Книга Свет добра Свет братства Признание Учитель Пушкина а парус все белеет Народный поэт России

Все, кому доводилось побывать в Грузии, знают, как она прекрасна, о красоте ее наслышаны и те, которые не видали ее, никогда не смотрели на долины Кахетии, на горы Сванетии и Хевсуретии, на Казбек и Мтацминду, на Куру и Арагви, не проходили по проспекту Руставели, когда в Тбилиси зеленеют или желтеют благородные платаны. На этой красивой земле грузины веками возводили города самобытной архитектуры, строили храмы, возделывали ноля, растили виноград и создавали замечательные образцы поэзии.

В течение столетий на Грузию шли жадные захватчики, разоряя ее, грабя, сжигая города, села, виноградники. Пахарям и пастухам слишком часто приходилось браться за оружие, чтобы отстоять свои очаги и своих детей, виноградарю и каменотесу одновременно надо было быть и воинами. Один из таких драматических периодов истории родной страны и закрепил в своей поэме «Судьба Грузии» Николоз Бараташвили. В ней царь Ираклий Второй в тяжкий для измученной и разграбленной родины час решает отдать ее под покровительство России с целью ее избавления и спасения.

На такой земле родился в 1817 году в городе Тбилиси Николоз Бараташвили — величайший из грузинских лириков. Подумать только — поэт такого дарования не увидел напечатанной ни одной своей строки! Его стихи были обнародованы через много лет после смерти автора. Это говорит о том, какими нелегкими путями шла грузинская культура, как кремнисты были дороги ее литературы.

Николоз Бараташвили происходил из княжеской семьи, но его отец, промотав состояние, обеднел. Ко времени окончания Николозом гимназии семья уже не имела достатка. А потому, должно быть, он не смог позволить себе поехать в Россию, продолжить учебу в университете, о чем мечтал, и был вынужден поступить на службу, чтобы поддержать семью.

На долю поэта выпала чиновничья служба, неинтересная и тягостная.

Эти нерадостные обстоятельства, драматизм грузинской истории и неприглядная современная действительность, породили мотивы одиночества и скорби в поэзии Бараташвили, сделали его трагическим поэтом. Поэзия — эхо жизни, в созданиях же лирика — его собственная душа, ликующая или рыдающая. Чем она откровеннее и обнаженнее, тем больше окоряет и пленяет поэт. В данном случае необходимо еще учесть и несчастливую любовь Бараташвили к княжне Екатерине Чавчавадзе, сестре жены Грибоедова, Нины. Блистательная княжна Екатерина Чавчавадзе предпочла одного из мегрельских владетельных князей Дадиани. Судьба на всю жизнь нанесла поэту тяжелую рану. Многие его стихи порождены этой болью и пронизаны ею.

Но нельзя согласиться с мнением, что главной чертой поэзии Бараташвили является пессимизм, если это нанимать как отрицание жизни и ее смысла. При всем трагизме, которым проникнута его лирика, в ней так ярки образы жизни, такая привязанность ко всему живому, такая жажда деятельности.

Чехова, например, злило, когда видели в нем пессимиста, называли его певцом сумерек и печали. Его тошнило от подобных слов газетных никак, не понимавших ни жизни, ни назначения искусства, глупо и праздно мудрствовавших о творчестве.

Стихотворение «Соловей и роза» открывает книжку Бараташвили. Вот его заключительная строфа:

Я желал совсем немного, не сбылось мое желанье –

Я хотел расцвета розы, а увидел увяданье.

О том же говорит нам и стихотворение Бараташвили о Мерани – Пегасе грузинской поэзии: гениальное выражение вечного движения жизни вперед, жажды творчества и обновления, героического порыва крупной личности, сознающей, что труды и страдания того, кто во мраке ночи прошел вперед, прокладывая трудную дорогу, не пропадут даром, ибо вслед за ним пройдут другие, продолжая его путь и его деяния. Это и дает бессмертие человеческой семье, творчеству и жизни. В таком отношении к бытию мы видим мудрость и гуманизм. Это стихотворение – героический порыв, сквозь века и сквозь все бури летящий вперед на крылатом коне вольный дух человека. В нем я ощущаю бетховенскую мощь и героизм. Оно озарено светом сердца гения, который смело, спорит с беспощадным временем и смертью. Так я воспринимаю шедевр Бараташвили и считаю его одним из поразительнейших созданий мировой поэзии:

Не бесплодно стремленье души, обреченной в борьбе, –

Путь, пробитый тобой, не исчезнет бесследно, как дым.

Или:

Нет предела движенью. Мерани, резвей!

А автора этих строк не раз называли пессимистом! Какой парадокс!

Одним из самых потрясающих и горчайших созданий Бараташвили кажется мне стихотворение о синем цвете:

Вместо слез родных – на прах

На моих похоронах

Небо синей полосой

Опрокинется росой.
Это стихи о смерти. Но Поэзия – такое явление, такое чудо, что даже когда она говорит о смерти, все равно благословляет жизнь. Для нее нет ничего горестнее небытия. Это мы видим и в стихах о синем цвете. Как они ни горьки, все равно в них торжествует не смерть, а жизнь. Ведь со смертью героя не приходит конец жизни. Наоборот, герой погибает во имя ее торжества. Художник всегда на стороне жизни:

Жизнь, сгоревшую дотла,

Жертвенная скроет мгла,

И оставит легкий след

В синем небе синий цвет.
Герой уйдет в небытие, но останутся зеленая земля и синее небо — останется жизнь. Поэты знают это, и только потому они, подобно Бетховену, высекают долговечные строфы даже из собственных страданий.

Николоз Бараташвили из числа тех гениальных юношей девятнадцатого века, каждый из которых прошел, как молния, ярчайшим светом сердца осветив страницы мировой поэзии. Бараташвили брат Лермонтову, Шелли, Китсу, Нетефи.

Около сорока стихотворений и одна небольшая поэма – вот все его наследие. И, несмотря на это, он стал величайшим лириком своей родины и вошел в семью мировых поэтов. Его пример убеждает нас, что значение художника определяется вовсе не количеством произведений. Как тут не вспомнить справедливые и прозорливые слова Фета о томике Тютчева:

Но муза, правду соблюдая,

Глядит – а на весах у ней

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей.
Гениальность Бараташвили отмечали уже его великие соотечественники – духовные вожди грузинского народа, классики родной литературы – Акакий Церетели и Илья Чавчавадзе. Борис Пастернак, блестяще переводивший Бараташвили, писал о нем: «Может быть, тот вид, в котором лежат его стихи перед нами, не представляет их окончательной редакции и автор предполагал еще подвергнуть их дальнейшему отбору в шлифовке. Однако след гения, оставшийся в них, так велик, что именно гениальность, проникающая их, придает им последнее совершенство, более, может быть, значительное, чем, если бы автор имел больше времени позаботиться об их внешности».

Поэту, конечно, необходимо кропотливо работать над своими вещами, но никакая отделка не может заменить первородной силы таланта. Прекрасно мастерство. Им, разумеется, надо овладевать. Но оно мертво без обаяния и размаха таланта, без его волшебства. Только талант способен вдохнуть в произведение жизнь.

В 1845 году Николоз Бараташвили приехал в город Гянджа (ныне Кировабад, Азербайджанской ССР) на службу в должности помощника уездного начальника. Там он заболел и умер осенью того же года, на двадцать восьмом году от роду.

Рано умерший поэт стал славой и гордостью грузинской поэзии. Его стихи переведены на многие языки народов нашей страны, а также Запада и Востока. Судьба, подарив ему слишком короткую жизнь, уготовила бессмертие его поэзии.

Судьба Грузии стала судьбой Бараташвили. Потому оп и смог стать великим национальным поэтом. Такие художники, как он, бросают свои сердца под копыта неудержимо мчащихся коней времени. Эта душевная открытость, эти самоотверженность и бесстрашие делают их крылатыми, дают им право на бессмертие.

Я говорю о своей любви к Грузии, к се культуре, к ее поэзии, заворожившей всех своей высокой мощью и эмоциональностью. Народ, живущий на такой поэтичной земле, народ, история которого полна драматизма, такой мужественный, эмоциональный, душевно открытый народ не мог не иметь достойных его поэтов. Поэтому вполне естественно появление в Грузии поэтов мировой мощи – Руставели, Бараташвили, Пшавела, а также прекрасной плеяды современников – продолжателей их дела.

Автор знаменитого «Мерани», Николоз Бараташвили стал символом крылатости, стремительности родной поэзии, всегда обращенной к будущему. В этом редкостном стихотворении целиком выражен поэт:

Мчится, летит без дорог и тропинок мой Мерани, Вслед мне каркает злоокий, черный ворон.

И, рассекая мрак этих строк, звучит широкий стремительно мужественный стих:

Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела...

Этим стихом автор утверждал беспредельность жизни и творчества, бессмертие народа и его культуры. Бараташвили своим необъяснимо прекрасным стихотворением еще раз доказал, что трагическое в искусстве не есть пессимизм, не есть отрицание жизни. В трагедии всегда идет смертельная борьба лучшего с худшим. А где борьба — там не может быть равнодушия к жизни.

Перечитывая стихотворение Бараташвили о синем цвете, каждый раз я убеждаюсь в том, что оно принадлежит к самым лучшим созданиям мировой лирики. Восхитительны строфы, в которых выражена любовь к вечным краскам мира, к женщине, в которых звучит и трагизм, неотвратимость конца:

Он прекрасен без прикрас.

Это цвет любимых глаз,

Это взгляд бездонный твой,

Напоенный синевой.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих.

Иней над моей плитой.

Это сизый, зимний дым

Мглы над именем моим.

Наследство Бараташвили – маленький томик, менее чем сто страниц небольшого формата – одно из веских доказательств того, что не количество строк дает поэту право на любовь современников и память потомства.

1967-1971

Обнаженное сердце
Имя замечательного поэта века Тициана Табидзе каждый раз я произношу, как одно из самых дорогих и близких для меня имей. Только открытость сердца, мощное вдохновение и неподдельный темперамент могли продиктовать такие пронзительные строки:
Не я нишу стихи. Они, как повесть, пишут

Меня, и жизни ход сопровождает их.

Что стих? Обвал снегов. Дохнет –

и с места слышит,

И заживо схоронит. Вот что стих.
Непосредственность и прямота, плененность земной красотой, то есть самой жизнью — эти черты присущи Тициану Табидзе. Недаром поэт утверждал, что он «мучим красой грузинской речи, грузинским днем». Есть поэты, которые творят с таким волнением и вдохновением, так эмоционально, что, когда их читаешь, захватывает дух, будто идешь над пропастью. II ты заворожен ими и навсегда остаешься в их власти. Тициан Табидзе из их числа. В своей повседневной жизни я часто возвращаюсь к его поэзии, и каждый раз приводят меня в трепет его шедевры «Не я нишу стихи...», «Иду со стороны черкесской...», «Ликование», «Если ты — брат мне...».

Прислушаемся к голосу самого поэта, попытаемся проникнуться той привязанностью к жизни, откровенностью, взволнованностью и нежностью этих строк:

Как я мучусь тоскою и жалостью

Ко всему, что я вижу и слышу.

Поэзия и под чадрой бывает

Такой, что невозможно не влюбиться.
И в его собственную поэзию невозможно не влюбиться — так она полна высокого вдохновения, силы и обаяния. Великое свойство поэзии — искренность — присуще стихам Табидзе, что «и содрогнешься, стихом пронзенный». Он был рожден для творчества, он — поэт во всем — горел такой любовью к своей Грузии, к высокому имени Кавказа, ко всему подлинному на свете, что мы ощущаем это всей кровью.

Мне повезло. Начинающим литератором несколько раз видел я Тициана Табидзе, говорил с ним. Он — одно из ярчайших впечатлений, оставшихся у меня от встреч с крупными поэтами. А среди них были Пастернак, Ахматова, Твардовский, Леонидзе, Чиковани, Неруда, Альберти, Фаиз Ахмад Фаиз. Весь его облик как бы высечен из цельного гранита горной породы. Собеседник сразу же чувствовал, что он имеет дело с крупным человеком. Я же смотрел на Тициана, как на Казбек. Помню и красную гвоздику на его груди, о которой. Теперь упоминают часто. Думается, что образ грузинского поэта, вся его сущность неповторимо верно переданы Пастернаком в его стихотворении о Табидзе упоминают. Выводя эти строки, я как бы слышу неподдельный, трагический голос, обращенный к бессмертной Родине, к земной красоте, не знающей оскудения:

Меня убили за Арагвой,

Ты в этой смерти неповинна.

– Я слышу тебя! Ты всегда с живыми. Поэзия не умирает.

Он писал:

Замолвят без меня они в мою защиту,

И будет то поэт – так подтвердит поэт.

Сегодня – в день его светлой памяти – мы подтверждаем, что Тициан Табидзе был и остается одним из лучших советских поэтов, любимых в любом краю, что он был честнейшим и чистейшим сыном Грузии, всего Кавказа и всей нашей великой Родины. Я слышу его полный драматизма и любви к жизни голос:

Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая,

Твой я вовек и с тобой не расстанусь.

1968

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.
А вот что увидел лермонтовский Демон:

И перед ним иной картины

Красы живые расцвели:

Роскошной Грузии долины

Ковром раскинулись вдали;

Счастливый, пышный край земли!

Хочу еще раз напомнить и о знаменитом поэте-романтике Николозе Бараташвили, жившем в первой половине девятнадцатого столетия.

Назовем еще двух властителей дум грузинского народа, его духовных вождей, поэтов-классиков Илью Чавчавадзе и Акакия Церетели. А такой гигант, суровый горец, поэт земли и мужества, как Важа Пшавела?! Он высится в поэзии, подобно большой горе, самобытный и могучий, похожий только на самого себя.

В наше время Грузия также выдвинула целое созвездие выдающихся поэтов. Кому из тех, кто читает стихи, не дороги многоцветные создания Галактиона Табидзе, Паоло Яшвили, Тициана Табидзе, Георгия Леонидзе?

Их младший собрат – одна из ярчайших звезд этого ослепительного созвездия, проникновенный, тонкий художник, мудрый мастер, один из любимых моих поэтов века — Симон Чиковани. Он родился в 1903 году в Западной Грузии, на берегу реки Риони, учился в сельской школе и Кутаисском реальном училище, а затем завершал свое образование на филологическом факультете Тбилисского университета. Первая книга его стихов «Раздумья на берегу Куры» вышла в 1926 году.

Симон Чиковани писал в автобиографии: «Отец был инвалидом с молодых лет. Владел несколькими ремеслами.

Он любил поэзию, читал наизусть целые страницы из Руставели, был горячим поклонником Ильи Чавчавадзе и Акакия Церетели. Матери я не помню — она умерла на третий или четвертый день после моего рождения». Отец поэта умер в 1918 году, и Симону Чиковани пришлось очень рано начать самостоятельную жизнь. О начальной поре творчества Симон Иванович сообщал: «Печататься стал с 1924 года. В это время под влиянием русского футуризма образовалась литературная группа «Левизна». Группа объединяла моих кутаисских и тбилисских друзей-литераторов и художников. Я был воспитан на классической грузинской и русской поэзии. Из русских поэтов, кроме Пушкина и Лермонтова, особенно любил Тютчева, поэтому переход на позиции футуризма означал для меня большую ломку привычных взглядов и вкусов. Как и следовало ожидать, после нескольких лет своеобразной работы над словом я и большинство моих друзей отошли от «Левизны». Это произошло еще и потому, что современная жизнь стала для меня главной темой творчества. К этому переходному (к реализму) периоду моей работы относятся такие мои стихи, как «Вечер застает в Хахмати», «Комсомол в Ушгуле», «Менгрельские вечера» и другие».

Для художника первостепенное значение имеет сила таланта, чутье и верность изображения жизни, а не принадлежность к той или иной школе. Это подтверждается и творчеством Симона Чиковани, который еще до Отечественной войны стал одним из признанных мастеров Советской поэзии. Среди поэтов Кавказа он отличался высокой культурой, острым и глубоким чувством истории родной земли. Удивительны и до осязаемости точны его стихи о грузинских мастерах-зодчих, художниках, поэтах. Будучи сам блистательным мастером, Симон Чиковани горячо любил творческую мощь и фантазию мастеров прошлого, прославлял красоту и силу их работы, постигал трагедию их судьбы. Прочтите такие стихи поэта, как «Рожденный из крепостной стены», «Вардзийский зодчий», «Мастера-переписчики «Вепхис ткаосани», «Николозу Бараташвили» и многие другие.

Писать так проникновенно, с такой радостью и болью о мастерах родной земли может только очень большой поэт, выше всего ставящий величие народа и хорошо понимающий драматизм хода истории, художник-патриот.

Самозабвенно, с горячей любовью воспел Симон Чиковани грузинскую землю, ее колосья и скалы, ее камень и дерево, небо и реки, траву и виноград, дождь и снег, рассвет над знаменитой горой Мтацминдой, на склоне которой он лежит в пантеоне с весны 1966 года, и тбилисские ночи с их лунным светом на балконах, и рыбака, пришедшего с Куры на заре со свежим уловом. А как он разговаривал с мощью гор Сванетии и с задумчивыми облаками над ними! Как подлинный живописец с большой щедростью и завидной свободой он сумел ввести в свою многогранную и многоцветную поэзию краски родной земли, ее бессмертный облик. Мало кто из нас, современников, мог соперничать с ним в живописности образов:

Уже полсолнца в море. Так олень;

Бросаясь вплавь, по грудь уходит в море.

(«Менгрельские вечера»)

Или:

И листья ветру сыплются в ладони

(Таймураз обозревает осень в Кахетии»)

При всей эмоциональности натуры Симон Чиковани был мудр, при остром чувстве драматизма бытия и истории и, несмотря на тяготы, выпадавшие на его долю, особенно в последние годы его прекрасной и вдохновенной жизни, он до конца оставался жизнелюбом, для которого были дороги и бессмертны краски земли, и непобедимая сила творчества. Мужественный человек и гражданин. Чиковани достойно встретил суровый час войны с фашизмом, час битвы за свободу Родины. Он писал тогда:

Мы ныне станем твердо, как скала,

И «гамарджаба» на мечах напишем.
У Чиковани есть вещи, которые я знаю наизусть много лет. Повторять их для меня так же естественно, как видеть рассвет и зеленые деревья.

Одной из замечательных черт его художнической манеры является соседство в его стихах самого простого и самого высокого, умение видеть наряду со сложными явлениями прозаические черты жизни. Образцом из такого рода вещей мне представляется стихотворение «У камина Важа Пшавела». Вчитайтесь в эти слова:

Сушилась развешанная одежа,

Шипя, закипала вода в котелке.

И были на музыку горы похожи, Безмолвные после дождя, вдалеке.

Контрастная, верная действительности, живописная, трепетно-эмоциональная Поэзия Симона Чиковани прекрасна. Она — одно из лучших достижений многоязычной Советской поэзии. Знаменитый грузинский мастер стоит в одном ряду с лучшими поэтами нашего времени.

Любой большой художник благожелателен ко всем народам, к их культуре. Симон Чиковани, самозабвенно любя родную прекрасную Грузию, оставался истинным интернационалистом. В этом мы легко убедимся, прочитав его стихи обращенные к русским и украинским друзьям, его поэму «Песнь о Давиде Гурамишвили» и циклы стихов об Армении, о Польше, о земле Гете.

Я хорошо запомнил его облик — топкое лицо и руки, внимательные, с легким прищуром глаза, большой лоб мыслителя, утомленного обширностью интересов и работы. Я запомнил его то внимательно-задумчивым в беседе, умеющим терпеливо и чутко слушать собеседника, то порывисто-нетерпеливым, но всегда великодушным и широким. Он был рыцарски предан жизни, поэзии, культуре, дружбе. Симон Чиковани любил содружество поэтов разных народов, братский союз муз.

Несчастен тот, кто не имеет друзей. У Симона Ивановича было много верных друзей от Варшавы и до ущелий Кавказа, от Берлина до Киева, от Ленинграда до Еревана. Не случайно русский поэт Михаил Дудин посвятил задушевные строки памяти своего грузинского собрата. Среди друзей Симона Чиковани были Пастернак, Тихонов, Заболоцкий, Исаакян, Бажан. Он до конца свято берег эту дружбу.

Проведенные с ним часы были для меня счастливыми и незаменимыми. Общение с большим человеком — всегда счастье. Он был моим учителем, внимательным, чутким и правдивым.

Я помню его, глядящего на осенние краски Кахетии, на развалины древнего города Вардзия, на скалы Дарьяльского ущелья и на снега Казбека, помню его тамадой за дружеским столом. Всюду он оставался поэтом — и в тени платанов Тбилиси, которые он так прекрасно воспел, и на улицах зимней Москвы.

Само звучание его фамилии — прекрасно и выразительно — Чиковани! Будто создано для того, чтобы вырезать его на меди или на граните.

Я люблю его смелые метафоричные образы и сравнения:

Но ты — ты слышишь песнь мою, похожую

На ржанье одинокого коня?!

Я у слова расстегну рубаху

И птенца согрею на груди.

Таким и остался навсегда в своей трепетно-живой поэзии один из ярчайших и крупнейших советских поэтов, благородный и самобытный художник, человек-гражданин Симон Чиковани.

1968