Занятие 1 (с элементами медленного чтения)
жүктеу/скачать 38 Kb.
|
Практическое занятие 1
- Бұл бет үшін навигация:
- Бибихин В.В. Язык философии. – М.: Языки славянской культуры, 2002. – С. 63-64.
- Марсель Г. Опыт конкретной философии. – М.: Республика, 2004. – С. 139-140.
|
Практическое занятие 1 (с элементами медленного чтения): Прочтите приведённый ниже фрагмент из книги Владимира Вениаминовича Бибихина «Язык философии». Выпишите ключевые слова и понятия, необходимые для понимания этого текста. Каково основное значение каждого из данных слов и понятий в контексте рассуждения В. В. Бибихина? Сформулируйте главную идею текста. Выпишите основные тезисы. «Типичный вопрос педагогического крючкотворства «знаем ли мы свой родной язык». В навязываемом ответе – «не знаем» – гораздо меньше поводов для стыда, чем подозревают специалисты-педагоги. Этот ответ во всех случаях верен: родной язык мы не знаем. Мы на нём говорим. О ребёнке не говорят, что он изучил родной язык; он просто заговорил на нём. На ответе «мы не знаем родной язык» следовало бы смиренно остановиться. Выводить отсюда мораль: сделайте родной язык предметом своего познания – значит заранее вести себя уже так, как если бы было решено и установлено, что почва родного языка не наше существо, а наше знание и сознание. За этим призывом стоит самоуверенность сознания, которому кажется, что язык в его распоряжении. От непонимания того, что мы не знаем родной язык, лежит гладкая дорога к стратегии ликбеза. Ликбез прежде всего языковая политика, установка на подчинение языка сознанию. Ещё не скоро ликбез действительно чему-то научит человека, но с первого же шага доверие к естественному языку тут подорвано. С переходом к установленному языку сознанию кажется, что оно овладело универсальным инструментом, которым оперирует с дивной лёгкостью. Оно печалится, что массы оказались не на высоте и плохо воспринимают дискурс универсализма. Для стратегии правильного языка уровень массы всегда оказывается фатально низкий. На том земляном уровне однако есть шанс встретиться с языком, тогда как на уровне знания, которое не знает, что оно может быть ниже незнания, ощутить язык как он есть уже не удастся. Язык не предмет знания и располагается не в сознании. Знание иностранного языка ставит между нами и им непереходимый языковой барьер, из-за которого иностранный язык не перестаёт быть странным. Соответственно странным становится язык перевода. Изучение иностранного языка во сне, разумеется, нелепость. Но идея изучения языка во сне именно своей абсурдностью, благодаря своей абсурдности, исправляет собой другую идею, идею изучения, познания языка как предмета; показывает, что с изучением языка дело обстоит совсем не просто; что изучение тут какое-то особенное. За идеей изучения языка во сне стоит та правда, что язык не в руках знания и познания». Бибихин В.В. Язык философии. – М.: Языки славянской культуры, 2002. – С. 63-64. Прочтите приведённый ниже фрагмент книги французского философа Габриэля Марселя «Опыт конкретной философии». Выпишите ключевые слова и понятия, необходимые для понимания этого текста. Каково основное значение каждого из данных слов и понятий в контексте рассуждения Г. Марселя? Сформулируйте главную идею текста. Выпишите основные тезисы. «Когда я инкриминирую другому злую волю, мне следует спросить себя, не кажется ли мне его отношение таковым потому, что оно противоречит моей воле, моему желанию убедить его, подавить его. … Допустим, эта злая воля действительно существует, тогда следует всё же постараться понять её, вместо того чтобы клеймить или высказывать в связи с ней сожаление. … Можно вполне допустить, что другой, объясняя свой отказ, истолкует его таким образом: я отвергаю этот путь, я не желаю ему следовать, потому что он ведёт туда, куда я не хочу идти. Это, с одной стороны, поучительно, с другой – совершенно двусмысленно. Почему другой не хочет признавать существование Бога, который ему предстанет в конце доказательства? Может быть, потому, что оно кажется ему несовместимым с основополагающими данными опыта, например, с существованием страдания и зла. Может быть, ещё и потому, что оно, в его глазах, препятствует его стремлениям как свободного существа, привыкнувшего считать себя всемогущим. В этом последнем случае «куда я не хочу идти» означало бы «я не хочу, чтобы Бог существовал, так как он не может не ограничивать меня, то есть не отрицать меня». Это очень важно и в действительности выражает тот удивительный факт, что принимаемое «доказывающим» за совершенство его оппонентом интерпретируется как помеха экспансии его собственного бытия, скрыто обожествляемого в большей или меньшей степени, следовательно, как отрицание Высшего блага. Отсюда следует, что между одним и другим нет даже самого минимального согласия, согласия не только относительно средств и путей, но также целей и главных задач. Итак, рефлексия и история, как мне представляется, сходятся в той констатации, что идея доказательства неотделима от отсылки к некоторому предварительному утверждению, которое впоследствии мы ставим под сомнение или, точнее, заключаем в скобки: как раз эти скобки и надо снять. Доказательство есть момент в некоторой внутренней эвристике, остающейся несмотря ни на что подчинённой неизменной позиции или, если угодно, системе бесспорных ценностей. … Мы приходим, следовательно, к такому парадоксу, что, вообще говоря, доказательство действительно только там, где можно было обойтись без него, и, напротив, доказательство почти несомненно окажется как бы игрой слов или petitio principii [предвосхищением основания] для того, кому оно именно предназначено и кого предстоит убедить. Отметим также, что доказательство не только не может заменить веру, но по своему глубокому смыслу оно предполагает её и ещё больше внутренне утверждает того, кто чувствует в себе разрыв между своей верой и тем, что он считает требованием разума». Марсель Г. Опыт конкретной философии. – М.: Республика, 2004. – С. 139-140. жүктеу/скачать 38 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|