Con piacere
, с удовольствием – ответил он, и прежде чем владелец
магазина успел протянуть ему фломастер, автор уже достал свой
«Пеликан».
– Не уверен, что эта книга для тебя, но...
В его фразе, повисшей в воздухе, скромность удивительным образом
мешалась с легким оттенком напускного самодовольства, что можно было
истолковать как,
Ты попросил меня подписать, и я счастлив сыграть роль
известного поэта, хотя мы оба знаем, что это не так.
Я решил купить экземпляр и для Марции, упросив автора поставить
автограф на нем тоже, что он сделал, добавив длинный росчерк к своему
имени.
– Не думаю, что она и для вас, синьорина, но...
Потом я снова попросил продавца занести обе книги на отцовский
счет.
Пока мы целую вечность стояли у кассы, наблюдая, как продавец
упаковывал каждую книгу в блестящую желтую бумагу, повязывал
ленточку, приклеивал на ленточку серебристую наклейку с эмблемой
магазина, я придвинулся к Марции и, может, просто потому что она была
здесь, рядом со мной, поцеловал ее за ухом.
Она чуть вздрогнула, но не отодвинулась. Я поцеловал ее снова.
Потом, отстранившись, прошептал: «Тебе неприятно?» «Нет, нисколько», –
шепнула она в ответ.
Когда мы вышли, она спросила:
– Почему ты купил мне эту книгу?
На мгновение я подумал, что она спросит, почему я поцеловал ее.
–
Perché mi andava
, потому что мне захотелось.
– Да, но почему ты купил ее для меня? С чего ты решил купить
мне
книгу?
– Не понимаю, почему ты спрашиваешь.
– Любой идиот понял бы, почему я спрашиваю. Но не ты. Подумай!
– До меня все равно не доходит.
– Ты безнадежен.
Я уставился на нее, пораженный нотками гнева и досады в ее голосе.
– Если ты не скажешь мне, я буду думать бог знает что. И буду
чувствовать себя чудовищем.
– Ты осел. Дай мне сигарету.
Не то чтобы я не подозревал, к чему она клонит, просто не мог
поверить, что она настолько хорошо меня разгадала. Возможно ли, чтобы
она увидела скрытый смысл в моем нежелании объяснять свое поведение?
Нарочно ли я изображал непонимание? Мог ли я и дальше превратно
истолковывать ее слова и не чувствовать себя обманщиком?
Я вдруг подумал, что, возможно, игнорировал все ее намеки нарочно,
чтобы вынудить ее сделать первый шаг. Стратегия, используемая робкими и
слабыми.
И тогда рикошетом меня пронзила и ошеломила другая мысль. А разве
Оливер не точно так же вел себя со мной? Намеренно игнорировал меня
все время, чтобы я наверняка попался на крючок.
Не на это ли он намекал, сказав, что видел насквозь все мои попытки
не замечать его?
Мы отошли от магазина и закурили. Спустя минуту послышался
металлический скрежет. Хозяин магазина опускал стальной рольставень.
– Ты правда настолько любишь читать? – спросила она, пока мы
медленно шли по темноте в сторону пьяцетты.
Я посмотрел на нее так, словно она спросила, люблю ли я музыку, или
хлеб с соленым маслом, или спелые фрукты летом.
– Не пойми меня неправильно, – сказала она. – Мне тоже нравится
читать. Просто я никому не говорю об этом.
Наконец-то, подумал я, хоть от кого-то я слышу правду. Я спросил,
почему она не говорит никому.
– Не знаю... – было похоже, что она тянет время или не знает, как
ответить. – Читающие люди – скрытные. Они прячутся. Прячутся, потому
что не всегда нравятся сами себе.
– А ты прячешься?
– Иногда. А ты нет?
– Я? Да, наверно.
Потом, неожиданно для себя, я задал вопрос, на который в других
обстоятельствах не осмелился бы.
– Ты прячешься от меня?
– Нет, не от тебя. Ну, может, чуточку.
– Почему?
– Ты и сам прекрасно знаешь почему.
– Тогда почему ты говоришь об этом?
– Почему? Потому что, мне кажется, ты можешь заставить меня
страдать, а я не хочу страдать. – Она задумалась на мгновение. – Возможно,
ты делаешь это ненамеренно, но из-за того, что ты всегда меняешь
решения, всегда сбегаешь, тебя нельзя предугадать. Ты пугаешь меня.
Мы шли так медленно, что почти не заметили, как остановились. Я
перегнулся через велосипед и легко поцеловал ее в губы. Она поставила
свой
велосипед
около
двери
какого-то
закрытого
магазина
и,
прислонившись
к
стене,
попросила:
«Поцелуешь
меня
еще?»
Воспользовавшись подножкой, я поставил велосипед посреди проулка и,
приблизившись, взял ее лицо в ладони, наклонился к ней, и мы начали
целоваться, мои руки оказались под ее рубашкой, ее – в моих волосах. Мне
нравилась ее прямота, ее искренность. Они сквозили в словах,
произнесенных ею тем вечером – не стесненных запретами, откровенных,
человечных – и в том, как ее бедра теперь отвечали мне, не скованно и не
исступленно, как будто связь между губами и бедрами в ее теле была
безусловной и мгновенной. Поцелуй в губы не был прелюдией к более
значимому акту, он сам являлся актом в своей полноте. Наши тела
Достарыңызбен бөлісу: |