закричал: Вижу врага! За мной! Но многие из его табунщиков и караульных стали заворачи- вать коней и поскакали назад, погнавшись за убегающим кося- ком. Скакавшие навстречу друг другу конники сшиблись на ров- ной заснеженной лощине, покрытой пегими кустиками таволги. Базаралы еще на подходе, издали, узнал Азимбая и крикнул скакавшему недалеко Абылгазы: Прямо на нас летит волчонок Такежана! Свалим его! Коню- хи сразу осядут! Азимбай скакал под прикрытием двух рослых джигитов. Ког- да он столкнулся с Абылгазы, и тот замахнулся на него соилом, эти джигиты подставили свои дубины над головой бая, – только треск пошел над долиной. Бой начался. Нукеры Азимбая ловко крутились вокруг хозяина, защищая его, – один на рыжем в белых пежинах коне, другой на воро- ном с косой звездочкой на лбу. Работать боевыми дубинами они умели, бой вели умело. Нападая на Азимбая, сами искусные бойцы на соилах и шокпарах, – Базаралы и Абылгазы должны были биться с ним и с его нукерами. Под могучим ударом Базаралы, нанесенным черным шок- паром, треснул и разлетелся в куски березовый соил в руках верзилы-нукера. Но в тот же миг сбоку к Базаралы подскочил на своем рыжем аргамаке Азимбай и с матерным выкриком нанес ему в голову удар соилом. Базаралы пошатнулся в седле. Вгоню тебя в землю, Базаралы! – закричал Азимбай, оска- лив зубы. Но тут же ударом черного шокпара в висок его поразил Абыл- газы, успевший справиться со вторым нукером Азимбая. Соил из его рук выпал на землю, сам он, оглушенный, запрокинулся навзничь, на широкий круп своего коня. Абылгазы и Базаралы с малых лет обучались мастерству верхового боя, относясь к нему, как к ратному искусству. Опыт- ные бойцы, они первые свои удары наносили не в голову про- тивника, а старались вышибить соил из его рук. Быстро придя в себя, Базаралы встряхнул головой, одним прыжком коня настиг убегавшего гнедого Азимбая и, схватив врага за ворот дубленой шубы, стал стягивать с седла. Встрях- нув его могучей рукою, как тушу козла, плюнул на него и сбро- сил на землю. Светло-гнедого байского скакуна тут же подхватили джигиты Абылгазы. Азимбай остался лежать неподвижным на месте па- дения, широко раскинув руки по земле… Среди оставшихся без хозяина нукеров и пастухов особен- но выделялся громадный широкоплечий бородач, на которо- го, видно было по всему, надеялась обезглавленная дружина Азимбая. Базаралы решительно пошел на него. Тот уже успел подхватить новый соил вместо переломленного и, встречая Ба- заралы, взмахнул палкою над головой. Но, опытный боец, Ба- заралы не стал прикрывать голову блоком черного шокпара, а нанес им молниеносный опережающий удар по коленной чашке противника – и тут же ушел от ответного удара уклоном в сто- рону. Удар соила пришелся ему вскользь по плечу, а громадный табунщик в толстой ездовой одежде скорчился от боли и всем своим корпусом, с шумом грянул на землю, словно обрушивша- яся крыша. Увидев то, как легко он справился с чернобородым великаном, с которым предполагал биться долго и серьезно, Базаралы удовлетворенно рассмеялся. К этой минуте жестокими неотразимыми ударами черного шокпара Абылгазы повержены были наземь еще трое байских табунщиков. Остальные в замешательстве кружились воз- ле упавшего Азимбая, не решаясь больше нападать. И вдруг, словно сговорившись, одновременно ударились в бегство, на- хлестывая коней, бросив лежать на земле хозяина и всех своих оглушенных товарищей. Абылгазы быстро дал распоряжение: Сержан! Коске! Шаянбай! Быстро поменяйте коней и за ними! Коней берите самых лучших! А ты, Мес, бери байского, мухортого, и вместе с остальными за мной, – приказал он моло- дому, богатырского телосложения джигиту, палвану-борцу, по- бедителю на всех состязаниях. Всем строго наказал Абылгазы: Смотрите, надо, чтобы ни один из них не ушел от нас! Каж- дого догнать, вышибить с седла, забрать у них лошадей! Чтобы никто не смог быстро добраться до своих! После того, как Абылгазы увел джигитов в погоню, возле Ба- заралы осталось человек пять-шесть. Все они пересели на за- хваченных коней и поскакали вдогон угнанному косяку. К середине короткого осеннего дня табунщики бая, бежавшие с поля боя, были настигнуты и сброшены с седел, их кони за- хвачены преследователями. Приказ Абылгазы был выполнен. К этому времени угнанные табуны лошадей перевалили че- рез Шолпан и, пройдя долину Ойкудук, дошли до плоскогорья Ералы. Вскоре к угонщикам, которых уже нагнал Базаралы с джигитами, присоединились и боевики Абылгазы, захватившие всех коней табунщиков. Косяки и табуны Такежана были угнаны полностью – все восемьсот лошадей, не оставлен ни один за- худалый стригунок. Базаралы и Абылгазы подозвали к себе пятерых джигитов, присоединившихся к ним в Байгабыле. Сказав, «первая доля ваша», отделили для них сорок верховых лошадей для соро- ка жатакских очагов. Кроме того, придали к ним еще двадцать яловых кобылиц для зимнего согыма – по одной лошади на два дыма. Перед тем, как расставаться, Базаралы просил передать Даркембаю свое послание: «Что будет дальше, посмотрим. За малое, что за большое – все равно один ответ. Сделано эти- ми руками – отвечу этой шеей. Пусть ничего не боятся братья- жатаки. За все буду отвечать я, не они…» Сорок коней передайте по дворам, чтобы их использовали в хозяйстве, отвозите в город сено на продажу. На вырученное купите муку, масло, чай-сахар. А кобыл пусть сразу зарежут, на прокорм голодным детям, старикам. – Так говорил Базаралы, прощаясь с жатаками из Байгабыла. Оставшихся лошадей в эту же ночь сорок джигитов перегна- ли в урочище Шуйгинсу. Тихо прогнали табуны мимо спящего аула Такежана. До утра все кони были розданы по обнищавшим аулам, начиная с ближних – Шуйгинсу, Азберген, Балпан, Ка- раул, кончая самыми дальними аулами, зимовавшими на Чин- гизе, последний из которых – Колденен, расположен был уже с другой стороны перевала. Аулам достались по четыре-пять жеребых кобылиц, по жеребцу-третьяку, кому-то перепали и до- вольно упитанные, крупные жабагы, сосунки пяти-шести меся- цев от роду. Передавая джигитам расходящейся дружины скот, Базаралы и Абылгазы строго наказывали: пусть ни в одном ауле не оставляют лошадей как хозяйственный скот, их надо сразу пустить на мясо. «Зарезать лошадей надо сразу же этой ночью, чтобы не отняли то, что я увел у Такежана и раздал им. Скажите всем, что за все отвечаю я, Базаралы. Пусть ничего не боятся и без страха режут скот!» Конец осени – начало зимы – это самое тяжелое время для бедных и незажиточных кочевников. Заканчивается пора обиль- ного молочного пропитания. Народ, не знающий земледелия, искони ничего не запасает в свои закрома. Вся надежда на мясо, согым, однако заготавливать его, пока не установилась холод- ная погода, кочевникам не с руки – мясо плохо завяливается, да и скот, который мог бы еще попастись на осенних травах, не нагуливает достаточно жира. В эту пору даже в байских домах резали лишь старый скот, а то и довольствовались залежалым мясом. В эти дни предзимнего безвременья и вынужденного житья впроголодь бедный люд аулов на Шуйгинсу, – по берегам Ка- раула до самых дальних лощин Чингиза, – получивший от База- ралы угнанный от ненавистного им бая Такежана лошадей, не стал особенно чиниться, а быстро исполнил его предписание. Так, в одну ночь, исчез огромный табун Такежана. 4
Слухи об этих событиях разнеслись по всем аулам рода То- быкты, и среди племен Керей на севере, и у Матай, Уак на юге, среди Каракесек на западе и Сыбан-Найман с восточной сто- роны. Среди родов тобыктинцев, таких, как тот же Иргизбай и Жи- гитек, которые постоянно были во вражде и распрях, весть о таком крупном угоне скота всколыхнула всех, словно земля за- шаталась под ногами. Одни слушали с ошарашенным видом, хватаясь за свои вороты, другие без конца переспрашивали о подробностях. Много было таких, которые стукали себя паль- цами по лбу и стенали: «Ойбо-ой, теперь мы пропали! Такое начнется! Все кровью умоемся!» И стар, и млад, каждый в сво- ем кругу, без конца твердили: Разве такое бывало когда-нибудь? Е-е, тайири! Какое там! Никогда никто не осмеливался на такое! Астапыралла! Найдется ли человек, который когда-нибудь слышал про такое! Понятно, меж родами всегда была вражда, подымались распри, но чтобы такой пожар полыхнул! Астапыралла! И на самом деле, никто из самых старых аксакалов Тобыкты не мог припомнить, чтобы на его веку у знатного бая угнали сра- зу восемьсот лошадей. Вспоминали междоусобные разбои, набеги соседних ро- дов на мелкие племена Тобыкты, оставшиеся в памяти лю- дей как «Набег Шора», «Нападение Найманов», «Грабежи Буры», – но то были дела далеких дней и предания глубокой старины. И в те далекие времена угоняли лошадей, но чтобы столько и – неслыханное дело! – среди бела дня, напав на охраняющих табунщиков, избив до полусмерти всех, ни одно- му не дав убежать! И какая бы потом ни возникала серьезная тяжба, дело улаживали по третейскому суду, за украденных лошадей полагалось возмещать лошадьми же. Возмещение ущерба могло быть произведено и другими способами, одна- ко все должно было быть равнозначно. На такую смелость могли пойти только под атаманством Базаралы, – говорили иные. – Такое можно привезти только с каторги. Апырай! Наш казах на подобное не способен, нет! А побили табунщиков и караульных что надо, без дураков! говорили другие. – Били по-богатырски, всех подряд уложи- ли! В этих высказываниях выразилось тайное удовлетворение тех многих, которые претерпели немало обид от Такежана и других сильных баев. Со стороны последних на Базаралы обрушился поток осо- бенно яростной злобы и ненависти. Начало этого потока ис- ходило, разумеется, от аула Такежана. Оглушенный Азимбай очнулся на земле и только ночью с двумя ранеными нукерами добрался до зимовья на Шолпане. Там выпросил лошадей и на рассвете вернулся в отцовский аул. Голова его, толсто пере- вязанная платком, была над виском разбита ударом шокпара, что нанес ему Абылгазы. Кровь проступила сквозь повязку, все лицо также было в засохшей крови. На осеннее временное стойбище аул Азимбая прикочевал недавно. После стычки на пастбище в Шуйгинсу с жатаками Азимбай предвидел, что с их стороны надо ожидать каких-то опасных действий, и больше всего боялся, что могут последо- вать нападения на табуны лошадей с целью угона. И вот сегод- ня его опасения подтвердились. Когда два нукера помогли сойти с коня и, поддерживая с двух сторон, повели окровавленного Азимбая к юрте Такежана, навстречу выбежали иргизбаевские аксакалы и карасакалы, на- ходившиеся в это время в ауле мырзы. Но впереди всех бежала приземистая, широкая Каражан, истошно вопя и простирая руки к раненому сыну. Его отец, после байбише обнимая Азимбая, разразился горькими рыданиями, заголосил: «За что нас Кудай покарал! Лучше бы земля разверзлась и поглотила меня!» Месть! Только месть! – кричал он, разрывая на себе ворот. Олжай! Все за соилы! В этот же день гонцы разнесли весть – разорили аул Кунан- бая! Богатые аулы, владетели больших стад, старшины боль- ших родов, баи и бии Тобыкты – все получили эту весть. Состоятельные люди, властители родов, степная знать всего Чингиза тотчас сурово осудили Базаралы, назвав его разбойни- ком и бунтовщиком. Связанные с тобыктинцами родством, со- седние племена Уак, Бура, Сыбан, Найман, Керей, Каракесек все дружно встали на стороне потомков Кунанбая. В городе, по прибытии туда гонцов с челобитными и «при- говорами» со всех концов Семипалатинского уезда, в течение четырех-пяти дней влиятельные баи, купцы, старшины близ- лежащих поселков обратились к русским властям с призывом защитить интересы рода Иргизбай. Ведомства крестьянского управителя и уездного акима заполнили разные ходатаи, тол- мачи, радетели дома Кунанбая. По личному приказу Казанцева из города в Чингизский округ в спешном порядке была направлена почта с пером – строгое предписание волостному правителю прибыть в уездное управ- ление. Когда в аул Кунту прискакал русский стражник-вестовой, увешанный сверкающими бляхами, с огромной саблей на боку, а с ним вместе и атшабар уездной канцелярии, волостной Кунту не на шутку перепугался. Ему было приказано: Немедленно явиться в уездное управление! В ауле Кунту в это время находились Жиренше и Бейсенби, вызванные волостным правителем на совещание. Напуганные слухами о разбое Базаралы, они еще до прибы- тия «почты с пером» не раз в полном замешательстве обсужда- ли происшедшее, не в силах дать никакой оценки и не находя никакого решения для своих дальнейших действий. Когда весть о неслыханном деянии Базаралы дошла до него, Кунту сразу сообразил, что оно не может пройти без послед- ствий для самой волостной власти. И Кунту сразу вознамерил- ся собрать у себя своих друзей и соратников: Оразбая, Абы- ралы, Байгулака, Жиренше… Ведь все они в Семипалатинске, во время первых встреч с Базаралы, обхаживали его и хотели привлечь на свою сторону в борьбе против сыновей Кунанбая. Однако в эти дни рядом с Кунту оказалось только двое. Остальные испугались и попрятали свои головы… Правда, ни- кто из этих баев и биев, даже многоопытные политиканы Жи- ренше и Оразбай, никак не ожидали таких крутых действий от Базаралы… Кунту и его друзьям стало ясно: «Говорили ему, ты только пугни, а он накликал большую беду. Просили его, чтобы помог нам, как друг, а он поступил как злой недруг, подняв в округе страшную смуту. Что же будет, если завтра он напустит всех нищих и голодных Арки на табуны коней и овечьи отары атками- неров и добропорядочных баев? Начнут резать чужой скот уже без всякого разбора? Да от такого злодейства придут в ужас даже самые кроткие святые отшельники-машайык, давно отка- завшиеся судить обо всех мирских делах…» Друзья вытряхнули друг перед другом всю правду-матку, хра- нимую каждым в душе: «Нет большей мудрости, чем сберечь собственную голову. Подальше надо держаться от Базаралы, пусть каждый свою голову сбережет сам». Еще до прибытия вестового из города, к волостному Кунту в аул нагрянули человек двадцать иргизбаев. Возглавляли их Майбасар и Исхак, братья Кунанбая. Свирепо набросились на Кунту: Ты волостной аким! Тебе отвечать! Или докажешь перед су- дом, что не причастен к разбою, или за все расплатишься своим скотом, а то и головой! Мы знать не знаем никакого Базаралы! Он всего лишь одинокий волк. А ты – власть, и все это зло – от тебя! Свяжем по рукам по ногам – и на суд, к ответу! Оказавшись в опасном одиночестве перед рассвирепевши- ми иргизбаями, не надеясь ни на чью помощь, Кунту залебезил, распластался перед ними: Родичи мои! Делайте со мной что хотите, воля ваша! За меня некому заступиться, но заступники мне и не нужны, до- рогие мои! Только не валите меня в одну кучу с Базаралы и его воровской шайкой! Апырай! Да я и не ведал о них – ни сном ни духом! Но Майбасар, Исхак были уже давно полны злобы на Кунту и только по тому обстоятельству, что он сумел на выборах в волостные обойти сыновей Кунанбая. Теперь они вымещали свою злобу на нем, дали себе волю. «Думаешь, я разожму руку на твоем горле? Разве осмелился бы вернуться Базаралы, если бы ты не стал волостным? И осмелился бы он напасть на дом Кунанбаевых, когда этого раньше никому не могло прийти в го- лову, когда у власти были мы? Только один всемогущий Кудай осмелился бы на это!» Иргизбаи ушли восвояси только после того, как толстый, весь потный от страха Кунту обещал, что сам поедет в город и откажется от должности волостного начальника. Ему было известно, насколько уездный аким благоволит ку- нанбаевской клике, к тому же Кунту насмерть перепугался, как от внезапного змеиного шипения из куста, – предписания не- медленно явиться перед уездными властями, переданного че- рез почту с пером. В эти тревожные и безрадостные для аула Такежана дни на- висла над ним еще одна беда. Но исходила она на этот раз не от человека, а с небес. Уже все остальные аулы округи давно засели в зимники, и только Такежан с сыном оставались на осенних выпасах, вы- гуливая скот на чужих пастбищах. Скотина вытаптывала вокруг бедных аулов хранимые для зимы луговины, ломала ограды и, прорвавшись к поставленным стогам, начисто поедала сено. Вот и не торопились жадные баи перемещаться на свой зимник. Оставлять про запас на зиму свои кормовые угодья и травить осенние пастбища, вплоть до самой зимы, на чужих пастбищах излюбленный прием корыстолюбивых сильных баев. И вот, претерпев страшные потери всего за несколько дней, спесивый аул Такежана потерял все преимущества своей на- глой и коварной изворотливости. В случившейся беде он видел причиною чужую подлость, не свою. Такежан взывал к жало- сти по отношению себя. Такие люди даже умирают, враждуя со смертью, обвиняя ее в том, что им приходится умирать. И в этой последней беде – до самого последнего вздоха, проклинают саму смерть за то, что она пришла за ними. Когда короткий зимний день начал выпадать в темный осадок вечера, над длинным, зазубренным хребтом далекого Чингиза зависли густые черные облака. За недолгое время эти облака, надвинувшись и словно размножившись, накрыли полнеба. И небо над Азбергеном и Шуйгинсу сразу же грозно нахмурилось. Только что наплывшая громадная туча навалилась на белое рыхлое облако и, словно буйно смешиваясь с ним на лету, ста- ла расползаться во все стороны. И тогда в далеком простран- стве созревающей ночи вдруг обозначились угрюмые горы, ка- залось, собравшие на своих вершинах все беды и несчастья мира. Внезапно с гор на степь с гулом и грохотом обрушился ура- ганный ветер, словно исполинский выдох – упреждающий воз- душный удар надвигающейся небесной лавины. Но ее все не было, а напористый ураганный выдох продолжался, и ледяной холод усиливался, на лету переходя в морозный ожог. К этому времени едва успели укрыть скот за временной оградой и, как только скрылась за нею, пробежала в ворота последняя отара, словно опрокинулись в небесах сосуды с непроницаемой те- менью, – небо с облаками и земля с горами вмиг перестали быть различимы для человеческих глаз. Ураганный ветер уда- рил, устоялся и ревел, не утихая. Низко, над самой землей, тревожно метались потерявшиеся во мгле кусты чия и чингиля, добавляя к гудящему голосу ура- гана свой маленький шелестящий панический голос. Природа наполнилась самыми невероятными угрожающими звуками. К ним добавились рев и блеянье скотины, напуганной внезапно налетевшим ураганом, принесшим с собой зимний мороз, и встревоженные человеческие голоса ночного аула, и беспре- рывный лай собак. Такежан, Азимбай, другие родственники – все побежали по аулу, на ходу натягивая теплые одежды, и суматошно кричали, отдавая распоряжения своим работникам. Смотри, как погода портится! Ойбай, как бы скотина не разбежалась! Присматривай! Проверьте ограды! Скотники! Бабы! Пастухи! Выходите наружу! Глаз не спускать с овец! Испугалась скотина! Ограда ненадежная! Следите за оградой! Как бы не сбежа- ли овцы! Выгнав из десятка черных юрт всех обитателей, баи расста- вили своих работников, женщин и детей вокруг овечьих загонов. Такежан, путаясь в длинной шубе, бегал по аулу, повелевая: Покрикивайте! Глоток не жалейте! Волков отпугивайте! Шу- мите сильнее, не замолкайте! Скотники, пастухи верблюдов, чабаны, прислуга и кухонные бабы – сейчас все были выставлены караульными, бегали, сгибаясь под морозным ветром в своих ветхих одеждах. Лишь в одной из черных юрт остался дома чабан Иса, последним пригнавший отару овец с дальнего пастбища и совершенно выбившийся из сил за целый день беготни по степи под ледя- ным ветром. Сейчас он сидел возле еле теплившегося очага, пытаясь отогреться, уронив голову на грудь, не в силах даже разговаривать с матерью, с женой. Старая Ийс, глядя на свое- го измученного сына, громко запричитала: Ойбай! Ненаглядный мой! Замерзнешь ты и пропадешь из- за проклятого байского скота! Да пусть с овцами случится то же самое, что и с лошадьми этого изверга! Пусть он пропадет пропадом, чем ты, единственный кормилец наш! Вон, весь дро- жишь от холода, руку не можешь поднять от усталости! Она протягивала ему кружку горячего чая и кусочек сухого овечьего сыра – и это было все, чем могла старуха угостить своего измученного холодом, проголодавшегося сына. Нездоровая сноха, словно окаменев, сидела возле очага, прижав к себе двух маленьких детей, накрыв их полами вер- блюжьего халата-купи. И у полуживого пастуха не было сил ни утешить ее, ни сказать ласкового слова детишкам. Он лишь плотнее укутал их и, потянувшись вперед, стал по очереди со- гревать им ножки в своих огромных ладонях. Наконец, чтобы поддержать разговор с матерью, он проговорил охрипшим го- лосом: Чего им нужно, зверям кровожадным? Накажи их Кудай всемогущий! Ведь на чужих пастбищах хотят докормить свою скотину, а свои зимние корма приберечь, – и все это вытворяют на землях бедных родичей! Зимники уже рядом, а они мучают людей на морозе, и вас, родненькие, совсем замучили! И тут за дверью лачуги раздался яростный крик Такежана. Бай обежал весь аул, проверяя, все ли работники вышли охра- нять его скот, и обнаружил, что Иса остался дома. Эй, отродье шайтана! Почему не выходите из юрты? Или подохли все? Ийс! Где твой сын, Ийс? – злобно кричал Такежан. Пусть немедленно выходит, скот надо спасать! Ты слышишь, Ийс?! Набросив на плечи дырявую шубенку, старуха Ийс пошла из юрты. Я сама пойду, а сын вернулся недавно с пастбища еле жи- вой от холода. Пусть немного отдохнет, хоть чаю горячего по- пьет, тогда и выйдет. – Так решительно говорила старуха Ийс, выйдя к Такежану. Она ушла, не обращая внимания на заглушаемый звуками непогоды еле слышный крик сына, доносившийся из юрты: «Не ходи, апа! Замерзнешь!» Иса хотел пойти, догнать матушку и вернуть ее домой, от- правиться самому на муки холода, но сил не нашлось даже подняться на ноги. Он чувствовал, что захворал. Превозмогая боль во всем теле, кое-как улегся возле потухающего очага, не раздеваясь, и накрылся старым ватным корпе. Сказал жене и детям, чтобы они легли рядом. Уложив детишек между собой и женою, Иса заботливо накрыл их стеганым одеялом и наконец- то ласково заговорил с ними: Поспите рядом, сладкие мои, я вас согрею, а то ведь за- мерзли, наверное! Асан был старшенький, он уже многое понимал, и грозный шум непогоды, холод в доме и беспомощность родителей встревожили его детскую душу. Маленький степняк прижимал- ся к своему огромному отцу и, вслушиваясь в завывание ветра, испуганным голосом спрашивал: Ага! Вы видите, как шатается наш дом? Ветер не повалит его? Чего будем тогда делать? И правда, с жутким звуком терлись скрепы и шатался весь остов крошечной войлочной юрты, жалкое жилище словно дро- жало в страхе перед надвинувшимся бураном, вздрагивало и начинало трястись и шататься под напором неистовых порывов ураганного ветра. Про себя Иса и сам боялся, не будучи уверен, устоит ли юрта… Но бодрым голосом отвечал сыну: Не бойся, жаным, дом не завалится, прихваты связаны крепко. Ты лучше спи спокойно, засыпай поскорее! Незаметно Иса и сам задремал. Неизвестно, сколько време- ни он проспал, – проснулся оттого, что в дом вошла старуха Ийс. Ойба-ай, айналайын, Иса, тебе придется пойти! – говорила она. – Овцы свалили ограду и разбежались, Азимбай лопается от злости, велел тебя позвать. Иса быстро поднялся, сказал матери: Я пойду, а ты скорее ложись на мое место, тебе тепло бу- дет. А то ведь вся мокрая, дрожишь! Никуда теперь не выходи! Одевшись, надев тымак, схватил шокпар, свисавший с решетки-кереге, и выбежал из юрты. Совсем недалеко его ожи- дали Такежан и Азимбай, оба клокотали от ярости. Почему дома сидишь, собака, умнее всех, что ли? – орал Такежан. Уа, мырза, я целый день был в степи с отарой. Смотри-ка, туды твою… отца и тещу… он еще и разговари- вает! Убить тебя мало, собаку! – взъярился Азимбай. И так сдохну, без отдыха… – начал было Иса, но тут Азим- бай обрушил на его плечо удар дубиной. Он замахнулся еще раз, но Иса перехватил палку рукою. Чер- ная борода Азимбая разъехалась, сверкнули оскаленные зубы. Рослый пастух притянул к себе бая, гневными глазами уставил- ся в его искаженное злобой лицо. Под белым платком, которым был обвязан лоб Азимбая, это бородатое лицо казалось темной мордой какого-то невероятно злобного зверя-оборотня. Иса с отвращением отшвырнул от себя бая. Между ними встал Таке- жан. Е, Иса! Овцы туда ушли по ветру. Почти вся отара ушла. Беги, догони овец, пока не разбежались по степи! – проситель- ным голосом попросил мырза. Не сказав ни слова, Иса резко повернулся и побежал в ука- занную сторону. На нем был изношенный чапан без меховой подкладки, в руке он сжимал черный шокпар. В потрескавшиеся, дырявые сапоги забился снег, подтаял, портянки сразу промокли. Но пастух бе- жал, не обращая на это внимания. Ни в чем не повинные овцы попали в беду, надо было их спасать. Они испугались урагана, побежали по ветру, и это была действительно большая беда. Пастух спешил изо всех сил, исходя тревогой и жалостью. Оставшиеся в ауле овцы в панике метались по загону, удер- живаемые кричавшими и размахивающими руками людьми, мужчинами и женщинами. Они не давали основной массе овец уйти вслед за убежавшими – сквозь участок ограды, повален- ный ураганом. Никто не мог сказать точно, сколько овец убежа- ло, но их было порядка нескольких десятков. Иса бежал, не переставая кричать, звать овец. Они знали его голос, могли остановиться, услышав его. Крик человека мог и отпугнуть волков, если они появятся тут. Нескоро Иса заметил, что промок насквозь, ибо вдруг ура- ганный ветер стал хлестать дождевыми струями, которые также внезапно сменились летящими по ветру секущими снежными крупинками. Холодные льдинки залетали в рукава, за ворот и нещадно кололи тело, словно железные иголки. Овцам было не под силу выдержать подобные пытки, и они отворачивались от ветра, опускали морды к самой земле и, вплотную прижимаясь друг к другу, подставляя зады беспощад- ным порывам урагана, неслись вместе с ним в одну сторону. Издавая беспрерывные крики, Иса вскоре увидел бегущих овец и на последнем дыхании нагнал их. Продолжая покрикивать «шайт! шайт!», чабан попытался проникнуть в середину стада овец, но они настолько тесно сжались в одно единое тело, что разъять их было невозможно. И тогда он, распугивая крайних овец, из последних сил побежал вперед, к голове этого обезу- мевшего единого зверя, чтобы встать перед ним и остановить его. Когда он вырвался к передним овцам, обогнал их и обер- нулся лицом назад, то получил в лицо и глаза такой страшный ледяной шквал летящих снежинок, что с ужасом понял невоз- можность просто устоять на месте, а не то что идти навстречу буре. Ледяная крупа мгновенно залепила все лицо, глаза, ноз- дри, сквозь ворот проникла к голому телу, охватывая его смерт- ным холодом. Человек ощутил свою погибель. Но ему ничего другого не оставалось, как пытаться и дальше спасти овец. Размахивая руками, с криками «шайт! шайт!» он стал бегать среди передних рядов стада, и что-то вразумительное прояви- лось в безумном доселе, диком исходе баранов. Они услышали его и стали замедлять свой бег. Может, ему удалось бы остано- вить их и повести далее за собою, – но тут с левой стороны, уже близко, стали набегать какие-то темные зловещие тени, стре- мительно приближаясь к отаре. И это была другая смертельная беда. Овец, которых догнал Иса, было голов пятьдесят-шестьдесят, они мгновенно вновь обезумели и шарахнулись по сторонам, разбегаясь врассыпную. Пастух только теперь понял, что это за темные тени надвинулись на стадо, – оно почувствовало перед собою нечто гораздо более страшное, чем даже ледяной ураган. Это были волки. Их горящие глаза, оскаленные клыки, тяжелое звериное дыхание, лязг зубов надвигались с потусторонней не- отвратимостью. Оставшиеся овцы заметались вокруг человека, отчаянно блея, словно ища у него защиты, и пастух не мог их не защищать. Он мгновенно обрел в душе силу и спокойную волю к смертельной схватке, готовность защищать беспомощ- ных, кротких овец от лютых хищников, как это велось в степной жизни кочевников тысячи лет. Сам издав грозный, устрашаю- щий крик, пастух бросился навстречу зверям. Их было пятеро, мгновенно проскочив мимо него, словно и не заметив чело- века, не слыша его криков, звери набросились на овец и ста- ли рвать их. Истошно оравшие бараны и ярки вмиг примолкли, словно онемели от смертного ужаса, и стали молча шарахаться из стороны в сторону, пытаясь увернуться от звериных клыков. Иса со всех ног бросился вслед за волками. Прямо перед ним оказалась светло-серая, почти белая, рослая волчица, видать, матерь стаи, – она с ходу схватила за горло овцу, мотнула ее и бросила наземь. Еще три волка рассеялись по сторонам от нее и тоже принялись рвать овец. Когда белая волчица, одним уда- ром клыков разорвав горло овце, подняла голову, человек на- нес точный разящий удар дубинкой по ее переносице. Он хотел нанести еще один удар, взмахнул шокпаром, но волчица вдруг рухнула на землю и вытянулась рядом с овцой, которую только что зарезала. Иса знал, что и волка, и собаку можно убить, на- неся сильный удар по носу. «Ладно, лежи теперь!» – сказал он про себя и, для верности еще два раза ударив зверя по голове, метнулся к другим, но- сившимся за овцами. А те, совершенно обезумев со страху, со- вершенно забыв и о буране, и о спасительном загоне, носились по кругу, неизменно попадая под удар волчьих клыков. Звери метались в середине этого рокового круга, и каждый наскок волка вырывал из него по одной овце с перерезанным горлом, летевшей на землю и судорожно дергавшей ногами. Снег во- круг них был испятнан кровью. Но живые, целые бараны и ярки не разбегались в стороны, удерживаемые вместе другим стра- хом – оказаться в одиночестве посреди степи. И этот страх был сильнее страха смерти в зубах хищников. Волки, опьяненные запахом крови, впали в безумие убий- ства, резали беспомощных овец уже без цели насытиться или унести с собой добычу. В таком состоянии безумства одинокий волк или целая стая, оказавшись в тесноте отары, хватали под- ряд и мгновенно разрывали горло без выбора, в ослеплении яростной страсти убийства. Пастух вбежал в эту безумную круговерть, и овцы, увидев человека, живой лавиной бросились к нему за спасением, из- давая отчаянное блеяние, теснясь, закружились возле него. Близко из-за спины Исы выпрыгнул волк и, даже не оглянув- шись на человека, бросился в гущу бегущих баранов, смешал- ся с ними, вцепившись в загривок одного из них. Иса метнулся вперед и сходу нанес сильный удар шокпаром по голове вол- ка. Тот сразу обмяк и рухнул на землю. Это был молодой волк, один из трех годовалых волчат, которых привела с собой белая волчица. Добив и этого двумя ударами дубинки в переносицу, Иса устремился к другим, возившимся со своими жертвами не- далеко от него. Пастух был разгорячен небывалой в его жизни схваткой с диким зверьем, двух волков он уже уложил, а теперь он устремился к третьему, который догнал небольшую овцу, опрокинул ее на землю и навалился на нее, вцепившись в ее шею. Пока Иса бежал, в него словно влилась какая-то победи- тельная сила, горячая и ликующая: он подскочил к волку сзади и, размахнувшись шокпаром, уверенно, могуче обрушил свой удар меж ушей зверя. Волк выпустил жертву и резко обернулся к нему, оскалив окровавленную пасть. Иса решительно и точно нанес ему разящий удар по переносице, и рослый волчонок пал на землю, бездыханный. Истошно блея и вереща, овцы продолжали сбиваться в кучи и носиться вокруг пастуха, каждая из них старалась оказаться к нему ближе. Убив уже трех зверей, пастух посчитал, что один оставшийся волчонок уже не грозит ему большой опасностью, возможно, он уже сбежал. И в этот миг перед ним возник огром- ный черный волк, словно чудовищное привидение. Нападавший на стадо в одиночку, в стороне от волчицы с тремя волчатами, черный волк, вожак этой стаи, не был замечен Исой в суматохе ночного сражения. Между тем вожак успел задрать насмерть с десяток баранов, теперь на глазах у Исы с неистовой яростью схватил и бросил на землю еще одного. Всецело занятый борь- бой и убийством жертвы, черный волк не заметил, как сзади к нему стремительно метнулся человек. И он опять вынужден был нанести зверю удар дубиной по голове, меж острыми уша- ми. Выпустив еще живую добычу, волк стремительно крутнул- ся на месте и оказался окровавленной мордой к лицу пастуха. С низким рычаньем бросился с земли ему на грудь, нацелив- шись в горло, Иса выставил навстречу прыжку взятый за концы шокпар, отбил прямой удар, клыки пронеслись мимо и впились в плечо Исы, ухватив за толстую складку одежды. Зверь был очень силен, рывок его зубов почти оторвал рукав толстого чапана, к счастью, не задев тела. Иса схватил обеими руками зверя за шею, стал душить его, волк стоял на задних лапах, и голова его пришлась вровень с лицом рослого пастуха. Распа- ленное дыхание их смешалось. Ударить еще раз волка не по- лучилось, и пастух отбросил бесполезную дубинку. Из разбитой головы матерого волка кровь стекала на глаза, в которых горела лютая злоба. Иса сам зарычал, как зверь, а потом закричал страшным, яростным нечеловеческим голосом. Волк не мог добраться до обнаженного горла человека, как бы отчаянно ни рвался: руки, как стальные клещи, стискивали ма- терого за шею. Напрягая все силы, оскалив зубы, Иса кричал страшным голосом. Кровь с волчьей головы заливала ему руки. Пальцы ста- ли неметь. Иса чувствовал: хватка его слабеет. Ноги слабеют, вздрагивая от напряжения. Держать на весу стоящего на задних лапах тяжелого волка становится все труднее. И тут он услышал недалекий крик. К нему приближалась по- мощь. Оказалось, что вслед за ним был послан один из «соседей», безлошадный бедняк Канбак… Ножом! Бей прямо в сердце! – прохрипел Иса. Канбак быстро выхватил свой длинный нож и дважды по- грузил его в грудь волка, поставленного Исой на дыбы. Волчье тело вздрогнуло, зверь свалился на землю и растянулся, отки- нув на сторону голову. Это был огромный, размером с жере- бенка, матерый волк. Рядом с ним лег на окровавленный снег Иса, лишенный последних сил в нечеловеческом напряжении схватки. Сосед Канбак, понимая его состояние, ничего не стал ему говорить, лишь молча снял с себя верхний чекмень без подкладки и, приподняв Ису, помог ему сначала натянуть на оголенную руку почти оторванный рукав чапана, потом сверх всего набросил свой чекмень. Вскоре Иса окончательно пришел в себя, и они вдвоем стали собирать уцелевших овец. Пере- считали их – из полусотни баранов волки порезали пятнадцать голов. Но поплатились за это гибелью почти всей стаи – четыре из нее были убиты, пятый, годовалый волчонок, скрылся. Но не всех из пятнадцати жертв звери задрали насмерть – около по- ловины из них оказались ранены: искусанные в бока, в шею, в круп, они могли передвигаться. Уже рассвело, ветер стих, степь накрыло тончайшей, легкой порошей. Два пастуха погнали к аулу уцелевшее стадо. Убитых волков связали попарно и потащили за собой волоком. Вскоре, еще до обеда, возвратились в аул. Недавно аул Такежана был у всех на устах в связи с набегом Базаралы. И вот, снова заговорили об ауле – на этот раз по по- воду геройского поступка пастуха Исы, спасшего стадо овец в буран и при этом голыми руками убившего четырех волков. Го- ворили о могучей силе Исы, безлошадного батрака, прославля- ли его как батыра, чей подвиг никем не будет повторен в степи. И народ ожидал, что за этот подвиг и спасение стада хозяева достойно вознаградят мужественного пастуха. Но среди бедных людей, хорошо знавших про беспредель- ную алчность дома Такежана – Азимбая, сразу родились сомне- ния: Е, оценят ли эти кровожадные шакалы такой подвиг? Великий джигит брошен под ноги у порога этого проклятого дома! Апырай! Ему бы свою силушку не на волков обрушить, а на самого Азимбая! Этого зверя ему надо было душить, а не чер- ного волка! Напрасно он рисковал собой ради недоброго бая! Е, он же не бая пожалел, а беспомощных овечек! Не будет же такой джигит стоять и смотреть, как скот терзают волки! Но сам Иса не мог слышать этой народной молвы: через три дня после урагана он слег в горячке. За эти дни аул перебрался, наконец, в зимник, и заболевший Иса лежал уже не в юрте, а в землянке, устроенной около ворот овечьего загона. Это была убогая, тесная землянка с неровным потолочным настилом из закопченных жердей; меж ними провисали камышовые остро- конечные листья кровли, по которым струилась талая снеговая вода. Каждый раз, когда открывалась низенькая дверь земляной хижины, куда надо было входить, согнувшись в три погибели, в человеческое жилье врывалось смрадное облако, пропитанное запахами бараньего пота и навоза. Иным воздухом, нежели это зловоние, жилье пастуха не проветривалось. Пол был земля- ной, всегда сырой от капающей сквозь потолок воды. На месте окна зияла дыра в стене, в которую был вмазан кусок стекла – щедрый дар работнику от байского дома. Дневной свет мерцал только вблизи этого окошка, по всем углам землянки таилась мрачная, холодная темнота, как в тюремном застенке. Стены грубо обмазаны серой глиной. Печи не имелось, посреди пола чернел очаг с треножником, на котором висел закопченный ка- зан, дым уходил сквозь продух в потолке. Но бедная семья была довольна и этим жильем, защищавшим ее от сквозного ветра и зверского холода, замучивших несчастных в дырявой юрте. В земляной пещере они чувствовали себя хотя бы защищенными от угрозы зимнего степного урагана. Иса слег сразу же в день перекочевки аула на зимник. У него начался сильный жар. Мучительный кашель сотрясал все его огромное костистое тело. Но сильнее страданий от болезни его мучила жалость при виде бедствий своей несчастной семьи. Уходя на пастбище, он не мог видеть, как дома перемогают- ся его женщины и дети. А теперь он все это видел – с утра и до ночи. Они голодали – единственная коровенка, кормилица всей семьи, перестала давать молоко. Старуха-мать с утра бросала в казан с кипящей водой немного сухого овечьего сыра, и эта похлебка была пищей на целый день. Два малыша, напившись горяченького, забивались куда-нибудь в угол и оттуда испуган- ными глазами следили за взрослыми. Жена Исы тоже кашляла, и уже давно. Старуха Ийс с утра уходила на заданные работы в дом Каражан, которая усаживала ее дубить кожи, вить волося- ные веревки, плести арканы. Зимой и летом байбише держала ее на этих работах, не давая разогнуть спины. За это по вече- рам старухе выдавали для ее очага немного еды: остатков от байского дастархана, немного айрана, чашку костного бульона, завернутого в узелочек раскрошенного иримшика – сушеного сыра, пару горстей пшеничных зерен для похлебки. Этим и ужинала семья. Теперь Иса, оставаясь дома, воочию видел скудное, нищенское кормление своей семьи милостями байского дома, для которого он трудился, как раб. И самые горь- кие, черные мысли приходили ему в голову, бередили душу. Однажды вечером, по возвращении матери из байского дома, сын подозвал ее и, усадив возле своей постели, заговорил с ве- ликой мукой в голосе: Матушка, айналайын… Уа, извелась ты… У чужого порога пропадаешь, добывая пищу для детей… И это – имея живого сына. А что ты будешь делать без меня?.. Об одном сожалею, матушка, что оставляю вас у порога такого человека, который и человеком-то называться не может… Вот куда я вас привел, о том ли я мечтал, желая упокоить вашу старость… – Так говорил Иса, держа в своих горячих руках руку матери. Напуганные его словами, мать и жена Исы заплакали на- взрыд, заголосили, обнимая любимого человека за голову, це- луя ему руки. Увидев это, дети тоже испугались и разревелись. Увы, Иса предвидел исход своей болезни. На пятый день он потерял память, стал горячечно бредить. Запекшиеся губы его шевелились, шепча что-то. Низко склонившись над ним, жена и мать его услышали тихо произносимые им сло- ва гнева и брани. Шепотом говорилось еще что-то, но уже разобрать было невозможно. А в это время, в предсмерт- ном своем воображении, Иса вел отчаянный бой с черным волком-чудовищем. Он лежал с открытыми глазами – и ви- дел перед собой ночь, зимнюю степь и бросившегося на него огромного волка. Оскаленные громадные клыки нацелены вонзиться ему в лицо. Кровь текла из разбитой звериной го- ловы, заливая ему глаза, он закрыл их… А когда вновь от- крыл их – вместо волчьей головы Иса увидел перед собой человеческую голову. Оскаленные зубы в черноте раздвинув- шихся усов и бороды, белая повязка на лбу… Азимбай! Он продолжает схватку вместо волка. Взмахивает над головой шокпаром, желая ударить… Но вдруг, вместо человека, вновь появляется волк. И он не кусает, а бьет палкой. Так они, кош- марно заменяя друг друга, наносят удары по голове Исы, не давая ему возможности ответить могучим ударом. Глумясь над ним, этот двуликий оборотень злорадно произносит: «На куски разорвем! Сожрем тебя!» И постепенно Иса чувствует, что сила жизни в нем иссякает, и ему хочется только одного: покоя и забвения… Пролежав в беспамятстве всю ночь, Иса так и не пришел больше в себя. На рассвете он стал метаться, дыхание его ста- ло прерывистым, хриплым. Потом он стих, вытянулся и стал от- ходить. Смертный холод постепенно завладел им. Так, на шестой день болезни скончался славный джигит, имевший великое сердце, совершивший беспримерный во всей степи, неслыханный подвиг. Возле его тела остались безмолвная, потерявшая память старая Ийс, рыдающая жена и двое маленьких сирот, еле жи- вых от страха, закатившихся в отчаянном плаче. 5
В тот день, когда у подножия горы Шолпан жатаки напали на Азимбая, сына Такежана, чтобы захватить и угнать их табуны, – недалеко от тех мест, а точнее, на расстоянии дневного пере- гона стригунка, младшие братья Абая, его сыновья и акыны его круга увлеченно вели разговор о поэзии. Абай рассказывал о Лермонтове. Речь шла о повести «Вадим», которую очень ценил Абай. Я хотел бы, чтобы казахи узнали о такой благородной, от- важной душе, как Вадим,– сказал Абай-ага. – Мне даже захоте- лось рассказать о нем в стихотворной форме. С вашего велико- душного соизволения, я хочу вам прочитать начало… жүктеу/скачать 0,82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|