169
Литература
томным, чуть слышным голосом: «Расстреливайте, делайте со мною, что
хотите, но я не встану».
Не то что встать, — ему казалось, что он не может открыть глаз, потому
что, если он только это сделает, сверкнет молния и голову его тут же раз
несет на куски. В этой голове гудел тяжелый колокол, между глазными
яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно
зеленым ободком, и в довершение всего тошнило, причем казалось, что
тошнота эта связана со звуками какогото назойливого патефона.
Степа старался чтото припомнить, но припоминалось только одно —
что, кажется, вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой в руке и пытал
ся поцеловать какуюто даму, причем обещал ей, что на другой день, и
ровно в полдень, придет к ней в гости. Дама от этого отказывалась, гово
ря: «Нет, нет, меня не будет дома!» — а Степа упорно настаивал на своем:
«А я вот возьму да и приду!»
Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни
какого месяца — Степа решительно не знал и, что хуже
всего, не мог по
нять, где он находится. Он постарался выяснить хотя бы последнее и для
этого разлепил слипшиеся веки левого глаза. В полутьме чтото тускло
отсвечивало. Степа наконец узнал трюмо и понял, что он лежит навзничь
у себя на кровати, то есть на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне.
Тут
ему так ударило в голову, что он закрыл глаз и застонал.
Объяснимся: Степа Лиходеев, директор театра Варьете, очнулся утром
у себя в той самой квартире, которую он занимал пополам с покойным
Берлиозом, в большом шестиэтажном доме, покоем расположенном на
садовой улице.
Надо сказать, что квартира эта — № 50 — давно уже пользовалась если
не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией. Еще два года тому
назад владелицей ее была вдова ювелира де Фужере. Анна Францевна де
Фужере, пятидесятилетняя почтенная и очень деловая дама, три комна
ты из пяти сдавала жильцам: одному, фамилия которого была, кажется,
Беломут, и другому — с утраченной фамилией.
И вот два года тому назад начались в квартире необъяснимые проис
шествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать.
Однажды в выходной день явился в квартиру милиционер, вызвал в пе
реднюю второго жильца (фамилия которого утратилась) и сказал, что того
просят на минутку зайти в отделение милиции в чемто расписаться. Жилец
приказал Анфисе, преданной и давней домашней работнице Анны Францев
ны, сказать, в случае если ему будут звонить, что он вернется через десять
минут, и ушел вместе с корректным милиционером в белых перчатках. Но
не вернулся он не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся.
Удивительнее всего то, что,
очевидно, с ним вместе исчез и милиционер.
Набожная, а откровеннее сказать — суеверная, Анфиса так напрямик
и заявила очень расстроенной Анне Францевне, что это колдовство и что
она прекрасно знает, кто утащил и жильца и милиционера, только к ночи
не хочет говорить. Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться,
а там уж его ничем не остановишь. Второй жилец исчез, помнится, в по
170
недельник, а в среду как сквозь землю провалился Беломут, но, правда,
при других обстоятельствах. Утром за ним заехала, как обычно, машина,
чтобы отвезти его на службу, и отвезла, но назад никого не привезла и
сама больше не вернулась.
Горе и ужас мадам Беломут не поддаются описанию. Но, увы, и то и
другое было непродолжительно. В ту же ночь, вернувшись с Анфисой с
дачи, на которую Анна Францевна почемуто спешно поехала, она не за
стала уже гражданки Беломут в квартире. Но этого мало: двери обеих
комнат, которые
занимали супруги Беломут, оказались запечатанными.
Два дня прошли коекак. На третий же день страдавшая все это время
бессонницей Анна Францевна опятьтаки спешно уехала на дачу... Нуж
но ли
говорить, что она не вернулась!
Оставшаяся одна Анфиса, наплакавшись вволю, легла спать во втором
часу ночи. Что с ней было дальше, неизвестно, но рассказывали жильцы
других квартир, что будто бы в № 50м всю ночь слышались какието сту
ки и будто бы до утра в окнах горел электрический свет. Утром выясни
лось, что и Анфисы нет!
Об исчезнувших и о проклятой квартире долго в доме рассказывали
всякие легенды, вроде того, например, что эта сухая и набожная Анфиса
будто бы носила на своей иссохшей груди в замшевом мешочке двадцать
пять крупных бриллиантов, принадлежащих Анне Францевне. Что будто
бы в дровяном сарае на той самой даче, куда спешно ездила Анна Фран
цевна, обнаружились сами собой какието несметные сокровища в виде
тех же бриллиантов, а также золотых денег царской чеканки... И прочее
в этом же роде. Ну,
чего не знаем, за то не ручаемся.
Как бы то ни было, квартира простояла пустой и запечатанной только не
делю, а затем в нее вселились — покойный Берлиоз с супругой и этот самый
Степа тоже с супругой. Совершенно естественно, что, как только они попали
в окаянную квартиру, и у них началось черт знает что. Именно, в течение од
ного месяца пропали обе супруги. Но эти не бесследно. Про супругу Берлиоза
рассказывали, что будто бы ее видели в Харькове с какимто балетмейстером,
а супруга Степы якобы обнаружилась на Божедомке, где, как болтали, ди
ректор Варьете, используя свои бесчисленные знакомства, ухитрился добыть
ей комнату,
но с одним условием, чтобы духу ее не было на Садовой улице...
Итак, Степа застонал. Он хотел позвать домработницу Груню и потре
бовать у нее пирамидону, но всетаки сумел сообразить, что это глупости...
Что никакого пирамидону у Груни, конечно, нету. Пытался позвать на
помощь Берлиоза, дважды простонал: «Миша... Миша...», но, как сами
понимаете, ответа не получил. В квартире стояла полнейшая тишина.
Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках, тря
сущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет,
и не определил.
Наконец, видя, что он брошен и одинок, что некому ему помочь, ре
шил
подняться, каких бы нечеловеческих усилий это ни стоило.
Степа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в
виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, по