В 9-м классе я размышляла, какую профессию
выбрать. Стоял выбор между врачом и психологом. Я
склонялась к первому и готовилась поступать в
мединститут,
посещая
подготовительные
курсы.
Занятия вел доктор-патологоанатом. Он давал много
полезной информации и советовал литературу,
которая
может пригодиться при сдаче экзамена, – словом,
преподавал «на пять баллов». Интересные, живые
лекции преподавателя были сдобрены ноткой черного
юмора, свойственного медикам его специализации. А
еще он рассказывал много невероятных историй о своей
профессии, благодаря которым врачебная практика
представлялась мне приключением, увлекательным и
манящим.
Как-то раз мне надо было занести ему на работу
доклад к конференции – понятное дело, в морг. Тогда,
20
лет назад, это была крошечная одноэтажная
постройка с облупившимися стенами, а не огромное
здание как сейчас. И даже в этом небольшом здании я
ухитрилась
заблудиться.
Зашла
в
маленькую,
заполненную телами комнату. В нос ударил сладковато-
прогорклый специфический запах. У меня закружилась
голова, к горлу подкатил комок, в глазах набухли слезы.
Трупы лежали на каталках под простынями, а из них не
были накрыты: обуглившееся после пожара тело
мужчины и синее, раздувшееся – утопленника. Вокруг
ни души, только я и смерть. В глазах потемнело, я
выскочила из
комнаты, едва дыша. Сказать, что я
испугалась, не сказать ничего. У меня был шок. Тогда, в
15 лет, я оказалась не готова к подобному. Думаю,
студентов недаром приводят в анатомичку лишь на
третьем курсе, чтобы у тех, кто упадет в обморок, не
было шансов сбежать из профессии.
Я никому не сказала о произошедшем. Почему-то
мне было ужасно стыдно, а еще – страшно и очень
больно. Я не знала погибших людей, но понимала: они
не собирались умирать. Сейчас, спустя 20 лет, я
понимаю: невозможность поговорить об увиденном
травмировала меня еще сильнее. Не
было человека,
которому я смогла бы доверить мои чувства и
выговориться. Тогда меня спасли занятия психологией в
школе – случай подтолкнул изучать именно психологию.
Из медицины я сбежала, но недалеко.
Мир – среда агрессивная и пугающая, если вас не
научили к ней приспосабливаться. Любое обучение
ребенка состоит из трех шагов: делай вместе, делай
проговаривая, делай сам.
Каждый ребенок, независимо от национальности и
пола, проходит ряд стадий,
которые сменяют одна
другую. Сильный стресс нарушает этот порядок, и мозгу
приходится искать обходные пути или компенсаторные
механизмы. Нейронные сети, которые формируются
изначально, являются самыми прочными.
Если отношения были неблагополучными, травма
«фонит» в каждой стрессовой ситуации. Мои пациенты
часто удивляются, когда я называю им возраст их
травмы. Они идут искать
доказательства и находят
подтверждение моим словам. Чуда здесь нет, магии
тоже: травма оставляет следы на уровне тела, которое
выдает детские реакции в мимике, эмоциях и
ощущениях в теле. Я просто умею их «читать».
Ранняя детская травма приходится на возраст
тотальной зависимости от взрослого. Эмоции – это
проводники запоминания: чем сильнее стресс, тем
крепче навык. Результатом травмы всегда является
неспособность выстраивать
доверительные и теплые
отношения со значимым человеком.
Нарушение привязанности – признак ранней детской
травмы. Родители не всегда в этом виноваты. Среди
причин возникновения ранней детской травмы можно
выделить три основные: дефект воспитания, стечение
трагических
обстоятельств
и
недостаточный
адаптационный потенциал ребенка.
Достарыңызбен бөлісу: