Уродливая любовь

Но вот Майлз не отворачивается и молча продолжает смотреть на
меня. Я отвечаю тем же.
Наконец мы внизу. Слава богу, Майлз покидает лифт первым и не
видит, как я делаю глубокий вдох — я же целую минуту не дышала.
— Куда это вы? — спрашивает Кэп, когда мы все выходим из лифта.
— Домой, — говорит Корбин. — В Сан‑Диего. А у тебя какие планы
на День благодарения?
— В праздники всегда много полетов. Вероятней всего, здесь буду
сидеть, работать.
Кэп подмигивает мне, а я ему.
— А ты, малыш? — обращается он к Майлзу. — Тоже домой?
Майлз пристально смотрит на старика — такой же взгляд, каким он
сверлил меня в лифте. Какое разочарование. У меня уж было
затеплилась слабая надежда, что Майлза тоже влечет ко мне. А сейчас,
видя их с Кэпом молчаливый поединок, я почти уверена: если Майлз
не сводит с кого‑то глаз, это еще ничего не значит. Похоже, привычка у
него такая — всех буравить взглядом.
Проходит секунд пять, молчаливых и тягостных.
Может, Майлз не любит, когда его называют малышом?
— С Днем благодарения, Кэп, — наконец произносит Майлз, даже не
подумав ответить на вопрос, и шагает к выходу вслед за Корбином.
Я смотрю на Кэпа и пожимаю плечами.
— Пожелай мне удачи. Похоже, мистер Арчер опять сегодня не в духе.
— Да нет. Просто некоторые не любят лишних вопросов, вот и все.

Кэп плюхается в кресло и салютует мне на прощание. Я отвечаю тем
же и спешу к выходу.
Непонятно, почему он пытается оправдать грубое поведение Майлза.
Может, нравится он ему? Или у старика такая привычка — всех
оправдывать?
— Хочешь, сяду за руль, — предлагает Майлз Корбину, когда мы
подходим к машине. — Ты же не выспался еще. Поведешь на обратном
пути.
Корбин соглашается, Майлз занимает место водителя. Я забираюсь на
заднее сиденье и выбираю, где сесть. Позади Майлза, посередине или
за Корбином? Что бы я ни выбрала, все равно буду чувствовать только
Майлза. Он везде. Все вокруг — сплошной Майлз.
Вот что происходит, когда тебя влечет к человеку. То его нет вообще,
то он повсюду, хочешь ты того или нет.
Интересно, а я для него тоже повсюду?
Нелепая мысль. Я в состоянии понять, тянет мужчину ко мне или нет,
и к Майлзу это явно не относится. Значит, нужно положить конец тому,
что со мной творится. Не до глупой влюбленности сейчас. И так учебу
с работой совмещать нелегко.
Я достаю из сумочки книгу. Майлз включает радио, а Корбин
откидывает спинку сиденья и вытягивает ноги на приборную панель.
— Не будите, пока не приедем, — просит он, надвигая кепку на глаза.
Я смотрю на Майлза, который в этот момент поправляет зеркало
заднего вида. Он оборачивается назад, чтобы выехать со стоянки, и на
миг наши взгляды встречаются.
— Тебе удобно? — спрашивает он и отворачивается, не дождавшись
ответа. Включает переднюю передачу и вновь мельком смотрит на
меня.

— Да, — говорю я и растягиваю губы в улыбке. Пусть не думает, будто
я не рада, что он с нами поехал. Хотя трудно не казаться холодной,
когда именно такое впечатление я и хочу на него произвести.
Майлз сосредоточен на дороге, я — на книге.
Проходит полчаса. От чтения и тряски разболелась голова. Кладу
книгу рядом и устраиваюсь поудобнее: откидываю голову на спинку
кресла и забрасываю ноги на консоль между передними сиденьями. В
зеркале Майлз одаривает меня таким взглядом, точно скользит руками
по всему моему телу. Смотрит так секунды две, не более, затем вновь
переключается на дорогу.
Жаль…
Что же творится у него в голове? Непонятно. Он никогда не улыбается.
Никогда не смеется. Не флиртует. И лицо у него такое, словно он
постоянно создает непроницаемую завесу между собой и остальным
миром.
Молчаливые мужчины мне всегда нравились. Большинство парней
слишком болтливы — говорят обо всем, что лезет в голову. Правда, в
случае с Майлзом я бы не отказалась, чтобы он молчал чуть меньше.
Хочу знать каждую его мысль. Особенно ту, что занимает его прямо
сейчас, скрываясь за маской равнодушия.
Все еще смотрю на Майлза, пытаясь его разгадать, и вдруг он снова
перехватывает мой взгляд. Немного смущенная тем, что меня поймали
с поличным, опускаю глаза на телефон. Но зеркало притягивает как
магнит, и очень скоро я вновь их поднимаю.
Как только перевожу внимание на зеркало, Майлз делает то же самое.
Я вновь опускаю глаза.
Проклятье…
Похоже, эта поездка станет самой долгой в моей жизни.

Терплю минуты три и опять бросаю взгляд в зеркало.
Черт… Он тоже…
Я улыбаюсь. Такая игра меня веселит.
Он тоже улыбается.
Он.
Тоже.
Улыбается.
Майлз сосредоточен на дороге, но усмешка не сходит с его губ еще
несколько секунд. Я это знаю, потому что не могу оторвать от нее
взгляд. С радостью бы сфотографировала ее, пока она не исчезла, но
боюсь показаться странной.
Майлз намерен облокотиться на консоль, которую заняли мои ноги.
— Извини, — говорю я и собираюсь их убрать, но его пальцы
обхватывают мою босую ступню.
— Все в порядке, — произносит он.
Его рука держит меня за ногу. Я слежу за ним, не отрываясь.
Боже мой, он только что пошевелил большим пальцем… провел им по
ступне. Мои бедра напряжены, дыхание сбилось. Будь я проклята, если
Майлз не погладил меня по ноге специально, прежде чем убрать руку!
Приходится закусить себе щеку, чтобы не улыбнуться.
Похоже, тебя все‑таки влечет ко мне, Майлз…
* * *

Мы только приехали, а папа уже поручил Корбину с Майлзом
развесить гирлянды фонариков. Я занесла вещи в дом и освободила
для Корбина с Майлзом свою комнату — только в ней есть две
кровати. Сама заняла бывшую спальню брата и отправилась на кухню,
помочь маме с ужином.
В моей семье День благодарения всегда отмечали без особого размаха.
Родителям не хотелось выбирать между родственниками с обеих
сторон, да и папа редко бывал дома в это время года, ведь праздники
для пилота — самое напряженное время. Вот мама и решила, что День
благодарения мы будем отмечать в тесном семейном кругу. Так и
справляли его всегда вчетвером: я, Корбин, мама и папа, — если он
был, конечно, дома. В прошлом году мы с мамой остались вдвоем,
потому что и папа, и Корбин работали.
В этом году мы все вместе.
Плюс Майлз.
Как‑то необычно, что он здесь, с нами. Мама встретила Майлза
радушно — похоже, она не против. Папа вообще любит всех без
исключения. Он только рад дополнительной помощи с украшениями,
так что присутствие постороннего человека ему совсем не в тягость.
Мама подает мне кастрюлю с вареными яйцами, и я берусь за чистку,
чтобы затем их нафаршировать. Сама она облокачивается о стол и
подпирает голову руками.
— А этот Майлз просто красавчик, — замечает она, приподняв одну
бровь.
Должна кое‑что объяснить. Она прекрасная мать. Потрясающая. Но
мне неловко разговаривать с ней о мужчинах. С тех пор как мне
исполнилось двенадцать и у меня начались месячные. Мама тогда
впала в такой ажиотаж, что позвонила трем подругам, прежде чем
объяснить мне, что, собственно, со мной происходит. В общем, я еще в
то время поняла, что секреты перестают быть таковыми, как только
достигают маминых ушей.

— Да, ничего так, — небрежно отвечаю.
Я лгу. Бессовестно лгу. Майлз и правда настоящий красавец:
золотисто‑каштановые волосы, завораживающие голубые глаза,
широкие плечи, волевой подбородок, покрытый легкой щетиной, когда
Майлзу не нужно на работу… А еще от него всегда изумительно
пахнет — как будто он только что принял душ и не успел вытереться…
Боже мой…
Ну и кто я после этого?
— А девушка у него есть?
Пожимаю плечами.
— Мам, мы с ним едва знакомы.
Подхожу с кастрюлей к раковине и обдаю яйца водой, чтобы легче
чистились.
— Как папе на пенсии? — интересуюсь я, чтобы сменить тему.
Мама многозначительно ухмыляется, и эта улыбка мне совершенно не
по вкусу.
Ей можно вообще ничего не рассказывать: она и так все поймет.
Родительский инстинкт, как‑никак.
Я краснею, поворачиваюсь к столу и продолжаю чистить эти дурацкие
яйца.

жүктеу/скачать 1,41 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: