мента до конечного формулирования вывода, так многочисленны и требуют таких тщательных предосторожностей, таких природных способностей и столь разнообразных навыков, что один человек не может выполнить всей работы своими единоличными усилиями ни по одному вопросу. История, менее чем всякая другая наука, может обходиться без разделения труда, а между тем она менее всех других наук прибегает к нему. Случается, что ученые, специалисты по отдельным отраслям исторических знаний, пишут общие истории, сочиняя факты по воле своего воображения1, и лица, занимающиеся историческими построениями, оперируют с материалами, не удостоверившись предварительно в их ценности2. Это происходит от того, что разделение труда предполагает соглашение между работниками, а в исторической науке такого соглашения не существует. Каждый, исключая подготовительных операций внешней критики, поступает по своему личному вдохновению, не руководясь общим методом и не заботясь о всей совокупности работы, среди которой должен занять место и его личный труд.
Ни один историк не может с полной уверенностью воспользоваться выводами другого историка, как это делают ученые, занимающиеся точными науками, потому что он не знает, при помощи каких приемов добыты эти выводы. Наиболее добросовестные доходят до того, что, прежде чем согласиться с каким-либо выводом, проделывают сами всю необходимую работу над документами; так поступал Фюстель де Куланж. Такая чрезмерная требовательность может быть удовлетворена, да и то с трудом, когда дело касается очень плохо известных периодов исторической жизни, относительно которых сохранилось лишь незначительное число документов, содержащихся в нескольких томах, а между тем, возвели в догмат, что историк никогда не должен работать из
