От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе

Итак, "нация", безусловно, является не вечной категорией, а продуктом долгого и сложного процесса исторического развития в Европе. В соответствии с нашими целями необходимо для начала определить ее как большую социальную группу, цементируемую не одним, а целой комбинацией нескольких видов объективных отношений (экономических, политических, языковых, культурных, религиозных, географических, исторических) и их субъективным отражением в коллективном сознании. Многие из этих связей могли взаимно меняться ролями, играя особенно важную роль в одном процессе национального строительства и не более чем подчиненную в другом. Но три из них остаются абсолютно незаменимыми: (1) это "память" об общем прошлом, толкуемом как "судьба" группы или хотя бы ее ключевых элементов; (2) плотность и интенсивность языковых или культурных связей, которые обеспечивают более высокий уровень социальной коммуникации в рамках группы, чем за ее пределами; (3) концепция равенства всех членов группы, организованных в гражданское общество.

В промежутке между отправным пунктом любого конкретного национального движения и его успешным завершением можно выделить три структурные фазы, согласно характеру и роли действующих в них сил и степени национального самосознания, развивающегося в рамках этнической группы как целого. В течение начального периода, который я назвал фазой А, энергия активистов национального движения была прежде всего направлена на тщательное исследование языковых, культурных, социальных и иногда исторических черт недоминирующей группы и на закрепление этих фактов в сознании соотечественников, однако в целом они не настаивали на том, что восполнение таких пробелов в познании представляет собой специфическую национальную потребность; некоторые из них даже не верили в то, что из их этнической группы может развиться нация. Во втором периоде, или в рамках фазы В, появилось новое поколение активистов, которые отныне пытались завоевать как можно больше сторонников из числа представителей своей этнической группы для реализации планов по созданию будущей нации, и делали это при помощи патриотической агитации, призванной "разбудить" в них национальное самосознание. Поначалу эти активисты, как правило, не достигали заметных успехов (в первой полуфазе), но позднее (во второй полуфазе) обнаруживали, что аудитория становится все более восприимчивой к их пропаганде. Как только подавляющая часть населения начинала придавать особое значение своей национальной идентичности, формировалось массовое движение, которое я назвал фазой С. Только на этой, финальной фазе обретала жизнь завершенная социальная структура и движение подразделялось на консервативно-клерикальное, либеральное и демократическое крылья, каждое из которых имело свою собственную программу.

Предлагаемая мной периодизация призвана способствовать вдумчивому сопоставлению национальных движений - следовательно, достижению чего-то большего, чем простой синхронный обзор тех процессов, которые в одно и то же время происходили в разных частях Европы прошлого века, - то есть исследованию сходных форм и фаз исторического развития национальных движений. Для такого сравнения требуется выбрать определенный набор параметров, в понятиях которых можно было бы анализировать различные национальные движения. Чем сложнее феномен, подлежащий сравнительному исследованию, тем, разумеется, большим должно быть число таких подходящих параметров. Но, как правило, более целесообразными оказываются постепенные действия, накопление результатов сравнения шаг за шагом, чем одновременное использование слишком большого числа параметров. Вот несколько наиболее важных ориентиров, частью которых уже пользовался я сам или кто-то другой, в то время как иные исследователи оставляют их в качестве темы для будущего изучения: это социальная принадлежность и распределение по территории страны ведущих патриотов и активистов; роль языка как символа и способа идентификации; место театра (а также музыки и фольклора) в национальных движениях; выдвижение или невыдвижение требований гражданских свобод; значение, придаваемое историческому сознанию; положение школьной системы и степень грамотности членов этнической группы; участие церкви и влияние религии; вклад женщин как активисток движения и символов его зрелости. Однако, помимо всего этого, в ходе собственных исследований я обнаружил, что основополагающее значение для любой типологии национальных движений в Центральной и Восточной Европе (но не только там) имеет соотношение между переходом в фазу B, а затем в фазу С, с одной стороны, и переходом к конституционному обществу, основанному на равенстве всех перед законом, с другой, - процесс, который часто характеризуют как момент "буржуазной революции". По-разному соединяя эти две цепи перемен, мы можем выделить четыре типа национальных движений в Европе:

1. В первом случае ростки национальной агитации (фаза Б) приходятся на время существования старого абсолютистского режима, а массовый характер она приобретает в период революционных преобразований в политической системе, когда организованное рабочее движение также начинает заявлять о себе. Лидеры фазы В создавали свои национальные программы в условиях политического кризиса. Так происходила чешская агитация в Богемии, так было в венгерском и норвежском движениях; все они вступили в фазу В около 1800 года. Норвежские патриоты добились либеральной конституции и декларации независимости в 1814 году, между тем как чехи и мадьяры сформулировали, хотя и в абсолютно иной манере, свои национальные программы в период революций 1848 года.

2. Во втором случае национальная агитация также стала набирать обороты еще при старом режиме, но переход к массовому движению, или фазе С, здесь был отложен до совершения конституционного переворота. Это отличие последующей ступени могло быть вызвано либо иным уровнем экономического развития, если взять, например, Литву, Латвию, Словению или Хорватию, либо иноземным господством, как в Словакии или на Украине. В Хорватии началом фазы В можно считать 1830-е годы, в Словении - 1840-е, в Латвии - конец 1850-х, а в Литве - начало 1870-х; соответственно фаза С в Хорватии была достигнута в 1880-х, в Словении - в 1890-x, а в Латвии и Литве только во время революции 1905 года. Насильственная мадьяризация Словакии после 1867 года затормозила ее переход в фазу С, и к таким же последствиям привела деспотичная русификация на Украине.

3. В третьем случае национальное движение приобрело массовый характер уже при старом режиме, то есть до того, как сформировались гражданское общество или конституционный порядок. Движения этого типа приводили к вооруженным восстаниям и ограничивались территориями Оттоманской империи в Европе - Сербией, Грецией и Болгарией.

4. В последнем случае национальная агитация впервые возникла в конституционных условиях, при более развитом капиталистическом устройстве, характерном для Западной Европы. Одни национальные движения этого типа могли достигать фазы С весьма рано, как это произошло на земле Басков и в Каталонии, тогда как другие достигали ее, только пройдя долгую фазу В, как это было во Фландрии, или не достигали вовсе - как в Уэльсе, Шотландии или Британии.

Ни один из пройденных нами этапов - от дефиниции к периодизации, а от нее к типологии - не является, конечно, целью сам по себе. Они не объясняют ни истоков, ни итогов различных национальных движений. Они представляют собой всего лишь отправные пункты для решения подлинной задачи любого исторического исследования - каузального анализа. Чем объясняется успех большей части этих движений, принадлежащих эпохе, которая кончилась в Версале, и чем объясняется поражение остальных? На счет чего записать различия в их эволюции и развязке? Если очевидно, что расхожий взгляд, согласно которому нации в Европе были придуманы националистами, не имеет под собой оснований, то монокаузальные объяснения лишь немногим более утешительны. Всякое удовлетворительное рассмотрение должно искать многих причин и достигать разных уровней обобщения; кроме того, ему надлежит охватывать весь хронологически обширный период неравномерного европейского развития.

ЧТО ПРЕДШЕСТВУЕТ СТРОИТЕЛЬСТВУ НАЦИИ

Всякое такое объяснение должно начинаться с "прелюдии" к национальному строительству, которая разыгрывалась в позднюю средневековую эпоху и раннее Новое время и имела великий смысл не только для наций-государств Запада, но и для тех этнических групп в центре и на востоке континента, а равно где-то еще, которые по-прежнему оставались или вновь оказывали под господством "внешних" правящих классов. В исторической действительности встречаются, конечно, не только эти два идеальных типа, но и много промежуточных вариантов. Большое количество средневековых государств, имевших собственную письменность, не переросли успешным образом в государства-нации, а наоборот, потеряли, отчасти или полностью, свою автономию, в то время как их население в целом сохранило свою этническую принадлежность. Это относится к чехам, каталонцам, норвежцам, хорватам, болгарам, валлийцам, ирландцам и прочим народам. Даже в случае с более "чистыми" в типологическом смысле недоминантными этническими группами - например, словенцами, эстонцами или словаками - мы не можем обходить вниманием их общее прошлое как всего лишь миф. Вообще говоря, наследие первой стадии процесса строительства нации, даже если он прерывался, часто обеспечивало существенные ресурсы для следующей. Вот из чего, в частности, они состояли:

1. Очень часто сохранялись некоторые отпечатки прежней политической автономии - как ни странно, ценимые членами тех сословий, которые относились к "правящей" нации, - и проистекающие отсюда трения между сословиями и абсолютизмом, что порой обеспечивало импульсы для последующих национальных движений. Эти проявления можно было наблюдать во многих частях Европы конца XVIII века - например, в протесте венгерских, богемских и хорватских аристократов против централизма Иосифов Габсбургов, в реакции финской знати на неоабсолютизм Густава III, в оппозиции землевладельцев-протестантов Ирландии усилиям по централизации управления, проводимым английскими властями, или в ответе местных бюрократов Норвегии на датский абсолютизм.

2. "Память" о былой независимости или государственности, даже относящихся к очень далекому прошлому, могла играть важную роль в стимулировании национально-исторического самосознания и этнической сплоченности. Это самый первый аргумент, который был использован в фазе В патриотами в чешских землях, Литве, Финляндии, Болгарии, Каталонии, да и вообще повсеместно.

3. Во многих случаях более или менее уцелела средневековая письменность, что облегчало развитие норм современного языка и собственной литературы на нем, как это, в частности, показывает пример чехов, финнов и каталонцев. Однако в XIX веке контраст между случаями наличия подобного рода наследия и случаями его отсутствия был в значительной мере преувеличен, и временами стали звучать заявления, будто оно соответствует противоположности "исторических" народов "не историческим", тогда как на самом деле этот контраст бывал заметным только в моменты пульсации уже нарождающегося исторического сознания нации.

Однако во всех случаях ясно то, что современный процесс строительства наций начинался со сбора информации об истории, языке и обычаях недоминантной этнической группы, - информации, которая стала решающим элементом первой фазы патриотической агитации. Исследователи-эрудиты фазы А "открывали" этническую группу и закладывали основу для последующего формирования "национальной идентичности". Тем не менее их интеллектуальную деятельность нельзя назвать организованным политическим или социальным движением. Большинство патриотов вообще не выдвигало никаких "национальных" требований. Превращение их целей в планы социального движения за культурные и политические преобразования явилось результатом фазы В, и вопрос о причинах, по которым это произошло, по-прежнему остается в значительной мере открытым. Почему научные интересы превратились в эмоциональную привязанность? Как пристрастие или преданность человека своему региону выросли в его самоидентификацию с группой как будущей нацией?

В первом приближении можно было бы выделить три процесса, играющих решающую роль в подобного рода трансформации: (1) социальный и/или политический кризис старого порядка, характеризующийся новыми горизонтами и уровнями напряженности; (2) возникновение разногласий между влиятельными группами населения; (3) утрата веры в традиционные нравственные системы, а кроме того, упадок религиозного авторитета, даже если это касалось только малого числа интеллектуалов (но не считая тех, которые находились под влиянием рационализма Просвещения, а также представителей иных раскольнических течений). В целом нам ясно, что будущие исследования должны будут уделить больше внимания этим разнообразным аспектам кризиса, а также тому, насколько патриоты были способны или готовы дать своей реакции на эти аспекты национальное - а не просто социальное или политическое - выражение. Если на данном этапе определенные группы интеллектуалов начинали проводить по-настоящему националистическую агитацию, то впоследствии это приводило национальное движение к критической фазе В. Однако отсюда автоматически не следовало рождения новой нации, для формирования которой требовались еще и другие условия. Поскольку мы еще должны поставить вопрос: при каких обстоятельствах такая агитация способствовала в итоге успешному переходу к массовому движению фазы С, способному полностью воплотить в жизнь национальную программу?

Ученые в области социальных наук выдвигали различные теории, чтобы объяснить подобную трансформацию, но они едва ли могут нас удовлетворить, поскольку не соответствуют эмпирическим данным. Например, Эрнест Геллнер самым тесным образом связывает рост "национализма" с функциональными потребностями индустриализации [6]. Тем не менее большинство национальных движений в Европе родились как раз до появления современной промышленности и, как правило, проходили решающую в своем развитии фазу В до всякого соприкосновения с ней, причем многие из них, кстати сказать, в преимущественно аграрных условиях. Но если подобные изъяны характерны для большей части социологической литературы, то мы, с другой стороны, не можем просто ограничиться индуктивными описаниями, столь любимыми историографами традиционалистского толка. Поэтому давайте рассмотрим два фактора, по-разному обозначаемых разными авторами, но по существу своему являющихся объектами некоторого согласия в данной сфере. Приняв словарь Карла Дойча, мы можем назвать эти факторы социальной мобильностью и коммуникацией [7]. В этом пункте ситуация кажется на первый взгляд сравнительно однозначной. Мы можем подтвердить, что в большинстве случаев члены патриотических групп принадлежали к профессиям с довольно высокой вертикальной мобильностью и в них никогда не преобладали рекруты из групп с низкой социальной мобильностью, вроде крестьян. Таким образом, высокий уровень социальной мобильности, по-видимому, служил благоприятным условием для принятия патриотических программ на фазе В. И все бы шло хорошо, однако, к сожалению, нам известно, что это также часто способствовало успешному выдвижению тех же самых групп наверх и принятию их в ряды правящей нации. Сходным образом и социальная коммуникация, как способ передачи информации о действительности и о подходах к ней, безусловно, сыграла важную миссию в приближении современного капиталистического общества, и если мы проанализируем занятия патриотов, то придем к выводу, что их национальная агитация была в первую очередь обращена к тем членам недоминантных этнических групп, которые имели возможность пользоваться наилучшими каналами подобного рода коммуникации. Территориальный анализ дает тот же самый результат: регионы с наиболее развитой сетью коммуникаций были в наибольшей степени восприимчивы к подобной агитации. Поэтому нам кажется оправданной точка зрения Дойча, согласно которой рост национальных движений (он имел в виду национализм) происходил бок о бок с прогрессом социальных связей и мобильности, которые также развиваются не сами по себе, а в рамках более всеобъемлющей трансформации общества [8].

Тем не менее необходимо сопоставить эту гипотезу с исторической реальностью, по крайней мере в двух экстремальных случаях. Как одну из таких крайностей нам следует взять пример района Полесья в Польше в период между первой и второй мировыми войнами - области с минимальной социальной мобильностью, очень слабо связанной с рынком и малограмотной. Когда во время переписи 1919 года ее жителей спросили об их национальности, большинство из них дали незамысловатый ответ: "Тутошние мы" [9]. Такая же картина преобладала в Восточной Литве, Западной Пруссии, Нижних Лужицах и разных регионах Балкан. Но как обстоит дело в противоположном случае? Могут ли интенсивный рост коммуникации и высокий коэффициент мобильности считаться причинами успеха на фазе В? Никоим образом, поскольку опыт таких земель, как Уэльс, Бельгия, Британия или Шлезвиг, напротив, показывает, что эти факторы вполне могут сочетаться со слабой восприимчивостью населения к национальной агитации в условиях, когда решающее значение имеет вызревающий конституционный порядок.