Лето в пионерском галстуке

шаг, ступив на отражение на земле. Набравшись смелости, он пошёл
прямо по радуге к бару, где договорился встретиться с Миком.
Скромно сел за пустой столик, заказал пива и выпил стакан
залпом. Не прошло и четверти часа, как к нему подсела компания из
десятка человек, которых вскоре Юра стал считать ни кем иным, как
настоящей семьей. Там были и женщины, и мужчины, и те, к кому
Юра не знал, как обращаться — как к «нему» или как к «ней»?
Веселые и возбужденные, они рассказали, что планируют акцию под
кодовым названием «Операция ЗАГС», которая должна была наделать
много шума. Суть её заключалась в том, чтобы в определенный день,
девятнадцатого августа, множеству однополых пар разом подать
заявления на регистрацию брака в ЗАГСы по всей стране. Разумеется,
все они получат письменный отказ и обратятся с ним в суд.
Опьяненный не пивом, а атмосферой, Юра мигом согласился принять
участие в Операции ЗАГС. Тут же для него нашелся и «муж», чье имя
Юра запомнил, только когда прочитал его в заявлении. Заявление не
было поводом для начала отношений, и, хотя парень Юре понравился
— высокий, худой брюнет с тонкими чертами лица и серыми
глазами, — в те дни парой они не стали. Но с той минуты всё
закрутилось так, что, только когда Юра получил отказ в принятии
заявления, он впервые задумался, что оказался бы в очень странном
положении, если бы заявление приняли.
В стопке с отказом из ЗАГСа лежало ещё одно письмо для Юры,
из Харькова от друга со двора. Этот парень давно переехал в другой
район, но иногда приезжал в старый, Юрин, к матери, о чём и написал.
Это письмо ошарашило Юру.
«Недавно ездил к матери, она говорит, что тебя искал
какой-то парень. Сам я его не видел, но мать говорит, что в
очках. Это тот, о котором ты говорил?»
Юра отправил короткое нервное:
«Что спрашивал и что она ему ответила? Дала адрес и
телефон в Германии? Свои контакты этот парень оставил?»
А ещё спустя месяц получил ответное:

«Адреса и номера телефона мать не дала, сказала
только, что вы уехали в Германию. Ничего о себе он не
рассказал».
Юра попросил: «Сходи в мою старую квартиру, узнай, приходил
ли тот парень к ним и оставил ли свой адрес? И обязательно забери
письма! Если там всё ещё никого нет, взломай почтовый ящик».
Ответа не было долго — друг давно жил своей жизнью,
поглощённый семьёй и работой. Мотаться из одного конца города в
другой по первому Юриному зову он, конечно, не собирался. Потому
ответил поздно, только в начале ноября:
«Этот парень к ним приходил, адреса не оставил, а свои
письма забрал».
Злость захлестнула Юру: почему не оставил адреса, почему
забрал письма? Неужели опять включилось его дурацкое «без меня
тебе будет лучше»? Злость переросла в ярость. Если бы Володя
оказался рядом, Юра бы его ударил.
Отчасти именно эта новость подтолкнула Юру к началу новых
отношений. Взбешённый и обиженный, он поехал на Ноллендорфплац.
Засел в баре, стал опрокидывать бокал за бокалом. Когда в глазах у
Юры уже двоилось, к нему подошёл старый знакомый Йонас, его
неудавшийся «муж», с которым в августе они подавали заявление в
ЗАГС. Юра был настолько пьян, что наутро не смог вспомнить, как и
почему оказался с ним в одной постели.
В далеком восемьдесят шестом он договорился с Володей
встретиться в «Ласточке» спустя десять лет. Но не приехал, потому что
попросту об этом забыл. Он забыл вообще обо всем — жизнь
закрутилась, наконец пришло признание в музыке. Выступая на
концертах, продолжая учиться уже и на дирижерском, Юра пожинал
плоды. Но главным, заставившим окончательно забыть о
договоренности, было не что-то, а кто-то — Йонас. Юра считал их
отношения настоящей любовью, долгой и взаимной, но таковыми они
только казались.
Йонас 
был 
гей-активистом, 
занимался 
организацией
общественной жизни комьюнити. Он старался уважать дело Юриной

жизни, но вскоре стало ясно, что Йонас не любит то ли именно Юрину
музыку, то ли фортепианную музыку в целом, говорил, что от неё нет
никакого толку, один шум.
Но они вместе ходили в театр и оперу. Однажды, путешествуя по
Латвии, Юра заметил афишу на русском языке «М. Баттерфляй» —
спектакль Романа Виктюка, и, несмотря на то, что Йонас ни слова не
понимал по-русски, Юра настоял, чтобы пойти вместе.
Постановка произвела двойственное впечатление. Спектакль не
только отталкивал, но и привлекал. Отталкивал обнаженкой и
кривлянием, в которое превратилась пантомима, а привлекал
неоднозначностью самой темы, моралью о том, что любовь не имеет
пола. И шокировал фактом того, что пьеса основана на реальных, не
так давно произошедших событиях. Но главное — русская речь, Юра
впервые за последние годы услышал её со сцены.
«М. Баттерфляй» напомнил ему о тех событиях, когда Юра
впервые увидел его афишу — в девяносто первом году в Москве.
Напомнил о том человеке, из-за которого Юра туда ездил. И его мечта
— написать полное смысла произведение, возможно, самое главное во
всей его жизни, — снова посетила Юру. Образ главного героя,
надевшего женское платье и ощутившего себя в нём свободным,
преследовал Юру многие годы. Йонасу показалась абсурдной сама
идея обретения моральной свободы через надевание платья, а
фактически — через глумление над собой, но Юра не был с ним
согласен.
Для него началось время творческих проб, ошибок и
экспериментов.
Юра с Йонасом были слишком разными и понимали это. Но,
может быть, именно диаметральная противоположность характеров,
темпераментов и интересов привлекала их друг в друге. Спустя год
после начала отношений они стали жить вместе. Сначала ещё были
способны прощать недостатки друг друга и в должной мере считаться
с интересами, но чем дальше тянулись эти отношения, тем сложнее
становилось мириться с пренебрежением к тому, что каждый из них
считал целью и даже смыслом жизни.
Йонас тратил всё своё время и силы на организацию гей-тусовок,
гей-парадов и гей-олимпиад. Он хотел добиться для гомосексуалов
равнозначных с гетеросексуалами прав, но Юра считал, что активизм

здесь не поможет. Чтобы достичь чего-то существенного, Йонас
должен заниматься не им, а политикой. Но тот будто его не слышал и
продолжал говорить о своем.
Вскоре Юра устал от постоянных и бесполезных разговоров о
дискриминации гомосексуалов и борьбе за однополые браки. За всё
проведенное в Германии время он ни разу не столкнулся с
дискриминацией в профессиональной жизни. Нет, Юра не скрывал
своей ориентации и даже не думал прятать Йонаса, просто никто из
коллег никогда не спрашивал его о личной жизни, а Юра не собирался
афишировать её просто так.
— Геям нельзя заключать брак — это и есть дискриминация, —
говорил Йонас. — Почему нам запрещено то, что разрешено гетеро?
Мы стремимся к равноправию с гетеро-парами. Мы такие же
граждане, как они, и нас тоже много! И ты тоже должен бороться за
свои права, за тебя никто этого не сделает.
И пусть это была дискриминация, но Юре не был нужен брак.
Может быть, из-за советского воспитания, а может, из-за
темперамента, Юру раздражал эпатаж гей-парадов.
Расширение гей-кварталов, которым в последнее время Йонас
начал заниматься особенно активно, Юра считал не столько
бесполезным, сколько вредным. Гей-кварталы он считал удобным
местом для знакомств и отдыха, но ему претила сама суть:
— Вы буквально загоняете геев в рамки, создаёте резервации. Как
в Америке кварталы для белых и кварталы для чёрных, только тут
кварталы для геев. Нужно не расширять резервацию, а выводить
людей оттуда.
Юра полностью разделял и поддерживал только проведение гей-
олимпиад, потому что в них могли участвовать люди из разных стран,
в том числе тех, где гомосексуальность карается смертной казнью.
— Если хочешь помогать людям, — он в сотый раз повторял
Йонасу, — создай центры психологической поддержки при школах и
институтах. Но единственно правильное решение для достижения
твоих целей — выход в политику. Только так.
Через четыре года бесплодных попыток научиться принимать и
любить друг друга такими, какие есть — вместе с интересами, которые
для Юры и Йонаса воспринимались как недостатки, — эти отношения
стали рушиться. Любовь, сначала яркая и волнующая, поблекла и

притупилась, а вскоре неминуемо угасла. Раздражение интересами
распространилось на всё остальное. Внешность Йонаса, которая при
первой встрече просто покорила Юру, перестала казаться особенной.
Недостатки вроде родинки на виске, которые раньше Юра упрямо
игнорировал, теперь бросались в глаза и вызывали отвращение. Юру
стала раздражать даже его походка, привычки, жесты, то, как Йонас
одевается, и даже то, как он ест. И Юра тоже замечал в его взглядах,
что нравится ему все меньше и меньше.
Но если Юра выражал пусть не всегда корректное и не всегда
правильное мнение, то Йонас стал демонстративно игнорировать
музыку. Он старался не бывать дома, когда Юра разучивал новое, он
никогда не просил Юру сыграть ему что-нибудь и ни разу не явился в
концертный зал на его выступления.
Всё чаще им обоим было удобнее молчать в обществе друг друга.
Потом молчание стало привычкой, а вскоре даже звуки голосов друг
друга стали раздражать. Почти каждый разговор о музыке и
комьюнити заканчивался скандалом. Потом они перестали тратить
силы даже на ссоры. Потом — на секс, а вскоре Юра попросил Йонаса
собрать вещи и съехать. Так закончилось то, что Юра когда-то считал
вечным.
На дворе было 31 июля 1998 года. Юра забыл о встрече под ивой,
он два года как опоздал на неё. Он вообще много о чём забыл и много
чем пожертвовал, когда сперва окунулся в отношения с головой, а
потом тщетно пытался их сохранить. Он перестал общаться с
русскими друзьями, не относящимся к комьюнити, он жертвовал
карьерой музыканта, в которую, чтобы достичь чего-то значимого,
нужно было вкладывать куда больше сил и времени. А главное — Юра
испортил отношения с родителями. Они не смогли принять его
ориентацию, а он после нескольких попыток объяснить и найти
понимание сдался. Юра приходил к ним в гости по праздникам, но это
было похоже скорее на традиционно-обязательные визиты дальних
родственников, а не родного сына. Мама общалась с ним холодно, и
лишь изредка в её глазах мелькала прежняя теплота, всё больше —
сожаление. Отец с ним не говорил вовсе.
После расставания он словно вернулся с небес на землю и
вспомнил, что, кроме Йонаса и музыки, в жизни есть еще многое. Но
больше всего он думал о невыполненном обещании.

Если в девяносто первом году не было ни единого шанса найти
человека, зная только его имя и фамилию, то теперь, с появлением
Интернета, это стало хотя бы гипотетически возможно. Юра знал, —
не верил и не предполагал, а знал, — что Володя должен был
появиться в «Ласточке», и первостепенной задачей для него стало
найти её. Второстепенной — приехать, пусть даже время уже вышло.
Юра забыл дорогу до «Ласточки». По правде говоря, он никогда
её и не знал — пионеров всегда привозили на автобусе. Юра помнил
про четыреста десятый маршрут и про то, что рядом стояла деревня
Горетовка. Найти из сотен тысяч деревень одну-единственную на
огромной территории бывшего Советского Союза не удалось. Юра
создавал на каждом российском интернет-форуме тему во флудилке с
вопросом, не знает ли кто, где эта деревня и что с ней сейчас. Получил
немного ответов, да и те оказались бесполезными. Люди знали
деревню с таким названием, вот только располагалась она в
Московской области. Про Харьковскую Горетовку не знал никто.
Юра покупал и пристально разглядывал карты — деревни на них
не было. Устав от постоянного «нет» и «не знаю», задавался вопросом,
а была ли такая деревня вообще? Может быть, за столько лет он забыл
её настоящее название и в уме исказил его до неузнаваемости?
Спрашивал у матери, не помнят ли её бывшие коллеги по заводу,
где был лагерь — не помнили или не знали. Искал в Интернете
фотографии путёвок в «Ласточку» — не нашёл. Исследовал маршрут
«410», искал похожие — «41», «10», «710», «70» и другие — но те,
которые существовали в действительности, не проходили возле хоть
сколько-то похожих на нужные Юре мест.
После безуспешных попыток найти «Ласточку» он принялся
искать людей: ПУК, Ваньку с Михой, Пчёлкина, Олежку, всех-всех-
всех, кого только вспомнил, даже Анечку и Вишневского. Но, может
быть, у них не было компьютеров или доступа в Интернет, может
быть, они выходили в него под дурацкими никами из Интернет-кафе,
но в девяносто восьмом году Юре не удалось и это. Он писал ребятам
со двора, просил их узнать номер телефона восемнадцатой школы и
искал через неё ПУК. Но деньги, потраченные на международные
звонки, ушли впустую. Каждый раз задаваясь вопросом, что он ещё не
сделал, чтобы найти, и как ещё не попробовал, Юра придумывал

новые способы. А попробовав их, не верил, что и это не вышло: «Не
может такого быть, чтобы не нашелся никто!» Могло.
По всему выходило, что единственным вариантом оставалась
поездка на Родину. Там можно было бы поднять архивы, найти людей
по телефонным справочникам, поговорить с работниками завода. И, не
желая сдаваться, Юра уже планировал в ближайшее время взять
отпуск и съездить в Харьков, но его планы перечеркнул телефонный
звонок из дома. Первый раз за четыре года с ним говорил отец и
говорил он о плохих вещах. Мать заболела, возможно, неизлечимо. О
себе дали знать долгие годы работы на вредном производстве.
На следующие два года Юра забыл о своих планах и желании
найти «Ласточку». Мама медленно угасала, болезнь прогрессировала,
лечение не давало ожидаемых результатов.
От мрачной атмосферы, царящей в доме, его спасала только
музыка, она стала для Юры якорем, помогла смириться с
неизбежностью утраты.
Он окончил обучение на дирижерском, принял предложение
ректора занять место одного из преподавателей по фортепиано в
консерватории. Днём Юра преподавал музыку и играл для учеников, а
иногда по вечерам, приходя в родительский дом, играл для мамы.
Она умерла весной двухтысячного. Болезнь и смерть жены сильно
подкосили отца. Он и раньше-то был не особо разговорчивым и
открытым, а теперь окончательно ушёл в себя, всё больше молчал и
стал часто прикладываться к стакану. А Юра, глядя на него, с горечью
понимал, что единственный оставшийся для него родным человек
даже после стольких лет и общей потери не принял и не простил сыну
его суть.
Время неумолимо бежало вперёд. Оправившись от горя и помня о
своей мечте, Юра снова начал выступать с концертами и писать
музыку. В его жизни появлялись и быстро уходили из неё отношения,
но таких крепких и долгих, как с Йонасом, не получалось. Иногда он
встречался со старыми друзьями, которых уже несколько лет как
именовал «семьей», виделся с Йонасом.
Возвращаться к нему не хотел, но, уставший от одиночества,
ловил себя на мысли, что хочет, чтобы его дом снова стал таким же
шумным, как раньше, чтобы часто приходили гости, чтобы пахло
вкусной едой и чтобы, засыпая, чувствовать чью-то спину под боком.

Пусть часто ссориться с этой спиной, долго и трудно мириться, только
бы не ощущать одиночества. Только Юра перешагнул тридцатилетний
рубеж, оно стало почти осязаемым, вечным спутником, от которого не
способны были избавить короткие отношения и разовые встречи.
Всё это время Юра смотрел со стороны, будто его это совершенно
не касается, на то, чем жил Йонас. И ему очень хотелось верить, что
именно те его слова, сказанные во время последней ссоры, сподвигли
Йонаса на важный и полезный шаг: вступить сначала в «Союз геев и
лесбиянок Германии», а позже — в социал-демократическую партию.
Но в то же время Юра понимал, что вряд ли имеет к этому отношение.
В конце 2000 года Йонас и его коллеги добились главного: две
партии из четырёх проголосовали за введение в стране однополых
союзов на федеральном уровне. Им противостояли две другие партии,
но закон всё же приняли.
В 2001 году он вступил в силу. Но это был не брак, а права
партнерства — пока геям и лесбиянкам был доступен только
минимальный набор прав. Но мало-помалу закон расширялся. А
совсем недавно, в январе 2005 года, прошло новое расширение: теперь
у гомосексуалов появилось право заключать партнерские права с
гражданами других государств. Только новости об этих расширениях
звучали насмешкой для патологически одиноких людей вроде Юры.
Но он не мог не гордиться Йонасом — столь многого он добился.
Две тысячи пятый год ознаменовался для Юры новым витком в
карьере: началось планирование первого большого турне по России и
странам СНГ, который закончится в Харькове. В прошлом году поехать
не удалось, но понимание того, что Юра вернется на Украину,
толкнуло его снова попробовать найти «Ласточку».
Не надеясь на успех, он по новой начал изучать российские
форумы, по новой писать во флудилках, искать ностальгические
сайты. И на одном из них нашел наконец скан путевки в «Ласточку»! У
опубликовавшего его человека узнал, что деревня Горетовка на самом
деле когда-то была. Правда, точного адреса тот не вспомнил, но в
общих чертах объяснил, по какому шоссе и в какую сторону ехать.
Дело оставалось за малым: составить маршрут и найти её. В Германии
Юра этого сделать не смог: Горетовки не было ни на одной карте. А
уже в 2006-м году, оказавшись в Харьковской области, отправился
искать ее самостоятельно. И нашёл.

Юра приехал в Харьков с исполненной мечтой — он написал то
самое произведение всей жизни, о котором когда-то писал Володе. Не
просто красивую, но и наполненную смыслом симфонию. Она была о
свободе — Юра позволил себе быть пафосным и старомодным.
Симфония начиналась полной тишиной, в которой звучал тихий,
сдавленный надломленный мужской голос. С каждой секундой этот
голос крепчал, становясь громче и смелее, затем вступал хор, но не
перекрывал его, а подчеркивал. Вслед за хором вступали смычковые с
фортепианным аккомпанементом, и в самом конце с пафосом и
помпезностью на слушателей обрушивались духовые. Управляя всем
этим, Юра сам будто бы становился свободным, хотя в центре всего
этого был не он, дирижер, и даже не композитор, а тенор с
надломленным, сдавленным голосом.
Раньше Юра думал, что на эту симфонию его вдохновил «М.
Баттерфляй». Но сегодня, вернувшись в «Ласточку» и вспомнив
прошлое, понял, что музой для его главного произведения был не
незнакомый герой спектакля, а совсем другой, когда-то близкий
человек.

жүктеу/скачать 2,39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: