Богач, бедняк

— Когда? — опять стал канючить Билли, упрямо стараясь вырвать
свою ручку.
— Когда тебе исполнится десять, я тебе уже сказала.
— Но это только через год, — заныл он.
— Ты и оглянуться не успеешь. Время летит так быстро, —
успокаивала она его. — А теперь ну-ка застегни пальто! Не то
простынешь.
Он только что играл в баскетбол на школьном дворе и сильно
вспотел. Холодный воздух позднего октября покусывал щеки, и к тому
же с Гудзона дул сильный ветер.
— Целый год, — разочарованно повторил Билли. — Это
бесчеловечно!
Она, засмеявшись, нагнулась, поцеловала его в макушку, но он от
нее резко отстранился.
— Никогда не целуй меня при всех, — строго сказал он.
Бродячая собака подбежала к ним, и ей пришлось сдержаться,
чтобы не запретить ему ее погладить.
— Старенький песик, старенький, — он погладил собаку по голове,
потрепал ее за уши, он, казалось, сейчас был в своей стихии. Он
уверен, подумала Гретхен, что никакое живое существо никогда не
причинит ему вреда, кроме родной матери.
Собака убежала, махнув на прощанье хвостом.
Теперь они уже были на своей улице и, слава богу, живы-здоровы.
Гретхен, отпустив его руку, позволила Билли лениво ковылять позади,
переступая через трещины в тротуаре. Они подошли к подъезду своего
построенного из желтоватого песчаника дома. Возле дома их ждали
Рудольф и Джонни Хит. Они стояли, облокотившись на высокое
крыльцо со ступеньками. У каждого в руках — по бумажному пакету, а
в них по бутылке. На Гретхен было старое пальто, голову она замотала
шарфом — в общем, вид у нее был затрапезный. Но она не хотела
переодеваться, снимать брюки, которые обычно носила дома, чтобы
пойти и встретить Билли. Гретхен, конечно, сейчас было неловко за
себя, тем более что Рудольф с Джонни были одеты, как и подобает
молодым бизнесменам, и на головах у них были модные фетровые
шляпы.
Она уже привыкла к частым визитам Рудольфа в Нью-Йорк.
Последние полгода он приезжал в город дважды или даже трижды в

неделю, всегда безупречно одетый. Калдервуд и он занимались
заключением какой-то сделки в брокерской конторе Джонни Хита, но
сколько бы ни объяснял ей Рудольф детали, она так ничего и не
поняла. Речь шла о создании какой-то корпорации «Д. К.
Энтерпрайсиз», по инициалам имени Дункана Калдервуда. Ясно
только одно, что после этой сделки Рудольф наверняка станет
человеком состоятельным, уйдет из магазина и, по крайней мере, на
полгода будет уезжать из Уитби. Он уже попросил ее подыскать ему
приличную меблированную квартиру в Нью-Йорке.
Оба они, и Рудольф и Джонни, были «на взводе», видимо, до этого
где-то выпили. По золотистым оберткам на горлышках бутылок,
торчавших из пакетов, она догадалась, что они принесли шампанское.
— Привет, мальчики, — поздоровалась она. — Почему не
предупредили?
— Мы сами не знали, что придем, — ответил Рудольф. — Это
экспромт.
Он поцеловал ее в щечку. Нет, он ничего не пил.
— Привет, Билли, — поздоровался он с мальчиком.
— Привет, — небрежно ответил тот. Виной тому — натянутые
отношения между дядей и племянником. Билли называл его Руди.
Сколько раз Гретхен пыталась заставить своего сына быть повежливее
с Рудольфом, называть его дядя Рудольф, но на выручку Билли всегда
приходил Вилли, который при этом говорил: «Ах, эти старинные
напыщенные манеры. Нечего делать из ребенка лицемера!»
— Пошли наверх, ко мне, — сказала Гретхен. — Там и разопьем.
В гостиной царил ужасный беспорядок. Теперь она превратилась в
ее рабочий кабинет, так как пришлось отдать комнату на чердаке
Билли, и он был там полновластным хозяином. У письменного стола
на полу валялись фрагменты двух статей, которые она пообещала
написать к первому числу следующего месяца. Повсюду — книги,
записи, обрывки газет. Даже кушетку она не пощадила. Гретхен,
несомненно, не была образцом аккуратности, и все предпринимаемые
ею время от времени героические усилия по наведению порядка
давали обратный результат — хаос становился еще больше, чем
прежде. Когда она работала, то курила одну сигарету за другой, и в
комнате повсюду в самых неожиданных местах стояли пепельницы с

горой окурков. Вилли, который тоже не отличался большой
аккуратностью, время от времени даже бунтовал:
— Это не дом, а редакция городской газетенки, черт бы ее побрал!
Гретхен сразу отметила недовольное выражение на лице Рудольфа,
когда тот быстро оглядел ее комнату. Может, сейчас, в эту минуту, он
сравнивал ее с той дисциплинированной и слишком аккуратной
девушкой, какой она была в девятнадцать лет? Вдруг Гретхен
почувствовала 
беспричинную 
вспышку 
гнева 
из-за 
своего
безукоризненно одетого, такого благопристойного брата. «У меня на
руках семья, — мысленно оправдывалась она, — я зарабатываю себе
на жизнь сама, не стоит забывать об этом, дорогой братец!»
Повесив с подчеркнутой аккуратностью, чтобы чуть сгладить
неприятное впечатление от беспорядка в комнате, пальто и шарф на
вешалку, она сказала Билли:
— Иди к себе наверх делать уроки.
— Ах, да, — вздохнул Билли, скорее для проформы, а не из-за
желания остаться в компании взрослых.
— Иди, иди, Билли!
Сын с искренним удовольствием пошел к себе наверх, но
изобразил при этом такой несчастный вид, как будто ему ужасно этого
не хотелось.
Гретхен достала бокалы.
— Ну, по какому случаю пьем? — весело спросила она Рудольфа,
открывавшего первую бутылку.
— Мы наконец добились своего, — сообщил ей Рудольф. —
Сегодня состоялось официальное подписание документов. Теперь мы
сможем пить шампанское всегда — утром, днем, вечером, когда
угодно, пить до конца жизни.
Он наконец вытащил тугую пробку и стал разливать шампанское
по бокалам, искрометные пенистые брызги фонтаном падали ему на
руку.
— Просто замечательно, — воскликнула Гретхен, хотя так и не
поняла до конца, как это Рудольфу удалось без посторонней помощи
проникнуть в область крупного бизнеса.
Они чокнулись.
— За процветание корпорации «Д. К. Энтерпрайсиз» и
председателя совета директоров, — предложил тост Джонни. —

Самого молодого из всех новых магнатов!
Оба они засмеялись, но все равно чувствовалось, что нервы у них
напряжены. Как это ни странно, но они напоминали Гретхен людей,
которым чудом удалось уцелеть после дорожного происшествия, и
теперь они истерически поздравляли друг друга со счастливым
исходом.
Рудольф не мог сидеть на месте. Он все время ходил по комнате с
бокалом в руке, открывал книжки, разглядывал ее письменный стол с
царящим на нем беспорядком, торопливо перелистывал газеты. Какой-
то нервный, загнанный, с лихорадочно блестящими глазами и
провалившимися щеками.
Джонни являл собой полную противоположность Руди:
полнощекий, гладенький, спокойный и собранный. Теперь, после
нескольких глотков шампанского, вид у него был довольный, даже
сонный. Он, конечно, куда лучше был знаком с миром денег, чем
Рудольф, знал, куда и как их лучше вкладывать, и всегда был готов к
неожиданным поворотам судьбы.
Рудольф включил радиоприемник как раз посередине исполняемой
первой части «Императорского вальса» Иоганна Штрауса.
— Послушай, они играют наш гимн, — сказал он, обращаясь к
Джонни. — Музыка в честь миллионов.
— Не заноситесь, ради бога, — воскликнула Гретхен. — Вы,
ребята, заставляете меня чувствовать себя нищенкой.
— Если бы у твоего Вилли было побольше мозгов, — сказал
Джонни, — то он бы выпросил, занял или, наконец, украл деньги и
вложил бы их в «Д. К. Энтерпрайсиз». Я не шучу. Трудно даже
представить, как высоко взлетит эта компания. Предела нет.
— Вилли слишком горд, чтобы у кого-то просить деньги, его
слишком хорошо знают, чтобы дать ему в долг, и он слишком труслив,
чтобы украсть их.
— Что ты, Гретхен, какие ужасные вещи ты говоришь о моем
друге, — сказал Джонни, притворяясь, что шокирован ее словами.
— Когда-то он был и моим другом, — печально парировала
Гретхен.
— Выпей еще шампанского, — предложил он. Она кивнула,
Джонни налил.
Рудольф поднял с ее стола листок бумаги.

— «Век лилипутов», — прочитал он вслух. — Что это за
заголовок?
— Я хотела написать статью по поводу одной новой
телепрограммы этого сезона, — ответила Гретхен, — но потом
занялась чем-то другим. Прошлогодние пьесы, пьесы нынешнего года,
куча новых романов. Деятельность кабинета Эйзенхауэра, вопросы
архитектуры, общественная нравственность, проблемы образования. Я
просто в ужасе от того, чему учат Билли в школе, и, вероятно, это меня
и подвигло на обличительные статьи.
Рудольф прочитал первый абзац.
— Ты довольно резка, — прокомментировал он.
— Мне платят за то, чтобы я всех ругала, — оправдывалась
Гретхен. — Это мой рэкет, так и знай!
— Ты что, на самом деле считаешь, что все так безнадежно? —
спросил Рудольф. — Или притворяешься?
— Я стараюсь быть искренней. — Она опять протянула свой бокал
Джонни.
В это время зазвонил телефон.
— Это, наверное, Вилли хочет предупредить, чтобы его не ждали к
ужину, — сказала Гретхен.
Она подошла к своему столу, сняла трубку.
— Алло, — произнесла она заранее обиженным голосом, затем
недоуменно посмотрела на брата: — Минутку, — и передала трубку
Рудольфу. — Это тебя.
— Меня? — вздрогнул от неожиданности Рудольф. — Никто не
знает, что я здесь.
— Но просят мистера Джордаха.
— Слушаю, — сказал в трубку Рудольф.
— Это Джордах? — осведомился хрипловатый, приглушенный
голос.
— Он самый.
— Это Эл. Я поставил за тебя пять сотен на сегодняшний вечер.
Неплохие деньги. Ставки семь к пяти.
— Минутку, — сказал Рудольф, но в трубке уже послышались
гудки. Рудольф молча смотрел на нее. — Странно. Какой-то
незнакомый парень, назвался Элом. Он сказал, что поставил за меня

пятьсот долларов, и ставки — семь к пяти. Гретхен, может, ты тайком
увлекаешься азартными играми?
— Никакого Эла я не знаю, — сердито ответила она. — К тому же
у меня нет таких денег, и он просил мистера Джордаха, а не мисс
Джордах. — Она печаталась под своей девичьей фамилией — Г.
Джордах, и телефон числился под фамилией Джордах в справочнике
Манхэттена.
— Какая-то чепуха, — сказал Рудольф. — По-моему, я никому не
давал этого телефона, не так ли? — спросил он у Джонни.
— По-моему, нет, — подтвердил его приятель.
— Что за чертовщина, — вздохнул Рудольф. — Сколько же
Джордахов живет в Нью-Йорке? Тебе когда-нибудь приходилось
встречать здесь однофамильцев?
Гретхен покачала головой.
— Где этот проклятый справочник?
Гретхен показала ему, где он лежит. Рудольф раскрыл его на букве
«Д», полистал.
— «Т. Джордах, — прочел он. — Западная Девяносто третья
улица». — Он медленно закрыл толстую книгу и отложил ее в
сторону. — Т. Джордах, — задумчиво повторил он, обращаясь к
Гретхен. — Неужели это он? — спросил он ее.
— Думаю, что нет.
— О чем это вы говорите? — недоуменно спросил Джонни.
— Дело в том, что у нас есть брат, которого зовут Томас, —
объяснил Рудольф.
— Гадкий утенок в нашей семье, — добавила Гретхен. —
Настоящее исчадие ада. Джордахи — удивительно сплоченная
семья, — с иронией сказала она.
После напряженного рабочего дня выпитое шампанское
подействовало быстро, и она прилегла на кушетку и вдруг вспомнила,
что с утра еще ничего не ела.
— Чем он занимается, твой брат? — спросил Джонни.
— Бог его знает. Не имею ни малейшего представления, — ответил
Рудольф.
— Если он занимается прежними делишками, — вмешалась в
разговор Гретхен, — то в данный момент наверняка скрывается от
полиции.

— Сейчас выясним, — сказал Рудольф, снова открывая
телефонный справочник на странице, где был указан номер телефона
Т. Джордаха. — Это на Западной Девяносто третьей улице.
Он набрал номер. Ему ответил женский, довольно молодой голос.
— Добрый вечер, мэм, — поздоровался Рудольф, стараясь говорить
бесстрастным, официальным тоном. — Можно ли поговорить с
мистером Томасом Джордахом?
— Нет, нельзя, — ответила женщина на том конце провода. У нее
было приятное, высокое сопрано. — А кто его спрашивает? — Теперь
в ее голосе послышались подозрительные нотки.
— Один его приятель. Он дома?
— Дома. Но он спит, — раздраженно ответила она. — Сегодня
вечером у него бой. И у него нет времени болтать с кем-то по
телефону. — Она швырнула трубку.
Во время разговора с ней Рудольф не прижимал трубку к уху, а эта
женщина говорила довольно громко, и ее голос хорошо слышали и
Гретхен, и Джонни.
— Сегодня вечером у него бой, — повторила Гретхен. — Очень
похоже на нашего Томми.
Рудольф взял «Нью-Йорк таймс», лежавшую на стуле, и открыл
газету на спортивной странице.
— Ну вот, — радостно сообщил он. — Уникальный боксерский
поединок. Томми Джордах против Вирджила Уолтерса, средняя
весовая категория, десять раундов. В «Саннисайд-гарденз».
— Как буколически звучит, — сострила Гретхен.
— Я пойду, — решительно сказал Рудольф.
— Для чего тебе это?
— В конце концов, он мой брат.
— Я прекрасно обходилась без него десять лет, — сказала
Гретхен. — Надеюсь, что выдержу запросто еще лет двадцать.
— А ты пойдешь, Джонни? — обратился Рудольф к другу.
— Прости, — ответил он, — но я сегодня приглашен на обед.
Позвони, как сложатся у тебя дела.
Снова зазвонил телефон. Рудольф поспешно снял трубку. Но на
этот раз это был Вилли.
— Привет, Руди, — сказал он. В трубке послышались громкие
звуки. Он явно был в баре. — Нет, не надо ее звать, — оборвал его

Вилли. — Скажи, что, к сожалению, у меня сегодня вечером деловой
ужин и я задержусь допоздна. Пусть не ждет меня и ложится спать.
Гретхен, улыбаясь, лежала на кушетке.
— Можешь не сообщать мне, что он просил передать, прошу тебя.
— Его не будет к обеду.
— И чтобы я ложилась спать и его не ждала.
— Да, что-то вроде этого.
— Джонни, — сказала Гретхен, — тебе не кажется, что пора
открывать вторую?
После того как они прикончили вторую бутылку, Гретхен вызвала
по телефону няню. Они разузнали, где находится «Саннисайд-
гарденз», потом она приняла душ, уложила волосы, надела черное
шерстяное платье, не зная, правда, подойдет ли оно для боксерского
матча. Она немного похудела, и платье было ей чуть широко, но,
перехватив одобрительные взгляды двух мужчин, Гретхен осталась
довольна своим видом. Нельзя позволять себе опускаться до
неряшливости, подумала она. Никогда.
Пришла няня, и Гретхен, дав ей необходимые указания, вышла из
дома вместе с Рудольфом и Джонни. Они зашли в ближайшее кафе,
Джонни выпил с ними у стойки бара.
Поблагодарив за выпивку, он уже собирался идти, но вдруг
Рудольф задержал его:
— Знаешь, у меня только пять долларов в кармане. — Он
засмеялся. — Джонни, будь на сегодня моим банкиром. Ты не против?
Джонни, вытащив бумажник, отсчитал ему пять купюр по десять
долларов.
— Спасибо. — Рудольф небрежно засунул деньги в карман и опять
засмеялся.
— Что тут смешного? — спросила Гретхен.
— Никогда не думал, что доживу до такого дня, — объяснил ей
Рудольф, — когда не буду знать, сколько у меня в кармане денег.
— Вижу, ты уже усвоил все привычки богачей, — с серьезным
видом сказал Джонни. — Мои поздравления! Увидимся завтра, Руди. В
твоем офисе. Надеюсь, твой брат выиграет.
— А я надеюсь, что ему свернут шею, — сказала Гретхен.

Когда они приехали в «Саннисайд-гарденз», предварительные бои
уже начались. Билетер проводил их на места в третьем ряду от ринга.
Гретхен сразу заметила, что в зале очень мало женщин и ни на одной
из них нет шерстяного платья. Она ни разу не была на боксерском
матче, и когда передавали репортажи по телевизору, она тут же
выключала его. Какая грубость, какая жестокость, думала она,
здоровые мужики избивают друг друга до потери сознания ради денег.
Вокруг были такие лица, которые, как она считала, можно было
встретить только на подобном развлечении. Кажется, ей еще никогда
не приходилось видеть в одном месте такого чудовищного скопища
отвратительных физиономий.
Боксеры на ринге, судя по всему, не очень старались покалечить
друг друга, и она с холодным презрением наблюдала, как они дрались,
как входили в клинч, молотя друг друга, как «нырком» уходили от
ударов. Толпа в клубах табачного дыма вела себя довольно апатично, и
очень редко, когда раздавался глухой, тяжелый удар в цель, публика
принималась довольно рычать, словно стадо животных.
Гретхен знала, что Рудольф время от времени бывает на боксерских
матчах, она слышала, как увлеченно и не раз обсуждал он с Вилли
сильные и слабые стороны таких знаменитых боксеров, как Рей
Робинсон. Она украдкой поглядывала на брата. Он, казалось, был на
самом деле увлечен тем, что происходило на ринге. Теперь, когда она
своими глазами наблюдала за боем, когда чувствовала острый запах
пота боксеров, когда видела кровь на тех местах, куда приходились
точные удары противников, она вдруг засомневалась в своем
представлении о характере Рудольфа, в его мягкости, в его небрежном,
диктуемом его образованием превосходстве над другими, в его
приятных манерах, отсутствии всякой агрессивности. Ей показалось,
что Рудольфа что-то роднит с этими грубыми скотами на ринге и с
этой агрессивной толпой, заполнявшей все ряды вокруг нее.
Во время следующего поединка одному боксеру рассекли бровь, и
кровь из раны залила ему лицо и грудь, попала на соперника. Увидев
кровь, толпа восторженно взревела, и от этого жуткого воя Гретхен
стало не по себе. Она уже не знала, сможет ли досидеть до того
момента, когда Томас поднимется на ринг и перелезет через канаты,
чтобы стать участником этой кровавой бойни.

Когда настало время главного поединка, она сидела бледная, едва
сдерживая подступившую дурноту. Через пелену табачного дыма и
застилавшие ей глаза слезы она увидела, как крупный мужчина в
красном халате легко перемахнул через канаты на ринг. Гретхен узнала
своего брата Томаса.
Помощники Томаса сняли с него халат и стали надевать на его
перебинтованные руки боксерские перчатки. Рудольф с легкой
завистью отметил, что на теле Томаса почти нет волос. На теле
Рудольфа был густой волосяной покров, множество черных кудряшек
на груди, волосы росли клочками даже у него на плечах. Ноги у него
тоже были волосатые, и эти черные волосы на всем теле никак не
вязались с тем представлением о себе, которое существовало в его
сознании. Когда летом он ходил купаться, то собственная обильная
волосатость приводила его в большое смущение, и ему казалось, что
окружающие смеются над ним. Поэтому он редко загорал, и как только
выходил из воды, тут же набрасывал на себя рубашку.
Томас, как это ни удивительно, совсем не изменился за эти годы,
если не считать его беспощадного, мускулистого, тренированного тела.
Даже выражение его лица осталось прежним, по-детски открытым,
мальчишеским. Том все время улыбался, когда объявляли условия боя,
но Рудольф заметил, как он нервно облизывает языком кончики губ,
как под шелковой полой халата, под краем фиолетовых трусов
подергивается мышца на его ноге. Два рефери давали последние
указания боксерам перед началом поединка. Боксеры стояли в центре
ринга. Когда диктор представил: «В красном углу — Томас Джордах,
вес — пятьдесят девять с половиной фунтов», — он, вскинув вверх обе
руки в перчатках и бросив быстрый взгляд на ревущую толпу, опустил
глаза. Даже если он и увидел брата и сестру в третьем ряду, то не
подал вида.
Его противник — высокий, гораздо выше Тома, негр, с гораздо
более длинными руками, нетерпеливо перебирал ногами в своем углу,
словно пританцовывал, и внимательно слушал советы своего тренера,
согласно кивая головой. Тот ему что-то усердно нашептывал на ухо.
Гретхен, с застывшей болезненной гримасой на лице, вглядывалась
через дымовую завесу в мощную, несущую в себе разрушительную
силу, обнаженную фигуру брата. Ей не нравились безволосые
мужчины — у Вилли повсюду на теле был красноватый приятный

пушок, — а тренированные, как у настоящего бойца-профессионала,
мышцы Тома заставляли ее содрогаться от первобытного отвращения.
И это — ее родной брат, оба они из одного материнского чрева. Эта
мысль вдруг привела ее в отчаяние.
За детской улыбкой Томаса она угадывала его коварную злобу,
желание причинить физическую боль и предвкушение удовольствия от
страданий противника, — именно эти качества отталкивали ее от
Томаса, когда они жили под одной крышей. Ей была невыносима сама
мысль о том, что там, на ринге, ее собственная плоть и кровь
выставлены на всеобщее обозрение при ярком свете юпитеров во
время этой отвратительной церемонии представления публике
боксеров. Конечно, этим он и должен был закончить — дракой. Он
будет драться всю свою жизнь.
Оба боксера стоили друг друга, оба стремительно двигались по
рингу, но негр проявлял больше агрессивности, лучше защищался
благодаря своим длинным рукам. Том искал подходы к нему, старался
не торопиться наносить удары — лучше один, но наверняка. Он
провел серию сильнейших ударов по корпусу, заставив негра
отступить, выиграл темп, ему удалось загнать того в угол, прижать к
канатам, и начал его просто избивать.
— Убей ниггера! — то и дело раздавался чей-то громкий голос из
задних рядов каждый раз, когда Томасу удавалось провести удачную
серию ударов. Гретхен болезненно морщилась, ей было стыдно
присутствовать здесь, стыдно за всех этих мужчин и за редких здесь
женщин. Она вдруг вспомнила хромого Арнольда Симмса в его
красно-бордовом халате, который говорил ей: «Какие у вас красивые
ноги, мисс Джордах!» Он так мечтал о Корнуолле. «Прости меня,
Арнольд, за этот вечер».
Вместо десяти запланированных раундов бой длился восемь. У
Томаса струилась кровь из рассеченной брови и из носа, но он не
отступал, он, пританцовывая, все нападал на противника с какой-то
чудовищной, неуемной, злой энергией, которой он постепенно
выматывал негра. В восьмом раунде негр уже с трудом поднимал руки,
и Том сильным ударом в голову послал негра на покрытый брезентом
пол. Тот с большим трудом поднялся при счете восемь. Он с трудом
прижимал руки к груди, пытаясь защитить себя от воинственного
напора Томаса. Томас, улыбаясь, с залитым кровью лицом, в два

прыжка настиг его, и обрушил на него град ударов. Гретхен
показалось, что он нанес не меньше пятидесяти сильнейших ударов за
какие-то несколько секунд. Негр снова повалился на пол, и толпа
заревела столь оглушительно, что Гретхен испугалась, как бы не
лопнули ушные перепонки. Негр все же попытался подняться, даже
встал на одно колено. Стоя в своем углу, Томас, пригнувшись,
приготовился к новой атаке — окровавленный, энергичный, не
знающий усталости. Казалось, ему очень хотелось, чтобы негр встал и
продолжил бой, и Гретхен показалось, что на его изуродованном,
окровавленном лице мелькнуло разочарование, когда негр снова
беспомощно рухнул на пол и рефери довел счет до конца. Все, нокаут!
Гретхен почувствовала, что ее вот-вот вырвет, но она лишь сухо
отрыгнула, прижимая к лицу носовой платок, приятно удивленная тем,
что здесь, в этой прогорклой, пропитанной мужским потом атмосфере
можно было еще почувствовать запах духов. Она сидела,
ссутулившись, опустив глаза, у нее не было сил смотреть на это
кровавое побоище, она боялась упасть в обморок, тем самым заявить
всем, что она роковым образом связана родственными узами с этим
зверем на ринге. Рудольф просидел весь бой, не произнося ни единого
слова, правда, время от времени кривил губы, явно осуждая
откровенную кровожадность партнеров, — в этом поединке не было
ни стиля, ни изящества. Так, обычная драка.
Боксеры покидали ринг. Закутанному в полотенца негру
ассистенты помогли перелезть через канаты и сойти с ринга. Томас
широко улыбался, размахивал рукой, как триумфатор, а люди вокруг
дружелюбно похлопывали его по спине. Он покинул ринг с дальней
стороны и не мог видеть Рудольфа и Гретхен, сразу же направившись в
раздевалку.
Люди постепенно начали расходиться, а Гретхен с Рудольфом
продолжали сидеть, не говоря ни слова, словно опасаясь
прокомментировать то, что они здесь увидели. Наконец Гретхен
хрипло, не поднимая головы, сказала:
— Пошли отсюда.
— Нужно сходить к нему, — сказал Рудольф.
— Ты что? — удивилась Гретхен. Ее удивили слова брата.
— Мы с тобой сюда пришли. Видели его на ринге. Теперь мы
должны встретиться с ним.

— Он не имеет к нам никакого отношения, — возразила она, зная,
что сейчас лжет.
— Пошли, — сказал Рудольф.
Он встал и, взяв ее за локоть, помог ей подняться. Он не любил
возражений — этот холодный, единственный истинный аристократ
здесь, в «Саннисайд-гарденз».
— Я не пойду, не пойду…
Но несмотря на ее сопротивление, она знала, что Рудольф
безжалостен и поведет ее к Томасу и ей придется его увидеть, увидеть
его окровавленное, грубое, мстительное лицо победителя.
У двери в раздевалку стояли несколько человек, но никто из них не
остановил Рудольфа, не преградил ему путь. Он открыл дверь. Гретхен
держалась за его спиной.
— Знаешь, — сказала она, — лучше я подожду здесь. Может, он не
одет.
Рудольф, не обращая никакого внимания на ее слова, крепко
сжимая ее запястье, втащил Гретхен в комнату. Томас, обернутый
полотенцем по пояс, сидел на запятнанном столе для массажа, а врач
накладывал ему швы на рассеченную бровь.
— Ничего страшного, — приговаривал он. — Еще один шовчик, и
все.
Томас закрыл глаза, чтобы врачу было удобнее работать. Над его
бровью виднелось оранжевое пятно антисептика, и из-за этого у него
было смешное, как у клоуна, асимметричное лицо. Он, по-видимому,
уже принял душ, его мокрые волосы слиплись, и сейчас он был похож
на кулачного бойца со старинной гравюры. Вокруг стола толпились те
люди, которых Рудольф видел возле Томаса на ринге. Какая-то молодая
женщина в узком платье всякий раз, когда доктор втыкал в бровь иглу,
чуть слышно вздыхала. У нее были черные волосы, а на необычайно
стройных ногах — черные нейлоновые чулки. Ее выщипанные и
подведенные карандашом брови образовывали тонкую, словно
ниточка, линию над глазами и придавали ее лицу вид удивленной
куклы. В раздевалке воняло застоявшимся потом, массажной мазью,
сигарным дымом и мочой из туалета с открытой дверью На грязном
полу валялось запачканное кровью полотенце в одной куче с
промокшими насквозь от пота фиолетовыми трусами, с суппортером,

носками и ботинками-боксерками — все это снаряжение было на
Томасе там, на ринге.
Что, интересно, я-то делаю здесь, в этом мерзком месте? —
подумала Гретхен. В раздевалке было ужасно жарко. И вообще, как я
сюда попала?
— Ну вот и все, — сказал врач, отходя от пациента, и, склонив
голову набок, полюбовался своей работой.
— Спасибо, док, — поблагодарил его Томас, открывая глаза. Он
сразу же увидел Рудольфа и Гретхен. — Боже праведный, —
воскликнул он, криво улыбаясь. — Что, черт побери, вы здесь делаете?
— Мне велено передать тебе сообщение, — сказал Рудольф. —
Какой-то человек по имени Эл позвонил сегодня днем и сказал, что
поставил на тебя пятьсот долларов. Ставки семь к пяти.
— А, добрый старина Эл, — довольно протянул Томас, бросив
беспокойный взгляд в сторону молодой женщины с черным ворохом
волос на голове, будто не хотел, чтобы она услышала это известие.
— Поздравляю с победой, — сказал Рудольф. Он, сделав к Тому
шаг, протянул руку. Томас мгновение колебался, но потом,
улыбнувшись, протянул свою опухшую, покрасневшую руку.
У Гретхен не хватило духу поздравить брата с победой.
— Я очень рада, за тебя, Томас, — она ограничилась лишь
скромной похвалой.
— Д-а-а. Спасибо. — Он с любопытством посмотрел на нее. —
Позвольте мне вас познакомить. Это — Рудольф, мой брат, Гретхен,
моя сестра, а это — моя жена Тереза, мой менеджер мистер Шульц,
мой тренер Пэдди, ну и вся моя команда… — Он небрежно махнул в
сторону остальных.
— Рада с вами познакомиться, — сказала Тереза. Да, это ее голос
Рудольф слышал по телефону, в ее голосе слышались подозрительные
нотки.
— А я и не знал, что у тебя есть родственники, — сказал мистер
Шульц. В голосе у него тоже звучали подозрительные нотки, словно
наличие семьи — это нечто опасное, преследуемое законом.
— Да я и сам не был в этом до конца уверен, — признался Том. —
Наши пути, как говорят, разошлись. Слушай, Шульц, выходит, на меня
зритель валом валит, если даже мои сестра и брат покупают билеты в
кассе? Черт подери!

— После сегодняшней встречи, — сказал Шульц, — я сумею
набить до отказа весь Гарденз. Какая замечательная победа!
Менеджер был человек невысокого роста с животиком, похожим на
баскетбольный мяч.
— Ну, тебе с родственниками, вероятно, есть о чем поговорить,
обсудить новости, и поэтому мы вас покидаем. Завтра забегу к тебе,
Томми, посмотрю, как бровь. — Надев пиджак, он с трудом застегнул
его на животе. Тренер, подняв снаряжение Томаса, сунул его в сумку.
— Ну, всего хорошего, Томми. — И он вышел из раздевалки вместе
с менеджером, врачом и остальными.
— Ну вот, мы теперь одни, — сказал Томас. — Какая приятная
семейная встреча. По-моему, ее нужно отпраздновать, а, Тереза?
— Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть брат, сестра, —
обиженно упрекнула его Тереза, повысив голос до визгливости.
— На несколько лет я просто забыл о них, — оправдывался Том.
Он соскочил с массажного стола. — Ну а теперь, если дамы удалятся, я
переоденусь.
Гретхен и Тереза вышли в холл. Там никого не было, и теперь ей
стало легче, не было больше смрада и духоты. Когда Тереза надевала
свою косматую лисью рыжую шубу, подергивая плечами и помогая
себе руками, она сердито говорила: «Тоже мне!.. Если дамы удалятся!..
Как будто я никогда не видела его голым». Она смотрела на Гретхен с
нескрываемой враждебностью, оценивая ее черное шерстяное платье,
туфли на низких каблуках, ее спортивного покроя пальто. Гретхен
видела, что она являет собой вызов ее жизненному укладу. Ее
крашеные волосы, ее узкое платье, ее слишком стройные, вызывающие
непреодолимую похоть у мужчин ноги, ее брак — все это неодолимо
раздражало Терезу.
— Я и не знала, что Томми — выходец из такой благородной, с
претензиями, семьи, — сказала она.
— У нас нет никаких претензий, — возразила Гретхен. — Так что
вам нечего опасаться.
— До сегодняшнего вечера вы ни разу не удосужились посмотреть,
как он дерется на ринге, — продолжала Тереза в агрессивном тоне. —
Или я не права?
— Я не знала до сегодняшнего дня, что он — боксер, — спокойно
ответила Гретхен. — Можно, я сяду, вы не против? Я очень устала. —

Не дождавшись ответной реплики, она увидела у противоположной
стены стул, подошла к нему и села, решив, что на том их беседа и
закончилась. Тереза раздраженно подергивала плечами под своей
шубой, потом принялась демонстративно расхаживать перед ней взад и
вперед, в своих туфлях на шпильках, звонко постукивая острыми
каблучками по бетонному полу коридора.
Томас медленно одевался, стыдливо отвернувшись от брата, когда
натягивал на себя трусы, и время от времени вытирал полотенцем пот
с лица, так как душ, по-видимому, мало ему помог. Он то и дело
поглядывал в сторону Рудольфа, улыбался, качал головой и
приговаривал: «Вот черт подери!»
— Как ты себя чувствуешь, Томас?
— Хорошо. Но завтра утром буду мочиться кровью. Этому негру
все же удалось нанести мне пару ударчиков по почкам. Сукин сын! Но
бой был неплохой, что скажешь?
— Да, хороший, — согласился с ним Рудольф. Он не осмелился
сказать, что бой его был вполне заурядным, ничего особенного,
обыкновенная второразрядная драка.
— Я знал, что уложу его, — признался Томас. — Хотя букмекеры
ставили на него. Семь к пяти! Надо же! Но все сложилось для меня
удачно. На этом я заработал семьсот баксов, — хвастал он, словно
мальчишка. — Только ты зря сказал это при Терезе. Теперь она знает,
что у меня есть деньги, и будет вынюхивать их, словно ищейка.
— Давно ты женат? — поинтересовался Рудольф.
— Уже два года. Она забеременела, и я подумал: почему бы не
жениться, черт возьми. — Он пожал плечами. — Она ничего, моя
Тереза, может, не такая умная, но вообще-то ничего. А мальчишка
получился отличный! — Том бросил на него злобный взгляд. —
Нельзя ли его отправить к дяде Руди, что бы он научил его, как стать
богатым джентльменом, а не расти неприкаянным глупым бедняком,
таким же, как его папочка, боксер.
— Да, хотел бы как-нибудь посмотреть на него, — без особого
радушия сказал Рудольф.
— В любое время. Приходи к нам домой. — Томас натянул на себя
черный свитер-«водолазку», и когда он просовывал голову через ворот,
вопрос у него прозвучал глухо: — Ты женат?
— Нет.

— Самый умный в семье! Как всегда! Ну, а Гретхен? Замужем?
— Давно. Ее сыну уже девять лет.
Томас кивнул:
— Да, такая долго не засидится. Сногсшибательная дама. Она
сейчас выглядит гораздо лучше, чем прежде. Не находишь?
— Да, согласен.
— Но, наверное, такая же дрянь, как и прежде?
— Не надо так говорить о ней, Том, — попросил Рудольф. — Она
всегда была хорошей девушкой и стала очень хорошей женщиной.
— Ладно, верю тебе на слово, Руди, — весело сказал Томас.
Он тщательно расчесывал волосы перед потрескавшимся зеркалом
на стене.
— Мне ведь о ней ничего не известно, я всегда был вам чужаком.
— Ты никогда не был чужим, о чем ты говоришь?
— Кому ты говоришь, брат? — резко спросил Томас. Спрятав в
карман расческу, он бросил последний критический взгляд в зеркало
на свое одутловатое, опухшее лицо с белой наклейкой пластыря над
глазом. — Ну, сегодня я красавец. Если бы только знал, что вы
навестите меня, побрился бы по такому великому событию. —
Повернувшись, он надел поверх свитера яркий твидовый пиджак. —
Ты, Руди, выглядишь так самоуверенно, видимо, у тебя полный
порядок, — продолжал он его подкалывать. — Наверняка вице-
президент какого-нибудь банка, никак не меньше, черт бы тебя побрал.
— Не жалуюсь, — ответил Рудольф, сильно недовольный в душе
определенной ему братом низкой должностью.
— Знаешь, — продолжал Томас, — год назад я был в Порт-Филипе.
Хотел навестить своих. Узнал, что отец умер.
— Он покончил с собой.
— Д-а. Хозяйка овощного магазинчика миссис Джардино сказала
то же самое. — Томас похлопал себя по груди, чтобы убедиться, что
бумажник на месте… — Наш дом снесли. Никакого света в подвале,
никто не встречал блудного сына, — насмешливо сказал он. — Ну а
мать еще жива?
— Да. Живет со мной.
— Повезло тебе, ничего не скажешь, — широко улыбнулся Том. —
Все еще в Порт-Филипе?
— Нет, в Уитби.

— Ты не так часто путешествуешь, да?
— Зато у меня много свободного времени. — Рудольф чувствовал,
что его брат, разговаривая с ним, старается его поддразнить, заставить
почувствовать свою вину перед ним, и от этого ему становилось не по
себе. Но он уже давно привык сам направлять любой разговор в
нужное русло и теперь ничем не выдавал своего раздражения.
Наблюдая за одевающимся братом, за его отточенными, наводящими
страх медленными телодвижениями, он заметил множество синяков
повсюду. И тут он остро почувствовал, что его охватывает
безграничное чувство жалости, любви, смутное желание уберечь этого
нескладного, храброго, мстительного парня, совсем еще мальчишку, от
таких вечеров, как сегодняшний, который только что завершился. Он
хотел избавить его от этой вульгарной жены, от завывающей,
улюлюкающей толпы, от бодрого доктора, накладывающего швы на
его раны, — от всего этого сброда случайных людей, которые жили за
его счет. Ему не хотелось, чтобы это чувство пропало, испарилось от
язвительного насмешничества Томаса — средства давнишней
старинной ревности и враждебности, которые через столько лет, по его
мнению, должны были бы давно заглохнуть.
— Ну а мне пришлось поездить, ничего не скажешь, — продолжал
хвастать Томас. — Я побывал во многих местах: в Чикаго, Кливленде,
Бостоне, Нью-Орлеане, Тиахуане, Голливуде. Назови любой город, я
был в каждом. Эти путешествия сильно расширили мой кругозор.
Вдруг дверь широко распахнулась и в раздевалку вбежала Тереза с
искаженным, покрытым толстым слоем грима лицом.
— Сколько вы будете еще здесь трепаться? Всю ночь? — закричала
она.
— Ладно, ладно, дорогая. Уже заканчиваем, — успокоил ее
Томас. — Сейчас выходим. Мы хотели где-нибудь поужинать. Ты и
Гретхен, пойдете с нами?
— Мы идем в китайский ресторан. Обожаю китайскую пищу, —
заявила Тереза. — Я просто умираю от восторга от нее.
— Боюсь, сегодня ничего не выйдет. Гретхен пора домой. Она
оставила сына с нянькой, — сказал и заметил быстрый взгляд Томаса,
брошенный на жену, потом снова на него, Рудольфа. Ясно. Сейчас брат
думает, что мы не хотим показываться на публике с его женой.
Но Томас пожал плечами и сказал дружелюбно, без обиды:

— Ну ладно. Как-нибудь в другой раз. Теперь мы хотя бы знаем,
что все живы-здоровы. — Уже в коридоре он резко остановился:
— Послушай, ты завтра будешь в городе около пяти?
— Томми, — громко позвала его жена. — Мы ужинать сегодня
будем или нет?
— Помолчи! — крикнул Томас. — Ну так что, Руди?
— Да, буду. — Он намечал провести весь день с архитекторами и
адвокатами.
— Где мы увидимся? — спросил Том.
— Я буду у себя в номере, в отеле, — отель «Уорик» на…
— Знаю, где это, — оборвал его Томас. — Я приду.
В коридоре к ним подошла Гретхен. Бледная, с напряженным
лицом. Рудольф уже жалел, что привез ее сюда. Но лишь на мгновение.
Она уже взрослая женщина, далеко не девочка, и нельзя отстраняться
от всего на свете. Достаточно того, что целых десять лет она с
присущей ей тактичностью удерживает почтительную дистанцию
между собой и матерью.
Когда они проходили мимо двери другой раздевалки, Томас снова
неожиданно остановился.
— Нужно заглянуть сюда на минутку, сказать Вирджилу «хелло»!
Зайдем со мной, Руди, скажешь ему, что ты — мой брат, похвалишь его
за хороший бой, ему станет легче от твоих добрых слов.
— По-моему, нам никогда не выбраться из этого проклятого
места, — воскликнула Тереза.
Томас, не обращая внимания на ее вопль, толкнул дверь. Он жестом
пригласил Рудольфа войти первым. Боксер-негр еще не оделся. Он
сидел, ссутулившись, на массажном столе, и руки его, как плети,
безжизненно болтались между колен. Красивая молодая негритянка,
либо жена, либо сестра, сидела тихо на складном стульчике у стола, а
белый ассистент-угловой осторожно прикладывал пузырь со льдом к
большой шишке под глазом боксера. В углу довольно светлый негр,
седовласый, аккуратно заворачивал в узел его шелковый халат, трусы и
боксерские тапочки. Видимо, его отец.
Томас и Рудольф подошли к боксеру. Он глянул на них здоровым
глазом.
Томас нежно обнял его за плечи:
— Ну, как себя чувствуешь, Вирджил?

— Лучше, — ответил боксер.
Теперь вблизи Рудольф видел, что этому парню не больше
двадцати.
— Вот, Вирджил, познакомься, мой брат, Рудольф. Он пришел
сказать тебе, что ты ему понравился.
Рудольф обменялся рукопожатием с боксером.
— Рад познакомиться с вами. Это был очень хороший, просто
замечательный бой, — сказал он, хотя ему хотелось сказать:
«Послушай, несчастный ты парень, беги отсюда и больше никогда в
жизни не надевай боксерские перчатки».
— Д-а, — протянул негр. — Ваш брат — очень сильный человек.
— Что ты! Мне просто повезло, — сказал Том. — Мне наложили
на бровь целых пять швов.
— Я не бил тебя по голове, Томми, — сказал Вирджил. — Клянусь,
не бил.
— Конечно, нет. О чем ты говоришь, Вирджил, — успокоил его
Том. — Никто этого не говорит. Мы просто зашли сказать тебе
«хелло», посмотреть, как ты себя чувствуешь, убедиться, что все в
порядке.
— Спасибо. Очень любезно с вашей стороны.
— Ну, счастливо, малыш, — сказал на прощание Том. Они с
Рудольфом с самым серьезным видом пожали руки всем
присутствующим, вышли.
— Ну, наконец-то, — заворчала Тереза при виде их.
Мне кажется, они женаты не больше полугода, подумал Рудольф,
когда все они направились к выходу.
— Менеджеры слишком поторопились с этим парнем, — сказал
Том Рудольфу, когда они оказались рядом, — у него была довольно
продолжительная победная серия, и они решили дать ему главный
поединок. Я видел его пару раз и знал, что он еще слабоват и что
пошлю его в нокаут. Гады эти менеджеры. Ты заметил, этого подонка
там даже не было. Он даже не удосужился подождать, убедиться, где
будет Вирджил — дома или в больнице. Какая все же это дрянная
профессия, бокс, Руди. — Он посмотрел на Гретхен, словно хотел
видеть ее реакцию на его слова, но она шла, словно в трансе, ничего не
видела и ничего не слышала вокруг.

Выйдя на улицу, они остановили такси, и Гретхен захотела сесть
рядом с шофером. Тереза села на заднем сиденье, между Рудольфом и
Томасом. От нее ужасно несло дешевыми духами, но когда Рудольф, не
в силах больше выносить такого резкого запаха, опустил стекло, она
возмутилась:
— Ради бога, не открывайте, ветер испортит прическу. Прошу меня
извинить.
Они ехали в Манхэттен молча. Тереза держала Тома за руку и,
время от времени поднося ее к своим губам, целовала, демонстрируя
всем, что это ее собственность.
Как только они переехали Бруклинский мост, Рудольф сказал:
— Ну все, Томас, здесь мы выходим.
— Вы на самом деле не хотите поехать с нами поужинать? —
спросил Томас.
— Там самые лучшие китайские блюда в городе, — сказала Тереза.
Их совместная поездка в такси не принесла никаких неожиданностей,
и теперь, когда она уже не чувствовала для себя никакой реальной
угрозы, могла позволить себе побыть гостеприимной: кто знает, может,
в будущем ее гостеприимство пойдет ей на пользу. — Вы даже не
представляете себе, от чего отказываетесь.
— Мне нужно домой, — упрямо сказала Гретхен. Голос у нее
дрожал, она, по-видимому, была на грани истерики. — Я должна быть
дома.
Если бы не Гретхен, Рудольф поехал бы к Томасу. После этого
шумного триумфа на спортивной арене, после такого тяжелого боя ему
не хотелось оставлять Томаса с женой, в компании этой постоянно
попрекающей его женщины, чтобы ему было не так одиноко, не так
грустно, чтобы он провел оставшийся вечер там, где не услышит ни
единой похвалы, ни одного приветствия, ни одного ласкового слова.
Надо как-нибудь возместить Томасу этот вечер.
Таксист остановил машину, и Гретхен с Рудольфом вышли.
— Ну, прощайте, родственнички, — Тереза, засмеявшись,
фыркнула.
— Завтра в пять, Руди, — напомнил ему Томас.
Рудольф утвердительно кивнул.
— Спокойной ночи, — прошептала Гретхен. — Береги себя, Томас,
прошу тебя.

Такси отъехало, и Гретхен крепко сжала руку Рудольфа, точно
боялась упасть. Рудольф остановил другое такси и назвал водителю
адрес Гретхен. В темном салоне машины Гретхен не выдержала, дала
волю своим чувствам. Она прижалась к Рудольфу и громко зарыдала,
тело ее сотрясала дрожь. Слезы выступили и на глазах Рудольфа, он
крепко обнял сестру и гладил ее по голове. Забившись в глубину
темной машины, он видел, как яркие полоски разноцветных неоновых
огней освещали через окошко мчащегося по широкой улице
автомобиля исказившееся, красивое, мокрое от слез лицо Гретхен,
вдруг почувствовал себя гораздо ближе к сестре. Теперь их связывала
более крепкая взаимная любовь, чем когда-либо прежде.
Наконец она прекратила плакать. Слезы уже не лились из ее глаз.
Гретхен выпрямилась, вытерла глаза носовым платком.
— Прости меня, — сказала она. — Какая все же я снобка.
Несчастный мальчик, бедный, несчастный мальчик…
Когда они вошли в ее квартиру, нянька спала на кушетке в
гостиной. Вилли еще не вернулся. Никто не звонил, сообщила нянька,
а Билли долго читал, пока не заснул, тогда она выключила свет,
стараясь его не разбудить. Нянька — молодая девушка лет семнадцати,
красивая, курносенькая студентка в коротких носочках, очень
стеснительная, была ужасно смущена, что ее застали спящей. Гретхен
налила в два стакана виски. Нянька навела порядок в ее комнате,
собрала все разбросанные вокруг газеты, сложила их в аккуратную
стопку на подоконнике, взбила подушки на кушетке.
Горела только одна лампа. Рудольф и Гретхен сидели, словно две
тени: Гретхен — на кушетке, подобрав под себя ноги, а Рудольф — на
удобном большом стуле. Они, устав за день, не торопясь потягивали
виски, благословляя чуткую тишину. Когда они допили виски, Рудольф
тихо встал со своего стула и налил еще. Снова сел.
Откуда-то издалека до них донесся визг сирены «скорой помощи».
Где-то, видимо, несчастный случай.
— Ему это доставляет удовольствие, — наконец вымолвила
Гретхен. — Этот парнишка практически уже ничего не мог сделать, он
был абсолютно беспомощным, но Томас продолжал наносить ему
сильные удары. Я всегда думала, что человек на ринге зарабатывает
себе на жизнь кулаками — своеобразный способ получить деньги, и

тут ничего не поделаешь. Но то, что я увидела сегодня вечером, это
совершенно другое. Как ты считаешь?
— Довольно странная профессия — боксер, — согласился
Рудольф. — Трудно сказать, что творится в голове боксера, когда он
дерется на ринге.
— Разве тебе не было за него стыдно?
— Ну, я бы сказал несколько иначе. Мне было не по себе. В
Америке насчитывается, по крайней мере, десять тысяч боксеров-
профессионалов. Ведь они чьи-то сыновья, братья.
— Нет, я не разделяю твоего мнения, — холодно сказала Гретхен.
— Знаю.

— А эти уродливые трусы фиолетового цвета, — сказала она,
словно нашла тот предмет, на который она могла бы излить всю свою
ненависть, чтобы освободиться от кошмара этого вечера, изгнать его.
— Мне кажется, это наша общая вина: твоя, моя, наших родителей.
Мы несем ответственность за то, что Том очутился в таком мерзком
месте.
Рудольф молчал, медленно потягивая виски. «Мне ведь о ней
ничего неизвестно, я всегда был чужаком», — сказал ему Томас в
раздевалке. Когда его фактически изгнали из семьи, он, тогда еще
мальчишка, отвечал на унижение в семье в самой грубой, самой
примитивной манере — кулаками. Когда он стал постарше, реакция
оставалась той же. У них у всех в семье течет в жилах кровь Акселя
Джордаха, который убил двух человек, как он сам когда-то признался
Рудольфу. Том, по крайней мере, никого не убивал. Может, такое
напряжение благотворно сказывается на нем?
— В каком мы все живем дерьме, — сказала Гретхен. — Все, без
исключения. И ты тоже, Рудольф. Тебе вообще что-то доставляет
удовольствие в жизни, Руди?
— Ну, у меня другое представление о жизни. Во всяком случае, не
в таких выражениях.
— Понятно. Монах от мира коммерции, — резко сказала
Гретхен. — Вместо обета нищеты ты дал обет богатства. Что же лучше
в конечном итоге?
— Ты, Гретхен, сейчас несешь такую чепуху! — Он уже жалел, что
поднялся к ней.
— И заодно еще два обета, — упрямо продолжала она. — Обет
целомудрия и обет послушания. Обет целомудрия — это ради нашей
матушки, девы Мэри Пиз Джордах, не так ли? Ну а обет послушания
— Дункану Калдервуду, преподобному настоятелю Торговой палаты
Уитби.
— Теперь все изменится, — сказал Рудольф, не вдаваясь в
подробности. Для чего ему защищать себя перед сестрой?
— Ты собираешься перепрыгнуть через монастырскую стену, отец
Рудольф? Ты намерен жениться, насладиться женской плотью и
послать Дункана Калдервуда ко всем чертям?
Рудольф, пытаясь унять охватывающий его приступ гнева, встал,
подошел к столу, плеснул себе в стакан немного содовой.

— Глупо, Гретхен, — сказал он, стараясь казаться как можно более
спокойным, — срывать на мне свою злость!
— Прости, — извинилась она, но голос ее по-прежнему был
жестким. — Ах, я на самом деле самая худшая в семье. Живу с
мужиком, которого презираю, занимаюсь бездуховной, мелкой,
бесполезной работой. В Нью-Йорке любой, не прикладывая особых
усилий, может меня трахнуть… Я шокирую тебя, братец? —
насмешливо спросила она.
— Мне кажется, ты несправедлива к себе и говоришь то, что не
соответствует тебе, — сказал Рудольф.
— Это не шутка, — сказала Гретхен. — Может, тебе нужен список?
Начнем с Джонни Хита? Ты вообразил себе, что он так хорошо к тебе
относится из-за твоих прекрасных сияющих глаз?
— Ну а что думает об этом Вилли, не скажешь? — спросил
Рудольф, не обращая внимания на ее уколы. Неважно, как все
началось, по какой причине, — теперь Джонни Хит — его друг, и все
тут.
— Вилли не думает ни о чем другом, кроме того, как подольше
посидеть в барах и как иногда трахнуть какую-нибудь пьяную шлюху.
Ему хочется жить в этом мире, как можно меньше работая, а на
собственную честь ему наплевать. Чем ее меньше, тем лучше! Если бы
каким-то необъяснимым образом у него в руках оказались
оригинальные каменные скрижали с высеченными на них Десятью
заповедями, то первое, что пришло бы ему в голову: какой
туристической фирме подороже продать их, чтобы потом
рекламировать экскурсии на гору Синай.
Рудольф засмеялся, и Гретхен, хотя и не хотела, тоже невольно
засмеялась.
— Неудачный брак, как правило, способствует цветистой
риторике, — заключила она.
Рудольф почувствовал некоторое облегчение, потому и засмеялся.
Теперь, судя по всему, Гретхен выбрала для себя другую мишень, и
ему не угрожали ее злые нападки.
— Знает ли Вилли, какого ты о нем мнения? — спросил он.
— Конечно знает. И он согласен со мной. Это самое
отвратительное в нем. Он говорит, что в этом мире ему никто и ничто
не нравится, ни мужчины, ни женщины, и меньше всего он сам. Он

был бы ужасно удручен, если бы был другим, преуспевающим
человеком, а не непутевым, как теперь видишь. Нужно держаться
подальше от романтически настроенных мужчин.
— Почему в таком случае ты живешь с ним? — напрямик задал
вопрос Рудольф.
— Ты, наверное, помнишь мое письмо, в котором я писала, что я в
большом дерьме и мне нужно посоветоваться с тобой?
— Да, конечно, — Рудольф отлично все помнил, он помнил весь
тот день.
Когда он на следующей неделе приехал в Нью-Йорк и спросил ее,
что стряслось, она уклончиво ответила: «Ничего. Все образуется».
— Вообще-то я уже почти приняла решение развестись с Вилли, —
сказала Гретхен, — и мне хотелось послушать, что ты скажешь.
— И что же заставило тебя изменить решение?
Гретхен пожала плечами.
— Заболел Билли. Поначалу казалось, что пустяк. Врач подумал,
что это аппендицит, но все оказалось гораздо серьезнее. Мы с Вилли
сидели ночами напролет у его кроватки, а я, глядя на его
побледневшее, искаженное от боли лицо, на Вилли, который ни на
минуту не отходил от ребенка, которого он безумно любит, подумала:
неужели я такая безжалостная, что смогу и своего сына внести в
печальную статистику, — ребенок, родившийся в браке, который
распался, ребенок, который всегда будет испытывать тоску по дому,
семье, ребенок, уже готовый пациент для психиатра. Ну… — голос у
нее стал жестче, — этот милый приступ материнской
сентиментальности нашел на меня. Если бы наши родители развелись,
когда мне было девять лет, возможно, я стала бы лучшей женщиной,
чем сейчас.
— Ты хочешь сказать, что ты решила разводиться?
— Только если суд мне оставит Билли. Но Вилли на это никогда не
согласится.
Рудольф сделал большой глоток из стакана. Он все еще колебался.
И наконец решился:
— Может, ты хочешь, чтобы я что-то предпринял в отношении
его? — Он никогда не задал бы ей такого вопроса, если бы не видел ее
горьких слез в такси.

— Ну, если только это что-то изменит и пойдет на пользу дела, —
сказала Гретхен. — Я хочу спать с одним мужчиной, а не с десятком. Я
хочу быть честной женщиной, сделать что-то полезное, в конце
концов. Боже, как мне близка эта пьеса Чехова «Три сестры». «В
Москву, в Москву…» Москва — это мой развод. Налей-ка мне еще,
пожалуйста, Руди.
Она протянула к нему свой стакан.
Рудольф подошел к бару, налил до краев оба стакана.
— Ты, я вижу, пристрастилась к виски.
— Нет, если бы…
Вновь до них долетел вой сирены «скорой помощи». Машина
удалялась, стихал и визг сигнала. Если она близко, то это —
предостережение, если далеко — то плач. Эффект Доплера. Может, это
все тот же несчастный случай, а «скорая» кружит по городу и никак не
доедет до больницы? Или она мчится по одному из бесконечных
вызовов, а тем временем на улицах большого города обильно льется
кровь?
Рудольф принес ей стакан, а она, сидя, поджав под себя ноги,
внимательно его изучала.
Где-то пробили часы. Час ночи.
— Ну, — сказала Гретхен, — по-моему, Томми со своей женой уже
покончили со своим обедом из блюд китайской кухни. Может, это
единственный счастливый брак в семействе Джордахов. Может, они на
самом деле любят друг друга, с уважением относятся друг к другу,
лелеют друг друга, точно так же, как они обожают китайскую еду, как
любят развлекаться в теплой, мягкой постели.
В замке входной двери заскрежетал ключ.
— Ах! — воскликнула Гретхен. — А вот и наш ветеран при всех
своих регалиях вернулся домой.
Вилли вошел в комнату, стараясь не шататься.
— Привет, дорогая, — сказал он. Подошел к Гретхен, поцеловал ее
в щеку.
И теперь, как всегда, когда Рудольф долго не видел Вилли, он
казался ему ужасным коротышкой. Может, в этом его главный изъян,
его рост.
Он дружески помахал Рудольфу:
— Ну, как поживает принц коммерции?

— Можешь его поздравить, — сказала Гретхен. — Сегодня он
подписал контракт.
— Поздравляю, — сказал Вилли. Он огляделся. — Боже, как здесь
темно. О чем это вы здесь беседовали? О смерти? О могилах? О
темных делишках, совершаемых в ночи? — Подойдя к бару, он вылил
остатки виски из бутылки в стакан. — Дорогая, у нас нет еще одной?
Машинально Гретхен встала, пошла на кухню. Вилли проводил ее
тревожным взглядом.
— Руди, скажи, она рассердилась на меня из-за того, что я не
пришел к обеду?
— Нет, по-моему, нет.
— Как я рад, что ты здесь, — сказал с облегчением он. — В
противном случае, мне бы прочитали нотацию, очередную, семьсот
двадцать пятую по счету…
Гретхен вошла в гостиную с бутылкой виски в руке.
— Спасибо тебе, дорогая, — взяв у нее из рук бутылку, откупорил
ее и долил свой стакан до краев. — Ну, а чем вы занимались сегодня
вечером?
— У нас было семейное сборище, — сообщила ему Гретхен, не
вставая с кушетки. — Мы ходили на боксерский матч.
— Что такое? — Вилли явно был озадачен. — О чем она говорит,
не объяснишь, Руди?
— Она сама расскажет тебе обо всем попозже. — Рудольф встал, не
допив и наполовину последний стакан. — Мне пора. Завтра рано
вставать, почти на рассвете. — Он чувствовал себя неловко в компании
Вилли, притворяясь, что сегодняшний вечер ничем не отличается от
всех других, предыдущих, притворяясь, что Гретхен ничего ему не
говорила о нем. Наклонившись, он поцеловал сестру. Вилли проводил
его до двери.
— Спасибо, что пришел, помог моей старушке скоротать вечер, —
сказал он. — Мне всегда муторно, чувствую себя таким дерьмом, когда
приходится оставлять ее дома одну. Но сегодня этого никак нельзя
было избежать, клянусь.
«Я не бил тебя по голове, — вспомнил Рудольф слова негра. —
Клянусь, я не бил тебя по голове».
— Для чего тебе, Вилли, извиняться передо мной?

— Послушай, — сказал он. — Она что, пошутила, ну, по поводу
боксерского матча. Что такое? Какая-то загадка или в этом что-то есть?
— Нет никакой загадки. Мы на самом деле ходили на боксерский
матч.
— Никогда не понимал эту женщину, — вздохнул Вилли. — Если
мне хочется посмотреть боксерские бои по телевизору, мне приходится
уходить из дома к приятелю, смотреть у него. Ну, ладно. Думаю, она
действительно сама все расскажет. — Он пожал руку Рудольфа своей
теплой рукой. Рудольф вышел за дверь.
Он слышал, как Вилли закрыл за ним дверь, набросил цепочку.
«Опасность таится внутри, Вилли, — хотелось сказать ему. — Ты
запираешь ее сейчас сам в своем доме». Он не торопясь спустился по
лестнице. Интересно, где бы он сам был сейчас? Был ли бы вот так же
пропитан воздух в его квартире супружеской изменой и полной
неудовлетворенностью браком их обоих, если бы тогда, в ту памятную
ночь в 1950-м, когда он звонил по внутреннему телефону в номер 923
отеля «Сент-Мориц», ему ответила бы Джулия? Если бы я был
человеком верующим, подумал он, углубляясь все дальше в
непроглядную ночь, то поверил бы, что Бог уберег меня.
Рудольф обдумывал свое обещание помочь сестре с разводом на ее
условиях. Главное — не ошибиться и сделать первый, продуманный,
логический шаг, а он — человек логичный. Где бы найти надежного
частного детектива? Нужно спросить у Джонни Хита. Он наверняка
знает, этот бизнесмен, рожденный специально для Нью-Йорка.
Рудольф тяжело вздохнул. Ему уже стало противно от одной мысли,
что Гретхен войдет в контору детектива; он уже заранее ненавидел
этого сыщика, которого не знал, который будет всю неделю готовиться
к тому, чтобы шпионить и следить за тем, как окончательно погибает
разбитая вдребезги любовь.
Рудольф, оглянувшись, в последний раз посмотрел на дом, в
котором только что был и где поклялся вступить в заговор. Он знал,
что уже никогда не сможет вновь подняться по этой лестнице, пожать
маленькую руку этого глупого, впавшего в отчаяние человека. И у
двуличия должны быть свои рамки.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: