Художник А. Ю. Никулин Редактор Л. Н. Павлова Ясперс К. Я 83 Вопрос о виновности: Пер с нем



бет4/26
Дата18.10.2023
өлшемі0,56 Mb.
#186591
түріРеферат
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   26
Байланысты:
Yaspers Vopros-o-vinovnosti-O-politicheskoy-otvetstvennosti-Germanii RuLit Me 682177

Но абсурдно обвинять в преступлении какой-либо народ в целом. Преступник всегда только одно лицо.
Абсурдно также обвинять какой-либо народ в целом. Не существует такого характера наро­да, чтобы каждое определенное лицо, принадлежа­щее к данному народу, обладало этим характером. Есть, конечно, общности языка, обычаев и привы­чек, происхождения. Но внутри этого одновременно возможны такие резкие различия, что люди, говоря­щие на одном и том же языке, могут оставаться на­столько чуждыми друг другу, словно они вовсе не принадлежат к одному и тому же народу.
Морально можно судить только отдельное лицо, но не коллектив. Мышление, которое рас­сматривает, характеризует и судит людей коллекти­вами, необычайно распространено. Такие характе­ристики — например, немцев, русских, англичан — улавливают не родовые понятия, под которые можно подвести отдельных людей, а типовые, кото­рым они больше или меньше соответствуют. Сме­шение родового подхода с типологическим есть признак мышления категориями коллектива: эти немцы, эти англичане, эти норвежцы, эти евреи — и сколько угодно дальше: фрисландцы, баварцы — или: мужчины, женщины, молодежь, старичье. Если при типологическом подходе что-то и улавливается, то отсюда не следует, что через призму такой общей характеристики можно разглядеть любой индивиду­ум. Это мышление тянется через века как средство взаимной ненависти народов и групп людей. Это мышление, увы, естественное и само собой разу­меющееся для большинства, самым скверным обра­зом использовали национал-социалисты, вдолбив его в головы своей пропагандой. Казалось, будто уже нет людей, а есть только такие коллективы.
Народа как целого не существует. Все разгра­ничения, которые мы делаем, чтобы определить его, перечеркиваются фактами. Язык, гражданст­во, культура, общность судьбы — все это не совпа­дает, а пересекается. Народ и государство не со­впадают, как не совпадают язык, общность судь­бы, культура.
Народ нельзя превратить в индивидуум. Народ не может ни героически погибнуть, ни быть пре­ступником, ни поступить нравственно или без­нравственно, это могут всегда только отдельные его представители. Народ в целом не может быть виновен или невиновен ни в уголовном, ни в по­литическом (тут отвечают лишь граждане государ­ства), ни в моральном смысле.
Категориальное суждение о народе — это всег­да несправедливость; оно предполагает ложную субстанциализацию, оно оскорбляет достоинство человека как индивидуальности.
Мировое мнение, возлагающее на народ кол­лективную вину, — это факт такого же рода, как то, что тысячи лет думали и говорили: евреи вино­ваты в том, что Иисус был распят. Кто эти евреи? Определенная группа политических и религиоз­ных радетелей, имевших тогда над евреями какую-то власть, которая в сотрудничестве с римскими оккупантами привела к казни Иисуса.
Могущество такого, становящегося чем-то само собой разумеющимся мнения столь поразительно потому, что это заблуждение так просто и явно. Стоишь как перед стеной, словно никаких дово­дов, никаких фактов не слышат, а если слышат, то сразу же забывают опять, не приняв во внимание.
Не может, следовательно, существовать (кроме политической ответственности) коллективной виновности народа или группы внутри народов ни как уголовной, ни как моральной, ни как метафизической виновности.
в) Для обвинения и упрека нужно право. У кого есть право судить? Перед каждым, кто судит, можно поставить вопрос, какие у него полномо­чия, с какой целью и по какому мотиву он судит, в каком положении стоят друг против друга он и су­димый.
Никто не должен признавать никакого мир­ского суда, когда речь идет о моральной и метафи­зической виновности. То, что возможно перед лю­бящими людьми при большой близости, непозволительно при дистанции холодного ана­лиза. То, что обладает весом перед Богом, не обла­дает поэтому весом и перед людьми. Ибо у Бога нет на земле представляющей его инстанции ни в церковных, ни во внешнеполитических ведомст­вах государств, ни в возвещаемом через прессу ми­ровом общественном мнении.
Когда судят в послевоенной обстановке, то аб­солютной привилегией на суждение о политичес­кой ответственности обладает победитель: он ста­вил на карту свою жизнь, и решение выпало в его пользу. Но спрашивают: «Смеет ли вообще кто-то нейтральный выступать официальным судьей, коль скоро он не участвовал в борьбе и не рисковал жиз- нью ради главного дела?» (Из письма.)
Когда товарищи по судьбе, сегодня это немцы, говорят между собой о моральной и метафизичес­кой виновности применительно к отдельному лицу, то право судить ощущается в том, как дер­жится и как настроен судящий: говорит ли он о вине, которую несет или не несет сам говорит ли он, стало быть, изнутри или извне, как саморазо- блачитель или как обвинитель, то есть как близ­кий союзник, дающий ориентир для возможного саморазоблачения других, или как чужой, кото­рый только нападает, говорит ли он как друг или как враг. Лишь в первом случае право его несо­мненно, во втором оно сомнительно и, уж конеч­но, ограничено мерой его любви.
Когда же говорят о политической ответствен­ности и уголовной виновности, то у каждого из со­граждан есть право разбирать факты и обсуждать их оценку на основании ясных, определенных по­нятий. Политическая ответственность имеет раз­ные ступени в зависимости от степени участия в принципиально отвергаемом ныне режиме и оп­ределяется решениями победителей, которым каждый, пожелавший уцелеть в катастрофе, дол­жен в силу того, что он жив, подчиняться.

  1. Защита

Где предъявляется обвинение, там обвиняемый смеет претендовать на то, чтобы его выслушали. Где апеллируют к праву, там существует защита. Где применяется сила, там насилуемый обороня­ется, если может.
Если окончательно побежденный не может обороняться, ему — поскольку он хочет остаться в живых — ничего не остается, как признать, взять на себя и терпеть все последствия.
Когда же победитель что-то обосновывает, об­суждает, ответить может не сила, а только обесси­левший дух, коль скоро такая возможность предо­ставляется. Защита возможна там, где человеку разрешается говорить. Победитель ограничивает свою власть, как только перенесет свои действия в плоскость права. У этой защиты есть следующие возможности:

  1. Она может настаивать на разграничении.

Разграничение приводит к определению и час­тично снимает вину. Разграничение уничтожает тоталитарность, упрек становится ограниченным.
Смешение ведет к неясности, а неясность опять-таки чревата последствиями полезного ли, вредного ли, во всяком случае, несправедливого характера. Защита через разграничение способст­вует справедливости.

  1. Защита может приводить, подчеркивать и сравнивать факты.

  2. Защита может апеллировать к естественному праву, к правам человека, к международному праву. Такая защита имеет ограничения:

а) Государство, принципиально нарушившее естественное право и права человека сначала в собственной стране, а затем во время войны унич­тожившее права человека и международное право в других странах, не может притязать на призна­ние в своих интересах того, чего оно само не при­знавало.
б) Правом действительно обладаешь тогда, когда одновременно обладаешь и силой, чтобы бороться за свое право. При полном бессилии есть только возможность духовно взывать к идеально­му праву.
в) Если естественное право и права человека признаются, то только волевым актом тех, кто об­ладает силой, — победителей. Это акт, основан­ный на их взгляде на вещи и на их идеале, — ми­лость к побежденным в форме признания за ними какого-то права.

  1. Защита может выявить, где обвинение не за­ботится об истине, а используется как оружие для других, например политических или экономичес­ких, целей, где оно смешивает понятия виновнос­ти и создает ложное мнение, чтобы снискать одоб­рение и в то же время очистить совесть для собственных действий. Эти последние объявляются правовыми и перестают быть ясными акциями победителя в положении vae victis. Зло, однако, ос­тается злом, даже когда его творят как возмездие.

Моральные и метафизические упреки как средство для достижения политических целей должны быть просто отвергнуты.

  1. Защита путём отвода судьи — либо потому, что есть основания объявить его пристрастным, либо потому, что дело по своему характеру челове­ку вообще неподсудно.

Признать надо наказание и ответственность — возмещение ущерба, но не требование раскаяния и возрождения, которые могут прийти лишь из­нутри. Защищаться от таких требований остается только молчанием. Не надо заблуждаться насчет действительной необходимости этого внутреннего поворота, когда его ошибочно требуют извне, как повинности.
Это разные вещи — сознание виновности и признание за какой-либо инстанцией в мире роли судьи. Победитель, как таковой, еще не судья. Либо он сам меняет позицию борьбы и действи­тельно приобретает право вместо чистой силы, ог­раничиваясь уголовной виновностью и политичес­кой ответственностью, либо ложно присваивает себе право на действия, которые сами заключают в себе опять-таки новую вину.
Защита пользуется встречным обвинением. Путем указания на такие действия другой сторо­ны, которые тоже были одной из причин беды; путем указания на сходные действия другой сто­роны, которые у побежденного считаются пре­ступными и таковыми в самом деле являются, путем указания на обстановку в мире вообще, ко­торая означает общую виновность.

Б. НЕМЕЦКИЕ ВОПРОСЫ


Вопрос о виновности приобрел такой вес из-за обвинения, предъявленного победителями и всем миром нам, немцам. Когда летом 1945 года в горо­дах и деревнях были вывешены плакаты с фото­графиями и сообщениями из Бельзена и с решаю­щей фразой: «Это ваша вина!»*, совесть заговорила, ужас охватил многих, которые действительно ни­чего не знали, и тогда кое-кто возмутился: «Кто это меня обвиняет?» Никакой подписи, никакого органа власти, плакат возник словно из пустоты. Это общечеловеческое свойство: обвиняемый, не­зависимо от того, обвиняют ли его справедливо, старается защитить себя.
В политических конфликтах вопрос о винов­ности — старый вопрос. Он играл большую роль, например, в спорах между Наполеоном и Анг­лией, между Пруссией и Австрией. Впервые, может быть, римляне пользовались в политичес­ких целях притязанием на собственную мораль­ную правоту и моральным осуждением противника. Обратный пример: беспристрастность объективных греков, с одной стороны, и самообвинение древ­них евреев перед Богом — с другой.
То, что обвинение со стороны победителей стало нечистым по своим мотивам средством по­литики, — это само уже есть вина, проходящая через историю. После первой мировой войны ви­новность в войне была вопросом, который в Вер­сальском договоре решился не в пользу Германии. Позднее историки всех стран не держались за чью-то одностороннюю единоличную виновность в войне. Тогда в войну «скатились» со всех сторон, как сказал Ллойд Джордж.
Сегодня дело обстоит совсем не так, как тогда. Вопрос виновности звучит совершенно иначе, чем прежде. Вопрос о виновности в войне на этот раз ясен. Война была развязана гитлеровской Герма­нией. Германия виновата в войне из-за своего ре­жима, который начал войну в выбранный им мо­мент, когда все другие этого не хотели.
«Это ваша вина» значит, однако, сегодня гораз­до больше, чем виновность в войне. Тот плакат уже забыт. Но то, что тогда узнали о нас, осталось: во-первых, реальность мирового общественного мнения, которое осуждает нас как народ в целом, во-вторых, собственное смущение.
Мировое общественное мнение нам важно. Это люди думают о нас так, и нам это не может быть безразлично. Вина становится затем средст­вом политики. Поскольку мы считаемся винова­тыми, мы — таково общее мнение — заслужили все беды, которые на нас свалились и еще свалят­ся. В этом заключено оправдание для политиков, которые расчленяют Германию, ограничивают возможности ее восстановления, оставляют ее без мира в состоянии между жизнью и смертью. Это вопрос политический, который не нам решать и в решение которого мы вряд ли можем — даже своим безупречным поведением — внести что-либо существенное. Это вопрос, разумно ли поли­тически, целесообразно ли, безопасно ли, спра­ведливо ли превращать целый народ в народ-парию, ставить его ниже других народов, продолжать унижать его, после того как он сам унизил себя. Этого вопроса мы здесь касаться не будем, как и политического вопроса: необходимо ли и целесообразно ли, и в каком смысле, высту­пать с признанием своей вины. Возможно, что вердикт, вынесенный немецкому народу, останет­ся в силе. Это имело бы для нас самые чудовищ­ные последствия. Мы еще надеемся, что решение политиков и мнение народов будут когда-нибудь пересмотрены. Но наше дело — не обвинять, а терпеть. К этому вынуждает нас наше полное бес­силие, в которое поверг нас национал-социализм, бессилие, из которого в нынешней технически обусловленной мировой ситуации выхода нет.
Но для нас гораздо важнее, как мы увидим себя изнутри, оценим и очистим. Те обвинения извне — уже не наше дело. Обвинения же изнутри, более или менее ясно хотя бы изредка звучащие в немец­ких душах вот уже двенадцать лет, — это, напро­тив, источник нашего еще возможного самоува­жения, зависящего от того, как мы сами, стары ли мы или молоды, изменимся от идущих изнутри обвинений. Мы должны разобрать вопрос о не­мецкой вине. Это касается нас самих. Это делается независимо от упреков, которыми нас осыпают извне, хотя мы и можем пользоваться ими как зер­калом.
Та фраза: «Это ваша вина» — может означать:
Вы отвечаете за преступления режима, кото­рый вы терпели, — тут речь идет о нашей полити­ческой вине.
Ваша вина в том, что вы еще и поддерживали этот режим, участвовали в нем, — тут наша мо­ральная вина.
Ваша вина в том, что вы бездействовали, когда рядом творились преступления, — тут намечается метафизическая вина.
Эти три фразы я считаю верными, хотя только первая, о политической ответственности, может быть сказана без обиняков и правильна полнос­тью, тогда как вторая и третья, о моральной и ме­тафизической вине, становятся в юридической форме, как равнодушное заявление, неверными.
Далее «Это ваша вина» может означать:
Вы участвовали в тех преступлениях, а потому преступники сами — для подавляющего большин­ства немцев это явно неверно.
Наконец, это может означать:
Вы как народ неполноценны, бесчестны, пре­ступны, вы изверги рода человеческого, вы не такие, как другие народы — это мышление и суж­дение в категориях коллектива, оно подчиняет каждый индивидуум этой общности и потому в корне неверно и бесчеловечно само.
После этих кратких предварений рассмотрим все подробнее.


Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   26




©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет