Питер москва Санкт-Петарбург -нижний Новгород • Воронеж Ростов-на-Дону • Екатеринбург • Самара Киев- харьков • Минск 2003 ббк 88. 1(0)
жүктеу/скачать 12,57 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Психологи мечтают о психологическом обществе.
- Ценности и адаптация.
- Психологическое общество
- Гуманистическая психология.
- Социальная «революция» 1960-х гг.
- Миф о душевных заболеваниях.
- Мифом о душевных заболеваниях
Послевоенный оптимизм Соперничество за уважение и деньги на заре Большой науки. Победа союзников во Второй мировой войне во многом зависела от успешного привлечения науки, главным образом физики, для решения военных задач. Во время войны федеральные расходы на научные исследования и развитие науки увеличились с 48 млн до 550 млн долларов, с 18 % от общих расходов на исследования до 83 %. Когда война закончилась, политики и ученые признали, что национальные интересы требуют продолжения финансирования науки и что контроль над деньгами на исследования не должен оставаться монополией военных. Конечно, Конгресс никогда не выделял деньги без дебатов, и противоречия относительно предлагаемых способов выделения долларов на исследования вращались вокруг двух проблем, касавшихся того, кого считать достойным претендентом на них. Первая проблема редко имела отношение к психологии, но она важна для понимания того, каким образом выдаются исследовательские фонды в современную эпоху Большой науки, когда огромные средства могут выделяться всего нескольким исследователям, которые хотели бы получить финансовую поддержку своих работ. Проблема заключается в следующем: давать ли деньги только лучшим ученым, или их следует распределять на какой-то иной основе, возможно, выделяя определенное количество фондов каждому штату? Прогрессивные политики, например сенатор от штата Висконсин Роберт Лафоллет, проталкивали вторую Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 407 схему, но потерпели поражение от элиты научного мира и своих консервативных политических союзников, считавших, что заявки на получение денег на исследования обязательно должны конкурировать. По мере эволюции этой системы большую часть исследовательских денег «выигрывают» несколько элитных учреждений высшего образования, тогда как исследователи в менее престижных университетах вынуждены конкурировать за гранты, получить которые у них гораздо меньше шансов. Университеты ценят своих ученых, выигрывающих гранты, поскольку им достаются «накладные расходы» — деньги, которые должны быть потрачены на электричество, дворников и прочие текущие лабораторные нужды и которые на самом деле тратятся на строительство новых зданий, расширение штата, копировальную технику и многие другие вещи, в противном случае недоступные. В 1991 г. было установлено, что несколько университетов незаконно потратили средства, предназначенные для исследовательских программ, на развлечения и другие цели (К. J. Cooper, 1991). При такой системе грантов ученые не являются наемными работниками своих университетов; они, скорее, средство их существования. В свою очередь, ученых вынуждают исследовать не те проблемы, которые они считают важными, а те, которые считают важными органы федерального финансирования. Таким образом, ученые тратят массу времени и таланта, обращаясь к второразрядным чиновникам, выполняющим смутные указания Конгресса. Для психологии непосредственное значение имел вопрос о том, должен ли создаваемый Национальный научный фонд (National Science Foundation, NSF) поддерживать исследования в области общественных наук. Старые прогрессивисты и либералы Нового курса включили раздел общественных наук в первоначальный законопроект о NSF, но ученые-естественники и консервативные законодатели воспротивились этому. Главный сторонник первоначального списка, сенатор из Арканзаса Дж. Уильям Фуллбрайт утверждал, что общественные науки следует включить, поскольку они «могут привести нас к пониманию принципов человеческих отношений, способных помочь нам жить вместе, без повторяющихся войн». Оппоненты утверждали, что «нет ничего другого, что с большей вероятностью привело бы к различным "измам" и шарлатанству, чем так называемые исследования в области общественных наук, даже если сохранять бдительность». В этом споре даже сенатор Фуллбрайт не очень лестно отзывался об общественных науках: «В этой области много ненормальных, точно так же, как было в медицине времен ведьм». Он оказался не в состоянии дать адекватное определение общественных наук и закончил цитатой одного ученого-естественника, который сказал: «Я бы не назвал это наукой. То, что обычно называют общественными науками, — всего лишь группы индивидов, рассказывающие, как следует жить». В письме к Конгрессу ведущие физики возражали против раздела, касающегося общественных наук. Оригинальный законопроект смягчил их настрой, включив пункт о специальном контроле, «с целью не допустить того, чтобы раздел общественных наук ускользнул от внимания», как сказал на заседании Сената Фуллбрайт. Он также заявил: «Меня бы сильно удивило, если бы общественные науки вообще получили хоть что-нибудь», поскольку в комитете NSFпреобладали ученые-физики. Исходом спора стало голосование 46 сенаторов против 26 за исключение раздела общественных наук. Общественные науки не вызывали всеобщего уважения (ученые в этой области, 408 Часть V. Прикладная психология в XX веке возможно, чувствовали, что, имея такого друга, как сенатор Фуллбрайт, враги им уже не нужны), но большая часть их конкретных услуг, таких как консультирование, психотерапия и управление персоналом, были востребованы. Итак, правительство отказало общественным наукам в финансировании. Но крупнейший неправительственный фонд финансирования научных исследований — фонд Форда, не обошел их вниманием. До Второй мировой войны частные исследовательские фонды, самым известным из которых был фонд Рокфеллера, выделяли скромные гранты для финансирования общественных наук. После войны был создан фонд Форда — крупнейший в мире фонд; он принял решение о широкомасштабном финансировании бихевиористских наук (термин, который ввел Дж. Дьюи). Подобно Дж. У. Фуллбрайту, сотрудники фонда Форда надеялись, что общественные науки можно использовать для предупреждения войны и облегчения человеческих страданий. Поэтому они предложили использовать огромные ресурсы Форда для того, чтобы обеспечить «равное место в обществе исследованиям человека и атома». Но в верхних эшелонах власти фонда предложения сотрудников вызывали точно такое же сопротивление, как и в Сенате. Президент фонда Пол Хоффман называл общественные науки «хорошей областью для того, чтобы впустую растратить миллиарды». Его советник, Роберт Мэйнард Хат-чинс, президент Чикагского университета, соглашался с этим. Он говорил, что те исследования в области общественных наук, с которыми он был знаком, «чертовски отпугнули его». Хатчинс был хорошо знаком с общественными науками, поскольку Чикагский университет первым создал школу, занимавшуюся ими. Тем не менее штат Форда во главе с адвокатом Роуменом Гейтером, который помогал в организации Корпорации Рэнда, предложил свой амбициозный план и получил его одобрение. Сначала Фонд попытался выделять деньги в виде грантов, но это недостаточно быстро избавляло от денег и к тому же выводило деньги из-под контроля Фонда. Вместо этого Фонд учредил Центр передовых исследований в области бихевиористских наук в Калифорнии, где лучшие специалисты в этой области могли собраться вместе, чтобы заниматься теоретическими и исследовательскими разработками. Психологи мечтают о психологическом обществе. К концу войны психологам стало ясно, что их башня из слоновой кости полностью разрушена. Связь психологии с ее древними корнями в философии была безвозвратно утрачена, и это, по мнению последнего поколения американских психологов, было к лучшему. На симпозиуме АРА «Психология и послевоенные проблемы» Г. Г. Реммерс отметил утрату психологией «ее философского наследия»: Наше философское наследие, к сожалению, не было только благословением. Выросшая из относительно бесплод?юго раздела философии, известного под названием гносеологии, и вскормленная рационалистической наукой, склонной возвышать мышление за счет действия и теорию над практикой, психология слишком часто пряталась в башне из слоновой кости, откуда иногда выходили ученые-педанты, чтобы предложить, жемчужины мудрости, объективности и логики находящимся на их попечении, весьма мало заботясь о том, насколько такая диета питательна и адекватна (Remmers, p. 713). В 1947 г. на конференции «Современные тенденции в психологии» Клиффорд Т. Морган поднял эту же проблему в более резкой форме, отметив, что «главной Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 409 тенденцией последних лет стало то, что психология решительно покинула башню из слоновой кости и пошла работать». Очевидно, что жизнь требовала, чтобы психология меньше занималась абстрактными, почти метафизическими вопросами, унаследованными от философии, и больше — насущными потребностями людей. Психологи входили в новую жизнь с тревогой и надеждой. Вэйн Деннис, выступая на конференции, посвященной современным тенденциям, заявил, что «психология сегодня обладает неограниченными возможностями». В то же время он беспокоился о том, что психология еще не добилась «престижа и уважения», необходимых для «успешного существования в качестве профессии. Мы не можем эффективно работать как советники и консультанты или как исследователи человеческого поведения, не имея доверия и высокой оценки значительной части населения». Его опасения не были беспочвенными, что и продемонстрировали дебаты в Сенате по поводу Отделения общественных наук в NSF. Деннис обращался ко многим, когда защищал дальнейшую профессионализацию психологии как средство достижения общественного признания. Он говорил, что психологам следует навести порядок в собственном доме, ужесточить требования к обучению психологов, преследовать псевдопсихологов и ввести сертификационные и государственные лицензионные стандарты для прикладной психологии. Несмотря на эти опасения, психологи надеялись играть важную роль в послевоенном мире. Выражая взгляды многих психологов, Г. Г. Реммерс дал определение новой, постфилософской работы психологии: «Психология, наряду со всеми науками, должна видеть свою основную задачу в служении обществу... Знание ради знания является, в лучшем случае, побочным продуктом, предметом эстетической роскоши». В колледжах психологию следует «поставить наравне с другими естественными науками», и в ее задачи входит научить выпускников тому, как «оценивать себя и свое место в обществе». В более широком смысле психология должна помочь построить «науку ценностей» и научить использовать «журналистику, радио и, в недалеком будущем, телевидение» для достижения «контроля над культурой». Психологию следует шире использовать в промышленности, сфере образования — «самой важной отрасли прикладной психологии», геронтологии, воспитании детей и для решения таких социальных проблем, как расизм. Из сфер, где психология могла сделать вклад в'человеческое счастье, Реммерс не упомянул только психотерапию. Наконец-то психологи были готовы дать людям то, на что в 1892 г. надеялся Уильям Джеймс: «психологическая наука научит их, как действовать». Ценности и адаптация. Послевоенное положение психологии было отмечено некоторыми противоречиями. Старая психология шотландской философии здравого смысла гордо считала своей миссией преподавание и оправдание христианских религиозных ценностей. Новая психология инструментальных экспериментов, бросая вызов старой психологии, гордо отметала моральные, особенно религиозные, ценности во имя науки. Однако в 1944 г. Г. Г. Реммерс назвал «наукой ценностей» саму психологию. Психология описала полный круг: от служения христианскому Богу и обучения его ценностям до превращения, по словам Джона Бернема, в deus ex clinica, представляющего ценности религии новой эпохи — сайентизма. Что это за новые ценности? Иногда психология, принимая позу естественной науки, свободной от ценностных установок, казалось, предлагала только инструменты 410 Часть V. Прикладная психология в XX веке социального контроля. Дж. Уотсон, например, считал выработку условных рефлексов методом, с помощью которого психология могла бы внедрять общественные ценности, какими бы они ни были, в умы граждан. Как утверждал Г. Г. Реммерс, «хорошая жизнь», которой должна была содействовать психология, представляла собой «гомеостаз общества»; психология должна была удерживать людей от неприятного раскачивания лодки. Уотсон, Реммерс и другие психологи, мечтавшие о контроле, согласились бы с девизом Всемирной выставки 1933 г.: «Наука ищет, промышленность принимает, человек подчиняется» (D. Glassberg, 1985). Основной акцент психологии на методиках социального контроля был характерным следствием влияния политического прогрессивизма и подставлял прикладных психологов под огонь критики, которую Рэндольф Бурн обрушивал на политиков-прогрессивистов. Будучи некогда прогрессивистом, Бурн пришел к пониманию того, что прогрессивизм не обладает собственными конкретными ценностями: «Иначе говоря, у них нет ясной философии жизни, за исключением той, какой обладает разведка. Они не имеют четкого представления о том, какое общество хотят создать или в каком обществе нуждается Америка, но они оснащены всеми административными установками и талантами для того, чтобы его добиться» (цит. по: Abrahams, 1985, р. 7). С другой стороны, психология иногда устанавливала собственные позитивные ценности: культ «Эго». Объектом изучения и интереса психологии служит индивидуальный человек, и ее основной ценностью стало способствовать непрерывному росту индивидов, что породило у американцев тенденцию ставить личные интересы выше общественных. Как сказал Дж. Дьюи: «Сам рост является единственной нравственной задачей». Американские психологи не замечали противоречия между претензией на отсутствие ценностей и приверженностью ценностям личного роста, поскольку их главная ценность была слишком американской, чтобы быть ясной. Со времен А. Токвиля американцы стремились к самоусовершенствованию сильнее, чем к чему-либо еще. Непрерывный рост и развитие казались американцам настолько же естественными и необходимыми, как европейцам в средние века — центральное положение Бога, навеки неизменный идеальный божественный порядок. В нашем мире людей, самостоятельно создавших себя, психологические методы, которые благоприятствовали непрерывному росту и изменениям, выглядели свободными от ценностей: американское общество и психология стремились к индивидуализму. По сравнению с XIX столетием концепция индивида претерпела важные изменения. В XIX в. характер был той концепцией, под которой люди понимали индивида. Р. У. Эмерсон определял характер как «нравственный порядок в призме индивидуальной природы», и слова, описывающие характер, включали такие понятия, как «долг», «работа», «цельность» и «зрелость». Таким образом, в своем характере человек обладал определенными отношениями, хорошими или плохими, со всеобъемлющим и трансцендентальным нравственным порядком. Стремление к хорошему характеру требовало самодисциплины и самопожертвования. Популярные психологи XIX в., например френологи, предлагали свои услуги по диагностике характера и давали советы о том, как его можно улучшить. Но в XX в. на смену нравственной концепции характера пришла нарциссическая концепция Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 411 личности, и самопожертвование заменила самореализация. Прилагательные, используемые для описания личности, не были нравственными: очаровательная, сногсшибательная, магнетическая, властная, доминирующая, деятельная. Обладание хорошей личностью требовало не подчинения нравственному порядку, а исполнения желаний Эго и достижения власти над другими. Характер был плохим или хорошим, личность — знаменитой или безвестной. Психологи, убрав религиозные ценности, определявшие характер, способствовали рождению личности как средства самоопределения. Рост означал реализацию чьего-либо потенциала, а не жизнь в соответствии с безличными нравственными идеалами. Более того, потенциал, который еще не реализовался, мог быть как плохим, так и хорошим. Некоторые обладали потенциалом к совершению дурных поступков; следовательно, полное раскрытие потенциала каждого могло быть неблагоприятным для общества. Таким образом, культивирование психологией индивидуального роста вступало в противоречие с ее заявлениями о предоставлении обществу инструментов социального контроля. Вся психология XX столетия вращалась вокруг концепции адаптации. В экспериментальной психологии специалисты в области научения исследовали, каким образом разум и, позднее, поведение приспосабливают индивидуальный организм к требованиям окружающей среды. В прикладной психологии создавались инструменты для измерения приспособленности человека к внешним обстоятельствам и, при необходимости — его адаптации. Эти инструменты были призваны вернуть ребенка, рабочего, солдата или невротика обратно в состояние гармонии с обществом. В психологических концепциях на смену греху пришли поведенческие девиации, а абсолютную мораль заменила статистическая (Boorstin, 1973). В более религиозные времена проблемы у человека возникали, если он нарушал моральные нормы, стоящие над человеком и обществом; сейчас у человека возникают проблемы, если он выходит за рамки средних показателей общества, которые определяются статистическими исследованиями. В теории психология стоит на стороне индивидуального выражения, каким бы эксцентричным оно ни было. На практике, предлагая инструменты социального контроля и делая акцент на приспособлении, она встает на сторону конформизма. ГЛАВА 13 Психологическое общество: 1950-2000 Развитие психологического общества Прикладная психология в 1950-х гг. Американские психологи встретили 1950-е гг. с уверенностью, которую разделяли большинство американцев. Война закончилась, Великая депрессия стала неприятным воспоминанием, экономика находилась на подъеме. С точки зрения Филлмора Сэнфорда, секретаря АРА, будущее принадлежало прикладной психологии, и это будущее было поистине блестящим, поскольку наступала новая эра — «эра психологического человека»: Наше общество стремится принять психологический образ мышления. Американский народ, видимо, имеет сильную и сознательную потребность в разного сорта услугах, которые могут дать профессиональные психологи... Мы уже вступили в эру психологического человека, и психологи должны взять на себя ответственность не только за помощь в наступлении этой эпохи, но и за руководство ее дальнейшим развитием. Нравится нам это или нет, по наше общество все больше склонно думать в понятиях концепций и методов, открытых и развитых психологами, и деятельность психологов остается важнейшим фактором структурирования нашей культуры (Sanford, 1951, р. 74). Сэнфорд утверждал, что психологи обладают беспрецедентной возможностью «создать профессию, подобно которой нет ни по форме, ни по содержанию и никогда не было... первую планомерно спроектированную профессию в истории». С точки зрения любых количественных оценок, оптимизм Сэнфорда был оправдан. Число членов АРА возросло с 7 250 человек в 1950 г. до 16644 в 1959 г., причем самый быстрый рост отмечался в прикладных подразделениях; психологи, учредив различные комиссии и комитеты внутри АРА, действительно планомерно создавали свою профессию. Несмотря на стычки с другой АРА, Американской психиатрической ассоциацией (которая была несклонна отказываться от своей монополии на заботу о психическом здоровье и возражала против законодательного признания клинической психологии), штаты начали издавать законы о сертификации и лицензировании, под действие которых подпадали прикладные (в основном, клинические и консультирующие) психологи, что давало им законное определение и, конечно, признание их правомочными профессионалами (J. M. Reisman, 1966). На фоне экономического подъема процветала промышленная психология; воротилы бизнеса признавали, что «мы нуждаемся не в изменении человеческой природы, а в том, чтобы научиться контролировать и использовать ее» (L. J. Baritz, 1960). В популярных журналах начали регулярно появляться статьи по психологии, они часто рассказывали людям, как отличить настоящих клинических психо- Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 413 логов от психологических мошенников. Душу психологов грели серии статей по психологии, появившиеся в 1957 г. в журнале Life и написанные Эрнестом Хэвма-ном, которые принесли последнему награду. Гуманистическая психология. Самым широким и согласованным теоретическим направлением в психологии 1950-х гг. была гуманистическая психология, или психология «третьей силы». Она боролась с бихевиоризмом, психологией «первой силы», но оказала незначительное влияние на экспериментальную психологию, где был брошен самый эффективный вызов бихевиоризму со стороны новых когнитивных направлений. Гуманистическая психология оказала несравненно большее воздействие на прикладную, особенно клиническую психологию где боролась против психоанализа, «второй силы». Как самостоятельное направление гуманистическая психология оформилась к концу 1950-х гг., но ее исторические корни восходят к периоду после Второй мировой войны. Ее основоположниками были Карл Роджерс (1902-1987) и Абрахам Маслоу (1908-1970). Оба сперва увлеклись бихевиоризмом, но затем разочаровались в нем и обратились к альтернативным направлениям психологии. Роджерс в 1940-х гг. разработал клиент-центрированную психотерапию и использовал ее в работе с солдатами, возвращавшимися с войны. Клиент-центрированная психотерапия представляет собой феноменологически ориентированную методику, в ходе которой терапевт пытается понять и принять мировоззрение пациента и помочь ему или ей проработать проблемы, т. е. прожить такую жизнь, которую больше всего хочет прожить клиент. Такая терапия стала серьезной альтернативой психоаналитическим методам, используемым психиатрами, и, таким образом, сыграла, важную роль в разделении клинической и консультирующей психологии на самостоятельные дисциплины. Из-за акцента на эмпатическом понимании Роджерс вступил в конфликт с бихевиористами, которые, по его мнению, рассматривали людей в качестве машин, чье поведение можно предсказать и контролировать, не делая никаких ссылок на сознание. Феноменологическая психология была особенно привлекательна для клиницистов, поскольку в основе профессии клиницистов лежит эмпатия, а феноменология представляет собой исследование субъективного опыта (см. главу 3). Роджерс различал три вида познания. Первый — это объективное познание, при котором мы пытаемся понять мир как объект. Второй и третий виды познания субъективны. Первый из них представляет собой личное субъективное познание сознательного опыта каждого человека, в том числе чувства преднамеренности и свободы; второй — это эмпатия, попытка понять субъективный внутренний мир другого. Клиницист, конечно, должен владеть этим последним способом познания, поскольку, с точки зрения Роджерса, клиницист может помочь пациенту только с помощью понимания личного мира клиента и его субъективной личности. Роджерс полагал, что поведение контролируют личные убеждения, ценности и намерения. Он надеялся, что психология найдет надежный способ узнавать личный опыт других людей, поскольку в этом случае эффект терапии возрастет во много раз. Роджерс утверждал, что бихевиоризм отличается односторонним взглядом на человеческую природу, поскольку рассматривает людей как объекты манипуляции и контроля, а не как переживающих субъектов. По Роджерсу, бихевиористы обра- 414 Часть V. Прикладная психология в XX веке щались с людьми как с вещами, лишенными воли, а не носителями морали. Полемизируя со Б. Ф. Скиннером, Роджерс делал акцент на свободе, испытываемой каждым человеком, и отвергал физическую концепцию причинности. Будучи ученым, он принимал детерминизм, но будучи терапевтом, признавал свободу: два этих понятия существуют в различных измерениях. Ведущим теоретиком гуманистической психологии был Абрахам Маслоу. Он обратил внимание на проблему творчества в искусстве и науке. Маслоу стал изучать творческих людей и пришел к выводу, что они были «приведены в действие» особыми потребностями, которые у основной массы людей остаются спящими и нереализованными. Он назвал этих людей самоактуализировавшимися, поскольку они сделали реальной (актуализировали) свою творческую силу, в отличие от подавляющей массы людей, которые работают только для того, чтобы удовлетворить животные потребности в еде, убежище и безопасности. Но Маслоу утверждал, что гении не являются особыми людьми, что каждый обладает латентными творческими талантами, которые могут быть реализованы при отсутствии социальных ограничений. Взгляды Маслоу и Роджерса тесно смыкались друг с другом, поскольку оба они искали способы оторвать людей от того, что, как они полагали, представляет собой комфортабельную, но отупляющую психологическую рутину. Основной задачей гуманистической психологии было помочь людям полностью реализовать свой человеческий потенциал. Хотя иногда гуманистические психологи и критиковали современность, на деле они разделяли актуальную тенденцию рассматривать индивида как единственного, кто может определять ценности, и таким образом обесценивали традицию и религию. В 1961 г. Маслоу и его последователи основали журнал Journal of Humanistic Psychology, а в 1963 — Ассоциацию гуманистической психологии. Гуманистические психологи соглашались с древнегреческими гуманистами в том, что «ценности, которыми следует руководствоваться людям при совершении поступков, должны быть найдены в природе человека и реальности самой природы» (A. Maslow, 1973, р. 4). Но гуманистические психологи не могли разделить натуралистические ценности бихевиористов. Бихевиористы относились к людям как к вещам, не могли признать их субъективность, сознание и свободную волю. С точки зрения гуманистических психологов, бихевиористы не столько ошибались, сколько были введены в заблуждение. Бихевиористы применили к людям абсолютно валидный вид познания (в терминологии Роджерса — объективный вид), но человека этот способ познания мог охватить лишь частично. Наибольшее несогласие гуманистических психологов вызывало то, что бихевиористы отвергали свободу воли. Если К. Л. Халл, непререкаемый авторитет бихевиоризма, рассматривал людей как роботов, то гуманистические психологи утверждали, что «человек осознает... У человека есть выбор... Человек интенционален» (J. F. Т. Bugental, 1964, р. 26). Таким образом, представители гуманистической психологии стремились не опровергнуть бихевиористов, а, учитывая их ошибки, пойти дальше. «Я подразумеваю, что эта третья, гуманистическая психология включает в себя первую и вторую психологию... Я — фрейдист, я — бихевиорист и я — гуманистический психолог» (A. Maslow, 1973, р. 4). Таким образом, гуманистическая психология, хотя и критиковала бихевиоризм и предлагала ему альтернативу, все еще старалась жить в соот- Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 415 ветствии с духом эклектики 1950-х гг. Она считала бихевиоризм ограниченным, но тем не менее полагала, что он валиден в своей области; и гуманистические психологи пытались вносить дополнения в бихевиоризм, признавая существование человеческого сознания, что гармонизировало научную картину психологии человека. Социальная «революция» 1960-х гг. На фоне процветания и общего хорошего самочувствия 1950-х гг. возникло маленькое, но вызывающее тревогу течение, которое в самой психологии ощущалось слабо, но значительно сильнее чувствовалось в более широком мире американской культуры: что-то неправильное происходило с этосом (духом) и этикой приспособления. Роберт Криган (Robert Creegan, 1953) писал в журнале American Psychologist, что «работа психологии заключается в критике и улучшении социального порядка... а не в пассивном приспособлении и накапливании жира». Социолог К. Райт Миллз высказывал сожаление в связи с применением психологии в промышленном социальном контроле, поскольку «власть превращается в манипуляции, видимая власть становится невидимой, известное превращается в анонимное. И с повышением материальных стандартов эксплуатация становится все менее материальной и все более психологической» (L. J. Baritz, 1960). Психоаналитик Роберт Линднер (Robert Lindner, 1953) критиковал идеологию приспособления как опасную ложь, которая доводит людей до жалкого состояния и угрожает «отправить наш вид на задворки эволюции». Линднер упрекал психиатрию и клиническую психологию за то, что они поддерживают миф о приспособлении, считая всех невротиков и других несчастных людей «больными», хотя на самом деле они, по мнению Линднера, здоровы и просто не могут направить в правильное русло свое восстание против удушающей культуры конформизма. Линднер писал, что целью терапии должно быть не приспособление пациента к больному обществу, а работа над тем, чтобы «трансформировать негативный протест и мятеж пациента в позитивное выражение мятежных устремлений». За пределами психологии восстание против приспособления получило более широкое распространение, значительно усилившись на протяжении 1950-х гг. В социологии книги Дэвида Райсмана «Толпа одиноких» и Уильяма Г. Байта «Человек организации» препарировали и критиковали американскую культуру конформизма. В политике Питер Вирек возносил хвалу нонконформизму в книге «Неприспособленный человек: новый герой Америки». Такие романы, как «Над пропастью во ржи» Дж. Д. Сэлинджера (1951), «Человек в сером фланелевом костюме» Слоана Уилсона (1955) и «На дороге» Джека Керуака (1957), выражали несчастье людей, попавших в плен серого мира приспособления и конформизма, жаждущих более эмоциональной жизни с меньшими ограничениями. Фильм «Бунтовщик без причины» рисовал трагическую судьбу одного из тех, чье беспокойство и неудовлетворенность не находят конструктивной цели. И яростная, неугомонная энергия молодых, количество которых быстро возрастало, вылилась в рок-н-ролл, единственный творческий выход, который они смогли найти. В конце того десятилетия социолог Дэниел Белл писал об истощении идей на протяжении 1950-х гг. Старые убеждения оказались неприемлемыми для молодых 416 Часть V. Прикладная психология в XX веке мыслителей, а золотая середина приспособления «не для них; она лишена страсти и патетического гнева». Для.многих молодых умов мир был серым и скучным. В психологии эклектизм мог навевать скуку, поскольку не было спорных вопросов, не было таких баталий, как раньше, когда психология только зарождалась или когда функционалисты разгромили структуралистов, а бихевиористы — интро-спекционистов. Психология процветала, но шла к неизвестному концу, явно счастливому, исходя из ее усилий по приспособлению. Критика американской культуры психологами. Психологи соглашались с критикой тогдашнего американского общества и даже развивали ее. Проведя обзор убеждений 27 ведущих психологов, Дж. Д. Кин (J. D. Keehn, 1955) обнаружил, что они были гораздо более либеральными, чем в целом по стране. По сравнению с большинством американцев, психологи были нерелигиозны или даже антирелигиозны (они отрицали существование Бога, то, что душа переживает смерть тела, и то, что людям необходима религия), возражали против смертной казни, полагали, что преступников надо не наказывать, а лечить, и поддерживали более мягкие законы о разводе. Миф о душевных заболеваниях. В 1960 г. психиатр и политик либерального толка Томас Шац начал войну со всей системой учреждений психического здоровья, анализируя то, что он называл Мифом о душевных заболеваниях (Szasz, 1960а, Ь). Шац указывал, что концепция психического заболевания — это метафора, основанная на концепции физического заболевания, скверная метафора с пагубными последствиями. Шац опирался на идеи Г. Райла, утверждавшего, что разум — это миф о призраке в машине. Шац сделал логичный вывод, что если в человеческой машине нет призрака, то некому болеть. Мы ложно приписываем поведение некоему внутреннему призраку и, если поведение нас не устраивает, говорим, что призрак болен, что, естественно, столь же ложно. «Тех, кто страдает от своего поведения и сожалеет о нем, обычно считают "невротиками"; тех, чье поведение заставляет страдать других людей и о ком сожалеют другие люди, обычно относят к "психотикам"». Поэтому, по мнению Шаца, «психическое заболевание — это не то, что есть у какого-то человека (внутри нет больного призрака), а то, что он делает» (1960b, р. 267). Шац полагал, что вера в психические болезни влечет за собой дурные последствия. Прежде всего, психиатрические диагнозы навешивают ярлык, подражая систематизации физических болезней, но на деле за этим кроется стремление дать политическую власть психиатрам и их союзникам в сфере психического здравоохранения. Люди, объявленные «психически больными», лишаются свободы, их запирают на неопределенные сроки, даже если у них нет преступных наклонностей. Во время заключения им дают лекарства против их воли, чего не делают даже с осужденными за тяжкие преступления, сидящими в тюрьме: «Не существует медицинских, нравственных или законных оправданий недобровольного психиатрического вмешательства. Это — преступление против человечности» (р. 268). Делая свое заявление в духе доктрины о свободе воли, Шац утверждал, что концепция психического заболевания подрывает свободу человека, веру в моральную ответственность и законодательные представления о вине и невиновности, проистекающие из свободы человека и моральной ответственности. Вместо того чтобы обра- Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 417 щаться с человеком, который оскорбил нас или совершил преступление, как с автономным существом, мы обращаемся с ним или с ней как с больной вещью, не обладающей волей. Поскольку миф о психическом заболевании является заговором доброты — мы склонны прощать людей, поступающих неправильно, и помогать им, — человек, классифицированный как психически больной и, соответственно, не отвечающий за свое поведение, скорее всего, примет свою предполагаемую беспомощность и прекратит расценивать себя как морально свободного деятеля. При распространении этих вредных настроений, поскольку наука считает, что действие детерминировано за пределами самоконтроля, любой человек может прекратить верить в свободу и моральную ответственность. Следовательно, миф о психическом заболевании разрушает саму суть западной цивилизации, приверженной идеям свободы человека и его ответственности за свои действия. Шац не говорил, что все, называемое «психическим заболеванием», — фикция, он только утверждал, что концепция психического заболевания сама по себе является фикцией или, точнее, социальной конструкцией, каковой была истерия в XIX в. (см. главу 4). Очевидно, что мозг может быть больным и порождать странные мысли и антиобщественное поведение, но в этом случае имеет место не психическое заболевание, а телесная болезнь. Шац был убежден, что большая часть того, что принято считать психическими заболеваниями, представляет собой «проблемы жизни», а не истинные заболевания. Конечно, жизненные проблемы достаточно реальны, и человек, страдающий от них, может нуждаться в профессиональной помощи для их решения. Следовательно, психиатрия и клиническая психология легитимные профессии: «Психотерапия представляет собой эффективный метод помощи людям — не излечиться от "болезни", а, скорее, больше узнать о самих себе, других людях и жизни» (Т. Szasz, 1960a, p. xv-xvi). Шац делает вывод, что в медицинском понимании психиатрия является «псевдонаукой»; с точки зрения образования это достойная профессия. Идеи Шаца были и остаются очень противоречивыми. Для ортодоксальных психиатров и клинических психологов он — опасный еретик, «нигилистская и жестокая философия которого... хорошо звучит, но очень мало предлагает, за исключением оправдания пренебрежения» психически больными (I. N. Репп, 1985). Но для многих других его идеи были весьма привлекательными, поскольку предлагали альтернативную концепцию человеческих страданий, которая отнюдь не обязательно превращает агента в пациента. Шац и его последователи посредством «антипсихиатрического движения», как его иногда называли, добились некоторых успехов в изменении законодательных процедур, с помощью которых человек может быть против своей воли помещен в психиатрическую лечебницу. Во многих штатах подобные процедуры в настоящее время проводятся с предосторожностями, оговоренными законом; ныне в большинстве районов уже невозможно препроводить кого-либо в местное психиатрическое учреждение на основании устного заключения одного психиатра, как это практиковалось в 1960-е гг. Кроме того, на протяжении 1960-х гг. огромное количество психиатрических пациентов были выпущены из психиатрических лечебниц, к которым стали относиться как к тюрьмам, где несправедливо держат людей, а не как к больницам, где заботятся о психически больных и защищают их. жүктеу/скачать 12,57 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|