подал сигнал, –
словно то был звонок, возвещающий поднятие
занавеса и начало подлинной драмы их жизни. Он сказал ей как-то, что
у нее слишком много идей, что ей следует от них избавиться. Он
говорил ей это и раньше, до брака, но тогда она не обратила внимания
на его слова и вспомнила о них только потом. Но теперь как было не
обратить на них внимание, ведь он отнюдь не шутил. Слова его на
первый взгляд могли показаться пустяком, но, когда она пересмотрела
их в
свете уже немалого опыта, они обрели свой грозный смысл.
Озмонд отнюдь не шутил, он в самом деле хотел, чтобы, кроме
привлекательной внешности, у нее не осталось ничего своего. Она
всегда знала, что у нее слишком много идей, гораздо больше,
чем он
предполагал, больше, чем она высказала к тому времени, когда он
попросил ее выйти за него замуж. Да, она
в самом деле
была
притворщицей, но ведь он так ей нравился. У нее слишком много идей
даже для нее самой, но разве не затем и выходят замуж, чтобы
поделиться ими с кем-то другим? Нельзя же
взять и вырвать их с
корнем, хотя можно постараться скрыть, не выражать их вслух. Но
дело вовсе не в том, что он возражал против каких-то ее мнений, это
бы еще ничего. Не было у нее таких мнений – ни единого, которым она
не пожертвовала бы во имя радости чувствовать себя за это любимой.
Но он-то ведь имел в виду все, вместе взятое, – и ее характер, и то, как
она чувствует, и как думает. Вот что у нее было припасено для него,
вот чего он не знал до тех пор, пока не столкнулся с этим лицом к лицу
после того,
как дверь за ним, образно выражаясь, захлопнулась.
Оказалось, что у нее есть какие-то свои взгляды на жизнь, которые
Озмонд воспринял как личное оскорбление. Хотя, видит бог, она, по
крайней мере теперь, стала на редкость уступчива.
Странно только, что
она с первой минуты не заподозрила, насколько его взгляды
отличаются от ее собственных. Она-то думала – они у него широкие,
просвещенные,
взгляды
поистине
порядочного
человека
и
джентльмена. Разве он не заверил ее, что ни в коей мере не страдает
предубеждениями,
скучной
ограниченностью,
какими-либо
предрассудками, утратившими первозданную свежесть. Разве весь его
облик не свидетельствовал о том, что
человек этот дышит вольным
воздухом мира, чужд всем мелким расчетам, дорожит лишь правдой и
подлинным пониманием жизни и полагает, что два мыслящих
существа должны доискиваться их вместе и что независимо от того,
обретут они их или нет, по крайней мере обретут в ходе поисков
немного счастья? Он сказал ей, что привержен условностям, любит все
традиционное, но в известном смысле это звучало вполне благородно,
и в
этом смысле, т. е. в смысле любви к гармонии, порядку,
пристойности, ко всем высоким установлениям жизни, ей легко было
следовать за ним и предостережение его не содержало в себе ничего
зловещего. Но по мере того, как шли месяцы, она следовала за ним и
дальше, и он привел ее в результате в свою собственную обитель, и вот
Достарыңызбен бөлісу: