пожилых людей, пробурчавших, что только взгляни на этих двоих, что
видано ли было такое в прежние времена. Но я не хотел думать о них.
Плевать. Если он не волновался, я тоже не волновался. Я мог бы провести
остаток жизни вот так: с ним, ночью, в Риме, с закрытыми глазами, обвив
одной ногой его ногу. Я подумал о том, чтобы вернуться через несколько
недель или месяцев сюда – на наше место.
В баре мы никого не застали. Было уже около трех часов ночи, а то и
больше. Город словно вымер, лишь изредка тишину нарушала проезжавшая
машина. Обычно людная площадь Ротонды в районе Пантеона, куда мы
забрели по ошибке, тоже оказалась непривычно пустой, за исключением
нескольких туристов с большими рюкзаками, пары пьяных и драгдилеров.
Оливер остановил уличного торговца и купил мне лимонад. Горький вкус
лимона освежал, и я почувствовал себя лучше. Себе Оливер купил оранж
биттер и дольку дыни. Он предложил мне укусить, но я отказался. Как же
чудесно – душной ночью вот так шагать по блестящим серым камням
римской мостовой, будучи слегка навеселе, с лимонадом в руке, чувствуя
его руку на талии. Мы свернули налево и направились в сторону площади
Феба, как вдруг до нас донеслось бренчание гитары и песня – не
популярный хит, но старая-престарая неаполитанская мелодия.
«Fenesta ca
lucive»
.
[39]
Я не сразу узнал ее, но потом вспомнил.
Мафальда научила меня этой песне много лет назад, когда я был
маленьким. Она пела мне ее в качестве колыбельной. Я едва знал Неаполь,
лишь по нескольким кратким поездкам с родителями, и кроме Мафальды и
ее ближайшего окружения никогда не общался с неаполитанцами. Но
щемящая душу песня рождала такую сильную тоску по утраченной любви,
по всем утратам в жизни, по жизни моих дедов, прошедшей задолго до
моего рождения, что я внезапно перенесся в бедный, безутешный мир
простого народа, предков Мафальды, влачивших свои суетные дни на
тесных улочках старого Неаполя. Их воспоминания я теперь хотел
Достарыңызбен бөлісу: