помрачения. Если же он будет постоянно обращаться на суетные вещи,
греховные поступки людей и события греховного мира, то постепенно сам
навыкнет к образу мышления греховному и суетному. Потому что
питается такой пищей (греховной). Вместе с тем ненужное многоведение
и праздное разузнавание служат пищей самолюбию и гордости.
Постепенно
человек,
особенно
остроумный
и
скорый
на
высокоумничание, приучается судить о всем и о всех, сопоставляя себя с
другими и видя в себе многознайство и кажущееся умственное
превосходство, забывает блюсти чистоту сердца и смиренное о себе
мудрование, опутывается узами гордости и самомнения, делает себе идола
из своего ума... Вследствие этого мало-помалу, сам того не чувствуя и не
замечая, вдается в помысел, что не имеет более нужды в совете и
вразумлении других, так как привык прибегать к идолу собственного
разумения и суждения. Эта гордость ума – болезнь крайне опасная и
трудно врачуемая. «Гордость ума гораздо бедственнее, чем гордость воли.
Ибо гордость воли, будучи явна для ума, может быть иной раз им удобно
уврачевана, чрез подклонение под иго должного. Ум же, когда
самонадеянно утвердится в мысли, что его собственные суждении лучше
всех других, – кем, наконец, может быть уврачеван? Может ли он кого-
либо послушаться, когда уверен, что суждения других не так хороши, как
его собственные?» («
Невидимая брань», стр. 35–36
).
Достарыңызбен бөлісу: