Маргарет Митчелл Унесенные ветром

половине дня, чтобы повидать Хью. Ты не могла бы задержать его там до пяти часов? Если он явится домой

раньше, то, конечно, застигнет нас врасплох: мы еще наверняка будем возиться с тортом или каким-нибудь

блюдом, и тогда никакого сюрприза не получится.

    Скарлетт улыбнулась про себя – у нее сразу улучшилось настроение.

    – Я задержу его, – сказала она.

    Еще произнося это, она почувствовала на себе пронизывающий взгляд светлых, почти лишенных ресниц, глаз

Индии. «Она всегда так странно смотрит на меня, когда я говорю об Эшли», – подумала Скарлетт.

    – Тогда задержи его, сколько сможешь, и после пяти, – сказала Мелани. – А Индия приедет и заберет его…

Только сама приходи сегодня вечером пораньше, Скарлетт. Я хочу, чтобы ты была с самого начала торжества.

    «Она, значит, хочет, – мрачно размышляла по дороге домой Скарлетт, – чтобы я была с самого начала

торжества, да? Почему же она не предложила мне принимать гостей вместе с нею, Индией и тетей Питти?»

    Вообще Скарлетт вовсе не жаждала принимать гостей на жалких торжествах у Мелани. Но это было

необычно большое торжество, да к тому же день рождения Эшли, и Скарлетт очень хотелось бы стоять рядом с

Эшли и принимать с ним гостей. Но она понимала, почему ей этого не предложили. А если бы не понимала, то

ей стало бы все ясно из достаточно откровенного высказывания Ретта на сей счет:

    «Чтобы какая-то подлипала принимала гостей – а там ведь будут все видные конфедераты и демократы?!

Ваши представления о жизни столь же прелестны, сколь и нелепы. Да вас вообще пригласили туда только

благодаря доброму отношению мисс Мелли».

    В тот день Скарлетт одевалась для поездки в лавку и на лесной склад тщательнее обычного. Она надела новое

тускло-зеленое платье из переливчатой тафты, которая при определенном освещении казалась сиреневой, и

новую бледно-зеленую шляпку с темно-зелеными перьями. Если бы только Ретт позволил ей сделать челку и

завить ее, насколько лучше выглядела бы на ней эта шляпка! Но он заявил, что обреет ее наголо, если только

она посмеет отрезать себе челку. А последнее время он был такой злющий, что и в самом деле мог это сделать.

    День стоял чудесный – солнечный, но не слишком жаркий, свет был яркий, но не слепящий, и от теплого

ветерка, шелестевшего листвой деревьев вдоль Персиковой улицы, танцевали перья на шляпке Скарлетт.

Сердце ее тоже танцевало, как, впрочем, всегда перед встречей с Эшли. Быть может, если она расплатится

пораньше с возчиками и Хью, они отправятся домой и оставят ее с Эшли наедине в маленькой квадратной

конторке посреди лесного склада. Последнее время возможность увидеться с Эшли наедине появлялась все реже

и реже. И подумать только, что сама Мелани предложила ей задержать его! Вот смешно-то!

    Сердце Скарлетт пело, когда она подъехала к лавке, и она расплатилась с Уиллом и другими приказчиками,

даже не спросив, как шли сегодня дела. А была суббота – день, когда в лавке идет самая оживленная торговля,

так как все фермеры приезжают в город за покупками, но она ни о чем не спросила.

    По дороге на лесной склад она раз десять останавливалась поговорить с женами «саквояжников»,

разъезжавшими в роскошных экипажах, – правда, менее роскошных, чем ее собственный, не без удовольствия

подумала Скарлетт, – и со многими мужчинами, которые подходили к ее коляске и, стоя в красной пыли со

шляпой в руке, сыпали комплиментами. День был прелестный, она была счастлива, она хорошо выглядела и

ехала по городу, как принцесса. Из-за этих задержек в пути она приехала на склад позже, чем предполагала, и

увидела, что Хью и возчики сидят на невысокой поленнице, дожидаясь ее.

    – А Эшли здесь?

    – Да, он в конторе, – ответил Хью, и озабоченное выражение исчезло с его лица при виде ее веселых,

смеющихся глаз. – Он пытается… то есть я хочу сказать, он просматривает книги.

    – А ему сегодня не следовало бы этим заниматься, – заметила она и, понизив голос, добавила: – Мелли

послала меня задержать его здесь подольше, пока они там дома готовятся к торжеству.

    Хью улыбнулся: он был приглашен в гости. Он любил праздники и полагал, что Скарлетт тоже любит – судя

по тому, как она сегодня выглядела. Расплатившись с возчиками и с Хью, Скарлетт круто повернулась и

направилась к конторе, явно давая понять, что не желает, чтоб ее сопровождали. Эшли встретил ее на пороге –

он стоял, озаренный предзакатным солнцем, отчего волосы его казались светлыми-светлыми; губы Эшли

раздвинулись в улыбке, похожей на усмешку.

    – Ба-а, Скарлетт, что вы делаете в городе в такое время дня? Почему вы не у меня дома и не помогаете Мелли

готовить мне сюрприз?

    – Ба-а, Эшли Уилкс! – возмущенно – воскликнула она. – Вы же не должны знать об этом. Мелли будет так

разочарована, если вы не удивитесь.

    – О, я и виду не подам, что знаю. Буду удивлен больше всех в Атланте, – сказал Эшли, и глаза его смеялись.

    – А теперь признайтесь, у кого хватило низости все вам рассказать?

    – Так поступили почти все мужчины, которых пригласила Мелли. Первым был генерал Гордон. Он сказал,

что на своем опыте знает: если женщины решают устроить сюрпризом торжество, они обычно назначают его на

тот самый вечер, когда мужчина решил почистить и смазать все ружья в доме. А потом дедушка Мерриуэзер

решил меня предупредить. Рассказал мне, как миссис Мерриуэзер надумала устроить ему однажды сюрпризом

торжество, а сюрприз-то ждал ее, потому что дедушка, лечивший втихомолку ревматизм с помощью бутылочки

виски, оказался слишком пьян и к началу торжества не мог вылезти из постели… Словом, все, кому домашние

устраивали сюрпризом торжества, сказали, что меня ждет.

    – Вот низкие люди! – воскликнула Скарлетт, не в силах, однако, сдержать улыбку.

    Он был совсем прежним Эшли, когда улыбался, – таким, каким она знала его в Двенадцати Дубах. Но он

теперь редко улыбался. Воздух был такой бархатный, солнце светило так мягко, у Эшли было такое веселое

лицо, и он говорил так непринужденно, что сердце Скарлетт подпрыгнуло от радости. В груди ее что-то росло,

росло, ей скоро стало больно от счастья – больно, как бывает от непролившихся горячих радостных слез. Она

вдруг почувствовала себя снова шестнадцатилетней, и дух у нее перехватило от счастья и волнения. Ей

неудержимо захотелось сорвать с головы шляпку, подкинуть в воздух и крикнуть: «Ур-ра!» Но она представила

себе, как ошарашен будет Эшли, если она такое вытворит, и рассмеялась – рассмеялась безудержно, до слез. Он

тоже рассмеялся, откинув голову, наслаждаясь смехом: он, видимо, считал, что она потешается над дружеским

предательством мужчин, выдавших секрет Мелли.

    – Заходите, Скарлетт. Я как раз просматриваю книги.

    Она вошла в маленькую комнатку, залитую солнцем, и опустилась на стул у бюро с убирающейся крышкой.

Эшли вошел следом за ней и присел на край грубо отесанного стола, свесив длинные ноги.

    – Ах, давайте не будем сегодня, Эшли, возиться с бухгалтерией! Не хочу я утруждать себя. Когда я надеваю

новую шляпку, у меня все цифры вылетают из головы.

    – Какие там могут быть цифры, когда такая красивая шляпка на голове, – заметил он. – Скарлетт, вы с

каждым днем становитесь все красивее! – Он соскользнул со стола и, взяв с улыбкой ее руки, развел их, чтобы

рассмотреть платье. – Вы такая красивая! И ничуть не меняетесь!

    А Скарлетт, когда он взял ее за руки, поняла, что все время надеялась, – хотя и не отдавала себе в этом отчета,

– что это произойдет. Весь этот счастливый день она надеялась почувствовать тепло его рук, увидеть нежность

в глазах, услышать пусть слово, которое открыло бы ей, что она ему дорога. Сейчас они впервые были одни с

того холодного дня, когда стояли во фруктовом саду Тары, и руки их впервые встретились не в обычном

формальном пожатии, – она уже столько месяцев жадно ждала такой встречи с ним. Однако на сей раз…

    Как ни странно, но его прикосновение нисколько не взволновало ее! Раньше одна близость Эшли уже

вызывала в ней дрожь. А сейчас она чувствовала лишь дружеское тепло и ублаготворенность. От прикосновения

его рук ее не опалило огнем, и сердце билось тихо и ровно. Это удивило Скарлетт, даже несколько

разочаровало. Ведь это же ее Эшли, ее яркий, сверкающий герой, и она любит его больше жизни. Тогда почему

же…

    Она поспешила выкинуть эту мысль из головы. Достаточно того, что она с ним и что он держит ее руки и

улыбается ей по-дружески, непринужденно, без напряжения. Это просто какое-то чудо, думала она: ведь между

ними столько невысказанного. Его глаза, ясные и сияющие, смотрели в ее глаза, он улыбался как прежде, – а она

так любила его улыбку, – улыбался, словно ничто никогда не омрачало их счастья. Между ними сейчас ничего

не стояло, ничто их друг от друга не отбрасывало. Она рассмеялась.

    – Ах, Эшли, конечно же, я старею, скоро стану совсем развалиной.

    – Ну, это сразу видно! Нет, Скарлетт, даже когда вам исполнится шестьдесят, вы для меня останетесь

прежней. Я всегда буду помнить вас такой, какой увидел в тот – день на нашем последнем пикнике, когда вы

сидели под дубом в окружении десятка юнцов. Я даже могу сказать вам, как вы были одеты: на вас было белое

платье в мелкий зеленый цветочек и белая кружевная косынка на плечах. На ногах у вас были крошечные

зеленые туфельки с черной шнуровкой, а на голове – огромная шляпа с ниспадавшими на спину длинными

зелеными лентами. Я этот ваш туалет запомнил во всех подробностях, потому что в тюрьме, когда мне было

худо, я извлекал из памяти картины прошлого и перебирал их, припоминая каждую мелочь… – Эшли внезапно

умолк, и возбужденное выражение исчезло с его лица. Он осторожно выпустил ее руки, а она сидела и ждала,

подала, что он скажет дальше. – Мы с вами оба проделали с того дня длинный путь, верно, Скарлетт? Мы шли

дорогами, которыми никогда не предполагали идти. Вы шли быстро, прямо, а я – медленно, нехотя. – Он снова

присел на стол и посмотрел на Скарлетт, и снова на лице его появилась улыбка. Но это была не та улыбка,

которая только что наполнила ее сердце счастьем. Улыбка была печальная. – Да, вы шли быстро и тянули еще

меня, привязав к своей колеснице. Знаете, Скарлетт, я иногда смотрю на себя со стороны и думаю: что было бы

со мной, если б не вы?

    Скарлетт тотчас ринулась защищать Эшли от него самого – тем более что в ее мозгу предательски возникли

слова Ретта.

    – Но я же ничего для вас не сделала, Эшли. Вы и без меня были бы тем, что вы есть. В один прекрасный день

вы стали бы богатым человеком, большим человеком, каким вы и станете.

    – Нет, Скарлетт, семена величия никогда не сидели во мне. Я думаю, если бы не вы, все уже давно бы обо мне

забыли – как о бедной Кэтлин Калверт и о многих других, чьи имена, старинные имена, когда-то гремели.

    – Ах, Эшли, не надо так говорить. В ваших словах столько грусти.

    – Да нет, я не грущу. Больше не грущу. Когда-то… когда-то мне было грустно. А сейчас всего лишь…

    Он умолк, и внезапно она поняла, о чем он думает. Она впервые поняла, о чем думает Эшли, заметив, как его

взгляд устремился куда-то вдаль и глаза стали кристально прозрачными, отсутствующими. Когда любовь

бушевала в ее сердце, она не способна была его понять. Сейчас же в атмосфере установившейся между ними

спокойной дружбы она сумела чуть-чуть проникнуть в его мысли, чуть-чуть его понять. Нет, ему больше не

грустно. Ему было грустно после падения Юга, грустно, когда она упрашивала его переехать в Атланту. Сейчас

же он смирился.

    – Не хочется мне слушать, когда вы говорите такое, Эшли, – вспылила она. – Совсем как Ретт. Он вот вечно

твердит о таких же вещах да о выживании сильных, как он это называет, и мне до того надоело слушать, что

просто кричать хочется, когда он заводит свою музыку.

    Эшли усмехнулся.

    – А вы никогда не задумывались, Скарлетт, что я и Ретт в чем-то главном очень схожи?

    – Ах, нет! Вы – такой тонкий, такой благородный, а он… – И она умолкла, смутившись.

    – А ведь мы похожи. Мы произошли от людей одной породы, воспитывались по одинаковому образцу, были

приучены одинаково думать. Но где-то по дороге повернули в разные стороны. Мы по-прежнему думаем

одинаково, а воспринимаем вещи по-разному. К примеру, ни один из нас не верил в войну, но я пошел

добровольцем и сражался, а он принял участие в войне лишь к самому концу. Мы оба понимали, что не надо

было начинать эту войну. Мы оба понимали, что проиграем ее. Я готов был сражаться, зная, что мы проиграем.

А он – нет. Иной раз я думаю, что он был прав, и тогда опять-таки…

    – Ах, Эшли, когда вы перестанете поворачивать любой вопрос и так и эдак? – воскликнула она. Но в голосе ее

уже не звучало, как прежде, нетерпение. – Ничего это не даст – смотреть на дело с двух сторон.

    – Это верно, но… Скарлетт, чего вы все-таки добиваетесь? Я часто удивляюсь вам. Понимаете, я, к примеру,

никогда ничего не добивался. Единственное, чего мне хотелось, – это остаться самим собой.

    Чего она добивается? Какой глупый вопрос. Денег и уверенности в завтрашнем дне, конечно. И однако же…

Скарлетт почувствовала, что стала в тупик. Ведь у нее же есть деньги, и она уверена в завтрашнем дне,

насколько можно быть в чем-то уверенной в этом ненадежном мире. Но вот сейчас, думая об этом, она

почувствовала, что не стала счастливее, хотя, конечно, жилось ей спокойнее, она меньше боялась завтрашнего

дня. «Если бы у меня были деньги, уверенность в завтрашнем дне и вы, – я считала бы, что добилась всего», –

подумала она, с любовью глядя на него. Но она не произнесла этих слов, боясь нарушить то, что возникло

между ними, боясь, что снова перестанет понимать его.

    – Вам хочется всего лишь остаться самим собой? – немного печально рассмеялась она. – Моей большой бедой

было то, что я никогда не была сама собою! А чего я хочу добиться – что ж, по-моему, я этого уже добилась.

Мне хотелось быть богатой, чувствовать уверенность в завтрашнем дне и…

    – Но, Скарлетт, неужели вам никогда не приходило в голову, что мне безразлично, богат я или нет?

    Нет, ей никогда не приходило в голову, что есть люди, которые не хотят быть богатыми.

    – Тогда чего же вы хотите?

    – Сейчас – не знаю. Когда-то знал, но уже почти забыл. Главным образом – чтобы меня оставили в покое,

чтобы меня не донимали люди, которых я не люблю, чтобы меня не заставляли делать то, чего мне не хочется.

Пожалуй… мне хотелось бы, чтобы вернулись былые дни, а они никогда не вернутся, меня же все время

преследуют воспоминания о них и о том, как вокруг меня рухнул мир.

    Скарлетт с решительным видом сжала губы. Она прекрасно понимала, о чем он говорил. Само звучание его

голоса вызывало к жизни те далекие времена, рождало ноющую боль в сердце. Но с того дня, когда она в

отчаянии кинулась на землю в огороде в Двенадцати Дубах и сказала себе: «Я не буду оглядываться назад», она

запретила себе думать о прошлом.

    – А мне больше нравится сегодняшняя жизнь, – сказала Скарлетт. Но произнесла она это, не глядя на Эшли. –

Сейчас столько всего интересного – приемы, разные торжества. Все так пышно. А раньше было так уныло. – (О,

эти лениво-неспешные дни и тихие теплые сельские сумерки! Приглушенный женский смех в службах! Какой

золотисто-теплой была тогда жизнь, как грела спокойная уверенность, что и завтра будет так же! Да разве

можно все это зачеркнуть?) – Мне, право, больше нравится сегодняшняя жизнь, – повторила она, но голос ее

при этом дрогнул.

    Эшли соскользнул со стола и недоверчиво рассмеялся. Взяв Скарлетт за подбородок, он приподнял ее лицо.

    – Ах, Скарлетт, как же вы не умеете лгать! Да, конечно, жизнь стала теперь более пышной – в определенном

смысле. В том-то вся и беда. В прошлом не было пышности, но дни тогда были окрашены очарованием, они

имели свою прелесть, свою медлительную красоту.

    Раздираемая противоречивыми чувствами, она опустила глаза. Звук его голоса, прикосновение его руки мягко

открывали двери, которые она для себя навсегда заперла. За этими дверями лежала красота былых дней, и

грусть и тоска по ним наполнили ее душу. Но Скарлетт знала, что сколько бы красоты ни таилось в прошлом,

она в прошлом и должна остаться. Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль

воспоминаний.

    Эшли выпустил ее подбородок, взял ее руки в свои ладони и нежно сжал.

    – Помните… – сказал он, и в ее мозгу тотчас предупреждающе зазвенело: «Не оглядывайся назад! Не

оглядывайся!»

    Но она не обратила на это внимания, увлекаемая волной счастья. Наконец-то она понимала его, наконец-то

они одинаково мыслили. Это мгновение было слишком бесценно – нельзя его потерять, какую бы оно ни

повлекло за собой боль.

    – Помните… – повторил он, и от звука его голоса, словно по волшебству, рухнули голые стены конторы и все

эти годы куда-то ушли, и они, Скарлетт и Эшли, снова ехали верхом по сельским проселкам той далекой, давно

минувшей весной. Он все говорил и крепче сжимал ее руку, и в голосе его звучала грусть и колдовские чары

старых, полузабытых песен. Скарлетт слышала веселое позвякивание уздечки, когда они ехали под кизиловыми

деревьями на пикник к Тарлтонам, слышала свой беззаботный смех, видела, как солнце блестит на золотистых,

отливающих серебром волосах Эшли, любовалась горделивой грацией, с какой он сидит в седле. В голосе его

звучала музыка – музыка скрипок и банджо; под эти звуки они танцевали тогда в белом доме, которого больше

нет. Где-то вдали, в темных болотах, кричали опоссумы под холодной осенней луной, а на рождество от чаш,

увитых остролистом, пахло ромовым пуншем и кругом сияли улыбками лица черных слуг и белых господ. И

друзья былых дней, смеясь, вдруг собрались вокруг, словно и не лежали в могилах уже многие годы:

длинноногие рыжеволосые Стюарт и Брент с их вечными остротами; Том и Бойд, похожие на молодых,

необузданных коней; черноглазый пылкий Джо Фонтейн, Кэйд и Рейфорд Калверты, двигавшиеся с такой

ленивой грацией. Были тут и Джон Уилкс, и Джералд, раскрасневшийся от коньяка; и шорох юбок и аромат

Эллин. И над всем этим царило чувство уверенности, сознание, что завтрашний день может быть лишь таким же

счастливым, как сегодняшний.

    Эшли умолк, и они долго смотрели друг другу в глаза, и между ними лежала навсегда утраченная золотая

юность, которую они в свое время так бездумно провели.

    «Теперь я знаю, почему ты не можешь быть счастливым, – с грустью подумала она. – Раньше я этого не

понимала. Не понимала я раньше и того, почему сама не могу быть счастлива. Но… впрочем, почему это мы

говорим, будто два старика! – подумала она с тоской и удивлением. – Два старика, которые оглядываются на то,

что было пятьдесят лет назад. А мы не такие уж старые! Просто столько всего произошло за это время. Все так

изменилось, точно пролетело пятьдесят лет. Но мы же не такие ведь старые!»

    Однако, взглянув на Эшли, она поняла, что он уже не тот молодой и блестящий юноша, каким был когда-то.

Он стоял, нагнув голову, и отсутствующим взглядом смотрел на ее руку, которую продолжал держать в

ладонях, и Скарлетт увидела, что его некогда золотистые волосы стали серыми, серебристо-серыми, как лунный

свет на недвижной воде. И все сиянье, вся красота апрельского дня вдруг исчезли – она перестала их ощущать, –

и грустная сладость воспоминаний опалила горечью.

    «Не надо было мне поддаваться ему – дать увлечь меня в прошлое, – в отчаянии подумала она. – Я была

права, сказав тогда, что никогда не буду оглядываться. Слишком это больно, слишком терзает сердце, так что

потом ты уже ни на что не способен – все и будешь смотреть назад. Вот в чем беда Эшли. Он не может больше

смотреть вперед. Он не видит настоящего, он боится будущего и потому все время оглядывается назад. Я

прежде этого не понимала. Я не понимала Эшли. Ах, Эшли, дорогой мой, не надо оглядываться назад! Какой от

этого прок? Не следовало мне допускать этого разговора о прошлом. Вот что получается, когда оглядываешься

назад – на то время, когда ты был счастлив, – одна боль, душевная мука и досада».

    Она поднялась, не отнимая у него руки. Надо ехать. Не может она больше здесь оставаться, думать о былом и

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: