Книга адресована всем, кто заинтересован в разобла

М
казания;
— наказание за саму ложь или за поступок
настолько велико, что признаваться нет
смысла;
— жертве ложь совершенно невыгодна.
 
Муки совести
 
уки совести имеют непосредственное от-
ношение лишь к чувствам обманщика, а
не к юридическому определению виновности
или невиновности. Кроме того их также необ-
ходимо отличать от чувства вины по поводу
содержания лжи. Предположим, Ронни в
«Мальчике Уинслоу» действительно украл
почтовый перевод. Он бы чувствовал себя ви-
новатым за свою кражу, осуждая себя за то,
что сделал. А если бы Ронни скрыл свою кра-
жу от отца, он чувствовал бы еще и вину за
то, что солгал, то есть страдал бы от угрызе-
ний совести. И нет никакой необходимости,
чувствуя себя виноватым по поводу содержа-
ния лжи, испытывать при этом и угрызения
совести. Предположим, Ронни обокрал маль-
чика, который обманом победил его в школь-
ном соревновании. В этом случае он, скорее

всего, не чувствовал бы никакой вины за
свою кражу у такого подлого однокашника;
это могло представляться ему заслуженной
местью. Но он мог при этом чувствовать вину
за то, что обманул учителя или отца. Мэри,
пациентка психиатрической клиники, не
чувствовала себя виноватой относительно
своих суицидальных планов, но чувствовала
себя виноватой в том, что обманула доктора.
Как и боязнь разоблачения, угрызения со-
вести могут быть различной интенсивности.
Они могут быть весьма слабыми или же, на-
оборот, настолько сильными, что обман не
удастся, потому что чувство вины спровоци-
рует утечку информации или даст какие-либо
другие признаки обмана. Чрезмерное чувство
вины приводит к мучительным переживани-
ям, подрывающим у страдальца наиболее
фундаментальное чувство, чувство собствен-
ного достоинства. Одно лишь желание изба-
виться от таких жестоких чувств может под-
толкнуть к признанию вне зависимости от
последующего наказания. Порой даже наказа-
ние может быть именно тем, что человеку ка-
жется необходимым для освобождения от му-

чительного чувства вины.
Принимая решение солгать впервые, люди
часто и не предполагают, как сильно будут
страдать потом от угрызений совести. Они
могут не предугадать, как повлияет на них
чувство благодарности жертвы за кажущуюся
помощь. Или не предвидеть своих чувств при
виде обвинения в их проступке кого-либо
другого. Обычно подобные сцены и вызывают
угрызения совести, хотя для некоторых это
всего лишь приправа, делающая похлебку
лжи по-настоящему вкусной. Мы обсудим эту
реакцию, определенную мной как восторг на-
дувательства, ниже. Другая причина, по кото-
рой лжецы недооценивают значение угрызе-
ний совести, заключается в том, что недоста-
точность однократного обмана становится
очевидной только по прошествии некоторого
времени, когда вдруг становится явным, что
теперь ложь должна повторяться снова и сно-
ва, обрастать все новыми и новыми подроб-
ностями, хотя бы для того, чтобы не раскрыл-
ся первоначальный обман.
Также тесно смыкается с виной и чувство
стыда, но есть для него и одно ключевое каче-

ственное отличие. Для угрызений совести не
нужна публика, в этом случае человек сам се-
бе судья. Не так обстоит дело со стыдом. Для
чувства стыда требуется неодобрение или
осмеяние со стороны других. Если нет никого,
кто знал бы о злодеянии, то не будет и стыда.
А угрызения совести все равно могут возник-
нуть. Конечно же, могут присутствовать и оба
эти чувства. Но различие между стыдом и
угрызениями совести очень важно, посколь-
ку эти две эмоции могут разорвать человека.
Желание облегчить вину побуждает к при-
знанию, а желание избежать унизительного
чувства стыда препятствует этому.
Предположим, Ронни украл деньги и по-
чувствовал себя крайне виноватым за то, что
сделал это, и к тому же его стала мучить со-
весть из-за того, что он скрыл свое преступле-
ние. У Ронни могла появиться потребность в
признании, желание избавиться от мучений
совести. И только стыд перед отцом мог оста-
новить его. Чтобы избежать этого, отец, как
вы помните, обещал в случае признания не
наказывать его. Чем меньше боялся Ронни
наказания, тем меньше становилась и его бо-

язнь разоблачения, но отцу необходимо было
уменьшить у Ронни еще и чувство стыда. И
он попробовал сделать это, пообещав про-
стить мальчика. Но он мог бы еще более
уменьшить возможность появления стыда,
увеличив тем самым вероятность признания,
если бы использовал нечто подобное тому,
что я описывал несколькими страницами вы-
ше, приводя в пример следователя, пытавше-
гося во время допроса выжать из подозревае-
мого признание в убийстве. Отец мог бы ска-
зать Ронни: «Я вполне в состоянии понять да-
же воровство. Возможно, я и сам поступил бы
так же на твоем месте; все это понятно, со-
блазн настолько велик. Кроме того, каждый
совершает ошибки в своей жизни и порой да-
леко не сразу понимает, что был не прав. А
сам себе помочь не всегда можешь». Хотя, ко-
нечно же, добропорядочный английский отец
не в состоянии открыто признать такое и, в
отличие от следователя, не захочет лгать, для
того чтобы добиться признания.
Некоторые люди в случае лжи особенно
подвержены чувству стыда и угрызениям со-
вести. И в первую очередь те, кто с детства

привык считать ложь одним из наиболее
ужасных грехов. Те же, кого воспитывали, не
осуждая саму по себе ложь, а просто внушая
чувство вины за все, впоследствии только и
ищут возможности усилить это свое чувство
вины и бесстыдно выставляют его на всеоб-
щее обозрение. К сожалению, личности,
склонные к такого рода ощущениям, исследо-
ваны слишком мало. Однако не многим боль-
ше известно и об их прямой противополож-
ности — о людях, вообще не чувствующих ви-
ны за ложь.
Обозреватель Джек Андерсон в газетной
статье, выражающей недоверие Мелу Вейн-
бергу, главному свидетелю обвинения ФБР в
Эбскамском деле, представил его как лжеца, у
которого нет ни стыда ни совести. Андерсон
описал реакцию Вейнберга на обнаружение
его супружеской измены, скрываемой послед-
ним в течение четырнадцати лет: «Когда Мел
неожиданно услышал об этом, он только по-
жал плечами в ответ на требование Мэри
объясниться. "Итак, я разоблачен, — сказал
он. — Я же всегда говорил тебе, что я величай-
ший в мире лжец". Затем уютно устроился в

своем любимом кресле, заказал немного ки-
тайской еды и попросил Мэри сделать ему ма-
никюр» [44].
Отсутствие чувства вины или стыда счита-
ется признаком психопатии лишь в том слу-
чае, если распространяется на все или почти
все области жизни. (Очевидно, на основании
одного только газетного отчета такой диагноз
не поставит никто.) Существуют также разно-
гласия между специалистами и в том, след-
ствием чего является отсутствие вины или
стыда — следствием воспитания или ка-
ких-либо факторов биологического порядка.
Однако все придерживаются единого мнения
в том, что если что-либо и способно выдать
психопата, то только не чувство вины и не бо-
язнь разоблачения.
Кроме того, особых угрызений совести не
будет и в том случае, если обманщик не раз-
деляет социальных ценностей своей жертвы.
Люди чувствуют себя менее виноватыми пе-
ред тем, кто, по их мнению, живет не так, как
следовало бы. Ловелас, скрывая свои измены
от фригидной жены, может вовсе не чувство-
вать за собой никакой вины. А революционер

или террорист редко испытывает угрызения
совести, обманывая представителей государ-
ства. Также и шпион не будет мучиться сове-
стью из-за того, что вводит в заблуждение
свою жертву. Один бывший агент ЦРУ остро-
умно заметил: «Если очистить шпионаж от
шелухи трескучих фраз, то получится, что ра-
бота разведчика заключается в предательстве
доверившихся ему людей» [45].
Когда я консультировал представителей
службы безопасности, которые ловят людей,
занимающихся убийством государственных
чиновников высокого уровня, я не мог ориен-
тировать их на то, что уличать лжецов помо-
гают угрызения совести. Наемные убийцы мо-
гут бояться быть пойманными, если они не
профессионалы, однако вряд ли когда-либо
будут испытывать чувство вины по поводу
своего дела. Профессиональные преступники
не чувствуют за собой никакой вины, обма-
нывая противника. На этом основана их рабо-
та, и это объясняет, почему дипломаты или
разведчики не чувствуют вины из-за того, что
вводят в заблуждение тех, кто не разделяет
их социальных ценностей. В таких случаях

лжец считает, что совершает хороший, полез-
ный с его точки зрения поступок.
В большинстве этих примеров ложь явля-
ется социально дозволенной — каждый из
этих людей действует в рамках определенных
социальных норм, которые узаконивают их
обман. В таких случаях практически не воз-
никает никакого чувства вины, поскольку
жертва обмана исповедует другие ценности.
Но порой бывает дозволенным обман и тех,
чьи ценности совпадают с ценностями об-
манщика. Врачи могут не испытывать угры-
зений совести по поводу того, что обманыва-
ют пациентов, если уверены, что это делается
для пользы последних. Предложение паци-
енту плацебо (таблеток из простого сахара,
внешне уподобленных настоящим лекар-
ствам) — старый, освященный веками меди-
цинский обман. Если подобный трюк прине-
сет пациенту облегчение или, наконец, удо-
влетворит его желание принимать именно
«эти» таблетки, которые, будучи применен-
ными в действительности, могут и навре-
дить, то такая ложь, по мнению многих вра-
чей, оправдана. В клятве Гиппократа ничего

не говорится о честности перед пациентом,
просто предполагается, что врач должен де-
лать лишь то, что может помочь больному
[46].
Священник, скрывающий от полиции при-
знание, сделанное преступником во время ис-
поведи, даже в случае явной лжи на прямой
вопрос полицейского, не должен испытывать
никаких угрызений совести. Его обет дозволя-
ет ему такой обман. Он не извлекает из этого
обмана никакой выгоды для себя, это выгод-
но лишь преступнику; преступление может
остаться нераскрытым. Студентки медицин-
ского колледжа, скрывая свои истинные чув-
ства, не испытывали никаких угрызений со-
вести. Обман был дозволен благодаря тому
объяснению, что медсестра должна уметь
скрывать свои чувства во время работы ради
облегчения страданий пациента.
Но зачастую лжецы могут не осознавать
или же не признавать, что обман, который на
первый взгляд представляется ложью во спа-
сение, выгоден им самим. Например, один
старший вице-президент национальной стра-
ховой компании считает, что правда может

оказаться жестокой в том случае, если страда-
ет самолюбие другого человека: «Порой не
так-то просто заявить какому-нибудь парню
прямо в лицо: «не выйдет из тебя никакого
председателя» [47].
Не лучше ли в таком случае пощадить его
чувства? А заодно и свои? Ведь на самом деле
не «так-то просто» сказать такое этому «пар-
ню» прямо в лицо, потому что можно натолк-
нуться на его возможный протест, особенно
если тот посчитает, что это лишь личное мне-
ние. В этом случае ложь щадит обоих. Но
некоторые могут сказать, что этому парню
ложь вредна, так как лишает его ценной ин-
формации, хотя и неприятной, но необходи-
мой для того, чтобы улучшить свои деловые
качества или же переориентироваться и по-
искать какую-нибудь другую работу. Точно
так же можно согласиться и с тем мнением,
что врач, дающий плацебо, хотя и является
альтруистом, тоже извлекает выгоду из лжи.
Он избавляется от возможного разочарования
пациента в том, что нет лекарств от его болез-
ни, или от гнева, если пациент узнает, что
доктор дает плацебо, вероятно, считая паци-

ента просто ипохондриком, а не больным.
Кроме того, это еще вопрос, действительно ли
ложь является полезной для пациента или же
она все-таки вредна ему.
Тем не менее есть бесспорные примеры
лжецов-альтруистов: священник, скрываю-
щий исповедь преступника, спасатели, не
сказавшие раненому мальчику, что его роди-
тели погибли под обломками самолета. В
этих случаях лжец не извлекает для себя ни-
какой выгоды. А если лжец не видит в своей
лжи никакой выгоды для себя, он, скорее все-
го, не будет испытывать и угрызений совести.
Когда ложь дозволена, даже эгоистичный
обман может не вызывать угрызений сове-
сти. Игроков в покер не мучает совесть за то,
что они блефуют. Это верно и относительно
торгов, где бы они ни проходили — на восточ-
ном базаре, на Уолл-Стрит или в ближайшем
офисе агентства недвижимости. В одной ста-
тье, посвященной лжи, говорится: «Возмож-
но, самой популярной формулой лжи являет-
ся фраза: это мое окончательное предложе-
ние. Такой язык не только допускается в мире
бизнеса, он ожидается… Во время публичных

торгов никто не предполагает, что все карты
будут выложены на стол с самого начала» [48]
.
Домовладелец, который запрашивает за
свой дом дороже, чем тот стоит в действи-
тельности, не будет чувствовать за собой ни-
какой вины, если получит требуемую цену.
Его ложь дозволена. Потому что участники
ожидают друг от друга именно дезинформа-
ции, а не правды; в торгах и в покере нет
лжи. Сама природа этих ситуаций предпола-
гает, что ни один из участников не будет
правдивым. Показывают свои карты и назы-
вают минимальную цену только глупцы.
Угрызения совести наиболее вероятны в
тех случаях, когда ложь не дозволена. И силь-
нее всего совесть мучает лжеца в тех случаях,
когда была достигнута предварительная дого-
воренность не лгать друг другу — жертва до-
веряется лжецу, не предполагая, что ее водят
за нос. В таких оппортунистических обманах
угрызения совести усиливаются, если жертва
страдает по крайней мере настолько же, на-
сколько выигрывает лжец. Подросток, скры-
вающий от родителей, что курит марихуану,

может не чувствовать за собой какой-либо
вины, если видит в своих родителях только
глупцов, бубнящих о вреде наркотиков, в то
время как ему прекрасно известно из соб-
ственного опыта, что они не правы. Если он к
тому же считает их лицемерами потому, что
они пьют сильные алкогольные напитки, а
ему не позволяют использовать даже легкие
наркотики, то шансов на то, что его будет
сильно мучить совесть, еще меньше. Однако,
хотя подросток и не согласен со своими роди-
телями по поводу марихуаны, если он дей-
ствительно привязан к ним и беспокоится о
них, то в случае разоблачения лжи он может
почувствовать стыд. Поскольку для возникно-
вения стыда требуется все же наличие неко-
торого уважения к тем, кто не одобряет; в
противном случае такое неодобрение вызы-
вает лишь гнев или презрение, а не стыд.
Лжецы гораздо меньше испытывают угры-
зений совести, когда объекты их обмана без-
личны или незнакомы. Покупатель, скрывая
от контролера на выходе, что заплатил за
свою покупку меньше, чем та стоит, чувству-
ет себя менее виноватым, если видит этого

контролера впервые. Если же этот контролер
является собственником магазина или чле-
ном его семьи (имеется в виду маленький се-
мейный магазинчик), то, обманывая его, по-
купатель будет чувствовать себя более вино-
ватым, чем если бы это происходило в ка-
ком-нибудь из супермаркетов. Когда жертва
обмана анонимна, гораздо легче потворство-
вать всякого рода фантазиям, уменьшающим
собственную вину, например, представлять,
что ей это совсем не повредит и, возможно,
никто даже ничего и не обнаружит; или еще
того лучше — что она сама этого заслужила
или сама хочет быть обманутой[49].
Взаимозависимость угрызений совести и
боязни разоблачения далеко не однозначна.
Боязнь разоблачения бывает весьма сильной
и при очень слабых угрызениях совести. Ко-
гда обман санкционирован, угрызения сове-
сти, как правило, невелики, однако санкци-
онированность обмана обычно повышает
ставки и, соответственно, боязнь разоблаче-
ния. В нашем эксперименте с медсестрами
санкционированность лжи имела для них
большое значение, и они испытывали силь-

ную боязнь разоблачения при слабых угрызе-
ниях совести. Предприниматель, который об-
манывает своего работника, скрывая от него
подозрения с целью однажды схватить его за
руку, скорее всего, также будет испытывать
сильную боязнь разоблачения и весьма сла-
бые угрызения совести.
С другой стороны, те же самые факторы,
которые усиливают угрызения совести, могут
уменьшать боязнь разоблачения. Лжец мо-
жет чувствовать себя виноватым, вводя в за-
блуждение доверчивую жертву, но у него не
будет особых оснований бояться, что его раз-
облачат, поскольку сама жертва даже не до-
пускает мысли об этом. Конечно, можно и
страдать от мучений совести и одновременно
очень бояться быть пойманным или же по-
чти не чувствовать ни того ни другого — все
это зависит от конкретной ситуации, а также
от личности лжеца и верификатора.
Некоторые люди буквально купаются в
угрызениях совести. Порой они даже специ-
ально лгут для того, чтобы таким образом по-
мучиться. Большинство же, наоборот, нахо-
дят эти ощущения настолько неприятными,

что рады любой возможности избавиться от
них. Существует множество путей для оправ-
дания обмана. Его можно посчитать местью
за несправедливость. Или же можно вполне
искренне думать, что тот, кого обманываешь,
подлец и негодяй и не заслуживает честно-
сти. «Босс был настолько скуп, что ни разу не
наградил меня за все то, что я для него сде-
лал, поэтому я и прихватил кое-что из его
кармана». Кроме того, если жертва обмана
оказалась слишком доверчивой, лжец может
посчитать, что она сама во всем виновата.
Два других оправдания, ослабляющие
угрызения совести, были упомянуты ранее.
Одно из них — благородная цель или так на-
зываемая
производственная
необходи-
мость, — вспомним Никсона, объяснявшего
свою ложь необходимостью сохранить пост.
Другое — своеобразное желание оградить
жертву обмана от неприятностей. Иногда
лжец может зайти настолько далеко, что ста-
нет заявлять, будто жертва даже и сама хо-
чет быть обманутой. Если обманываемый,
несмотря на знание истинного положения ве-
щей, содействует явной лжи, притворяется,

что ничего не подозревает, то и нет никакой
лжи и лжец свободен от какой-либо ответ-
ственности. Таким образом, искреннее согла-
сие жертвы с обманом, несмотря на явно вы-
дающее обман несоответствие фактов и пове-
дение лжеца, помогает лжецу. Потому что
тот, кто не хочет быть обманутым, обязатель-
но в таком случае что-нибудь заподозрит и
попытается раскрыть обман.
Интересный пример возможного согласия
жертвы с обманом содержится в приведен-
ной выше (см. главу 1 (Глава 1 ЛОЖЬ. УТЕЧКА
ИНФОРМАЦИИ И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ ПРИ-
ЗНАКИ ОБМАНА)) истории о Роберте Лейси.
Эту историю я позаимствовал из книги Робер-
та Дэйли «Принц Города. Правдивая история
о полицейском, который слишком много
знал», по которой был снят фильм. Автор пре-
тендует на правдивое описание того, как Лей-
си помог федеральному прокурору добыть до-
казательства коррупции среди полицейских
и адвокатов. Когда Лейси завербовывался на
эту работу, его спросили, совершал ли он ка-
кие-либо преступления. Он признался в трех.
Те же, кого он позже разоблачил, уверяли, что

Лейси совершил гораздо большее количество
преступлений; а так как он лгал о собствен-
ном преступном прошлом, то ему, дескать, не
следует доверять и в показаниях против них.
Но эти голословные заявления ничем не под-
тверждались, и многие люди были осуждены
на основании показаний Лейси. Алан Дершо-
виц, адвокат, защищавший одного из осуж-
денных на основании показаний Лейси, опи-
сал свой разговор с ним после суда — послед-
ний признался ему, что и в самом деле совер-
шил гораздо большее количество преступле-
ний.
«Я [Дершовиц] сказал ему [Лейси], что
трудно поверить, будто Шоу [федеральный
прокурор] не знал о других преступлениях
Лейси до суда над Роснером [подзащитным
Дершовица]. "Конечно же, он и не сомневался
в том, что я совершил гораздо больше пре-
ступлений, — сказал Лейси. — Он знал это.
Майк (Шоу) не дурак".
— Но в таком случае как же он мог сидеть
здесь и спокойно смотреть на то, как ты, бу-
дучи свидетелем, лжешь!? — спросил я.
— Но он же не был абсолютно уверен в

том, что я лгу, — ответил Лейси. — Он, конеч-
но, подозревал это и, вероятно, верил в это; но
я попросил его не давить на меня, и он послу-
шался. Я сказал ему: "три преступления", —
Лейси показал мне три пальца и широко
улыбнулся, — и он принял это. Обвинители
каждый день покупают лжесвидетелей, Алан.
Ты же знаешь» [50].
Вскоре Дершовиц узнал, что и это призна-
ние Лейси также оказалось ложью. Судебный
исполнитель, присутствовавший при первой
встрече Лейси с федеральным прокурором,
сказал Дершовицу, что Лейси сразу же при-
знался более чем в трех преступлениях. Но
федеральный прокурор поддержал Лейси в
его замалчивании полной правды, чтобы со-
хранить доверие к нему как к свидетелю —
присяжные могут поверить полицейскому,
совершившему три преступления, но поли-
цейскому, совершившему их множество, —
никогда. Таким образом, Лейси лгал Дершови-
цу и тогда, когда говорил, что прокурор был
только добровольной жертвой, тем самым
скрывая, что они просто-напросто сговори-
лись. Кроме того, осторожный Лейси тайно

сделал и сохранил магнитофонную запись
своего признания прокурору, благодаря чему
мог быть уверен, что прокурор будет всегда
оставаться к нему лояльным, защищая его от
каких-либо судебных преследований.
Сейчас для нас не имеет значения, что яв-
ляется правдой, а что ложью во всей этой ис-
тории, но сам разговор Лейси с Аланом Дер-
шовицом является блестящим примером то-
го, как добровольная жертва, которой обман
выгоден, может облегчить лжецу возмож-
ность добиться своего. Однако обманутые мо-
гут объединяться с обманщиками и по более
достойным причинам. Часто человек добро-
вольно становится жертвой обмана из вежли-
вости. Так, хозяйка провожает слишком рано
уходящего гостя, не расспрашивая его особо о
причинах ухода. Для соблюдения приличий и
уважения к чувствам хозяйки достаточно ка-
кой-нибудь более или менее правдоподобной
отговорки. В таких случаях жертва не только
добровольно поддается обману, она даже при-
ветствует подобный обман. И я не включаю в
свое определение лжи искажение правды из
вежливости или ради соблюдения этикета.

Отношения любовников — другой пример
такого рода обмана, в котором обе стороны,
объединившись, поддерживают ложь друг
друга. Шекспир писал:

жүктеу/скачать 2,32 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: