Рудольф Константинович Баландин, Сергей Миронов «Клубок» вокруг Сталина
жүктеу/скачать 5,51 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Маршалы и генералы
- Нераспутанный «Клубок»
- Глава 7. РАСПРАВА В стране и вне
Запутанные нити Было бы неверно считать, будто главные военные заговорщики были тайными агентами РОВС или германской разведки. Некоторые из них, пожалуй, не имели ясного представления о конечных целях заговора, да и о заговоре вообще, полагая, что они действительно борются за влияние в Красной армии, в частности, за снятие К.Е. Ворошилова с поста наркома. Однако по своим последствиям такое смещение или отставка Ворошилова, верного сталинца, нанесли бы сильнейший удар по позициям Сталина, сильно ослабив его влияние в Политбюро и ЦК, а в конечном счете могли привести к его падению. Сталин это понимал, а потому, по‑видимому, «отслеживал» тех руководящих военачальников, кто выступал против Ворошилова, считая их своими потенциальными врагами. Не исключено, что именно такие соображения навели его на мысль начать операцию «Клубок». У Тухачевского для реализации его честолюбивых планов было три пути. Наиболее безопасный, но политически сложный путь — добиваться отставки Ворошилова. Для этого надо было привлечь на свою сторону большинство крупных военачальников и поставить во главе наиболее ответственных военных округов своих людей. Второй путь, к которому толкал его Енукидзе, — создание объединенной группы заговорщиков, в которую входили бы как политические деятели (Енукидзе) и работники НКВД (Ягода и некоторые его подчиненные), а также военные (Тухачевский, Корк). Были ли причастны к этой группе Якир, Уборевич и некоторые другие военачальники, неизвестно. Третий путь был наиболее быстрым, радикальным, но в то время максимально опасным — «дворцовый переворот» по классическому типу с убийством руководителя государства и его главных сторонников, осуществляемый сравнительно небольшой ударной группой. Первый тревожный звонок прозвучал для Тухачевского в августе 1936 года, когда на процессе Зиновьева и Каменева прозвучало его имя в связи с деятельностью оппозиции. Этот эпизод прошел на первый взгляд незамеченным, без скоротечных последствий. Но, безусловно, был взят на заметку Сталиным. Вскоре последовал второй тревожный звонок: в сентябре был снят со своего поста Ягода с переводом на менее ответственную должность. Такова была манера Сталина: он не торопился с выводами и решительными действиями до тех пор, пока не получал достаточно полное представление о существе дела и его участниках. Можно предположить, что он вольно или невольно исповедовал принцип инквизиции: для осуждения подозреваемого требуется по меньшей мере два независимых показания против него, причем одним из них может служить его собственное признание. Самое явное «штормовое предупреждение» прозвучало для Тухачевского в феврале 1937‑го: аресты Молчанова, посвященного в заговор Ягоды и Енукидзе. Затем на февральско‑мартовском пленуме ЦК ВКП(б) прозвучала уничтожающая критика в адрес Ягоды и в марте были арестованы он и его помощник Буланов. Есть основания предполагать, что Сталин уже задолго до этого не доверял Ягоде. Возможно, это началось в конце 1935 года, когда произошло событие, о котором до сих пор очень мало известно. 16 декабря закрытым порядком были приговорены к расстрелу 4 человека за подготовку террористического акта на Красной площади 7 ноября. Вряд ли это были «самодеятельные» смертники‑одиночки. Судя по скоротечности расследования и приведения приговора в исполнение, они или кто‑то из них назвали того или тех, кто вдохновлял и подготавливал их к этой акции. С 1935 года в окружение Ягоды стали вводить людей Сталина. По свидетельству СТ. Минакова, московские процессы 1935 и 1936 годов готовил не Ягода, а один из его заместителей, Агранов, или другие лица, начальники отделов, отношения которых с Ягодой были не очень хорошими. «Вплоть до июньского пленума ЦК ВКП(б) 1936 г., — пишет Минаков, — Г. Ягода вместе со своим близким сотрудником, начальником секретно‑политического отдела Молчановым, которому было поручено готовить „первый московский процесс“ о „троцкистских заговорщиках‑террористах“, пытались свести все дело к локальной конспиративной акции группы второстепенных лиц из числа прежних троцкистов, не связанных ни с Л. Троцким, ни с Г. Зиновьевым и Л. Каменевым». Как предполагается, Ягода стремился к тому, чтобы предельно обезопасить партийную элиту, к которой принадлежал и сам. Тем более что ее укрепление могло привести к низложению Сталина и его группы «мирным путем». Теперь этот путь фактически закрывался, а потому надо было переходить к более решительным и радикальным действиям. Когда была ухвачена одна из главных нитей «Клубка» (арестованы Молчанов и Енукидзе), а затем «вытянули» Ягоду и Буланова, Тухачевский еще мог надеяться на то, что не будут раскрыты сведения о заговоре военачальников. Однако эта надежда должна была рухнуть после того, как в начале апреля арестовали М.И. Гая — начальника особого отдела ГУГБ НКВД СССР, в обязанности которого входило наблюдение за армией, флотом и авиацией. Этот человек не давал хода доносам, поступавшим на заговорщиков‑военачальников. Для последних оставался «легальный» путь: ослабление позиций Ворошилова в Высшем Военном Совете, а затем и снятие его с поста наркома. Возможно, с этой целью был остро поставлен вопрос о снятии маршала В.К. Блюхера с поста командующего Дальневосточным фронтом. Справедливости ради надо сказать, что причин для такого решения было достаточно, и в другое время, в другой ситуации понижение маршала в должности вполне могло произойти без проблем. Однако в той ситуации, которая сложилась в Высшем Военном Совете и в партийном руководстве вообще, снятие Блюхера и назначение на его пост Уборевича резко усилило бы позиции Тухачевского и ослабило власть Ворошилова. Поэтому Сталин заступился за маршала 2 июня 1937 года на Высшем Военном Совете. Говорил он с какой‑то нарочитой, как нам кажется, простотой: «Хотят Блюхера снять… Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит к войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадет. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует нас в Москве, Аронштам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик как мужик, неплохой. Мы не знаем, в чем тут дело. Даем ему произнести речь— великолепно. Проверяем его и таким порядком…» Какой можно сделать вывод из этой не очень‑то убедительной речи, хотя Сталин как раз‑то и славился простыми, убедительными, логично выстроенными речами. Тут ничего этого нет. Вывод можно сделать такой: каким бы ни был Блюхер, у него есть главное качество: он предан делу Сталина, а потому Сталин его защищает. И тот, кто будет и впредь нападать на Блюхера, тем самым выступит против Сталина, а те, кто до сих пор продолжали свои нападки на Блюхера, вызывают у Сталина серьезные подозрения в их преданности сталинской генеральной линии, преданности делу партии. Надо полагать, именно так поняло большинство членов Высшего Военного Совета выступление Сталина. Никто не решился поддержать «антисталинскую» позицию, и Блюхера оставили на его посту. Сторонники снятия Блюхера доказывали, что дальневосточное направление военных действий является приоритетным, а потому нуждается в укреплении. Но Сталин настаивал на том, что приоритетным остается западное направление, где Советскому Союзу угрожает Германия, тогда как на Дальнем Востоке Япония всерьез и надолго завязла в Китае. Можно, безусловно, усомниться в том, что на Совете велась такая сложная политическая игра. Разве не могли Гамарник, Путна и другие искренне верить в необходимость укрепления дальневосточного направления безо всяких политических подтекстов? Могли, конечно. И у Гамарника как главного политработника в армии могли быть вполне обоснованные претензии к Блюхеру. И все‑таки, пожалуй, во всей этой истории с Блюхером подспудно велась политическая борьба. Не зря же Гамарник покончил жизнь самоубийством, когда понял, что будет арестован и судим. Поставить на место Блюхера Уборевича — это было бы немалой победой заговорщиков. К тому же это назначение показало бы, что Уборевич и Гамарник находятся вне всяких подозрений. С этой надеждой пришлось расстаться после выступления Сталина в защиту Блюхера. С апреля по июнь 1936 года в вооруженных силах СССР произошли некоторые загадочные и подозрительные события. В номере «Красной Звезды» от 6 апреля были помещены сразу два некролога: скоропостижно скончались высокопоставленные авиационные военачальники: Наумов, зам. начальника ВВС РККА, и Павлов, зам. инспектора ВВС, прославленный советский летчик, герой Гражданской войны. В мае неожиданно сняли с должности начальника штаба Московского военного округа Степанова, который столь же неожиданно умер. В июне смерть вырвала из рядов Красной армии одного из высших руководителей ВВС Лавиновского и начальника автобронетанковых войск Ленинградского военного округа Шаумяна. Трудно поверить, что произошло случайное совпадение смертей этих нестарых или даже сравнительно молодых (скажем, Шаумяну было 36 лет) и крепких людей. Но кто и почему мог их тайно убить? Или кто‑то из них покончил жизнь самоубийством? «Эти смерти, — считает С.Т. Минаков, — не могли быть случайны и, как мне представляется, находились в связи с обострившимися отношениями и внутренней борьбой в высшем комсоставе РККА и между армейской элитой, с одной стороны, и И. Сталиным и К. Ворошиловым, с другой». Однако сама по себе подобная внутренняя борьба между различными группировками в армии вряд ли может быть смертельной. Снятие с должности, перевод на другое место работы или в другую группу войск — вот основные методы такой борьбы, но уж никак не убийства. Иное дело, если эти люди так или иначе были связаны с заговором или знали о нем. Тогда от них следовало избавиться. И это вряд ли могло быть в интересах Сталина и Ворошилова: ведь им было бы очень важно и полезно допросить, а не уничтожать подобных свидетелей. А вот Ягода, к примеру, был бы кровно заинтересован в устранении ненадежных участников заговора или тех, кто знал о нем и отказался в нем участвовать. Ведь успешный военный переворот, как он ясно понимал, должен спасти его жизнь. А то, что она в опасности, он понимал уже достаточно давно. Но все это остается в области предположений и домыслов. «Клубок» слишком сложно запутан, в нем переплетаются множество нитей, и не всегда можно отличить подлинные, «естественные» нити от искусственно «приплетенных» — вольно и невольно — теми, кто проводил расследования. Ведь тот же Ягода мог, заметая следы реального заговора, направлять следствие по ложным путям. «Для осуществления этого переворота нужны будут все средства: и вооруженное выступление, и провокация, и даже яды, — говорил Ягода Буланову. — Иногда бывают моменты, когда нужно действовать медленно и чрезвычайно осторожно, а бывают моменты, когда нужно действовать и быстро и внезапно» (М. Сейерс и А. Кан. Тайная война против Советской России. М., 1947. С. 288—289). Как мы знаем, он старался действовать разнообразно и, вдобавок, готовил как пути к отступлению, так и материалы на тот случай, если покушение на Сталина удастся. Можно только удивляться, что при всем этом ему, ловкому и предусмотрительному злоумышленнику, злодею и провокатору, не удалось осуществить своих замыслов и спасти свою шкуру. Можно возразить: да не было у него никаких особых злодейских замыслов, ему их приписали, а он наговорил на себя и на других напраслину. Но нет, оказывается, даже у этого беспринципного деятеля был свой «кодекс чести». Когда на суде его объявили иностранным шпионом и организатором убийства Кирова, он отверг эти обвинения (хотя прекрасно знал, что и без того его приговорят к высшей мере): «Нет, в этом я не признаю себя виновным. Если бы я был шпионом, то, уверяю вас, что десятки государств вынуждены были бы распустить свои разведки… Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Кирова». (Отметим, что если верить этим словам, сказанным незадолго до смерти, то надо бы вновь обдумать версии убийства Кирова.) Маршалы и генералы Когда пытаешься распутать «Клубок» — казалось бы, всего лишь одно уголовно‑политическое дело о заговоре, попутно возникает множество других вопросов и проблем, не говоря уж о том, что все это происходило на фоне множества событий, и, скажем, Сталин не был занят только распутыванием или запутыванием этого клубка интриг. В действительности страна и мир жили совсем иными интересами, свершались знаменательные события во внешнеполитической, экономической, культурной сферах. Обо всем этом придется упомянуть чуть позже. Даже в теме «заговора военных» приходится отходить от хронологического описания, возвращаясь к событиям прошлого и упоминая о том, что выяснилось значительно позже. Приходится лишь вскользь упоминать об особенностях личности и карьеры того или иного советского маршала или генерала той поры, хотя такой анализ многое может объяснить. Например, то, что своим положением и невероятно быстрым взлетом по служебной лестнице — буквально через три‑пять ступенек, они обязаны были чаще всего сумятице Гражданской войны и своему политическому чутью и происхождению, умению выявить, а то и выпятить свои достоинства и достижения. Почти наверняка они не смогли бы противостоять немецким командирам в Великую Отечественную войну (хотя, конечно, об этом приходится судить в сослагательном наклонении), потому что в большинстве своем, как мы уже говорили, не имели не только высшего военного образования (чего не было и у таких прославленных полководцев как Жуков и Рокоссовский), но и достойного практического опыта. Неудивительно, что один из них, И.П. Уборевич, побывавший на маневрах в Германии, писал в отчете от 13 января 1929 года: «Немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас. Мне кажется, что мы должны покупать этих специалистов, привлекать умело к себе, чтобы поскорее догнать в том, в чем мы отстаем. Я не думаю, чтобы немецкие специалисты оказались бы хуже политически, или более опасными, чем наши русские специалисты». Суждение более или менее справедливое в первой своей части (тем более, что он подразумевал свой уровень знаний и опыта), но очень сомнительное или даже ложное — во второй. Претензии Тухачевского на роль «красного Бонапарта» были смехотворны. Ведь не «красный», а настоящий Бонапарт несколько лет тянул лямку в провинциальном гарнизоне, познал военную службу изнутри, досконально. Попутно написал несколько работ по математике и баллистике, очень много читал. А Тухачевский попал прямо из военного училища в окопы Первой мировой войны, а участвуя в боевых действиях несколько месяцев, оказался в плену. Зато потом хвастал, будто за эти несколько месяцев получил чуть ли не все боевые ордена Российской империи. Однако наиболее подробное и точное впечатление об этих людях оказалось ошеломляющим, когда через полвека были открыты (лишь частично) материалы их процесса. Выяснилось, что обвиняемые признавались потрясающе, неправдоподобно быстро! Это даже привело в замешательство некоторых исследователей. «До сих пор не содержится ответа, — пишет В.З. Роговин, — на многие законные вопросы, возникающие при анализе дела генералов. Я имею в виду прежде всего вопрос о причинах признаний подсудимых и написания ими перед судом рабских писем Сталину. В большинстве исторических работ, посвященных делу Тухачевского, эти признания объясняются исключительно применением физических пыток. Однако такое объяснение представляется несостоятельным по целому ряду причин». Он перечисляет эти причины. От профессиональных военных, находящихся в расцвете сил, «следовало ожидать значительно большей стойкости, чем, например, от Зиновьева и Бухарина». (Можно припомнить Радека, который около двух месяцев изводил своих следователей.) Известно много случаев, когда даже самые жестокие пытки не могли вырвать у подследственных лживые признания. А тут не только признавали свою вину, но и выдавали своих реальных или мнимых (как некоторые считают) соучастников. Добавим такой факт, о котором мы уже упоминали: находясь под следствием, Тухачевский написал обширную докладную записку, посвященную возможной будущей войне. Если у него достало физических и моральных сил для такого сочинения, то почему он перед следователями оказался таким слабым и робким, что по их указке давал ложные показания на себя и на своих друзей и знакомых? Трудно считать всех тех, кто давал признательные показания, такими жалкими и подлейшими доносителями на ни в чем не повинных людей. В то же время и не следует слишком преувеличивать их морально‑волевые качества. Тем более, как мы уже говорили, они не имели твердой идеологической опоры, не имели высокой цели, ради которой люди могут идти на смерть. Они собирались совершать переворот не ради величия родины (СССР и без них под руководством Сталина необычайно быстро, буквально у них на глазах превращался из обескровленной войнами и междоусобицами страны, находящейся в разрухе, в могучую индустриальную державу). Их не волновала и судьба русского, советского народа (Тухачевский сам проводил карательные операции против крестьян). Некоторые из заговорщиков, не потерявших окончательно совесть, узнав, что их заговор раскрыт, с некоторым даже облегчением давали свои показания, потому что подсознательно понимали, чувствовали, что их заговор преступный. Надо отметить и то, что многие из антисталинцев — среди военных и гражданских лиц— были из числа «раскаявшихся», притворно отказавшихся от своих оппозиционных убеждений, но в действительности продолжавших находиться в скрытой оппозиции сталинскому курсу. Такая двурушническая позиция тоже не способствовала крепости их духа. …6 июля 1936 года был арестован комдив Д.А.Шмидт, один из соратников В.М. Примакова по Гражданской войне в составе «Червонных казаков». «Член партии с 1915 года Дмитрий Шмидт, — пишет Конквист, — был сыном бедного еврейского священника». В Гражданскую войну он быстро стал командиром бригады. Не без умиления описывает Конквист случай анекдотический. «Рассказывали, что, прибыв в Москву во время съезда 1927 года, на котором было объявлено исключение троцкистов, он встретил Сталина, выходившего из Кремля. Шмидт в своей черной черкеске с наборным серебряным поясом и в своей папахе набекрень подошел к Сталину и полушутя‑полусерьезно стал осыпать его ругательствами самого солдатского образца. Он закончил жестом, имитирующим выхватывание сабли, и пригрозил Сталину, что в один прекрасный день отрубит ему уши. Сталин побледнел и сжал губы, но ничего не сказал. Инцидент истолковали как скверную шутку…» Такая вот байка о том, как сын еврейского сапожника посрамил сына грузинского сапожника. Классический пример воздействия на наивного читателя с помощью простого приема: сначала мимолетное «рассказывали» (кто, где, когда? ссылка на Бармина), а затем детали, вызывающие иллюзию достоверности (черкеска, пояс, папаха набекрень) и общая история, не похожая на правду. Почему? Да потому, что к тому году Сталин был уже 5 лет генеральным секретарем партии, а Дмитрий Шмидт был раскаявшимся троцкистом, который отказался от своих взглядов и поклялся в верности генеральной линии партии. Кстати заметим, что когда вооруженный человек угрожает безоружному, это производит скверное впечатление. Кем и для чего был придуман этот анекдот? Догадаться нетрудно: теми, кто ненавидит Сталина и хотел бы доказать, что он приказал арестовать доблестного Шмидта после того, как 9 лет таил на него личную обиду. Вот какой злобный и коварный тиран! А в действительности доблестный Шмидт вскоре после ареста стал давать показания о заговоре среди военных против Сталина, и следующим за ним арестованным стал В.М. Примаков, который тоже вскоре дал признательные показания. Шмидта арестовали в Киеве в отсутствие его начальника Якира, который отдыхал в Чехословакии, в Карловых Барах. Ягода, едва Шмидта привезли в Москву, сообщил об этом Гамарнику, чего он в принципе не обязан был делать. Можно предположить, Ягода этим сообщением хотел предупредить Гамарника, что вынужден арестовать человека из окружения Гамарника и Якира, ибо обстоятельства следствия фактически вышли из‑под его, Ягоды, контроля, и теперь этим делом занимается Ежов и преданный ему Агранов. Да и положение самого Ягоды стало угрожающим. Чем же все‑таки можно объяснить удивительно быстрое признание своей вины и последующую выдачу своих сообщников со стороны арестованных генералов и маршалов? Кроме того, что они могли понимать и чувствовать, что правда, народ не на их стороне, что они действительно замыслили преступное деяние, главное, на наш взгляд, это предъявляемые им документы, свидетельства, показания арестованных ранее, донесения секретных агентов. По этим материалам выходило, что следствию почти все уже известно (вспомним, как об этом говорил на суде Радек). Оставалось на первый случай хотя бы подтвердить эти материалы. В некоторых случаях, как например, с Тухачевским, Гамарником, Якиром, эти люди уже заранее ощущали, а затем и ясно понимали, что они находятся на подозрении, что за ними наблюдают, что их могут в скором времени арестовать. Такое состояние неопределенности, постоянной угрозы деморализует человека, подавляет его психику, и он может с некоторым даже облегчением начать давать показания. Примечательно, что только после того, как был арестован Д.Шмидт, в августе 1936 года один из обвиняемых на процессе «объединенного троцкистско‑зиновьевского блока» И.И. Дрейцер сообщил, что среди военных существует оппозиционная группа и назвал причастных к ней комкоров В.М. Примакова и В.К. Путну. Они были арестованы. Ниточки «Клубка» потянулись к высшему военному руководству Красной армии после того, как арестованный 11 февраля 1937 года Енукидзе стал давать показания. Ровно через месяц был взят под стражу комкор И.И. Гарькавый — командующий Уральским военным округом, родственник Якира и близкий друг Гамарника. Это вызвало переполох в окружении этих двух начальников. Якир срочно вылетел на самолете в Москву и стал добиваться приема у Ежова. Реакция Гамарника была еще более панической. Тем более что уже через день, 13 марта, его назначили уполномоченным Наркомата обороны при Совнаркоме РСФСР. Назначение Яна Борисовича на столь незначительный пост при его очень высоком положении в партии и армии должно было навести его на самые тяжелые мысли. То же должно было произойти с Ягодой, когда в том же марте арестовали комдива Н.К. Кручинкина — начальника Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД. Именно в этих войсках, по воспоминаниям старых чекистов, была особая спецчасть, состав которой был подобран лично Ягодой, подчинявшаяся лично ему. Судя по всему, она готовилась для того, чтобы в нужный момент арестовать Сталина и его ближайших соратников. Однако мучиться сомнениями Ягоде долго не пришлось: 29 марта настал и его черед. Кстати сказать, показания Дрейцера, о которых мы упомянули выше и которые помогли распутывать «Клубок», были не единственной зацепкой в этом деле. По крайней мере, еще одно веское показание было получено примерно тогда же или несколько ранее от И.И. Рейнгольда, участника левой оппозиции, политработника и сторонника Троцкого, занимавшего сначала руководящий пост, потом исключенного из партии, а после «покаяния» вновь восстановленного в ней и на руководящей работе. Он сообщил не только о создании объединенного блока левых и правых оппозиционеров, раскинувшего сеть по всей стране, проникшего во многие государственные учреждения. По его словам, тайная троцкистская организация существует в РККА; ее возглавляют комкоры Примаков и Путна. Так что эти два военачальника оказались на прицеле у следователей сразу с двух позиций, согласно показаниям Рейнгольда и Дрейцера, а затем еще вдобавок и Д. Шмидта. После ареста Ягоды «Клубок» стал разворачиваться все быстрей и быстрей. В апреле 1937‑го были взяты М.М. Ольшанский, заместитель начальника автобронетанкового управления РККА; Г.Н. Кутателадзе, командир 9 стрелкового корпуса Московского военного округа; К.В. Паукер, бывший начальник отдела охраны Правительства; Р.А. Петерсон, а затем дивизионный комиссар М.А. Имянинников — заместитель коменданта Московского Кремля. Может показаться странным, что все это время оставался на свободе и на своем посту Тухачевский. На него уже были собраны некоторые косвенные материалы, указывающие на его причастность к заговору. Например, в середине января 1937 года Сталин получил от корреспондента «Правды» в Берлине А. Климова письмо, в котором тот со ссылкой на достоверные источники в Германии сообщил о связи немецких правящих кругов с руководством Красной армии и лично с Тухачевским. По‑видимому, сходные сведения были получены и от генерала Скоблина («Фермера») из Парижа. В них, в частности, шла речь о циркулирующих в белоэмигрантских кругах слухах, что в СССР готовится военный переворот. В апреле 1937 года начальник Главного управления РККА комкор С. Урицкий доложил Сталину и Ворошилову о том, что в Берлине поговаривают об оппозиции советскому руководству среди высшего комсостава Красной армии. На Тухачевского скопилось уже много компромата, и кольцо вокруг него стало сжиматься. На параде 1 мая, как мы знаем, его поведение ясно показывало, что он это понимает. Еще раньше он стал чересчур «баловаться» коньячком, чего ранее за ним не водилось. Сестре он высказал сожаление, что не стал в юности музыкантом (как известно, он неплохо играл на скрипке и даже сам мастерил неплохие инструменты). Только 11 мая нарком обороны К.Е.Ворошилов подписал приказ о смещении Тухачевского и Якира. В ночь на 14 мая был арестован командарм 2‑го ранга А.И. Корк. Уже 16 мая, то есть через день после ареста, Корк написал два признания Ежову. Первое — о намерении произвести переворот в Кремле. Второе — о штабе переворота во главе с Тухачевским, Путной и Корком. Он доложил, что в заговорщицкую организацию его вовлек Енукидзе. И писал: «Основная задача группы состояла в проведении переворота в Кремле». Надо отметить, что далеко не один он «раскололся» так быстро. Вот еще несколько примеров. Сравнительно долго, около месяца, не давали признательных показаний работники НКВД Гай и Прокофьев (им безусловно требовались особая осторожность и предусмотрительность), но все‑таки они сообщили о преступных связях своего шефа Ягоды с Тухачевским. Тогда же Волович показал на Тухачевского как участника заговора, обеспечивающего поддержку воинскими частями. Арестованный 6 мая комбриг запаса М.Е. Медведев (исключенный из партии за разбазаривание государственных средств) через день заявил о своем участии в заговорщической организации, «возглавляемой заместителем командующего войсками Московского военного округа Б.М. Фельдманом» («Известия ЦК КПСС», 1989, № 12). Если Корк, как мы знаем, тоже поспешил признаться в заговоре и назвал своих подельников, то хитроумный Ягода стал давать показания на Енукидзе, Тухачевского, Корка и Петерсона примерно через полтора месяца после ареста. А вот заместитель командующего МВО Б.М. Фельдман, арестованный 15 мая, уже на четвертый день признался в заговоре и начал выдавать соучастников. С этой поры следствие, а вместе с ним и аресты новых подозреваемых стали одновременно совершаться по трем линиям. По «Клубку» проходили Енукидзе, Корк, Петерсон, Медведев, Тухачевский, Путна, Якир. По «заговору в НКВД» — Ягода и его ближайшие подчиненные, в том числе начальник отдела охраны Правительства К.В. Паукер и его заместитель З.И. Волович. А по делу «о военном заговоре» — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна. 20 мая Ворошилов издал приказ о перемещении Уборевича на должность командующего Среднеазиатским военным округом, а Гамарника — на должность члена военного совета того же округа. 22 мая были арестованы Тухачевский и Эйдеман. Через три дня заключенный № 94 внутренней тюрьмы НКВД подписал признательные показания о руководстве заговором с целью государственного переворота. Этим заключенным был Тухачевский. 28 мая арестовали Якира, на следующий день — Уборевича. 30 мая Политбюро ЦК ВКП(б) постановило отстранить Гамарника и Л.Н. Аронштама, родственника жены Тухачевского, от работы в Наркомате обороны, а также исключить их из состава Военного Совета при наркоме обороны. На другой день в квартире Гамарника раздался револьверный выстрел. Было сообщено о его самоубийстве (по другой версии, его застрелил во время ареста заместитель Ежова Фриновский). 1 июня последовал арест комкора М.В. Сангурского — заместителя командующего Дальневосточным фронтом, пользовавшегося покровительством Гамарника. Через четыре дня был арестован начальник бронетанковых войск Красной армии комдив Г.Г. Бокис. С 1 по 4 июня проходило заседание Военного Совета при наркоме обороны СССР по делу Тухачевского и его товарищей, обвиняемых не в организации государственного переворота, а в шпионаже и вредительстве. Хотя при этом звучала и фамилия Енукидзе (возможно, Ворошилов и Сталин просто проговорились). В день окончания совещания Сталина постигло личное горе: скончалась в Грузии его мать Е.Г. Джугашвили. Однако дело «Клубок» было настолько важным, что Сталин даже не присутствовал на ее похоронах, организованных с беспрецедентной пышностью Л.П. Берией. Вряд ли надо доказывать, что арестованные маршалы и генералы не были ни иностранными шпионами, ни диверсантами‑вредителями. По масштабам их личностей это было бы чересчур мелко. Даже сотрудничая с представителями других государств, главным образом Германии, они сохраняли самостоятельность и надежды стать во главе СССР и его вооруженных сил. Якир сразу же после очной ставки с арестованным ранее Корком, как сообщили в 1989 году «Известия ЦК КПСС», «написал заявление Ежову, в котором признал себя участником заговора, и что в заговор его вовлек Тухачевский в 1933 году. Уборевич, категорически отрицавший свое участие в шпионаже и вредительстве, показал, „что заговор возник в 1934 году и тогда же его вовлек в заговор Тухачевский“. В недавно вышедшей книге НА. Зеньковича «Маршалы и генсеки» опубликованы показания Тухачевского, написанные им во внутренней тюрьме НКВД. По крайней мере, значительную их часть можно считать правдивой. Он писал, что переворот первоначально планировался на декабрь 1934 года. Его пришлось отложить, потому что произошло покушение на Кирова, в этой связи возникла волна негодования у населения, и эта реакция вызвала опасения заговорщиков. (По‑видимому, сказалось и то, что была усилена охрана руководителей государства.) Молотов утверждал, что попытки произвести государственный переворот (покушение на Сталина?) были и в 1935, и в 1936 годах. Есть версия о попытке переворота 1 мая 1937 года. Во всяком случае, в тот день было отмечено, что на поясе наркома обороны Ворошилова был револьвер в кобуре, чего не наблюдалось никогда ни раньше, ни позже. Нераспутанный «Клубок» Казалось бы, в связи с арестами большого количества подозреваемых в заговоре и тем более их признаниями, «Клубок» должен был быть полностью распутан. Однако этого не произошло, по‑видимому, тогда, так же как до сих пор остаются оборванные и спутанные нити, связанные с заговором. Сложности возникают уже потому, что выяснилось существование не одного, а вроде бы трех заговорщицких групп, у которых могли быть разные цели и большинство из членов которых могли вовсе не знать о существовании еще двух групп. Более того, многие из причисленных к заговорщикам могли быть просто «сочувствующими». Во все три группы входил как будто один лишь Тухачевский, а об их существовании знать еще мог только Ягода и кто‑нибудь из его ближайших сотрудников. Все эти обстоятельства безусловно запутывали расследование. Деликатность этого дела была еще и в том, что оно выводило на зарубежные связи. Одна из наиболее прочных нитей заговора вела в Германию. В тот период СССР не желал обострять отношения с этой страной, которая стала направлять свои агрессивные устремления на государства Центральной и Западной Европы, остерегаясь вступать в конфронтацию с Советским Союзом, имея ненадежные тылы и недружественных соседей. Вот один из примеров того, как освещался в германской прессе заговор советских военачальников: «Обвинения против Тухачевского были собраны полностью и объявлены в присутствии всех Народных комиссаров: Тухачевский готовил переворот для того, чтобы объявить национальную военную диктатуру во главе с самим собой… Ни один человек никогда не узнает, что происходило на процессе… Наводит на размышления тот факт, что к Тухачевскому присоединились три таких известных представителя младшего поколения, как Уборевич, Якир и Эйдеман. Если при этом еще учесть самоубийство Гамарника, который отвечал за политическое состояние армии и также принадлежал к младшему поколению, то дело становится еще более серьезным. Тухачевский хотел быть «русским Наполеоном», который, однако, слишком рано раскрыл свои карты, либо же, как всегда, его предали в последний момент». Здесь, как видим, все представлено прежде всего как некий конфликт «двух поколений» военачальников, а также результат личных амбиций Тухачевского. Не исключено, что даже такие высокопоставленные заговорщики, как Якир, не предполагали, что готовится военный переворот с убийством Сталина и его соратников (или делали вид, будто они об этом не догадываются). Во всяком случае, на это может навести заявление И.Э. Якира И.В. Сталину от 9 июня 1937 года. В нем, помимо всего, говорится: «Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства… Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». Письмо наводит на некоторые размышления. Оно несколько истерично, что вполне оправдано. Вряд ли оно лицемерно во всем, и выражение «я умру» звучит вполне реалистично, а не аллегорически. Почему бы перед смертью признаваться в любви к тому, кто санкционировал смертный приговор? Надежда на помилование? Якир не был настолько наивным или потерявшим разум от страха, чтобы не понимать, что это невозможно. Написал бы он так, если бы не чувствовал за собой никакой вины? Нет, так бы не стал в этом случае писать ни один нормальный человек. Он бы уж в крайнем случае упомянул о целесообразности приговора, но уж никак не о его правоте. Даже если он лукавил ради того, чтобы спасти от репрессий своих родственников, то и тогда следовало бы писать с достоинством невинно страдающего, но готового идти на смерть ради дела партии преданного большевика. Ничего подобного в письме не просматривается. Можно спросить: ну, а как же реабилитация Якира (а также Тухачевского и других)? На этот вопрос помогает ответить справка, предоставленная Н.М. Шверником Н.С. Хрущеву по его просьбе. В ней говорится: «Посылаю Вам справку по проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому М.Н., Якиру Н.Э., Уборевичу И.П. и другим военным деятелям в измене Родине, террору и военном заговоре. Материалы о причинах и условиях возникновения дела на т. Тухачевского М.Н. и других видных военных деятелей изучены Комиссией, созданной Президиумом ЦК КПСС решениями от 5 января 1961 года и от 6 мая 1961 года. Н.Шверник. 26.VI.1964 г.». Тут самое интересное, что, оказывается, высокая Комиссия изучала дела на военных через 5 лет после того, как этих людей реабилитировали. Получается, что такая реабилитация носила политический, если не сказать, конъюнктурный, характер, а потому и доверять ей трудно. Однако, повторим, вполне возможно, что группа, назовем ее условно «Якира—Гамарника», не была посвящена во все детали и конечные цели «дворцового переворота». По крайней мере, относящийся к ней В. Примаков показал: троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост Народного комиссара обороны вместо Ворошилова. На процессе право‑троцкистского блока обвиняемый А.П. Розенгольц рассказал об одном конкретном эпизоде заговора: «Момент, на котором я остановился, — это совещание, которое было у меня на квартире с Тухачевским и Крестинским. Это было в конце марта 1937 года. На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая ему удастся этот военный переворот осуществить». По словам Розенгольца, «у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире, под каким‑нибудь предлогом проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства». Было ли задумано все точно так, как здесь сказано, ручаться наверняка нельзя. Косвенным свидетельством реальности такого тайного совещания может служить самоубийство 8 июля 1937 года В.М. Курского, бывшего начальника Секретно‑политического отдела ГУГБ НКВД СССР (с ноября 1936‑го по апрель 1937‑го), а затем, в апреле—июне, начальника отдела охраны Правительства. Не на него ли полагался Тухачевский, планировавший проникнуть в Кремль и убить Сталина и его ближайших сторонников? Вполне вероятно, хотя и в точности неизвестно. Если разговор с Тухачевским был действительно таким по дате и содержанию, как показал Розенгольц, то можно с уверенностью сказать: было уже поздно, переворот был обречен на провал, потому что Тухачевский находился под подозрением. «Сам механизм осуществления переворота, — пишет С.Т. Минаков, — представляется вполне достоверным и стыкующимся со… свидетельством М. Фриновского (1‑го заместителя Ежова. — Авт.) о том, что были отменены все пропуска в Кремль в ожидании выступления Тухачевского». «Теоретически этот план, — продолжает Минаков, — имел шансы на реализацию. Именно реализации этого плана ожидали Сталин, Н. Ежов, М. Фриновский и др., не зная точно, какого числа, в какое время М. Тухачевский решится провести его в жизнь. Очевидно, речь шла о 11 —15 мая 1937 года. …Мне представляется вышеизложенная версия заговора и попытки переворота, задуманные М. Тухачевским в конце марта — начале мая 1937 г., фактом, действительно имевшим место». На наш взгляд, с таким выводом можно согласиться. «По некоторым неофициальным свидетельствам посвященных в это дело лиц, — добавляет Минаков, — на квартире маршала М. Тухачевского был найден и черновик воззвания к стране». Был ли этот документ, а если был, то где хранится или каким образом исчез? Его вполне могли скрыть или даже уничтожить те доверенные лица Хрущева, которым он приказал срочно реабилитировать маршалов и генералов, связанных с делом Тухачевского. Ведь черновик такого воззвания мог послужить веским доказательством задуманного государственного переворота. Возможно, целый ряд важных нитей «Клубка», равно как многие документы, свидетельствующие о диком рвении Хрущева в период массовых репрессий, были ликвидированы или особо засекречены в период его правления и борьбы с «культом личности Сталина». Вместе с тем мы не знаем, что происходило с подобными документами в период так называемой «перестройки» и последующего «ельцинизма», когда к руководству государством пришли деятели не только антисталинского, но и антисоветского, антисоциалистического толка. Во всяком случае, нет никаких фактических данных, которые свидетельствовали бы о том, что «Клубок» был нарочито запутан из искусственно сфабрикованных нитей, и не было никаких заговоров (а одни лишь наговоры), что в руководстве партией, государством, Красной армией пребывали только люди, преданные Сталину, стремящиеся проводить его генеральную линию. Такого нельзя предположить даже чисто теоретически. Столь же неубедительно выглядит версия о том, что если и были враги у Сталина и его сторонников, то весьма деликатные, покладистые, робкие, не способные к активным действиям, тайным заговорам и переворотам. Они, мол, если и ошибались, то раскаивались искренне (странно, правда, что не один раз!), и расхождения с генеральным курсом у них были не принципиальные. И вовсе бессмысленными выглядят тоже расходящиеся с фактами и ничем не подтвержденные идеи о том, что все политические процессы, которые проводились в сталинское время, были сфабрикованы, все свидетельства обвиняемых были выбиты — в буквальном смысле — следователями или принадлежат тайным сотрудникам ОГПУ‑НКВД, что вся эта колоссальная машина репрессий была запущено только в результате злой воли и маниакального бреда Сталина. Но как же тогда быть с той волей Сталина, которая укрепляла державу и улучшала благосостояние советского народа, повышала его культурный уровень? Как быть с удивительно верно продуманной внутренней и внешней политикой Сталина (будет с немалой долей преувеличения называть только это имя, хотя не он же один думал, работал, действовал на благо государства и народа)? Как объяснить его тонкую прозорливость, благодаря которой страна экономически и морально подготовилась к великой войне и победила? Глава 7. РАСПРАВА В стране и вне В середине 30‑х годов международная обстановка все более осложнялась. Германо‑польские соглашения нанесли удар по французским позициям в Европе. Это создавало основу для советско‑французского сближения, за которое так ратовал нарком иностранных дел М.М. Литвинов. Поначалу его замыслы были более масштабны. Он выступал за региональное соглашение о взаимной защите от германской агрессии с участием СССР, Франции, Чехословакии, Польши, Бельгии, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии. Однако этот проект был отложен в связи со сменой руководителей французской внешней политики. Между тем в марте 1935 года Гитлер объявил о введении всеобщей воинской повинности и о своем намерении сформировать 36 армейских дивизий (Версальским договором после Первой мировой войны число их не должно было превышать 7). Тогда Литвинов добился заключения советско‑французского договора о взаимной помощи 2 мая 1935 года. Но ставка на такой союз оказалась несостоятельной. 7 марта 1936 года, через 8 дней после ратификации парламентом Франции советско‑французского договора, германские войска вошли в Рейнскую демилитаризованную зону, растоптав Версальский договор. Гитлер блефовал. Германская армия тогда еще не смогла бы противостоять Франции, да и гораздо более слабому противнику. Гитлер потом признавался, что носил тогда в кармане пистолет, чтобы застрелиться, если Франция начнет военные действия. Но французский генеральный штаб высказался против военной акции. Министр иностранных дел Фланден метнулся в Лондон, но Англия постаралась избежать обсуждения конкретных обязательств о совместном с Францией антигерманском выступлений. Фактически это стало поддержкой Германии. Но главное даже, пожалуй, было не это. Подлинные хозяева Французской Республики — банкирские дома Ротшильдов, де Ванделей и Комете де Форж (ассоциация крупных промышленников) были крайне напуганы набиравшим силу и одерживавшим успех за успехом движением левых сил — Народным фронтом, где важную роль играли коммунисты. Уже тогда французские монополисты склонялись к мнению: Гитлер лучше, чем Народный фронт. После прихода к власти правительства Народного фронта, осуществившего значительную часть социально‑экономических реформ, обещанных левыми силами, французские капиталисты утвердились в своих прогитлеровских симпатиях. Они сдавали позиции Франции в Европе одну за другой. Запад словно откармливал фашистского зверя для того, чтобы он набросился на Советский Союз. Летом—осенью 1936 года на Пиренейском полуострове франкистские мятежники при поддержке Германии, Италии и Португалии теснили сторонников правительства Народного фронта. Испания была залита кровью, но Париж словно не обращал на это внимания. Вооруженные силы Германии — вермахт — быстро разворачивался и наращивал мощь. Вскоре он стал превосходить французскую армию в авиации; но и это не вызывало тревогу в Париже. Европейские державы, союзники Франции, вынуждены были менять ориентацию, понимая, что она не будет их защищать. 14 октября 1936 года Бельгия расторгла военный союз с Францией и объявила о своем нейтралитете. При ее сильном военно‑экономическом потенциале (мощная тяжелая промышленность, крупная богатая колония в Африке — Бельгийское Конго) Бельгия такой акцией ослабила позиции потенциальных противников Германии и прежде всего СССР. Польша тоже все пристальней посматривала в сторону Берлина как союзника. В Румынии ушел в отставку антигитлеровски настроенный министр иностранных дел Николае Титулеску, и Бухарест стал налаживать союзнические отношения с Берлином. В 1937 году правительство Милана Стоядиновича заключило германо‑югославский договор о дружбе и сотрудничестве. Литвинов продолжал настаивать на союзе с Францией. Однако такая политика не устраивала Сталина, понимавшего, что Париж и Лондон желают оставить Советский Союз наедине с усиливающей свою мощь Германией. Он стал искать альтернативу линии Литвинова. И нашел ее в позиции первого заместителя наркома иностранных дел (с марта 1937 года) В.П. Потемкина, который находился в весьма натянутых отношениях со своим непосредственным начальником. Потемкин считал попытки сближения с Англией и Францией бесперспективными, предлагая установить контакты с Германией для ее нейтрализации. (По этой причине, как нам кажется, и был затушеван в информации о «Клубке» германский след.) До 1936 года отношения потенциальных союзников — Германии и Италии — были напряженными. Муссолини грезил о новом великом Риме, мечтал превратить Средиземное море в «итальянское озеро» и противился присоединению Австрии к Германии. В апреле 1935 года Италия вместе с Англией и Францией осудила нарушение Германией военных статей Версальского договора. Но вот в октябре этого года Италия напала на Эфиопию, чем чувствительно затронула интересы Англии и Франции в Африке. А Германия, напротив, оказала Италии поддержку. Сотрудничество этих двух государств еще более окрепло во время их совместной интервенции в Испании. Неудачи в войне с Эфиопией и поражение итальянских войск в Испании подтолкнули Муссолини на сближение с Берлином. Сходство идеологий фашистских государств и агрессивные их устремления способствовали созданию оси Рим— Берлин—Токио. Япония заключила с Германией 25 ноября 1936 года «Антикоминтерновский пакт», что обеспечивало ей поддержку сильного союзника в связи с нападением на Китай. Ведь советское правительство продолжало наращивать свои вооруженные силы на Дальнем Востоке и укрепляло стратегически важный плацдарм в Синьцзяне, куда были введены два полка Красной армии с танками, артиллерией и самолетами. Одеты они были в форму, похожую на ту, которая была на белогвардейцах, и формально вместе с ними составляли так называемую Алтайскую добровольческую армию. Под ее ударами перестала существовать тюркско‑исламская республика Восточного Туркестана. По просьбе правительства Китая в этом районе остались части Красной армии. Сюда прибыли обеспечивать боеспособность китайских войск ставшие впоследствии известными советские военачальники И.Ф. Куц и П.С. Рыбалко. Тем не менее 7 июня 1937 года Япония начала войну против Китая и в короткий срок захватила его важнейшие торгово‑промышленные центры. Только СССР пришел на помощь жертве агрессии, заключив в августе договор о ненападении с Китаем, который смог сосредоточить все силы для войны с Японией. Кроме того, СССР оказывал Китаю разнообразную помощь, в том числе военную и техническую. Японские армии застряли на китайской территории, завязли в людском море самой населенной страны мира, вели продолжительные бои с китайскими вооруженными силами. Угроза японской агрессии против СССР резко ослабла. Советскому Союзу приходилось вести сложные политические игры, имея на Западе и Востоке агрессивные фашистские державы, которые постоянно наращивали свою военную мощь и захватывали все новые территории. Промышленно развитые буржуазные страны совершенно определенно натравливали исподволь этих агрессоров на СССР — первую в мире страну социализма, где власть и все богатства принадлежали трудящимся. (Оговоримся: при диктатуре одной партии, но без диктатуры капитала.) Те, кто полагает, будто Сталину только и было дел, что давить оппозицию, плести интриги в руководстве страны и выдумывать изощренные заговоры, а затем их раскрывать, крепко заблуждаются и не способны оценить те реальные и острейшие проблемы, которые стояли перед руководителем СССР. В апреле 1937 года Совнарком СССР обязал плановые органы приступить к составлению третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства, его проект одобрил XVIII съезд ВКП(б) в марте 1939 года. Пятилетка проходила в резко обострившейся международной обстановке и была прервана нападением Германии. Однако несмотря на это ее достижения были впечатляющими. За три с половиной года было введено в строй три тысячи промышленных предприятий — вдвое больше, чем в годы первой пятилетки. Продолжалось освоение вновь разведанных месторождений полезных ископаемых; страна стала полностью удовлетворять свои потребности в минеральном сырье за счет собственных природных ресурсов. На востоке страны форсированными темпами велось строительство заводов‑дублеров, промышленная продукция которых до этого производилась только в центральных районах Европейской России. Это тоже было одной из важных составляющих подготовки к грядущей войне, к нападению агрессора как с Запада, так и с Востока. Наряду с бесспорными успехами в развитии промышленности, в конце 30‑х годов выявились и существенные недостатки. Остановился прирост и даже наметилось снижение выпуска целого ряда видов промышленной продукции. Это было обусловлено различными обстоятельствами, в частности, текучестью кадров, низкой квалификацией рабочих, акцентированием внимания на оборонной промышленности. Сталин подчеркнул и вредность линии, проводимой руководством профсоюзов во главе с Н.М. Шверником, направленной на обострение конфликта рабочих с администрацией, поощрение рваческих настроений среди рабочего класса, ослабление трудовой дисциплины. Правительством были приняты самые энергичные меры по устранению причин, мешавших развитию узловых участков промышленности. В результате валовая продукция промышленности в 1940 году увеличилась по сравнению с 1937 годом на 45%. Таких высоких темпов не знала ни одна из капиталистических стран. Сталин максимально использовал экономические связи с заграницей, в основном с США. Это крупнейшее государство было с огромным трудом вытащено из пучины страшного экономического кризиса «новым курсом» президента Ф.Д. Рузвельта, использовавшего советский социалистический опыт планового управления экономикой, когда кризис в Соединенных Штатах сменился тяжелейшей депрессией. Поэтому для американской экономики оказался спасительным выход на обширный советский рынок. Сначала это происходило в частном порядке (например, соглашение с автомобильным «королем» Фордом), а затем и по линии межгосударственных связей, когда в 1933 году США признали СССР. Сталин впоследствии признавал, что оборудование на советских заводах, построенных до войны, было преимущественно иностранного производства. И это естественно: таково было наследие, полученное от царской России, которая не имела надежной базы по созданию средств производства и была ориентирована главным образом на сельскохозяйственную продукцию. Сказывался и дефицит в стране высококлассных специалистов разного профиля. Продукция легкой и пищевой промышленности за те же три года выросла «всего» на 33%. Достижения в этих областях могли быть и выше, если бы не определяющее влияние международной обстановки: большая часть средств направлялась на укрепление обороноспособности страны. Осуществлялись энергичные меры по организационно‑хозяйственному укреплению колхозов, упорядочению землепользования, переходу к новой системе заготовок, введению дополнительной оплаты труда за повышение урожайности сельскохозяйственных культур и продуктивности животноводства. Очень важное достижение: укрепление технической базы сельского хозяйства. Если в 1928 году оно располагало 27 тысячами тракторов, то в 1940‑м это число выросло до 531 тысячи. Три четверти всех пахотных работ теперь выполнялось тракторами, почти половина зерновых культур убиралась комбайнами. Большое внимание уделялось производству технических культур. Индустриализация сельского хозяйства стала, убедительным подтверждением верности общего направления политики партии (Сталина) в сельском хозяйстве, хотя и проводилась она жестокими методами, как в военное время. Увеличилось производство сельскохозяйственных продуктов. В 1940 году валовой сбор зерна превысил 95 млн. т. В стране создавались крупные резервные запасы продовольствия. И все‑таки зерновая проблема еще не была полностью решена. Медленно росла продуктивность животноводства. Подобные трудности объяснялись прежде всего тем, что часть материальных и финансовых средств, предназначенных для сельского хозяйства, была переключена на нужды обороны. Для жизнеспособности страны важнейшее значение имел железнодорожный транспорт. Те люди, которые привычно сетуют на ужасные дороги России по сравнению с Западной Европой, пожалуй, знакомы с географией нашей державы на уровне фонвизиновского Митрофанушки. Надо отдавать себе отчет не только в огромнейших размерах государства, но и в непростых природных условиях, сильно затрудняющих дорожное строительство и эксплуатацию шоссейных дорог на большей территории. Итак, в конце 30‑х годов были построены новые железнодорожные магистрали и транспортные узлы, прежде всего в восточных районах. Началась электрификация важнейших железных дорог. На стальные магистрали вышли мощные паровозы и большегрузные вагоны. Л.М. Каганович вспоминал, что Сталин требовал от него максимального накопления резерва железнодорожных вагонов. Это гарантировало экономику от всяких случайностей, особенно на случай надвигающейся войны. Кроме того, были построены важные автомобильные дороги. Увеличивалась протяженность магистральных нефтепроводов. Размер национального дохода увеличился в период с 1937 по 1940 год с 96 до 128 млрд. рублей. Повысилась средняя заработная плата рабочих и служащих, возросли доходы колхозников. Быстро увеличивался товарооборот. Государство выделяло все больше средств на культурно‑бытовые нужды, здравоохранение. Росла средняя продолжительность жизни, уменьшалась смертность. Несмотря на значительное повышение общего культурного уровня народа, всесоюзная перепись населения 1939 года показала, что каждый пятый человек старше Шлет еще не умел читать и писать (это относилось главным образом к жителям Средней Азии, Казахстана, северных регионов). Не хватало специалистов с высшим образованием в народном хозяйстве, где их насчитывалось не более миллиона; не лучше обстояли дела со специалистами со средним специальным образованием. Между прочим, низкий средний культурный и профессиональный уровень в немалой степени определял разгул массовых репрессий 1937—1938 годов. С одной стороны, «врагов народа», «вредителей» находили там, где их не было, а с другой — подлинные враги народа пользовались некомпетентностью или неграмотностью немалой части трудящихся для искусственного раскручивания маховика репрессий. Массовым репрессиям, размах которых обычно чрезмерно преувеличивается, благоприятствовал карьеризм ряда крупных работников партии, НКВД, в частности Ежова и Хрущева. Ежов поднялся к самым вершинам партийного руководства, став кандидатом в члены Политбюро. Столица Карачаево‑Черкессии была переименована в Ежово‑Черкесск (несмотря на некоторую комичность такого сочетания слов). Однако в январе 1938 года его стремительное восхождение было остановлено, когда пленум ЦК осудил перегибы в репрессиях. Против Ежова все более открыто интриговал Маленков. После мартовского 1938 года процесса над рядом крупнейших деятелей партии и государства, аресты и расстрелы широко захватили руководящие кадры во всех сферах советского общества. Это было, можно сказать, «лебединой песней» Ежова. На январском пленуме 1938 года произошло, как показало дальнейшее, важное событие: в состав Политбюро был избран Н.С. Хрущев, пока еще в качестве кандидата в члены. Меньшевик в 1917‑м, троцкист в 1923—1924‑х, участник троцкистской оппозиции, вовремя «раскаявшийся», выдвиженец Л.М. Кагановича. Он вошел в доверие к Сталину через его жену, свою однокурсницу по промышленной академии Н.С. Аллилуеву. Он умел приспосабливаться к меняющимся условиям и под видом простачка умел нравиться начальству, а также быть энергичным, а то и ретивым исполнителем (и умелым интриганом). Хрущев сумел показать себя свирепым борцом против правой оппозиции, которая имела сильные позиции в Московской партийной организации. Хрущев— в 1935—1937 годах первый секретарь МК — без удержу осуществлял террор. Он без устали звонил в Московское управление НКВД, требуя ужесточения и ускорения репрессий (это управление возглавлял муж сестры жены Сталина С.Ф. Реденс). Никита Сергеевич настаивал на том, чтобы по масштабам борьбы с оппортунистами столица опережала периферию. Иными словами, он проводил ту самую линию, которую осудил январский пленум 1938 года. Но снят с понижением был не Хрущев, а Реденс, отправленный в Казахстан в качестве наркома внутренних дел этой союзной республики, а в ноябре того же года и сам угодивший в маховик репрессий. А вот Хрущев ухитрился пойти на повышение, став первым секретарем ЦК ВКП(б) Украины и сменив члена Политбюро ЦК ВКП(б) СВ. Косиора, истребившего все партийные кадры Постышева на Украине и переведенного в Москву. На своем новом месте Никита Сергеевич припомнил, как украинские коммунисты дружно выступили против него в 1936 году, когда Хрущеву не помогло даже покровительство Кагановича и Молотова. Теперь на Украине к косиоровским жертвам прибавились хрущевские. Обильной была кровавая жатва, собранная будущим «борцом с культом личности» в Киевском военном округе, членом которого он являлся. В апреле 1938‑го для Ежова прозвучал «первый звонок»: его назначили по совместительству наркомом водного транспорта. Значит, ему подыскивали замену. Ежов все чаще пускался в запой. Замену ему— первого секретаря ЦК КП(б) Грузии Л.П. Берию — предложил Маленков. В мае 1938 года покончил жизнь самоубийством начальник управления НКВД по Московской области Каруцкий. Для Ежова это был нелегкий удар. Еще более сильный удар ждал его через месяц, когда, нелегально перейдя границу, бежал к японцам начальник Дальневосточного управления НКВД Г.С. Люшков. Переведенный из центрального аппарата, где он занимался троцкистами, в Ростов, а затем на Дальний Восток, он ожидал вызова в Москву и догадывался, что это может означать. Понятно, что бежал он к новым хозяевам не с пустыми руками. Он выдал японцам, в частности, всю дислокацию советских войск на Дальнем Востоке, серьезно осложнив положение маршала Блюхера. Маршал и без того переживал трудные времена. Проведенная проверка показала крайне слабую подготовку войск Дальневосточного фронта, доходившую порой до небоеспособности. Чрезвычайно некомпетентное, заставляющее подозревать вредительство, руководство Блюхером войсками во время боев у озера Хасан летом 1938 года ударило не только по нему, но и по Ежову. Репрессии обрушились теперь на ежовское окружение. Осенью 1938 года был снят с должности начальник Московского управления НКВД Цесарский. Тогда же, катаясь в лодке на Москве‑реке, застрелился секретарь Ежова Илицкий. 5 ноября был арестован руководящий работник НКВД Дагин, отвечавший за охрану членов правительства. На следующий день застрелился комендант Московского Кремля Рогов и был арестован начальник контрразведывательного отдела НКВД Минаев‑Цихановский. 12 ноября грянул выстрел в Ленинграде: покончил с собой близкий сотрудник и выдвиженец Ежова, бывший начальник секретно‑политического отдела НКВД М.И. Литвин. 15 ноября произошло загадочное событие. Утром не явился на работу нарком внутренних дел Украины Александр Успенский. Он тоже был выдвиженцем Ежова и соратником тогдашнего первого секретаря ЦК ВКП(б) Украины Н.С. Хрущева, вместе с которым они проводили жесточайшие репрессии в этой республике. В предыдущий день он поздно вечером неожиданно вернулся в наркомат в штатском, с чемоданом. Работал всю ночь, утром ушел пешком и… пропал. Дома его не оказалось, на работу он не вернулся. В его кабинете лежала записка: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки». Содержание странное, если учесть его совет искать труп в определенном районе. На берегу Днепра действительно обнаружили… нет. не тело утопленника, а одежду Успенского. По непонятной прихоти самоубийца решил отправиться на тот свет раздетым. Уже одно это заставило предположить, что он постарался уйти не из жизни, а от карательных органов. Догадка подтвердилась, ибо поиски тела в реке и на ее берегах были безрезультатными. Имея оружие, Успенский мог бы застрелиться. Начались поиски несостоявшегося утопленника. Он метался по стране с поддельными документами. Арестовали его жену, и она вспомнила, что видела дома паспорт на имя Шмаковского с фотографией мужа. Его задержали в апреле 1939 года на Южном Урале. По его словам, предупреждение об аресте он получил от Ежова. Хотя, по другой версии, он подслушал разговор, в котором Хрущев предлагал Сталину арестовать Успенского. Настал конец «ежовщине», унесшей десятки тысяч жизней и сломавшей сотни тысяч судеб. 19 ноября 1938 года Ежов, подвергнувший себя самокритике был снят. Через неделю на его вакантный пост был назначен Берия. В том же ноябре при загадочных обстоятельствах умерла жена Ежова Е.С. Хаютина‑Файгенберг. Ее первый муж, директор Харьковского инструментального завода А.Ф. Гладун, арестованный весной 1939 года, показал, что Хаютина, редактировавшая журнал «СССР на стройке» (ответственным редактором которого являлся Пятаков), была тесно связана с троцкистами. Ежов пил, опаздывал или совсем не являлся на работу, оставаясь наркомом водного транспорта. Председатель Совнаркома СССР Молотов вынес ему письменный выговор за нарушение трудовой дисциплины. 6 апреля 1939 года был арестован бывший первый заместитель Ежова по НКВД М.П. Фриновский. На очереди был сам бывший «железный нарком», державший страну в «ежовых рукавицах». Через три дня он был арестован при выходе из кабинета Маленкова в ЦК ВКП(б) на Старой площади. Проведя оставшиеся месяцы своей жизни в тюрьме, в начале февраля 1940 года перед прочтением расстрельного приговора подсудимый Ежов признал: «Я почистил 14 тысяч чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил». На расстрел он шел с пением «Интернационала». Мало ли «почистил» Ежов? Были репрессированы: все 7 комиссаров государственной безопасности, 10 из 13 комиссаров 2‑го ранга (один умер), 15 из 20 комиссаров 3‑го ранга (3 покончили жизнь самоубийством и 1 бежал за границу), 39 из 49 старших майоров (один покончил жизнь самоубийством). Надо подчеркнуть, что «ежовщина» ударила главным образом по представителям высшего и среднего звена армии, НКВД, партии, госаппарата. Положение рядовых партийцев и беспартийных продолжало улучшаться. В конце 1938 года бывшие «кулаки» получили паспорта, хотя к началу 1941 года в местах поселения находилось еще их немало— почти миллион человек (вместе с семьями). Началось восстановление в рядах ВКП(б) некоторого числа ее бывших членов. Если в 1933—1937 годах было исключено из партии свыше 1 млн. человек, в 1937—1938‑х— почти 216 тысяч, а в 1939—1940‑х — около 55 тысяч, то за три года — с 1938 по 1940 год— в партии были восстановлены 164,8 тысячи человек. На 1 января 1941 года в исправительно‑трудовых лагерях и колониях находилось 1 930 000 человек, преимущественно уголовников (осужденных за контрреволюционные преступления— 445 тысяч), что резко расходится с несусветными цифрами, пущенными в ход Хрущевым, Солженицыным, Конквистом и др. Как бы ни относиться к репрессиям, проводимым в СССР, необходимо учитывать сложившуюся тогда международную обстановку. Она заставляла переводить страну на режим военного времени, туго «закручивать гайки». Тем, кому это представляется недопустимым и преступным, можно привести в пример Францию, слишком быстро рухнувшую под ударом Германии. То же самое произошло бы с Советским Союзом, не будь он экономически, а главное морально, идеологически подготовлен к войне. Англия и Франция шли на любые уступки Германии, лишь бы она в своих агрессивных планах была нацелена на Восток. Ей «простили» аншлюс Австрии и оккупацию Чехословакии. Вообще, страны оси одерживали победы. Японцы постепенно завоевывали Китай, итальянцы весной 1939 года вошли в Мадрид, раздавив Испанскую республику. Муссолини двинул свои корабли и сухопутные войска на Албанию; агенты его спецслужбы ОВРА захватили столицу Албании Тирану. В марте 1939 года немцы заняли часть Литвы— Клайпедскую область, в результате чего Литва потеряла треть своей промышленности и морской порт, через который шло 80% ее экспорта. Буржуазные правительства прибалтийских государств все более склонялись к сближению с Германией. Однако осенью того же года были заключены советско‑прибалтийские пакты о взаимопомощи. Вмешательство Сталина вынудило их предоставить СССР военные базы на своей территории и сформировать приемлемые для Москвы правительства. Возможно, Сталину следовало бы на этом и остановиться, но он летом 1940 года присоединил Прибалтику к СССР (можно сказать, сотворив из дружественных соседей недружественных родственников). Желая обезопасить Ленинград, отодвинув от нее советско‑финскую границу, Сталин предложил Финляндии взамен часть советской территории. Еще крупный военный теоретик А.А. Свечин (которого критиковал и посадил в 1931 году Тухачевский) называл Ленинград «Севастополем будущей войны» (по аналогии с Крымской войной). Финляндия не приняла предложения Сталина, и он решил развязать против нее военные действия, тем более что советская разведка докладывала о якобы сложившейся в этой стране революционной ситуации, что оказалось на поверку дезинформацией. Опытнейший начальник Генштаба Б.М. Шапошников предупреждал об опасностях этой войны, и план военных действий было поручено разработать штабу Ленинградского военного округа. Около полугода продолжались ожесточенные и часто проигранные Красной армией бои. К этим трудностям добавились международные неприятности: исключение СССР из Лиги Наций, обострение конфронтации с Англией и Францией, рост уверенности Берлина в слабости Красной армии. Комиссия по проверке Народного комиссариата обороны, руководимая Маленковым, возложила всю вину за неудачи финской компании на К.Е. Ворошилова, совершенно не учитывая оплошности других руководящих военных, в частности руководителей отраслевых управлений наркомата. В начале мая 1940 года Ворошилов был снят с должности (с повышением), а новый нарком С.К. Тимошенко энергично взялся за устранение недостатков. Когда много позже «перестроечники» вспомнили о советско‑финской войне, то стало казаться, будто в ней победила Финляндия, а потери Красной армии были огромными, едва ли не 1—2 миллиона бойцов. В действительности победили мы, а потери составили несколько сотен тысяч, в том числе раненых и обмороженных. Успех войск Жукова на Халхин‑Голе летом 1939 года обеспечил отказ японских руководящих кругов от агрессии против СССР в ближайшем будущем. Между Москвой и Токио началось зондирование возможности подписания пакта о ненападении. А помощь Советского Союза Китаю продолжалась, не позволяя Японии одержать здесь окончательную победу. Восточные границы СССР оказались в относительной безопасности, что позволяло сосредоточиться на более угрожающем западном направлении. И тут Берлин предложил Москве заключить договор о ненападении. Сталин не сомневался: главной целью Гитлера было уничтожить СССР. Но фюрер извлек уроки из неудач своих предшественников. Он решил заручиться поддержкой максимального числа стран Западной Европы, а строптивых подчинить силой. Ему для победы над Россией‑СССР требовался экономический потенциал Центральной и Западной Европы; тем более что он рассчитывал на помощь Турции и Японии. Нападение Германии на Польшу в сентябре 1939 года устранило угрозу создания антисоветского германо‑польского союза, возможность которого сильно беспокоила Кремль. При этом СССР получил возможность отодвинуть на запад свою границу. А Германия повернула свои армии на Запад: ей нужно было обезопасить свои тылы при нападении на Советский Союз, для чего надо было захватить Бельгию, Францию, а желательно и Англию. Сталин мог торжествовать победу своего внешнеполитического курса. Он по‑прежнему был уверен, что столкновение с фашистами неизбежно; предполагал, что сильная в военном и экономическом (но не в морально‑политическом!) отношении Франция с помощью Англии сможет оказать достойное сопротивление гитлеровцам и будет обороняться по крайней мере до 1942 или 1943 года. А уж тогда СССР будет вполне готов к победоносной войне с Германией и ее союзниками. Эти предположения Сталина (да и не только его) были опрокинуты катастрофически быстрой капитуляцией Франции в июне 1940 года. В течение трех‑четырех недель потерпела крах одна из сверхдержав того времени. Англия тоже была фактически выведена из строя. Ее армия была дезорганизована, а значительная ее часть, державшая оборону вместе с французами, только чудом избежала полного разгрома и уничтожения. Огромное количество военной техники и тяжелого вооружения было потеряно. Авиация и ПВО страны с трудом отбивались от немецких воздушных налетов. Немцы полагали, что им удалось уничтожить весь воздушный флот Англии, однако английские истребители вновь и вновь поднимались навстречу немецким бомбардировщикам, что вынудило прекратить бомбежки. Немцы не учли, что англичане защищали свою родину, их поврежденные самолеты спешно ремонтировались, а сбитые и легко раненные летчики снова вступали в воздушные бои с фашистами. На морях пиратствовали немецкие подводные лодки. Шли ко дну корабли британского флота — лучшего в ту пору в мире. И позиции США заметно слабели. Из всех более или менее крупных латиноамериканских стран только Мексика и Колумбия занимали антигитлеровскую позицию. Остальные предпочитали извлекать выгоду от сотрудничества с США, Англией, Францией и осью Берлин—Рим—Токио. Крупнейшие страны Южной Америки Бразилия и Аргентина прямо поддерживали ось. Япония захватывала азиатские колонии Франции. Германия и Италия воевали в Африке. Центральная и Западная Европа (за исключением островной Англии) была фашистской. Если некогда Ленин и Троцкий грезили о мировой пролетарской революции, то эта идея была обречена на провал. Ведь в большинстве стран мира пролетариат был слаб и неорганизован. Мировое господство фашизма — иное дело. Тут речь идет прежде всего о сильном государстве с диктаторским режимом, которое можно установить практически в любой стране. Оно выступало надежным гарантом защиты населения от уголовных преступников и спекулянтов, от безработицы и в значительной мере от социальной несправедливости, непомерной разницы между богачами и нищими. Правда, по сути своей фашистская идеология и ее материальное воплощение — экономика — являются хищническими. Они направлены на подавление и эксплуатацию покоренных стран и народов, на военную экспансию. В отличие от СССР, обходившегося собственными людскими и природными ресурсами, Германия была ориентирована на захват чужих территорий, на расширение «жизненного пространства». В этом нацистам помогала дополнительная вполне бредовая идея о превосходстве арийской расы. Тем не менее она прочно соединяла тех, кто считал себя арийцами, и пробуждала в них героический дух. Не случайно же нацистская Германия подчинила себе почти все европейские государства, а германская армия была до некоторых пор непобедимой. Буржуазная идеология, основанная на стремлении к наживе и индивидуализме, утвердившись в индустриально развитых странах, со временем утратила свой героический дух и стала порождать «героев» преимущественно в криминальной сфере, творя приспособленцев и потребленцев. Единственной державой, которая могла идеологически (в первую очередь), а также вооруженными силами противостоять распространению фашизма, был Советский Союз. Решительное столкновение между этими двумя системами было неизбежно. жүктеу/скачать 5,51 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|