Рассказы о вещах Избранные произведения в трех томах

закрылись. Только во дворцах королей можно было увидеть писца, заполняющего

витиеватыми, затейливыми буквами свитки дипломатических грамот. Да в

монастырях, затерянных среди дремучих лесов и пустынных равнин, можно было

найти монаха, переписывающего книгу для спасения души.

Сидя в своей келье на стуле с высокой спинкой, монах тщательно

переписывает житие святого Себастьяна. Торопиться ему некуда. Каждую букву

он выписывает аккуратно и заботливо, не боясь лишний раз оторвать перо от

бумаги. Пишет он или каламом -- тростниковым пером, или птичьим пером,

заостренным и расщепленным. Все чаще и чаще можно встретить в это время

гусиные или вороновы перья.

Чернила тоже не те, которыми писали римляне или египтяне. Для

пергамента придумали особые, прочные чернила, которые впитывались в кожу так

крепко, что их нельзя было смыть. Делали их, да и теперь очень часто делают,

из сока чернильных орешков, железного купороса, камеди или гуммиарабика.

Есть люди, которые думают, что чернильные орешки -- это орешки,

растущие на чернильном дереве. Но чернильного дерева так же не существует,

как не существует молочных рек и кисельных берегов. Чернильные орешки --

совсем не орешки, а наросты, образующиеся иногда на коре, листьях и корнях

дуба. Сок орешков смешивают с раствором железного купороса (это красивые

зеленые кристаллы, которые получают, растворяя железо в серной кислоте);

образуется черная жидкость, в которую для густоты прибавляют гуммиарабик.

Вот рецепт этих чернил, сохранившийся в старой русской рукописи того

времени, когда была уже изобретена бумага:

мочити. Посем тую водку из скляницы желтую, процедя сквозь

полотенце и орешки выжав во иную скляницу положите и ку-

поросом чернящим, в муку растертым, запустити и почасту

ложкою помешивати, в тепле же несколько стояти дней,

и тако будут добрые чернила.

А в тот состав надобно орешков как много прилучится

ренского -- чтобы в нем орешки потонули. Купоросу прежде

по малу присыпати, дондеже мера возьмет. А имей отведы-

вати пером на бумазе, и егда счернеют, тогда приложи мерку

камеди раздробленной ради утверждения и потом пиши

потребное.

ими писали, они были очень бледными и чернели только спустя некоторое время.

Наши чернила лучше только потому, что к ним добавляют немного краски.

Поэтому они хорошо видимы и тому, кто пишет, а не только тому, кто читает.

Заговорившись о чернилах, мы забыли о нашем монахе. Прежде чем начать

писать, он тщательно разлиновывает страницу. Для этого у него имеется

свинцовая палочка в кожаной оправе. Это прабабушка нашего карандаша. Недаром

немцы до сих пор вместо "карандаш" говорят "свинцовая палочка"

(der Bleistift).

Проведя по линейке две продольные черты, чтобы отделить справа и слева

поля, монах проводит потом поперечные линии для строк. Свинец пишет слабо,

но для линования лучшего не надо. Затем, благословясь, он принимается за

первую строчку. Если он умеет рисовать, он рисует первым делом большую

заглавную букву, с которой начинается первое слово фразы. Вместо S рисует

дерущихся петухов, вместо Н -- двух сражающихся воинов. У некоторых

переписчиков заглавные буквы -- это целые картинки. Иной такое нарисует, что

и не приснится никогда: львов с человеческими головами, птиц с рыбьими

хвостами, крылатых быков -- одним словом, всяких невиданных чудовищ.

буквы эти выводятся не черными, а цветными чернилами -- красными,

зелеными, голубыми. Большей частью начальные буквы были красными. Оттого-то

первую строку каждого отрывка мы и называем красной строкой, хотя в книгах у

нас все буквы одного цвета.

Разница еще в том, что мы нашу красную строку начинаем, отступив от

полей, а средневековые писцы делали наоборот: красная строка у них заезжала

на поля. Значит, красные строки тогда были не короче, а длиннее всех других

строк.

кто-нибудь другой нарисует), монах принимался медленно выводить одну за

другой каждую строчку текста.

Делал он это не спеша, чтобы чего-нибудь не напутать. Книги тогда

писали только на латинском языке, а язык этот знали хорошо немногие.

Переписывая непонятные слова, легко было напутать. И действительно, ошибок в

средневековых рукописях множество. Если переписчик замечал ошибку, он

подчищал рукопись ножичком. Ножичек этот был не похож на наши перочинные

ножи. Он не складывался. Острие было короткое, широкое, напоминавшее по

форме лист. Буквы переписчик ставил тесно одну около другой: пергамент был

дорог, его приходилось беречь. Ведь на толстую книгу из телячьей кожи нужно

было целое стадо телят. Случалось, что пергамент приносили в дар монастырю

благочестивые миряне: какой-нибудь рыцарь, награбивший много золота на

больших дорогах, купец, вернувшийся из опасного путешествия в заморские

страны, владетельный граф, приехавший помолиться покровителю монастыря

святому Себастьяну. Но это бывало редко.

Экономя место, переписчик многие слова сокращает: вместо "человек" он

пишет "чк", вместо "люди" -- "лю", вместо "Иерусалим" -- "Им".

Так работает монах целые недели и месяцы. Чтобы переписать том в

пятьсот страниц, нужен по крайней мере год. Болит вечно согнутая спина,

слезятся усталые глаза, но старик не жалуется. Ведь в то время как он пишет,

святой Себастьян смотрит с неба и подсчитывает, сколько букв вырисовал монах

своим каламом, сколькими бороздами -- линейками-- пропахана страница. Каждая

новая буква -- это отпущенный, прощенный грех. А грехов у смиренного монаха

Гундогинуса много. Если их не отмолить, попадешь в ад, в самое пекло, в

объятия дьявола.

Проходит час, другой, хочется отдохнуть, разогнуть спину. Но это

нечестивое желание, его нашептывают бесы, которых много водится около

каждого человека. Недавно один монах рассказывал, что другой монах ему

говорил, будто бы он собственными глазами видел целый выводок бесенят с

крысиными мордочками и длинными хвостами. Этот народец только и думает-о

том, как бы помешать богоугодному делу -- толкнуть руку, опрокинуть

чернильницу, посадить кляксу посреди страницы.

Вот наконец книга закончена. Брат Гундогинус любовно рассматривает

страницы, похожие на поле, усеянное цветами. Красные и голубые буквы

мелькают на каждой странице.

Сколько трудов положено на эту книгу! Сколько раз в бессонные ночи брат

Гундогинус вставал со своей жесткой постели, зажигал свечку и садился за

работу! Ветер шумел за ставнем, прикрывавшим маленькое окошко, кто-то стонал

и выл на монастырском кладбище, скрипело гусиное перо, и все новые и новые

строчки ложились на желтоватую страницу пергамента. В свое время, когда

дьявол будет спорить с Петром, небесным привратником, из-за души грешного

инока, все эти бессонные ночи, все эти строчки будут подсчитаны и зачтены.

В последний раз опускает Гундогинус перо в чернильницу и пишет:

Гундогинусе, который в этой книге рассказывал о

твоих великих, чудесах. Пусть твои заслуги помогут

мне войти в царство небесное и избавят меня от на-

казания за мои грехи.
На Руси переписчиками тоже были на первых порах монахи. Писали они

каламом на "телятине". Разумеется, слово "телятина" означало тогда не

телячье мясо, а телячью кожу -- пергамент. Каламы и пергамент привозили из

Византии и платили за них большие деньги. Переписчик и у нас работал не

только пером, но и кистью. Начальные буквы он вырисовывал в виде

замысловатых фигур и раскрашивал потом красками и золотом. По всей книге

разбросаны были буквы-звери, буквы-птицы, буквы-цветы. В заглавиях

переписчик сплетал и связывал буквы таким сложным узором -- "вязью", что

потом и сам с трудом разбирал написанное.

Через несколько веков появились и наемные писцы, тоже, правда, из

духовного звания.

Эти писцы переписывали книги не для "спасения души", а на заказ и на

продажу.

Чем дальше, тем больше и больше нужно было книг. Книги начали продавать

на рынках. В книжной лавке можно было купить не только евангелие и требник,

но и сборник повестей и рассказов.

Росла торговля между городами и странами. В торговых рядах писцы

принялись строчить деловые письма.

Наемному писцу некогда было вырисовывать каждую букву. И вот мы видим,

как на страницах книг и на канцелярских свитках четкое, прямое "уставное"

письмо сменяется менее правильным "полууставным", а потом и размашистой,

беглой скорописью.

Летя по бумаге, перо переписчика лихо закручивает хвостики "р" и

завитушку "с".

Переписывая богослужебную книгу, наемный писец, по старому обычаю,

заканчивает ее несколькими словами о себе.

Он тоже считает переписку благочестивым занятием, но вместе с тем не

забывает и земных благ -- платы за работу.

Вот как заканчивается, например, один старый немецкий молитвенник:
В лето от рождества Христова 1475-е, 12-й день после

праздника св. Фомы, изготовлен и написан этот служеб-

ник, Иоганном Гервером из Лихтенштейна, жителем го-

рода Цюриха, и сделано это по заказу господина моего,

брата Мартина, командора ордена в Фюсснахе, во спасе-

ние души отца его и матери и всех родичей его и земля-

ков. И стоит этот служебник 52 гульдена. Молите господа

за переписчика.

Например:

Получай свои деньги, писец.

Получай на водку.

Это был большей частью огромный, тяжеловесный том, переплетенный в

прочный переплет -- из двух досок, обтянутых кожей. С внутренней стороны

переплет обшивался материей.

Каждый из вас не раз видел книгу в переплете. Но знаете ли вы, почему

переплет выступает над обрезом или что за валики, которые вы видите на

кожаном корешке?

У каждой из этих мелочей свой смысл и своя история.

Валики стали делать на корешках еще во времена пергаментных книг, для

того чтобы скрыть узлы толстых ниток, которыми сшивались тетради. А

выступающие края досок должны были защищать от повреждений края листов.

Для защиты переплета от царапин на нем укреплялись медные бляшки,

наугольники -- жуковины.

Такая окованная медью книга напоминала скорее сундук, чем книгу.

Сходство дополняли застежки или замки, на которые запиралась книга. Без

застежек такая большая книга непременно покоробилась бы.

Более дорогие переплеты обтягивали цветным сафьяном или бархатом,

оковывали серебром и золотом, украшали драгоценными камнями. В роскошных

книгах, изготовленных для королей и князей, не только переплет, но и каждая

страница сверкала золотом и серебром. Сохранились книги, сделанные из

окрашенного в пурпур пергамента с золотыми и серебряными буквами. От времени

пурпур стал темно-фиолетовым, серебро потускнело, но когда-то такая книга

горела и сияла, словно небо на закате.

Большую, красиво написанную и переплетенную книгу делал не один

человек, а шестеро или семеро. Один выделывал кожу начерно, другой

отполировывал ее пемзой, третий писал текст, четвертый рисовал начальные

буквы, пятый рисовал миниатюры-картинки, шестой проверял, нет ли ошибок,

седьмой переплетал. Но бывало и так, что один и тот же монах превращал

телячью шкуру в красиво переписанную и раскрашенную рукопись.

Теперь у каждого из нас десятки книг, а когда-то книга была редкой и

очень дорогой вещью.

В библиотеках книги приковывали железными цепями к столам, чтобы никто

не мог украсть. Такие книги с цепями были в Париже, в библиотеке

медицинского факультета, еще в 1770 году, то есть всего сто семьдесят пять

лет тому назад.

До сих пор сохранились выражения: "читать лекции", "слушать лекции".

Эти выражения взялись вот откуда. Книги были в старину дороги, у студентов

книг не было. Преподавание сводилось к тому, что профессор читал и пояснял

книгу, а студенты слушали. Слово "лекция" значит "чтение".
Бумага-победительница
Как папирус был побежден пергаментом, так и пергаменту пришлось в конце

концов уступить свое место знакомой всем нам бумаге.

Изобрели бумагу китайцы. Около двух тысяч лет назад, когда в Европе

греки и римляне писали еще на египетском папирусе, китайцы умели уже делать

бумагу.

Материалом служили им волокна бамбука, некоторые травы и старое тряпье.

этой кашицы они отливали бумагу.

Формой для отливки служила им рамка с сетчатым дном, сделанным из

тоненьких бамбуковых палочек и шелковых нитей. Налив в форму немного кашицы,

принимались трясти форму во всех направлениях, чтобы волоконца переплелись и

образовали войлок. Вода стекала, а на сетке оставался сырой бумажный лист.

Его осторожно снимали, клали на доску и высушивали на солнце. Пачку листов

отжимали под деревянным

прессом.

' Таким ручным способом китайцы делают бумагу и сейчас. Удивительный

это народ! Начиная с бумажного абажура и кончая книгой или фарфоровой вазой,

китаец всюду вкладывает массу терпения и изобретательности. Китайцы раньше,

чем европейцы, додумались до фарфора, книгопечатания, пороха, бумаги.

Прошло много лет, прежде чем бумага попала из Азии в Европу.

Случилось это вот как.

В 704 году арабы завоевали город Самарканд в Средней Азии. Вместе с

другой добычей они вывезли оттуда секрет изготовления бумаги. В завоеванных

арабами странах -- Сицилии, Испании, Сирии -- появились бумажные фабрики.

Была такая фабрика, между прочим, и в сирийском городе Мам-бидше, или, как

произносили европейцы, Бамбице. Вместе с другими восточными товарами --

гвоздикой, перцем, благовонными маслами -- арабские купцы привозили в Европу

"бам-бицину" -- бумагу, сделанную в городе Бамбице. Из этого-то слова и

произошло, вероятно, наше слово "бумага". Самой лучшей считалась багдадская

бумага, которая шла в продажу в виде листов большого размера. В Египте

изготовлялось много сортов, начиная от огромных листов александрийской

бумаги и кончая крошечными листочками, которые употреблялись для голубиной

почты.

Делали эту бумагу из старого тряпья. На вид она была желтоватая, с

Прошли века, прежде чем в Европе появились свои бумажные фабрики, или

"бумажные мельницы", как тогда говорили. В XIII веке такие мельницы можно

было уже найти и в Италии и во Франции.

Случается иногда, что в руки историка попадает старинная грамота или

историческая запись, в которой не указан год ее составления.

Как этот год узнать?

Ученый обращается за разъяснениями к самой бумаге, рассматривает ее на

свет и потом говорит: эта грамота такого-то века, потому что бумага, на

которой ее написали, сделана была тогда-то; а вот эта грамота написана на

столько-то лет позже.

Каким образом узнал это ученый? И что такое увидел он, рассматривая

бумагу на свет?

Увидел он на бумаге прозрачный водяной знак.

У каждого мастера был свой водяной знак, своя марка. Нередко мастер,

кроме знака, проставлял также год и свою фамилию. Марки бывали самые

разнообразные. Маркой могла быть и голова человека, и половинка оленя, и

башня, и верблюд, и перчатка, и единорог, и лев, и русалка, и крылатый лев с

птичьей головой, и папа римский в тиаре на голове и с ключом в руке.

Водяной знак получали таким способом. Бумагу отливали в форме с дном из

проволочной сетки. Из проволоки делалась такая фигура, которая укладывалась

на дно формы. Там, где была проволока, бумага ложилась более тонким слоем,

чем в других местах. Поэтому, рассматривая бумагу на свет, вы и видите

прозрачные полоски в том месте, где была проволочная сетка, и водяной знак

там, где была проволочная фигура.

Самый старый водяной знак -- это круг. Увидев на бумаге такой знак, вы

можете сразу сказать, что бумага сделана в 1301 году.

К нам бумага попала в XIV веке через Новгород, куда ее привезли

ганзейские купцы. Бумага эта была итальянская. В XVI веке путешественник

Барберино побывал в Москве. В своем дневнике он пишет: "Затеяли они также

ввести делание бумаги и даже делают ее, но все еще не могут ее употреблять,

потому что не довели этого искусства до совершенства".

Первая русская "бумажная мельница" построена была на реке Уче, в

тридцати верстах от Москвы. Но она работала недолго.

Лет через сто опять построили "бумажную мельницу", на этот раз на реке

Пахре, рядом с мукомольной мельницей. Помощником бумажного мастера был

"хлебный мельник". На-

чали делать бумагу, но весной 1657 года "пошла вода с гор и учала

плотину портить". Мельница была разрушена. Вместо нее построили другую -- на

реке Яузе.

На этой фабрике бумагу делали большого размера -- с водяным знаком,

который напоминал герб, города Амстердама, только сделан был грубее: львы на

нем были мало похожи на львов, а щит потерял всякое сходство со щитом.

Судя по водяному знаку, наши "бумажные мельники" старались делать

бумагу по образцу голландской, которая тогда считалась лучшей.

Сначала бумагу не хотели признавать. На ней писали только то, что

незачем было долго хранить. Для книг по-прежнему употребляли пергамент. Но

чем дальше, тем больше и больше оттесняла дешевая бумага дорогой пергамент.

Да и бумага становилась все лучше и прочнее. Кое-кто пробовал и книги

переписывать на бумаге. Но для большей прочности между каждыми двумя

тетрадями прокладывали лист пергамента.

Прошло еще сто лет, и пергаментная книга стала редкостью.

Да иначе и быть не могло. Росла и развивалась торговля. Из города в

город по дорогам потянулись купеческие караваны. Пошли суда с товарами из

страны в страну по морям и рекам. А вместе с торговлей, с ярмарками,

биржами, торговыми складами, караванами, кораблями появились и расплодились

всякие расписки, счета, векселя, деловые письма, счетоводные книги. Для

всего этого нужна была бумага, нужны были грамотные люди. Образованными

людьми в это время были уже не только монахи, как когда-то. Повсюду

возникали школы и университеты. В университетские города шли отовсюду

молодые люди, жаждавшие ученья. В Париже студенты заселили на левом берегу

Сены целый квартал, который и сейчас называется Латинским кварталом.

Всей этой буйной, веселой и вечно голодной ораве нужны были книги,

тетради. Откуда было взять бедному студенту денег на пергамент? Ученую

братию выручала дешевая бумага.

Книги стали теперь переписывать не благочестивые монахи, а беспечные и

драчливые студенты.

Студент не особенно заботился о красоте и четкости. Начальные буквы он

нередко украшал рожицами с насмешливо высунутым языком, толстобрюхими

зверюшками, карикатурами на профессоров.

Почтения к книгам у него мало. На полях своих учебников он рисует

уродливых человечков и делает дерзкие надписи: "вранье", "глупости", "врешь"

и т. д.

Вот поглядите на него. Он сидит у себя в каморке под самой крышей и

доски, коптящая масляная лампочка, на поясе кожаный пенал с гусиными

перьями. В комнате не топлено, хотя на дворе уже поздняя осень. Накануне

ночью наш студент пробовал стянуть десяток поленьев с барки на пристани, но

попал в руки ночных сторожей, которые намяли ему бока. Кроме черствой

хлебной корки и кружки с водой, у него нет в запасе никакой провизии.

С виду он похож на отощавшего и оборванного монаха. Выбритая макушка --

тонзура -- говорит о том, что он окончил начальную школу. Но, за исключением

тонзуры, в нем нет ничего монашеского. Шрамы и синяки напоминают о недавней

драке в кабачке с подмастерьями сапожного цеха.

Не сладко жилось студенту. Сначала -- монастырская школа, розги, битье

палочкой по пальцам, битье во всех видах. Потом -- блужданье по деревням и

дворянским поместьям в роли странствующего учителя. Иногда перепадал

какой-нибудь заработок, но чаще всего приходилось голодать, ночевать в

канаве у дороги, красть зазевавшихся кур у крестьянских изб. Дальше --

колокольня, на которой он целых шесть месяцев звонил по праздникам в

колокола, сзывая народ в церковь. И, наконец, большой город, университет,

земляки, которые приняли его в свою компанию и окрестили Длинным Попом,

горячие диспуты, споры о всяких ученых вещах, попойки и драки. В каком

кабачке не знают Длинного Попа? По части выпивки он -- один из первых на

факультете искусств. Плохо только, что денег никогда нет в кармане.

Редко-редко попадается работишка -- переписка служебников и псалтырей для

горожан, живущих поблизости.

Все эти мысли одна за другой пробегают в усталом мозгу студента. Рука

все медленнее движется по бумаге. Голова опускается на стол, и мерное

похрапывание заменяет скрип пера. Лампочка чадит и заволакивает копотью

стены комнаты. Нахальные крысы суетятся и свистят в углах. Вот они принялись

за хлебную корку -- завтрашний обед студента. Но он ничего не слышит. Он

спит и видит во сне круглую шляпу ученого бакалавра, которую он наденет в

будущем году.

А в это самое время в немецком городе Майнце Иоганн Генсфлейш из

Гутенберга рассматривает только что отпечатанную им книгу-- первую книгу,

вышедшую из типографии. В форме букв, в расположении текста заметно

подражание рукописи, но все же разница бросается в глаза даже издали. Четкие

черные буквы стоят прямо и ровно, как солдаты на параде. Вступив в бой с

пером переписчика, печатный станок очень скоро одержал над ним победу. Ведь

на станке можно было в несколько дней отпечатать произведение, для переписки

которого нужны были годы.

На первых порах переписчик еще участвовал в работе над книгой. Книгу

печатали без начальных букв, а потом переписчик рисовал их красками. Но это

очень удорожало книгу. Поэтому нередко случалось, что пустые места,

оставленные для начальных букв, так и оставались незаполненными. Из-за этого

красные строки в печатной книге не вылезали на поля, как в рукописной, а

получались короче остальных строк.

Вот вам и вся история красной строки. Вы знаете теперь, почему она

называется красной и почему она короче других. Чем дальше, тем меньше и

меньше оставалось сходства между печатной и рукописной книгой. Постепенно

менялся шрифт. От руки трудно было выписывать мелкие буквы, а печатный

станок делал это без труда. И вот на смену громадным фолиантам пришли

небольшие книжечки, напечатанные убористым шрифтом.