Последняя камелия

максимально использую оставшееся время. Из головы не выходило письмо
от мистера Прайса. Времени оставалось немного. Нужно отыскать
камелию, иначе будет беда.
В течение месяца, пока лорд Ливингстон оставался в Лондоне, весь дом
словно испытывал облегчение. Даже дедовские часы в фойе стали словно
бы ходить живее, будто время получило выходной. Я не испытывала
волнения, когда дети играли в классики среди розовых цветников или
когда Джени уронила тарелку с гороховым супом на ковер. Нам всем стало
легче дышать.
Каждый вечер перед сном я заходила в оранжерею на третьем этаже. Я
не беспокоилась, что споткнусь о цветочный горшок и лорд Ливингстон
услышит. Впрочем, мне по-прежнему приходилось ходить туда украдкой, и
я работала при свете лампы. Я привязалась к этому месту и поняла, почему
его так любила леди Анна. Орхидеи были великолепны. Она поставила у
каждого растения табличку с соответствующим ботаническим названием,
но я любила неофициальные ласковые имена, которые она дала каждому
цветку. Например, поразительная розовая 
Cattleya 
звалась «Леди
Каталана», а желтую 
Oncidium
, напоминавшую мне стайку дам в пышных
бальных платьях, она назвала «Леди Аралия из Байу».
В ночь накануне возвращения лорда Ливингстона из Лондона я
поднялась в оранжерею полить цветы, зная, что несколько дней не смогу
сюда приходить. Когда дети улеглись спать, я тихонько, как всегда,
поднялась по лестнице и, достав из-под ковра ключ, проскользнула внутрь.
Я хорошенько полила орхидеи, потом из крана наполнила лейку и прошла
к растениям у восточного окна. Когда я поливала лимонное деревце,
немного воды попало на подол моей ночной рубашки. Глядя в ночное небо,
я вспомнила, как увидела лорда Ливингстона в халате на террасе. И
покраснела при этой мысли. В тот вечер он смотрел на камелии. И думал о
детях? Или об Анне? Или о своем раскаянии? Я вылила последние капли
на пальму в терракотовом горшке и протянула руку к светильнику, но в это
время мое внимание привлекло какое-то мелькание за окном. Я
всмотрелась в темноту и увидела среди камелий какое-то слабое свечение.
Фонарь? Свет сдвинулся на несколько шагов вправо и исчез.
Я поспешила к выходу и, прежде чем отважилась войти в коридор,
огляделась, а потом заперла за собой дверь. Мне послышалось какое-то
сопение.
На полу сжалась в комок какая-то фигура, и я сразу узнала розовую
ночную рубашку.

– Кэтрин?
Прислонившись к стене и прижав колени к груди, она смотрела на
меня, и по щекам ее текли слезы.
Я присела рядом.
– Кэтрин, дорогая, что случилось?
– Я следила за вами, – ответила она. – Хотела узнать, зачем вы
поднимаетесь туда каждую ночь.
Я поставила лампу на пол.
– Мама никогда не позволяла мне туда ходить, – сказала девочка,
указывая на дверь. – А сама проводила там по несколько часов. А я всего
лишь хотела посмотреть на ее цветы. Просто хотела увидеть их.
– Ох, Кэтрин, – сказала я, гладя ее по темным волосам.
– Ничего, – проговорила она, придя в себя и вставая. – Глупо с моей
стороны так себя вести.
– Вовсе нет, – сказала я, приобнимая ее за плечи. – Может быть, мы
никогда не узнаем, почему мама не позволяла тебе ходить вместе с ней в
оранжерею, но я уверена, у нее были на это причины. – Я вздохнула,
вспомнив предупреждения миссис Диллоуэй. Какая польза от этого
запертого места, когда оно могло бы доставить радость девочке, так
тоскующей по своей матери? – Знаешь, Кэтрин, думаю, тебе нужно сейчас
посмотреть на них.
Она расширила глаза.
– Вы позволите?
– Да. Но ты не должна говорить братьям и Джени.
– Не скажу, – с готовностью кивнула она.
– Хорошо. Это будет наш секрет. – Я снова вставила ключ в дверь. –
Пойдем.
Вслед за мной Кэтрин вошла внутрь и затаила дыхание.
– Это… это… так прекрасно, – восхитилась она, проходя мимо
цитрусовых деревьев. – Мама приносила нам кумкваты. – Помолчав, она
смущенно улыбнулась мне. – Простите, мисс Льюис, что я так ужасно вела
себя по отношению к вам.
– Ничего, – сказала я, наклоняясь, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты ведь
меня не знала. – Я сорвала с дерева кумкват и положила ей в рот. – А
теперь знаешь. – Я нежно коснулась ее локтя. – Милая, можно спросить
тебя об этих рубцах? Что же все-таки случилось?
Она инстинктивно отдернула руку, но потом глубоко вздохнула и
успокоилась.
– Обещаете не рассказывать?

Я кивнула.
Она медленно подняла рукав, открывая усеянное ранами предплечье –
одни зарубцевались, некоторые были свежие, другие покрылись коростой.
Я содрогнулась.
– Ой, Кэтрин! Скажи, кто это сделал?
– Я сама, – потупилась она.
Я прижала руку к губам.
– Не понимаю.
– Я должна была сделать маму счастливее, – сказала она, разражаясь
слезами. – Если бы я не была плохой дочкой, она бы не была такой
несчастной.
– Нет, нет, Кэтрин, – я обняла девочку. – Это вовсе не так. Она была
несчастна не из-за тебя. Поверь мне.
Она уткнулась лицом мне в плечо.
– Ты не должна больше ранить себя, – сказала я. – Пожалуйста,
пообещай мне, что больше не будешь.
– Мне так стыдно, – плакала Кэтрин.
– Тебе нечего стыдиться, милая. – Я взяла ее за руки. – Твоя мама не
хотела бы видеть тебя в таком состоянии. – Я заглянула ей в глаза. –
Наверняка она сейчас смотрит на тебя с небес и хочет снова увидеть твою
улыбку.
– Вы в самом деле так думаете?
Я кивнула.
– А она не рассердилась бы на меня, что я пришла сюда с вами? – Ее
темные волосы упали на лицо, и я заправила прядь ей за ухо.
Конечно, я не знала ответа на этот вопрос. Действительно не знала. Чем
больше я узнавала о леди Анне, тем более таинственной она мне казалась.
Мне хотелось верить, что она любила своих детей и желала им добра. Но
было неважно, так оно было на самом деле или нет. Теперь уже неважно.
Важно было помочь Кэтрин справиться с горем.
– Конечно, не рассердилась бы, милая. Я даже думаю, она ждала, когда
тебе исполнится десять, чтобы показать тебе это место. Знаешь, десять лет
– это очень важная дата.
– Правда?
– Конечно.
Она подняла голову чуть выше и подбежала к окну, чтобы лучше
рассмотреть пальму.
– Это та, что от короля Таиланда?
– От короля Таиланда?

– Да. Я помню, папа рассказывал про это.
– Возможно, – сказала я. Оранжерея полна сокровищ.
Но я хотела, чтобы у Кэтрин было свое собственное. Она заслуживала
этого. Пока она любовалась деревом кумкватов, я прошла к орхидеям и
нашла одну с незаполненной табличкой. В струящемся сквозь стеклянный
потолок лунном свете ее ярко-пурпурные цветы казались почти что
синими. Я взяла на столике карандаш и написала «Леди Кэтрин
Вересковая» и воткнула табличку в горшок.
– Кэтрин, – позвала я, – тебе надо это увидеть.
Она прибежала и встала рядом:
– Что такое?
– Это одна из орхидей твоей матери. Ее ботаническое название –

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: