Лекции по истории древней церкви Александр Иванович Бриллиантов и его «Лекции по истории древней Церкви»
жүктеу/скачать 5,35 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- История арианства до Никейского собора
Арианство Для богословствования Ария характерным является резкое противопоставление им непроисходящего ни от кого другого Бога, или нерожденного Отца, всему прочему, что от Него происходит. При этом допускается только один способ происхождения от Бога творение Им всего из ничего. Этот именно смысл имеется по отношению к Богу, и термин «рождать» тождественен с термином «творить» (=, ); всякое иное понимание Арий отвергает, Сын Божий очевидно и прямо ставится через такой взгляд на рождение в разряд тварей. Спекуляция в духе Александрийской школы о необходимости мыслить ипостасную Премудрость, чтобы выдержать понятие Абсолютного как Всесовершенного, для Ария вовсе не является убедительной. Бог совершенен один и Сам по Себе ( … , , ). В Нем от вечности существуют Премудрость и Логос, но существуют как не ипостасные свойства (, ). Очевидно, в данном случае Арий всецело стоит на точке зрения Павла Самосатского. Но он идет далее Павла, когда признает существование еще ипостасной Мудрости и Логоса, но только как твари, а не как существа с божественным достоинством. Для него сохраняет значение мысль об ипостасном Логосе в субординатической постановке ее у Оригена, но субординационизм здесь переходит в признание Логоса просто лишь тварью. «Существовал (сначала), — говорится в "Фалии", — один только Бог, и не было (ипостасного) Слова и Мудрости. Потом лишь, когда Он восхотел сотворить нас (), Он создал некоторое существо ( ) и усвоил Ему наименование Слова, Мудрости и Сына, имея в виду сотворить нас. Таким образом, есть две мудрости одна мудрость — собственная и соприсущая Богу, а в этой мудрости произошел Сын и, как участник ее, стал также называться Мудростью и Словом, но лишь по имени. Ибо Мудрость (ипостасная) приведена в бытие Мудростью (как свойством) премудрого Бога и Его хотением. И есть и два слова есть другое слово в Боге наряду с Сыном, и только участвуя в Нем, Сын именуется и Словом, и Сыном» (Ath. Or. contra Arian. 1, 5). Наименование Отцом не существенно для Бога, так как выражает только отношение Его к случайному бытию. Бог не всегда был Отцом, но было, когда Бог существовал только один и не был Отцом, а потом уже сделался Отцом (). Понятие об акте рождения Сына как совершенно тождественном с актом творения естественно приводило Ария к полемике с учением Александра о совечности Сына Отцу и о происхождении Его из «самого» Отца. Выставленные при этом Арием формулы « , » и « » сделались лозунгом арианства, и они действительно весьма точно выражают сущность арианской ереси. Понимая рождение в смысле творения, ариане настаивают на том, что это акт вневременной Сын рожден или сотворен не только не во времени, но и не вместе с временем, подобно миру Он рожден «безлетно», прежде лет вечных или прежде лет и веков (, , ). Но поскольку этот акт понимается именно как творение, получивший через него Свое бытие Сын не может уже быть вечным так же, как вечен Отец. Пусть это будет вневременной акт. Но он все — таки является для Сына пограничным моментом между областью бытия и небытия, за этим моментом должно быть мыслимо небытие Сына и он, этот момент, есть абсолютно первый момент Его существования; в этот момент Он впервые создан или основан. Если Сын есть творение, то было, когда Его не было ( , , ариане избегают выражения «было время»); а именно, Его не было, пока Он не был рожден ( , . ) (Epiph. Panar. 69, 6). Бог сотворил Его, не существовавшего прежде ( ), и вообще Сын может быть назван в сравнении с Отцом не — сущим ( ). Совечным () Отцу Сын, как сотворенный, быть не может; если же признать Его совечным, то нужно признать и не произошедшим или нерожденным, и тогда будет два нерожденных и безначальных ( ). Безначальность в отношении к продолжительности существования (хронологическая) отождествляется у ариан с безначальностью в причинном смысле. Положение, что Сына не было до рождения, было высказываемо и раньше церковными писателями; у Тертуллиана оно встречается даже в более грубой форме «было время, когда Сына не было». Но смысл его у прежних писателей и у ариан неодинаковый у тех оно стояло в связи с теорией различия и и касалось лишь вопроса, так сказать, о форме бытия Сына Сын получил вместе с творением мира лишь ипостасное бытие, но Он и раньше всегда существовал в той или иной форме в Отце. Древние писатели на вопрос — сущего или не — сущего родил Отец, ответили бы сущего. Арий употребляет более утонченную форму выражения, но высказывает в ней и более радикальную мысль рождению Сына предшествовало абсолютное не — бытие Его, рождение Его не означает изменения одной лишь формы Его предшествовавшего бытия. Еще яснее основная мысль арианской доктрины выражается в другом излюбленном изречении ариан «Сын произошел из не — сущего ( , )», находящем применение, когда соответственный акт происхождения Сына рассматривается человеческим мышлением как бы в соответствии с пространственной формой воззрения. По выяснению Ария, оно означает, что Сын «ни в каком отношении ( ) не есть () часть нерождающего Отца и вообще не происходит из какого — либо субстрата ( )» (Epiph. Рапаг. 69,6). Но так как никакого субстрата вне Бога в виде совечной Ему материи христианство не признает, вне Бога до появления тварей полагается лишь абсолютное ничто, то выражение оказывается всецело направленным против учения о происхождении Сына «из Самого сущего Отца». Происхождение «из Отца» не в смысле творения волей Отца для Ария кажется представленным исключительно только в виде грубо чувственного процесса эманации, или в виде разделения сущности Отца, которое должно сопровождаться изменением в Отце. Отсюда и его полемика против этого учения. Его умственному взору предносится истечение () эонов в системе гностика Валентина и мистическое представление об Иисусе как проявлении ( ) световой субстанции. Даже савеллианское учение о «сыноотце» () кажется ему разделением монады, равно как не согласен он и с употреблением у церковных писателей сравнения происхождения Сына от Отца с возжжением одного светильника или факела от другого. Если выражения из Того всяческая (Рим. 11,36), из чрева (Пс. 109,3), изыдох от Отца ( ) и приидох (Ин. 16, 28) понимаются некоторыми как указывающие на отделение от Бога единосущной части или на истечение ( ) (ср. Epiph. Рапаг. 69, 7–8), то Отец будет, согласно с их мнением, говорит Арий о своих противниках, сложным, подлежащим разделению и превращению (), материальным (); бестелесный Бог, по ним, испытывает свойственное телесному бытию (ad .). У св. Александра установленные Никейским собором термины и не встречаются (у него только ). Ариане, выдвигая выражение , уже до собора противопоставляют его обоим указанным терминам, придавая последним низкий смысл (против — Арий, против — Евсевий Никомидийский). Весьма метким нужно поэтому признать данное им потом прозвание . Арий сам изложил свое учение с теми выводами, какие можно сделать из него. Арианское учение собственно не имело дальнейшего развития по содержанию; так называемые строгие ариане позднейшего времени разрабатывали его лишь с формальной стороны; вообще же последователям Ария скорее приходилось смягчать резкость выводов своего учителя. Если Александр учил о подобии Сына Отцу во всем, то, по Арию, Сын «чужд и неподобен во всем Отцу в отношении к сущности и свойствам ( )». «Сущность Отца и Сына и Св. Духа разделены по природе, отчуждены и разграничены одно от другого и не имеют чего — либо общего Отец, Сын и Дух Св. совершенно и до бесконечности неподобны один другому, по существу и по славе ( … ' )» (ср. Ath. Or. contra Arian. I). Если Сын иногда называется у Ария Богом ( . Thai.) (ср. Ath. De syn. Ar. 15, 3), то и Павел Самосатский в свое время не затруднялся называть Богом простого, по его мнению, Христа — человека. Сам же Арий не оставляет места для сомнений, в каком смысле он употребляет это наименование в приложении к Сыну. Он не есть истинный Бог ( ), а называется Богом лишь по имени ( ), вследствие участия в благодати, как могут называться и все другие. Он Бог лишь потому, что удостоился обожествления (… ) (ср. Ath. Or. contra Arian. I). В действительности Он — тварь ( ), хотя тварь высшая и совершеннейшая в сравнении со всеми другими тварями, «не как одна из тварей» ( , ' , , ' , ad .) (см. Eus. Ер. ad .; ср. Epiph. Рапаг. 69, 7; Ath. De syn. Аг. 16, 2). Равного Сыну Бог может родить; но отличного от Него, лучшего или большего — не может. Но различие от других тварей касается только степени совершенства, а не сущности. Ему свойственны те ограничения, без которых немыслимы сотворенные разумные существа. Так, Сын не обладает совершенным знанием Отца, ибо получивший начало не может постигать Безначального. Но Сын не знает и Своего собственного существа. По отношению к воле Ему, как и всем другим, принадлежит изменяемость. «По природе и Логос подлежит извращению ( ) и лишь по собственному произволению () пребывает прекрасным доколе хочет» (ср. Ath. Or. contra Arian. I). Если Бог дал Ему ту славу, которую Он имел, то потому, что предвидел, насколько прекрасен Он будет, т. е. дал за дела Его. Правда, у Ария прилагается к Сыну и эпитеты «неизменяемый» и «неизвращаемый» (, ad Eus., , ad. .), но, очевидно, они должны обозначать фактическую Его неизменяемость, а не свойство самой природы. Точное и обстоятельное изложение учения Ария дает в сжатой форме св. Александр в своей энциклике. Не всегда Бог был Отцом, но было, когда Бог Отцом не был. Не всегда существовало Слово Бога, но произошло из не — сущего. Именно, сущий Бог сотворил (Его), несущего, из не сущего ( ); посему было, когда Его не было. Сын есть создание и тварь и не подобен Отцу по существу. И Он не есть истинное и по природе Слово, и не есть истинная Его мудрость, но одна из тварей ( ). Словом же и Мудростью называется не в собственном смысле () и Сам сотворен () собственным Словом Бога и сущей в Боге Премудростью, в которой Бог соделал как все прочее, так и Его. Посему Он подлежит превращению и изменению по природе, как и все разумные существа; Слово (ипостасное) чуждо и далеко ( ) отстоит от сущности Отца (ср. Socr. . . 1,6). И Отец невидим для Сына Слово не имеет совершенного и точного знания Отца и не может видеть Его; даже Своего существа Сын не знает, как оно есть. Бог сотворил Его ради нас, дабы через Него, как через орудие, создать нас, и Он не существовал бы, если бы Бог не восхотел сотворить нас. Кто — то однажды спросил их (ариан) может ли Слово Бога подвергнуться такому же извращению, какому подвергся диавол, и они не побоялись ответить может, потому что Он изменчивой природы, как происшедший и созданный. Давно уже поставленный для христианского богословия вопрос о достоинстве Основателя христианской религии — Христа как Сына Божия и Его отношения к Богу Отцу, Арий решил, таким образом, в направлении динамического монархианства и именно потому, что исторически стоял на почве монархианских воззрений Павла Самосатского. Христос, по нему, есть тварь, и наименование Его Сыном Божиим не указывает на особые исключительные отношения Его к Богу по природе. С точки зрения Ария было лишь непоследовательностью, когда он говорил еще о Троице, в то же время прямо противополагая Сына и Духа Св., как тварей, Отцу, как единому Богу. Но Христос, не будучи Богом, не есть и человек. Отражая на себе влияние оригеновского богословия, Арий создает понятие о воплотившемся во Христе Логосе как твари, превышающей все прочие сотворенные существа. Получается весьма разнообразное и своеобразное представление о Христе. Он не истинный Бог, но тварь, и Он не истинный человек, человеческая в Нем только плоть, а душу заменяет сотворенный Логос. Эту теорию Арий и его последователи хотели обосновать на Писании, истолковывая места, где говорится об уничижении Христа по домостроительству спасения, в качестве доказательств ограниченности Его природы (ad . ' . … … ) (Theod. . . I, 4). Готовы они были сослаться и на Предание, хотя встречающиеся ссылки и не отличаются определенностью. Арий, например, так начинает «Фалию» «По вере избранных Богом, знающих Бога ( ), чад святых, православных (), восприявших Св. Духа от Бога, вот чему научился я от причастных мудрости, сведущих ( = почтенных), богоученых, во всем мудрых; за ними вслед шествую я, не неизвестный ( ), о котором всюду говорят, много пострадавший за славу Божию» (ср. Ath. Or. contra Arian. I). Представителями рационализма в современном значении этого слова, т. е. в смысле открытого провозглашения разума источником и критерием познания, ариане не были. Но не будучи рационалистом в указанном смысле, Арий, ученик Антиохийской школы, во всяком случае является представителем рассудочного мышления в богословии. Нельзя отказать ему в искусстве и последовательности, с какими он движется в области известных формально — логических понятий. Но ему чужды и глубины религиозной мистики, и высоты богословско — философской спекуляции. Отсюда его догматическая конструкция оказывается совершенно не выдерживающей критики и с религиозной, и с философской точек зрения. Лежащий в основе христианства и исповедуемый Церковью факт вочеловечения Бога идет навстречу естественному стремлению человека к единению с Божеством, как с началом и последней целью всего существующего. Все тенденции Ария, между тем, направлены лишь к тому, чтобы как можно более удалить Божество от мира, представить Его бесконечно возвышающимся и недоступным для сотворенных существ. Принимающий плоть Логос есть также тварь, и хотя выше других тварей, но бесконечно далеко отстоит от Бога и не приближает Его к людям. Все значение Его воплощения сводится к тому, что в лице Его явился человечеству Учитель, сам, однако, не обладавший вполне совершенным знанием, и пример для подражания. — Арианство явилось, таким образом, разрушением христианской религии, сводя всю сущность его к неглубокому морализму. При этом вовсе не было необходимости с сотериологической точки зрения признавать бытие особого мифического существа, т. е. сотворенного Логоса, который не есть ни Бог, ни человек Спасителем, в арианском смысле, мог бы быть и простой человек. Учение Павла Самосатского в этом случае было менее искусственным. Христианское богословие наряду с этим обращалось, собственно, по своему содержанию в космологические рассуждения весьма невысокого качества. Для александрийских богословов бытие ипостасного Логоса — Бога вытекало из их понятия о Божестве, т. е. обосновывалось как необходимый момент в жизни самого Божества. Арий, отвергнув спекуляцию александрийцев, поставив представление об ипостасном Логосе только как твари, должен был встретиться с вопросом для чего нужно бытие подобного существа? В религиозно — сотериологических предположениях арианства основания для этого не оказалось. Арий и его последователи хотят найти такие основания в соображениях космологического характера. Логос нужен как посредник для Бога при творении Им мира. «Восхотев произвести () сотворенную природу и видя, что она не может вынести прикосновения неизмеримо сильной () руки Отца и непосредственного творения им Самим, Бог сначала творит и создает, Единый, Единого ( ) — и называет Его Сыном и Словом, чтобы через Него, как посредника, могло быть создано и другое» (Ath. Or. contra Arian. II, 24). На слабости этих соображений указывали в свое время православные полемисты, а именно — св. Афанасий Великий. Высшее и совершеннейшее из сотворенных существ оказывается здесь не имеющим в себе цели своего существования оно есть лишь служебное орудие при создании низших тварей Логос вовсе не существовал бы, если бы Бог не восхотел сотворить нас. Бог представляется нуждающимся во внешнем орудии, чтобы творить мир; непосредственное творение признается невозможным для Него. Но в действительности измышленное затруднение вовсе не устраняется придуманным для него средством. Посредник между Богом и тварью, Логос сам есть тварь и бесконечно отстоит от Бога; поэтому и Его творение, по логике ариан, опять требовало бы нового посредника, и подобным образом требование посредств можно бы продолжить до бесконечности. Вообще оценка в целом той догматической конструкции, с какой выступил Арий, дается с научно — богословской точки зрения чрезвычайно низкая, даже теми историками и богословами, которые отрицательно относятся и к православному церковному учению св. Александра, противника Ария. Как система, арианство было, по отзыву Гуоткина, автора лучшего в настоящее время исследования по истории арианских споров после Никейского собора (Gwotkin. Studies of Arianism. Cambridge, 1882,1900), крайне нелогичным и неудачно продуманным, явным шагом назад к язычеству и совершенным анахронизмом для своего времени. Оно начало с попытки утвердить христианские положения и окончило ниспровержением всех их. Оно настаивало на единстве Божества, открывая дверь политеизму; оно устраняло божественное достоинство Господа, делая Сына Божия тварью, и затем воздавало Ему почитание, чтобы избегнуть обвинения в язычестве. В своей фантастической теории воплощения, отрицавшей в Сыне человеческом человеческую душу, оно устранило даже истинное Его человечество. Сверх всего этого, никакое истинное откровение любви не могло исходить от Бога абстрактно бесконечного и сокровенного, присужденного навсегда стоять вдали от мира, дабы последний не погиб от Его прикосновения; не могло быть и действительного искупления от сотворенного посредника, неистинного Бога и неистинного человека; не могло быть и действительного освящения от подчиненного Духа, гораздо низшего по достоинству в сравнении даже с первой тварью. «Божество Христа было отрицаемо довольно часто и раньше, точно так же как и Его человечество, но на долю арианства досталось в одно и то же время и утверждать, и отрицать и то и другое. Доктрина ариан — языческая в самой основе, так как арианский Христос есть не что иное, как языческий полубог» (Gwotkin. 2–3,27). «Арианская христология, — по замечанию Шультца, — есть самая несостоятельная с внутренней стороны и самая малоценная в догматическом отношении из всех, какие встречаются нам в истории догмы» (Schultz. Gottheit Christi. 5, 65). Гарнак, сам отрицающий догматы о Божестве Христа и о Троице как несогласные с исповедуемым им самим «евангелием» Ричля и страдающие будто бы внутренним противоречием, в то же время так характеризует и оценивает арианскую доктрину «Формулы в ней (в отличие от церковного учения), по — видимому, ясны и свободны от противоречий, но если всмотреться ближе, мифология понятий здесь плоха настолько, насколько только это возможно; далее, ариане лишь как космологи являются монотеистами; как богословы, да и в религии вообще, они — политеисты; наконец, на заднем плане скрываются у них и глубокие противоречия Сын, который вовсе не есть сын, Логос, который вовсе не есть логос, монотеизм, который не исключает политеизма; два или три существа, которые должно почитать в то время, как одно лишь из них действительно отличается от тварей; неопределимое существо (Wesen), которое делается Богом, только становясь человеком, и которое, однако, не есть ни Бог, ни человек. При этом — отсутствие сколько — нибудь энергичного религиозного интереса и предметно — философского; все, напротив, пусто и формалистично; видим даже мальчишеское одушевление в игре пустыми формами и детское самодовольство при упражнениях с бессодержательными силлогизмами. Противники их были совершенно правы эта доктрина вела к язычеству» (Grundriss d. DG. 1, 141). Историческую заслугу арианства указывают лишь в том, что оно полуязыческим характером своего учения облегчило будто бы переход в христианство языческим германским народам — заслуга весьма сомнительной ценности. История арианства до Никейского собора Фактическая сторона истории арианского спора до Никейского собора сводится в общих чертах к тому, что то возбуждение умов и разделение, которое обнаружилось первоначально в Александрии по поводу разногласия Ария с Александром, быстро распространяется сначала в прочих местах Египта, а затем и по всему Востоку. На него, наконец, обращает внимание и государственная власть в лице Константина Великого, и при ее посредстве призывается к участию в решении спора и Западная церковь. К религиозно — догматической основе спора притом присоединяются разные посторонние осложняющие элементы. Уже при самом первом столкновении Ария и Александра в Александрии дело осложняется коллуфианским движением, т. е. недовольством и протестом против Александра пресвитера Коллуфа. Впоследствии, при дальнейшем распространении в Египте к арианскому движению присоединяются в видах общего протеста против Александрийского епископа представители возникшего ранее мелетианского раскола, хотя исходная точка протеста самих мелетиан была совсем другая это был протест местного коптского элемента против церковных прав греческой Александрии. Когда с египетской почвы арианство переносится в другие восточные области, его успехам и вместе осложнению дел особенно содействует властолюбивое вмешательство Евсевия Никомидийского, через покровительство арианам стремившегося достигнуть своих личных целей. Когда, наконец, за дело взялось и государство, по первым действиям его можно было, по — видимому, ожидать лишь неблагоприятных последствий от этого для церковных интересов. Но события очень скоро приняли иное направление, и спор был решен победой исповедуемой Церковью истины над арианством на Первом Вселенском соборе. Арий, по сообщению Епифания Кипрского, был родом из Ливии, образование получил в Антиохии, в Александрии находился уже во время гонения Максимина. Посвященный в диакона еп. Петром, он стал было на сторону Мелетия, но скоро примирился с Церковью и при Александре (312–328) был одним из наиболее уважаемых пресвитеров. По Филосторгию, он был выставлен даже в качестве кандидата на епископскую кафедру, когда совершалось избрание Александра. Александрия разделялась в то время на приходы; при одной из приходских церквей Арий и был пресвитером ( . Epiph. Рапаг. 69, 1) и славился своей проповеднической деятельностью и аскетической жизнью. Когда Арий впервые начал прямо выражать свои догматические убеждения, неизвестно. Обычно относят начало спора его с Александром к 318–320 гг. Столкновение произошло на общем собрании александрийских клириков, какие иногда устроялись епископом для обсуждения разных вопросов. Вероятно, вызвавший споры вопрос был поставлен Александром ввиду полученных им уже ранее сведений о мнениях Ария, и эти мнения уже находили сторонников и проповедников, но и своих противников (Epiph. Рапаг. 69, 2). Арий видел в словах самого епископа, что Троица есть вместе и Единица ( . Socr. . . I, 5), савеллианство. Сначала Александр хотел окончить распрю мирным путем. Назначен был диспут (), затем еще другое собрание () для выяснения дела. Александр занимал нейтральное положение между спорившими сторонами, одобряя на первых порах то одних, то других (Soz. . . I, 15). Но после того как учение Ария и упорство его сделались ясными, он принял решительные меры против него. По — видимому, он вынужден был сделать это и ввиду требований пресвитера Коллуфа, под видом ревности против Ария преследовавшего собственные цели и в конце концов все — таки отделившегося и от Александра. Испытав все средства не только устного, но и письменного убеждения ариан, Александр созвал собор из подведомых ему епископов Египта и Ливии (около 100 человек) и отлучил упорно державшихся своего мнения клириков от Церкви Ария и с ним еще 11 человек; из епископов на стороне Ария оказались Секунд Птолемаидский и Феона Мармарикский. Арий со своими единомышленниками отправился на Восток. Вероятно, он остановился в Кесарии Палестинской, где встретил самый сочувственный прием со стороны историка Евсевия. В Кесарии нашел некогда приют удалившийся из Александрии Ориген; судьба Ария могла напомнить оригенисту Евсевию судьбу Оригена. Из Кесарии Арий обратился с письмом к Евсевию Никомидийскому, жалуясь на своего епископа, который изгнал его с последователями, как безбожных людей, из Александрии за несогласие со своим учением. Арий заявляет, что на самом деле и Евсевий Кесарийский, и Феодот Лаодикийский, и Павлин Тирский, и Афанасий Аназарбский, и Григорий Беритский, и Аэтий Лидийский, и все восточные ( ) говорят, что Отец безначально предшествует Сыну, и следовательно, и они подверглись анафеме Александра, кроме лишь Филогония Антиохийского, Гелланика Трипольского и Макария Иерусалимского, «необразованных еретиков, проповедующих иное учение ( , , , ), их нечистого учения мы не можем и слушать, хотя бы еретики угрожали нам тысячью смертей» (ср. Theod. . . I, 5). Арий разъясняет затем смысл собственных формул и . Евсевий Никомидийский принял живейшее участие в деле Ария и как «солукианист» по убеждениям, и особенно потому, что оно подавало удобный повод к проявлению его иерархических стремлений. Евсевий был придворный епископ в духе Павла Самосатского, характерным для него является то, что, будучи сначала епископом Берита, он успел потом как — то занять кафедру столичного города Никомидии, а когда затем столицей сделалась Византия, он перешел и туда, как только открылась возможность. Доставить торжество взятым им под свое покровительство арианам для Евсевия значило доказать, что фактически первенство принадлежит на Востоке Никомидийской кафедре, а не Александрийской, как следовало это по историческим традициям. В обширном ответном письме Евсевий писал Арию «Ты мыслишь вполне верно (), молись, чтобы и другие мыслили так же; всякому ясно, что сотворенное не существовало до своего происхождения и происшедшее имеет начало своего бытия». Может быть, сам же Евсевий и пригласил Ария к себе в Никомидию. Евсевий и другие сторонники Ария поставили задачей для себя заставить Александра принять отлученных в общение. В этом смысле они писали Александру. Сам Арий, может быть по совету Евсевия, отправил из Никомидии за подписью и других бывших с ним пресвитеров и диаконов послание своему «блаженному папе и епископу» в форме исповедания веры в единого () нерожденного и не подлежащего изменению Бога, родившего волей прежде всех век Сына как совершенное творение, не существовавшее до своего происхождения. Выражение намеренно не употреблено, высказывается лишь протест против чувственных представлений о рождении как материальном процессе. Учения, изложенного в этом исповедании, держался будто бы и сам Александр и теперь только отступил от него. «Вот вера наша, идущая от предков, которой мы были научены и от тебя, , — начинается послание. — Ты и сам, , — говорится далее, — ив церкви, и в собрании неоднократно ( ) восставал против учивших иначе ( )» (ср. Epiph. Рапаг. 69, 7). Какое значение могло иметь это дипломатически составленное исповедание веры, видно из письма Евсевия Кесарийского Александру. «Твои писания ( ) обвиняют их, будто бы они говорят, что Сын произошел из не — сущего, наравне со всеми прочими тварями ( ). Но они обнародовали писание, которое адресовали к тебе, и в нем, излагая свою веру, буквально исповедали вот что "Бога закона и пророков и Нового Завета, родившего Сына Единородного прежде лет вечных, через Которого Он сотворил и века, и все прочее; родившего же не призрачно, но истинно приведшего в бытие () собственной волей, непревращаемого и неизменного, совершенное создание Божие, но не как одного из созданий". Если они правду говорят в своем послании (а оно, конечно, тебе известно), в котором они исповедуют Сына Божия (получившего бытие) прежде лет вечных, Им же (Бог) и века сотвори, непревращаемым и совершенным созданием Божиим, а не утверждают, что Он одно лишь из созданий, вопреки их ясным утверждениям, что Он не есть лишь как одно из созданий смотри, как бы тебе снова не подать им повода порицать и обвинять тебя столько, сколько им будет угодно. И еще ты обвиняешь их за то, что они говорили Сущий родил (не) сущего. Удивительно будет для меня, если кто может сказать иначе. Ведь если один только Сущий, ясно, что из Него произошло все, что существует после Него. Если же не один Он есть сущий, но и Сын был сущим, каким же образом Сущий родил уже Сущего? Ведь таким образом было бы два Сущих» (Eus. Ер. ad .). Но вообще Арий не находил нужным скрывать свои воззрения. Около этого времени, вероятно, написана им , изложение его учения в стихах, для которого он избрал и название, и стихотворный размер от употреблявшихся у язычников на веселых пирах песен в видах более успешного его распространения. Там он ясно признает изменяемость Сына. Для пропаганды своих воззрений он писал также, по свидетельству Филосторгия, , песни для матросов, для работающих за жерновами и для пешеходов. Другие сочувствовавшие Арию епископы, лукианисты, лучше понимали смысл учения Ария и не ставили в вину Александру, будто он искажает его. Афанасий Аназарбский, например, писал Александру «Зачем ты порицаешь Ария с его единомышленниками за то, что они говорят Сын Божий создан из ничего, как тварь, и есть одно из творений в ряду всех прочих? Если совокупность всех сотворенных существ уподобляется (в притче) стаду овец, одно из них есть и Сын». «Не порицай последователей Ария за то, что они говорят было, когда не было Сына Божия, — писал также из Антиохии бывший александрийский пресвитер Георгий, отлученный еще раньше за что — то Александром, потом бывший еп. Лаодикийским, — ведь и Исайя был сыном Амоса, и Амос был раньше рождения Исайи, Исайя же раньше не существовал, а потом уже стал существовать». Георгий, впрочем, писал и арианам, чтобы те согласились с выражением Александра Сын из Бога, — ведь, по апостолу, и все из Бога (/ Кор. 11–12). Евсевий Никомидийский деятельно агитировал в пользу Ария. Павлина Тирского, например, он, хотя и в почтительном тоне, упрекал, почему тот не подражает ревности своего друга Евсевия Кесарийского и хранит молчание «Я уверен, что ты убедил бы его (Александра), если бы написал ему». Все усилия воздействовать на Александра оставались, однако, безуспешными. Друзья Ария составили даже, по сообщению Созомена, собор в Вифинии (вероятно, в Никомидии) и написали окружное послание ко всем епископам с предложением вступить в общение с Арием и его последователями и постараться расположить к тому Александра. Наконец, Арий упросил трех палестинских епископов — Павлина Тирского, Евсевия Кесарийского и Патрофила Скифопольского — дать ему позволение вступить в пресвитерские права в своем александрийском приходе, помимо согласия Александра. Они удовлетворили его просьбе, собравшись с некоторыми епископами в Палестине, поставив лишь при этом условие, которое, конечно, имело только формальное значение, чтобы Арий подчинялся Александру и старался всячески примириться с ним. Александр, разумеется, должен был почувствовать себя глубоко оскорбленным таким вмешательством в дела чужой Церкви. Арий, кажется, действительно возвратился в Александрию, насколько можно заключить об этом из того, что Константин Великий адресует свое послание по поводу арианской смуты, написанное незадолго до Никейского собора, вместе Александру и Арию. Александр, со своей стороны, счел долгом, как только ариане перенесли свою проповедь за пределы его диоцеза и началась усиленная агитация в пользу их со стороны Евсевия, обратиться «к сослужителям всей кафолической Церкви» с окружным посланием. Указывая, что Евсевий, возомнивший, будто на нем лежат все дела Церкви ( ' ), для чего он и пришел в Никомидию, пишет теперь всюду за «отступников», имея в виду свои личные цели ( ). Александр перечисляет имена «отступников» (6 пресвитеров, 6 диаконов, 2 епископа), с которыми «верные» не должны вступать в общение, как и с Евсевием, и излагает кратко их учение; отдельным тезисам этого учения противопоставляются затем тексты Писания (Socr. . . I, 6). Энциклика была предложена для подписи членам александрийского и мареотского клиров и разослана не только восточным, но и египетским епископам. По Епифанию, она была заготовлена в количестве 70–ти экземпляров. Послания к Александру сторонников Ария являлись, таким образом, не только следствием их сочувствия к Арию или понуждений со стороны Евсевия Никомидийского, но и ответом на запрос самого Александра. Таково, например, было упомянутое выше послание Евсевия Кесарийского. Всюду нашлись и такие епископы, которые с негодованием отнеслись к лжеучению, в этом смысле ответили Александру и подписались под его вероизложением …, , , (Theod. . . 1,4). Таким образом, еще до Вселенского собора, благодаря оживленной переписке, могло выясниться, кто из епископов на какой стороне стоит. Из писем представителей той и другой сторон тогда же составились сборники (. Socr. . . 1,6). Для Александра было важно иметь доказательство согласия его в содержимом им учении с другими епископами. Для Ария интерес представляли писанные в его пользу послания. Ариане и впоследствии, по свидетельству Сократа, пользовались этими письмами для подтверждения своего учения. Направленного против Ария ответа Александр должен был ожидать и от одноименного с ним и вместе единодушного и единомышленного епископа Фессалоникийского, с которым его связывала, по — видимому, дружба или близкое знакомство. Голос этого епископа мог иметь особенно важное значение в деле ввиду притязаний Евсевия Никомидийского, столичного епископа. Фессалоника в церковном отношении стояла выше Никомидии, как Sedes apostolica, и можно было думать, по крайней мере с 322 г., что Константин Великий сделает ее столицей. Было еще неизвестно, что выбор его падет на Византию. Александр Александрийский, однако, не получал пока никакого ответа из Фессалоники. Возможно, что обострившиеся отношения между Константином, владевшим Иллириком, и Лицинием, под властью которого находился прочий Восток, затрудняли сношения епископов и до Фессалоники не дошла энциклика Александра. Последний, может быть, уже после победы Константина над Лицинием (18 сент. 323 г.), обратился с особым посланием полуофициального характера к своему «единодушному» брату Александру, имея в виду, что оно будет прочитано и другим епископам Македонии. Как на побуждение к написанию послания автор указывает на желание предупредить адресата об угрожающей и ему опасности посягательства на его области лиц, которые руководятся целями властолюбия и корыстолюбия, как это пришлось испытать автору он хотел бы иметь его помощником в борьбе с их общим врагом. В этих видах он изображает характер деятельности и указывает сущность учения ариан (1–9). С другой стороны, он хочет рассеять те клеветы, какие успели распространиться об учении его самого противниками Церкви (9–13). Замыслы Ария и его сподвижника Ахиллы оказались, по словам послания, гораздо худшими, нежели замыслы Коллуфа они совсем отделились от Церкви, составляя свои соображения и денно и нощно упражняясь в клеветах на Христа и на своего епископа; пользуясь услугами своих почитательниц — женщин, они воздвигают гонения на православных, устрояя суды (перед языческими властями), и делают христианство предметом посмеяния для язычников и иудеев через неуместную деятельность фанатичных проповедниц ( ' ' , … ' , ' ). Когда же они подверглись отлучению, они стали обращаться к епископам с просьбами об общении, умалчивая при этом о некоторых пунктах своего учения и о своем поведении в Александрии или излагая это учение устно и письменно в приукрашенном виде, в превратном виде в то же время представляя и учение Александра. И некоторые, подписываясь под их писаниями, «», принимают их в Церковь. Это и заставило автора писать адресату о их «неверии» ( … ). Разбор учения ариан в послании, в отличие от энциклики, получает характер ученого рассуждения. Здесь именно оно и поставляется в связь с ересью Павла Самосатского. «И я не знаю, — замечает автор, — каким образом три рукоположенные в Сирии епископа ( ), соглашаясь с ними, еще более возбуждают их; суд о них представляется на ваше усмотрение ( )». Затем он обращается к опровержению тех клевет, какие возводятся на него самого проповедниками нового учения, которые ставят себя по мудрости выше и прежних учителей, и всех современных епископов и себя только называют мудрыми и нестяжательными и изобретателями догматов ( ), и говорят, что им только одним открыто то, что никому другому под солнцем и в голову не приходило. Отвергнув обвинение, будто он проповедует двух нерожденных, Александр дает исповедание своей веры в единого () нерожденного Отца, не подлежащего изменению, и рожденного из Сущего Отца неизреченного Сына, как точный образ Отца, совечный Ему, также в Духа Святого и непобедимую никем Церковь. «Вот чему мы учим и что проповедуем. Это апостольские догматы Церкви, за которые мы готовы и умереть (), не обращая внимания на тех, кто стал бы принуждать нас отречься от них. Воспротивившись им, последователи Ария и Ахиллы, и все враги истины с ними и отлучены от Церкви, сделавшись чуждыми нашего благочестивого учения» (Theod. . . I, 4). Очевидно, это исповедание является как бы ответом на посланное арианами Александру изложение веры, которой будто бы держался сам Александр. В заключение автор просит тех, к кому он обращается в письме, выразить свое согласие относительно состоявшегося уже в Александрии решения об арианах, по примеру других епископов, приславших ответы и подписавших «Томос». «Томос» послан и адресату с другими епископами, и они должны были получить его. * * * Вызванное выступлением Ария в Александрии и распространившееся по всему Востоку движение было делом исключительно Восточной церкви. Запад не принимал в нем участия, хотя встречается известие у папы Либерия, что экземпляр энциклики Александра был отправлен и Сильвестру Римскому. В то же время едва ли имела особый интерес вмешиваться в дело и гражданская власть на Востоке. Правителем восточной половины Империи с 314 г. (апрель) был Лициний. Хотя он и участвовал в издании вместе с Константином Великим Миланского эдикта 313 г. и союз его с Константином был уже тогда скреплен браком его с сестрой Константина Константией, но уже осенью 314 г. отношения между обоими правителями обострились до открытого столкновения, и Лициний, потерпевший поражение, должен был уступить Константину Иллирию. Несочувствие к Константину он, естественно, перенес и на покровительствуемых последним христиан, и чем далее, тем более оно возрастало, пока, наконец, около 322 г. не перешло в открытое гонение, хотя еще и не повсеместное. Предполагать в нем особую склонность покровительствовать арианам и при его вообще враждебных отношениях к христианству нет оснований. Евсевий Никомидийский, несмотря на все свои интриги и несмотря на расположение к нему Константин, супруги Лициния, успел достигнуть, вероятно, лишь весьма немногого в пользу своей партии; если подлинно письмо Константина к никомидийцам после собора 325 г., то Евсевий даже посылал своих пресвитеров к Константину в качестве шпионов, чтобы услужить Лицинию. В видах Лициния было совершенное уничтожение христианства, а не поддержка той или другой христианской партии. После победы над Лицинием при Хрисополе (18 сентября 323 г.) единодержавным обладателем и Востока, и Запада сделался Константин Великий. Заключенный им ранее и теперь окончательно упрочившийся союз с христианской Церковью заставил его сразу же обратить внимание на церковные дела Востока. Так как Константин был до этого государем Запада и союз был заключен им первоначально с западным христианством, то этим обусловливалось теперь более или менее участие в делах Востока и представителей Западной церкви. Первые действия императора по отношению к арианскому движению обнаруживают сколько интерес его к тому, что совершалось в сфере церковной жизни, столько же недостаточную осведомленность и недостаточное понимание сущности дела. Выступить в качестве умиротворителя церковной распри побуждали его не только политические соображения, но и мотивы религиозного характера. Константин принял под свое покровительство последователей христианской религии, потому что убежден был в высоких достоинствах этой религии самой по себе в сравнении со всеми прочими религиями. И если с государственной точки зрения являлись нежелательными всякие волнения в Империи, откуда бы они ни происходили, то для него тем более нежелательными и неприятными должны были быть волнения, исходившие из среды представителей той религии, которой он фактически только что доставил торжество перед другими. С подобным явлением ему уже пришлось встретиться на Западе как только он вступил, после победы над Максентием, в обладание Италией и Африкой, ему пришлось решать спор между православными и донатистами. Но там спор имел местный характер, ограничивался собственно пределами Африки. На Востоке вызванное появлением арианства волнение охватило всю Восточную церковь и успело уже, по — видимому, глубоко проникнуть в народные массы. Арий, очевидно, прямо рассчитывал на широкую, по возможности, пропаганду своего учения и в образованном классе народа, и в низших слоях его, когда составлял, с одной стороны, свою «Фалию», с другой — даже песни для рабочих людей. Перенесенные в эту сферу рассуждения о догматах получили крайне банальный характер. Ариане обращались, например, к александрийским торговкам с вопросом «Ты родила сына сущего или не — сущего? Ведь только не — сущего можно родить, а сущего нечего рождать». Разногласие между христианами и их споры давали повод язычникам осмеивать христианское учение даже в театрах и должны были казаться совершенно несоответствующими моменту внешнего торжества христианства над язычеством. Вступив в Никомидию как победитель, Константин намеревался было отправиться в путешествие для осмотра поступивших под его власть стран. Известие о волнениях, происходящих на Востоке, явилось препятствием к осуществлению этого намерения, так как ему не хотелось, по его словам, воочию видеть то, о чем крайне неприятно было и слышать. Весь спор между тем, по мнению императора, произошел из — за совершенно пустых и бесполезных вопросов ( , , ) (ср. Eus. Vita Const. II, 69, 2; 71,1 и 7). Хороший воин и политик, Константин, естественно, не был в то же время настолько компетентным богословом, чтобы оценить действительное значение поднятого спора по его внутренней стороне. Его привлекал возвышенный монотеизм христианской религии и нравственное учение ее, но разобраться в догматическом содержании ее было для него трудно. Если один из ученейших представителей Церкви того времени, пользовавшийся особым расположением императора и влиявший на него, Евсевий Кесарийский оставался и после Никейского собора и умер с убеждением, что не стоило тратить времени и сил на обсуждение предмета, вызвавшего арианские споры; если для церковного историка V в. Сократа этот спор сводился, в сущности, лишь к предосудительному «любопрению» () епископов, тем более понятен такой взгляд на дело императора, не получившего еще христианского крещения и проводившего до сих пор большую часть времени в походах и войнах. Для него было необходимо в этом случае полагаться на окружавших его представителей Церкви. Но в Никомидии, может быть, было трудно в то время получить вполне точные сведения о сущности спора между Арием и Александром, и ближайший советник императора по церковным делам, находившийся тогда при нем, Осий (, Hosius, не Осия — ') Кордубский, не мог пока дать ему каких — либо руководственных указаний. Ничтожность, по взгляду императора, причины, вызвавшей столь сильные волнения, давала зато и надежду на легкое устранение этих волнений. Стоило, по его мнению, обратиться к виновникам раздора с надлежащим внушением и примирить их, как их примеру должны будут последовать и их сторонники. С этой целью он сам пишет письмо Александру и Арию и в нем в своеобразном почтительно — порицательном тоне убеждает и просит их, как «сослужителей» () одного с ним Бога, оставить спор. Указав на свои заботы о поддержании мира в Империи, нарушителями которого на Западе явились донатисты, и выразив разочарование в своих надеждах по поводу того, что он теперь встретил и на Востоке, император не видит, однако, никаких важных препятствий к восстановлению мира. Виновны в его нарушении одинаково и Александр, и Арий. Первому не нужно было ставить излишнего и неосторожного вопроса; второй не должен был неосмотрительно отвечать на него. Особенно виновны они в том, что трудный вопрос они вынесли из своего круга и выступили со своими спорами перед народом. Но и самим им не следовало разделяться из — за него, так как это вопрос совсем не важный, а во всем главном они согласны ( ). Им нужно было подражать языческим философам те в случае разногласий в каких — либо мнениях не ссорятся между собой. А они между тем, будучи священными лицами, поступают подобно необразованной черни и неразумным детям. Достаточно для их согласия, по мнению императора, того, что у них одна и та же вера в управляющий всем Божественный промысел в остальном возможна свобода мнений, только не должно быть разделений. Для них есть, таким образом, возможность примириться друг с другом, и это повело бы к миру всего народа. «Возвратите же мне ясные дни и беспечальные ночи, — заключает император послание. — Откройте мне своим единодушием путь на Восток, который вы заключили взаимными пререканиями; доставьте возможность видеть вас и всех других в светлом настроении и вознести должную благодарность Всевышнему за всеобщее единодушие () и свободу» (Eus. Vita Const. II, 69, 1–72, 3; ср. Socr. . . I, 7). Можно думать, что если бы император продолжал лишь и далее настаивать на примирении Александра и Ария, руководствуясь высказанными им в письме взглядами, этим воспользовалась бы для своих выгод арианская партия, готовая на всякого рода компромиссы, лишь бы достигнуть формального общения с Церковью для Ария и других отлученных вместе с ним на Александрийском соборе. К счастью, само письмо Константин послал в Александрию через западного епископа Осия Кордубского; последнему поручено было лично содействовать примирению (епископов) противников; прежде же всего он, конечно, должен был собрать точные сведения о деле на (самом) месте возникновения распри. Когда и каким образом установились близкие отношения между императором и испанским епископом — исповедником времен Максимина, неизвестно. В 313 г. он является уже одним из влиятельнейших лиц при Константине, и через него иногда приводятся в исполнение распоряжения государственной власти, касающиеся Церкви. Донатисты в 316 г. его считали виновником неблаговоления к ним государя, хотя он почему — то и не присутствовал на соборе в Арле 314 г. и на самом деле, по показанию блаж. Августина, удерживал Константина от слишком суровых мер против донатистов. Вероятно, вместе с другими духовными лицами он сопровождал императора в походе его против Лициния и прибыл вместе с ним в Никомидию. На Востоке он получил потом самую широкую известность ( ). Как западный епископ, Осий держался, без сомнения, тертуллиановских формул в учении о Св. Троице и в Александрии при личных рассуждениях с Александром, вероятно, также и с Арием, скоро мог убедиться в важности поднятого вопроса и определить, на какую сторону нужно стать в споре. Обвинения Александра Арием в савеллианстве он признал неправильными и произвел какое — то расследование относительно терминов и (Socr. . . Ill, 7 , ). Возможно, что тогда же произошло соглашение его с Александром и относительно термина , признания которого некогда требовал от Дионисия Александрийского Дионисий Римский. По Филосторгию, это имело место в Никомидии, куда будто бы отправлялся Александр (I, 1). О выполнении прямой миссии — примирения споривших — нечего было и думать. Осий успел лишь уладить во время пребывания в Александрии коллуфианский раскол. Коллуф присоединился к Церкви. Результатом посольства Осия было изменение Константином первоначального взгляда на арианское движение и убеждение в необходимости иных мер к его прекращению. Нет ничего невероятного в том, что Осий именно и предложил императору созвать собор для этого. Мысль о соборе была, впрочем, настолько естественна, что император мог и сам прийти к ней. Соборы епископов были в Церкви обычным средством для решения разных недоразумений и установления общеобязательных норм церковной жизни. Дело донатистов Константин предоставил на Западе решать епископам на соборе Римском (313 г.) и потом Арльском (314 г.). Известен бывший ранее на Западе в Испании собор Эльвирский (306 г.), на котором присутствовал и Осий Кордубский. На Востоке соборы также были обычным явлением еще в предыдущую эпоху, насколько они вообще были возможны при существовании Церкви в языческом, враждебно относившемся к ней государстве. Многолюдные соборы созываемы были, например, по делу о ереси Павла Самосатского. Как только окончилось гонение Максимина (313 г.), открылся ряд соборов, из которых известны Анкирский (вероятно, в 314 г.) и затем Неокесарийский. Арльский собор на Западе и Анкирский на Востоке можно назвать общими соборами, один для Западной, другой для Восточной (кроме Египта) церкви. Теперь, когда Запад и Восток были объединены под властью одного государя, появилась возможность созвания всеобщего, или Вселенского, собора из представителей всего христианства в целом; пределы распространения христианства тогда почти вполне совпадали с пределами Римской империи или древнего культурного мира. Кроме догматического вопроса собор должен был, по намерению императора, заняться еще вопросом о времени празднования Пасхи. Некоторые на Востоке уклонялись от александрийского способа исчисления Пасхи; западный римский способ отличался от александрийского и, в свою очередь, тоже не был поддерживаем всюду на Западе. Арльский собор попытался было утвердить в качестве обязательной римскую практику, но едва ли она принята была всюду и на Западе, не говоря уже о Востоке. Разногласие само по себе вело к разным неудобствам и давало повод язычникам к насмешкам над христианами, как не знающими времени величайшего из празднуемых ими событий. Для Константина, сверх того, было особенно ненавистно и то, что некоторые из христиан, уклоняясь от общего обычая, совпадают в праздновании Пасхи с иудеями (Socr. . . 1,9 ). Авторитету Вселенского собора предполагалось предложить для решения и вопрос об усилившейся к тому времени мелетианской схизме в Египте. Намечены были, может быть, и некоторые другие пункты для соборного обсуждения. Местом собора назначена была Никея в Вифинии (Eus. Vita Const. Ill, 6, 1 … ), ныне селение Исник (). Епископам были разосланы всюду письма ( ) с приглашением без замедления прибыть в указанный город, а путевые издержки правительство брало на свой счет. Текст пригласительного послания передается в сирийском памятнике, содержащем сведения о Никейском и о других соборах. В нем — не вполне понятно почему — мотивируется созвание собора именно в Никее, а не в Анкире, где был собор прежде. Указывается на удобство прибытия епископов из Испании и «прочей Европы» именно в Никею, на благоприятные климатические условия этого города, наконец — на желание самого императора присутствовать на соборе и принимать в нем участие. Никея была летней резиденцией живших в Никомидии императоров, и находившийся там дворец мог служить удобным местом для собрания епископов. Собор происходил летом 325 г. Встречающаяся у Сократа дата — 20 мая, — вероятно, относится к началу собора (I, 13). Дата 19 июня в актах VI Вселенского собора означает, по — видимому, время составления или подписания Никейского символа. 14 июня в кодексе патриарха Аттика (у Барония) могло указывать день прибытия императора в Никею. Terminus ad quem соборных заседаний было 25 июля, день празднования двадцатилетнего юбилея царствования императора, или так называемых виценналий. Ко дню этого торжества император, вероятно, хотел видеть законченным дело умиротворения Церкви. жүктеу/скачать 5,35 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|