К черту всё! Берись и делай! Полная версия

Капсула была загерметизирована, и давление стало расти.
До конца дня мы летели совершенно безмятежно. Вид сверху на
Атласские горы был восхитителен – их зазубренные пики, покрытые
снегом, сияли во всем великолепии в лучах утреннего солнца.
Однако, подлетая к алжирской границе, мы испытали немалый шок:
алжирцы проинформировали нас, что мы летим прямо на Бешар, их
главную военную базу. Нам было заявлено, что пролетать над ней нельзя.
Полученный нами факс гласил: «Вам запрещено, повторяем, запрещено
приближаться к этой зоне».
Но выбора у нас не было.
Я два часа висел на спутниковом телефоне, разговаривая то с Майком
Кендриком, руководителем полета, то с разными министрами в Лондоне. В
конце концов Андре Азулай, марокканский министр, помогавший нам с
подготовкой полета в Марокко, снова пришел на выручку. Он объяснил
алжирцам, что мы не можем изменить направление полета и что на борту
нет никаких мощных видеокамер. Они согласились с его доводами и
уступили.
К пяти часам вечера мы летели на высоте девять тысяч метров. Пер
запустил горелки, чтобы подогреть воздух внутри оболочки. Мы жгли
топливо уже целый час, но после шести вечера монгольфьер начал терять
высоту.
– Не по теории получается, – сказал Пер.
– А в чем дело? – спросил я.
– Не знаю.
Пер продолжал колдовать с горелками, но монгольфьер по-прежнему
шел вниз. Мы потеряли триста метров, потом еще сто пятьдесят.
Становилось все холоднее, а солнце зашло. Было очевидно, что гелий в
оболочке сжимается, становясь не тягой, а мертвым грузом.
– Надо сбрасывать балласт, – сказал Пер. Он был испуган. Нам всем
было не по себе.
Мы потянули за рычаги сброса свинцовых грузов, закрепленных на
днище капсулы. Они должны были оставаться в резерве пару недель.
Теперь же они оторвались от капсулы и полетели вниз как бомбы – я видел
все это на нашем видеомониторе. Я не мог отделаться от тревожного
чувства, что это только начало грядущей катастрофы.
Быстро темнело. Без свинцовых грузов мы на какое-то время
выровняли высоту, но скоро монгольфьер снова начал снижаться. На этот
раз он снижался гораздо быстрее. Каждую минуту мы теряли шестьсот
метров. Уши закладывало, внутренности, казалось, подступали к горлу.

Теперь наша высота была всего четыре с половиной километра. Я старался
сохранять спокойствие, но при этом лихорадочно обдумывал возможные
варианты. Нам нужно было сбросить топливные баки. Но как только мы
это сделаем, нашему путешествию конец. Я закусил губу. В темноте мы
летели над Атласскими горами, двигаясь навстречу неминуемой
катастрофе. Все молчали. Я проделал в уме нехитрые расчеты.
– С такой скоростью падения у нас всего семь минут, – сказал я.
– Что ж, – сказал Пер. – Открываем люк. Разгерметизация.
Мы открыли люк на высоте трех тысяч шестисот метров, спустились
еще на три сотни метров и разгерметизировали кабину. В нее тут же
ворвался холодный воздух. Мы с Алексом принялись выбрасывать за борт
все, что было под рукой: еду, воду, машинное масло – все, что не было
приварено или привинчено к капсуле. Вниз полетела даже толстая пачка
долларов. На пять минут мы приостановили падение. О том, чтобы
продолжать полет, не могло быть и речи. Нужно было спасать собственные
жизни.
– Не помогает, – сказал я, видя, что стрелка альтиметра доползла до
двух тысяч семисот метров. – Мы продолжаем падать.
– Ладно, – сказал Алекс. – Я полез на крышу. Надо сбрасывать
топливные баки.
Алекс сконструировал капсулу и все, что в ней было, поэтому он
лучше нас знал, как обращаться с креплением баков. Горелки ревели над
нашими головами, бросая на нас блики оранжевого света.
– Ты когда-нибудь прыгал с парашютом? – прокричал я, наклонившись
к Алексу.
– Ни разу, – ответил он.
– Вот твой вытяжной трос, – сказал я.
– Две сто, и снижаемся! – прокричал Пер. – Две тысячи метров!
Алекс выбрался из люка на поверхность капсулы. Скорость нашего
падения уже практически не ощущалась – уши были полностью заложены.
Если крепежные замки обледенели и Алекс не сможет отцепить топливные
баки, нам придется прыгать. У нас оставалось от силы несколько минут.
Подняв голову, я посмотрел на люк, мысленно репетируя свои действия:
одна рука на ребре люка, шаг наружу – и прыжок во тьму. Инстинктивно я
ощупывал свой парашют. Потом повернулся к Перу, чтобы убедиться, что
он не забыл надеть свой. Пер, не отрываясь, смотрел на альтиметр. Стрелка
неумолимо двигалась вниз.
У нас оставалось всего тысяча восемьсот метров в кромешной тьме –
нет, уже тысяча семьсот. Если Алекс провозится наверху еще одну минуту,

нам останется всего тысяча метров. Я подошел к люку и выглянул наружу,
стравливая крепежный трос и наблюдая за Алексом, пытавшимся забраться
на самый верх капсулы. Вокруг царила тьма и леденящий холод. Земли не
было видно. Телефон и факс звонили не умолкая. Все, должно быть,
сходили с ума, пытаясь понять, что у нас происходит.
– Один ушел! – прокричал Алекс.
– Тысяча сто метров, – сказал Пер.
– Еще один! – крикнул Алекс.
– Тысяча метров.
– Еще один!
– Восемьсот семьдесят, семьсот двадцать…
Был поздно покидать монгольфьер. Прыгнув, мы неминуемо
разбились бы о скалы, рвавшиеся навстречу нам.
– Назад в капсулу! – заорал Пер. – Быстро!
Алекс буквально влетел внутрь.
Мы обхватили друг друга. Пер потянул за рычаг, высвобождавший
топливный бак. Если бы механизм заело, то через минуту мы погибли бы
наверняка. Бак полетел вниз, а монгольфьер внезапно дернулся и
остановился. Ощущение было такое, словно кабина лифта ударилась о
землю. Нас вжало в сиденья, а моя голова ушла в плечи. Потом шар начал
подниматься. Мы смотрели на альтиметр. Семьсот восемьдесят метров,
восемьсот десять, восемьсот сорок… Теперь мы в безопасности. Через
десять минут набрали уже девятьсот метров, а монгольфьер все продолжал
подниматься к ночному небу. Я опустился на колени рядом с Алексом и
обнял его.
– Слава Богу, что ты с нами, – сказал я. – Без тебя мы уже погибли бы.
Говорят, что перед взором умирающего человека в последние секунды
пролетает вся его жизнь. Со мной ничего подобного не произошло. Когда
мы летели вниз к своей судьбе – полыхнуть огненным шаром в Атласских
горах – и я был уверен, что мы погибнем, единственное, о чем думал, так
это о том, что если доведется выжить, никогда ни на каком шаре летать не
буду.
Всю ночь мы бились с тем, чтобы хоть как-то управлять
монгольфьером. 
Перед 
самым 
рассветом 
уже 
подготовились 
к
приземлению. Внизу была алжирская пустыня – не самое гостеприимное
место во все времена, и уж тем более, когда страна погружена в хаос
гражданской войны.
Пустыня мало напоминала пейзаж с желтым песком с мягкими
холмами дюн, знакомый нам по фильмам типа «Лоуренс Аравийский».

Голая земля была красной и усеянной торчащими скалами – безжизненной,
словно поверхность Марса. Скалы торчали остриями вверх, как
термитники. Мы с Алексом сидели на крыше капсулы, очарованные
великолепным зрелищем рассвета над пустыней. Мы понимали, что можем
и не увидеть наступившего дня. От этого восходящее солнце и постепенно
прогревавшийся воздух казались еще более драгоценными. Видя
скользящую по пустынной поверхности тень монгольфьера, было трудно
поверить, что это та же самая машина, которая ночью камнем неслась
навстречу Атласским горам.
Оставшиеся топливные баки загораживали иллюминатор Пера, и
Алекс давал ему указания. На подлете к земле Алекс крикнул:
– Линия электропередачи впереди!
Пер прокричал в ответ, что мы находимся посреди Сахары, и никаких
линий электропередачи здесь быть не может.
– Мираж, наверное! – крикнул он Алексу.
Алекс настоял на том, чтобы Пер выбрался наружу и посмотрел сам.
Нам действительно удалось наткнуться на единственную в Сахаре линию
электропередачи.
Спустя несколько минут после нашего приземления голая пустыня
подала 
первые 
признаки 
жизни. 
Группка 
берберов-кочевников
материализовалась прямо посреди скал. Сначала они держались на
расстоянии. Мы уже собирались предложить им воду и остатки запасов
еды, когда над нашими головами зарокотали лопасти военных вертолетов.
Должно быть, нас отследили по радиолокатору. Как только появились
вертолеты, берберы исчезли. Два вертолета приземлились неподалеку от
нас, подняв тучи пыли и песка. Вскоре мы были окружены хмурыми
солдатами. В руках они держали автоматы, но, похоже, не знали, во что или
в кого им следует целиться.
– Аллах! – сказал я со всем дружелюбием, на которое был способен.
С минуту солдаты стояли неподвижно, но вскоре любопытство
одержало верх, и они подошли поближе. Вместе с офицером мы обошли
капсулу, а оставшиеся на ней топливные баки почему-то его особенно
восхитили.
Глядя на капсулу, стоявшую на красном песке, и вспоминая ночное
падение над Атласскими горами, я снова поклялся себе, что никогда ни во
что подобное не ввяжусь. Однако в полном противоречии с данной себе
клятвой понимал, что, как только окажусь дома и переговорю с людьми,
собирающимися в кругосветный полет, соглашусь попробовать еще раз.
Этому вызову невозможно противиться. Он слишком въелся мне в душу,

чтобы я смог отказаться.
Следующую попытку облететь планету на монгольфьере я предпринял
в Марракеше 18 декабря 1998 года. На сей раз мы вполне безмятежно
проплыли над Атласскими горами и продолжали двигаться вперед, когда
получили по радио известие, что полковник Каддафи запретил нам полет
над территорией Ливии. Я отправил ему по факсу страстное письмо – и он
в конце концов разрешил нам лететь. Но это была лишь первая проблема в
череде подобных. Записи последующих дней в моем дневнике
переполнены восторгом, охватывавшим нас, когда мы плыли то над горой
Арарат, куда прибило ковчег Ноя после потопа, то вдоль походной тропы
Александра Великого на его пути в Афганистан. Мы без приключений
прошли между Эверестом и вершиной К2 – и вдруг внезапный удар: нам
наотрез отказались дать разрешение на полет над прилегавшим к Гималаям
районом Китая. К битве за получение такого разрешения подключился
даже Тони Блэр – и китайцы в конце концов сдались. Надо сказать,
вовремя – потому что с ветром поделать мы ничего не могли, и нам лишь
оставалось двигаться вместе с ним. Пройдя на рассвете над Фудзиямой, мы
легли на тот же курс, который избрали во время нашего успешного
перелета через Тихий океан. Теперь мы направлялись в сторону Америки –
вместе с Санта-Клаусом и его оленьей упряжкой, – чтобы поспеть к
Рождеству.
Когда на самом подлете к Америке я укладывался спать, подумал:
а ведь это почти невероятно – пережить фантастические приключения, да
еще и с таким везением. Но тут вмешалась погода. Когда я проснулся, то
обнаружил, 
что 
мы 
словно 
наткнулись 
на 
невидимую 
стену,
протянувшуюся вдоль всего побережья США. Пробиться сквозь нее нам не
удавалось, а ближайшей сушей были Гавайские острова. Я подумал, что
вряд ли нам суждено остаться в живых, и написал завещание, в котором
просил похоронить меня там-то и так-то, если мое тело вообще найдут. Не
долетев шестидесяти миль до Гавайских островов, мы рухнули в море – и
снова нас спас вертолет.
Сразу после Рождества я вылетел на остров Некер, чтобы
присоединиться к семье и друзьям. Однако, когда я вошел в Большой дом, в
нем никого не оказалось. Это было сюрреалистическое зрелище –
огромный и абсолютно пустой дом. Я нашел всех на самом дальнем краю
острова – именно в том месте, которое указал в своем завещании. Днем
раньше, когда был уверен, что погибну, я просил похоронить меня именно
здесь, чтобы мою могилу окружали те, кого любил в этой жизни более
всего. Это было очень странное ощущение: быть среди них и думать: Боже,

а ведь наша встреча могла быть совсем другой.
Пережитое ни в коей мере не охладило мою страсть к опасным
приключениям. Я влюблен в воздушные шары, и даже купил один для себя.
Это небольшой шар с плетеной корзиной – такой же, как в «Вокруг света за
восемьдесят дней». На нем можно покатать родных и друзей. Небо
умиротворяет меня. Ты плывешь в полной тишине, вдали от мирской
суеты – и чувствуешь свое единство с природой. До тебя не дозвониться,
тебя не остановить. Ты свободен. Ты смотришь вниз на города, на поля и на
людей, не знающих, что ты здесь, наверху. Ты можешь пролететь рядом с
диким лебедем и услышать, как он бьет крыльями. Ты можешь взглянуть в
глаза орла.
Летая на воздушных шарах, я научился предаваться размышлениям.
На земле моя жизнь проходит в ошеломительном темпе, где каждая секунда
заполнена до отказа. Иногда я выдыхаюсь. Каждому из нас необходимо
уединение. Время от времени полезно остановиться и поразмышлять,
зарядить тело и ум новой энергией. Я часто думаю о рыбаках, за которыми
наблюдал в Японии. Постоянное стремление к чему-то заложено в нашей
природе, и я думал: а чего же они ищут в жизни, чего от нее хотят? Рыбаки
выглядели вполне довольными тем, что ловят рыбу и могут прокормить
свои семьи. Они не рвались к тому, чтобы основывать империи по
изготовлению рыбных консервов. Насколько я знал, они не жаждали
пересечь Тихий океан на воздушном шаре или покорить Эверест. Приходил
новый день – и они встречали его. Они жили мгновением, и, пожалуй,
именно это давало им душевный покой.
Моя бабушка, Дороти Хантли-Флиндт, прожила жизнь, наполненную
до краев. Когда ей было восемьдесят девять, она стала самым старым
человеком в Британии, сдавшим практический экзамен повышенной
сложности по латиноамериканским танцам. Ей было девяносто, когда она
стала самым старым игроком в гольф, загнавшим мячик в лунку с одного
удара. Бабушка не переставала учиться. В девяносто пять она прочитала
«Краткую историю времени» (А Brief History of Time) Стивена Хокинга,
став одной из немногих, кто осилил эту книгу от начала и до конца.
Незадолго до смерти (она умерла в девяносто девять лет) бабушка
отправилась в кругосветный круиз. Она смеялась от души, когда ее
случайно оставили на Ямайке в одном купальнике. Ее позиция была
четкой: жизнь дается один раз, и этим шансом надо воспользоваться по
максимуму.
Мои родители потихоньку стареют, и сейчас им уже за восемьдесят.
Как и бабушка, они перепрыгивают с самолета на самолет, путешествуя по

планете. Они всегда присутствовали при начале и завершении всех моих
приключений, ободряя и поддерживая меня и придавая мне сил. Они даже
отправились разыскивать нас с Пером, когда наш монгольфьер попал в
пургу над Канадой и мы затерялись в бескрайних ледяных просторах
Севера. Их пример учит меня, как радоваться жизни.
В 1999 году с мамой и отцом мы купили Улусабу, частный охотничий
заказник в Южной Африке, расположенный на десяти тысячах акров
девственной земли посреди заказника Саби Сэндс, граничащего с
гигантским национальным парком Крюгера. Там мы выстроили красивый
дом, в котором собираемся всей семьей. Время, которое я провожу с
родными, для меня настолько драгоценно, что, когда мы собираемся
вместе, отвожу на деловую активность только пятнадцать минут в день. Я
редко 
пользуюсь 
современными 
техническими 
штучками 
вроде
электронной почты или мобильных телефонов, но в Африке научился
пользоваться спутниковым телефоном для того, чтобы поддерживать
контакт с офисом. Когда мы располагаемся лагерем у реки в Серенгети или
наблюдаем, как вечером животные собираются у водопоя, я потихоньку
делаю несколько звонков, а потом присоединяюсь к семье. Эти два мира
настолько несовместимы, что любая деловая активность здесь совершенно
неуместна. Многие большие шишки, проводящие в своих кабинетах сутки
напролет, не могут этого понять. Они спрашивают:
– Как ты можешь управиться со всеми делами за пятнадцать минут?
Я отвечаю:
– Это просто. Нельзя терять ни единой секунды.
Это правило справедливо по отношению и к моему бизнесу, и к моей
личной жизни.
Сейчас, когда я стал старше и, возможно, чуточку мудрее, могу это
сказать. Однако так было не всегда. Мою первую жену Кристен очень
раздражало то, что я постоянно висел на телефоне. Она говорила, что я
трачу на бизнес всю свою жизнь и не могу провести границу между
работой и домом. Она была права. Проблема отчасти заключалась в том,
что я работал из дома. Я не мог удержаться от искушения снять трубку,
если звонил телефон, – а он практически не умолкал. Конечно, хорошо
было бы не брать трубку – но вдруг за очередным звонком скрывается
интересная сделка?
И даже сейчас, пребывая в состоянии полной расслабленности, я ни на
секунду не прекращаю думать. Когда бодрствую, мой мозг работает все
время, я обдумываю идеи. А поскольку Virgin стала глобальной компанией,
мне приходится бодрствовать большую часть суток. К счастью, я овладел

искусством спать урывками, по часу или по два. Из всего, чему я научился,
именно эта способность для меня жизненно необходима. Скажем, в
автобусе, едущем из Гонконга в Китай, делать особо нечего – и я сплю. А
потом просыпаюсь – и полностью готов снова работать часами. Кроме
всего прочего, это прекрасный способ отключаться. Уинстон Черчилль и
Маргарет Тэтчер мастерски владели искусством спать урывками, и я
следую их примеру.
У испанского художника Сальвадора Дали был свой уникальный
способ наслаждаться мгновением. Когда его одолевала скука, он шел в свой
сад на вершине скалы у берега моря. Срывал прекрасный персик, нагретый
солнцем. Держал его на ладони, любуясь золотистой кожицей плода.
Закрыв глаза, нюхал его. Теплый нежный запах обволакивал художника.
Потом он откусывал один кусочек. Его рот наполнялся сладким соком. Он
наслаждался им очень неспешно, смакуя, а потом выплевывал сок и
швырял персик в море, плескавшееся внизу. Дали говорил, что этот
единственный, так и не проглоченный им кусочек давал ему гораздо
большее наслаждение, чем если бы он съел целую корзину персиков.
Сожаление о прошлом – как персик, который ты швырнул вниз.
Персика больше нет, но ты полон раскаяния. Ты жалеешь о том, что
выбросил его. Ты хотел бы его вернуть. Мне кажется, что лучший способ
наслаждаться мгновением – не горевать о прошлом. Сожаления тянут тебя
вниз, тащат обратно в прошлое, в то время как тебе нужно двигаться
вперед.
Тяжело и неприятно проигрывать, но еще тяжелее и неприятнее
страдать по этому поводу. Мы все совершаем поступки, о которых потом
сожалеем. Иногда – обычно посреди бессонной ночи – они кажутся нам
большими ошибками, но позднее, оглядываясь назад, мы видим, какими
незначительными они были на самом деле. Сожаление, вызывающее
грызущее чувство вины, может наградить вас разве что бессонницей. Но я
убежден: прошлое есть прошлое. Его нельзя изменить. И даже если ты
действительно сделал что-то не так, сожалеть уже поздно – надо идти
вперед.
Хорошей 
иллюстрацией 
сказанного 
может 
быть 
случай,
произошедший во время нашего с Кристен медового месяца в Мексике.
Она специально выбрала для этого остров Косумель, где вообще не было
телефонных линий и где со мной никто не мог связаться. Сначала я с
трудом привыкал к мысли о том, что отрезан от мира, но вокруг было
столько всего интересного, что постепенно я расслабился. Две недели
спустя мы перебрались на полуостров Юкатан, где можно верхом или на

джипе объезжать руины старых храмов майя. Однажды вечером в баре
небольшого прибрежного городка я разговорился с парой каких-то
туристов, утверждавших, что Юкатан – лучшее место в мире для ловли
марлина и парусника. До тех пор я никогда не рыбачил в открытом море, и
тут же загорелся новой идеей. Я расспросил местных и договорился с
несколькими рыбаками о том, что они на следующий день возьмут нас с
собой на своей яхте. Мы прибыли к причалу еще на рассвете, но, несмотря
на ясное небо и яркое солнце, шкипер отказывался выходить в море,
заявив, что позже может разразиться шторм.
Я подумал, что он хочет вытянуть из нас побольше денег. На
следующий день мы должны были возвращаться домой, и это был наш
последний шанс. Я завелся и заявил, что заплачу вдвое против обычной
цены. Несколько туристов, которые еще в баре договорились выйти с нами
в море, сказали, что тоже заплатят в два раза дороже, и капитан согласился.
Туристы оказались правы – рыбалка была просто замечательная. Марлины
и парусники, казалось, взлетали вверх специально для того, чтобы
вцепиться в наши крючки, хотя вытаскивать их из воды оказалось совсем
нелегкой работой. Мы все наслаждались великолепной рыбалкой, а я как
раз пытался измотать очередного марлина, когда увидел, что все вокруг
внезапно потемнело. Один из рыбаков тут же перерезал ножом мою леску,
и марлин исчез в глубине. Мне стало немного не по себе. Всю пойманную
нами рыбу мы отпускали, но мысль о том, что огромный марлин будет
плавать в море с крючком и десятком метров лески во рту, мне не
понравилась. Однако нам нужно было уходить от приближавшегося
шторма – и я не стал спорить. Поднялся сильный ветер, резко похолодало.
Команда запустила двигатель, чтобы идти домой, но тут выяснилось, что
руль заклинило. Яхтой стало невозможно управлять, и она кружилась на
одном месте как заведенная. Шторм усиливался, а море разбушевалось.
Огромные волны перекатывались через палубу. Это был самый сильный
шторм, который мне довелось видеть. Людей тошнило, Кристен дрожала от
холода и страха, а судно содрогалось от ударов. Я был уверен, что оно не
выдержит и мы пойдем ко дну.
Через час худшее, казалось, миновало. Море успокоилось, а небо было
залито каким-то странным зловещим светом. Мы оказались в самом центре
урагана, и самое страшное было впереди. Я взглянул на горизонт и пришел
в ужас, увидев плотную черную стену, двигавшуюся к нам над водой. Это
был дальний край шторма, и выглядел он пугающе. Я подумал, что, когда
ураган обрушится на нас, мы погибнем.
Кристен – американка, хорошо знакомая с океаном, быстро оценила

наши шансы. Мы могли оставаться на яхте и, вероятно, пойти ко дну
вместе с ней – или же могли добираться до земли вплавь, пытаясь
опередить шторм. Она была прекрасной пловчихой и настаивала на том,
что нам следует плыть к берегу, находившемуся милях в двух от нас.
Остальные принялись уверять, что это безумие, но мы настаивали на своем.
Рыбаки дали нам какую-то доску, за которую можно было держаться, и мы
прыгнули в воду. Это действительно казалось сумасшествием. Я всерьез
боялся утонуть и деревенел от ужаса при мысли о том, что нас могут
сожрать акулы. Нас отнесло далеко в сторону, но мы продолжали плыть,
подталкиваемые огромными волнами.
Два часа спустя, промерзшие насквозь, мы все-таки пробились через
полосу прибоя к берегу, где и упали без сил. Как только мы смогли снова
двигаться, то пересекли зловонное мангровое болото и добрались до
деревни, чтобы организовать спасательную операцию. Мы нашли
достаточно большое судно и отправились на поиски остальных, но по пути
попали в еще более сильный шторм, и нас отогнало обратно к берегу. Когда
шторм прекратился, поиски рыбацкой яхты возобновились, но два дня
поисков так ничего и не дали – ни обломков, ни тел. Это было ужасно. Мы
летели домой молча, погруженные в мрачные мысли – а чувство вины не
покидало меня.
Я мог бы прожить с этим чувством всю жизнь. Но, несмотря на
трагизм происшедшего, понял, что нужно рационально смотреть на вещи.
Я рассуждал так: рыбаки согласились на предложенную сумму вопреки
здравому смыслу. Проблема заключалась в аварийном состоянии яхты, а уж
это не было моей виной. Если тонет паром и гибнут люди, то
ответственность несут не пассажиры, а капитан или владельцы судна.
История с пропавшей яхтой всплыла снова, когда несколько лет спустя
в свет вышла моя автобиография, «Теряя невинность». Daily Mirror послала
в Мексику своего репортера, чтобы выяснить, что же случилось. К моей
радости, обнаружилось, что и яхта, и команда целы и невредимы. Прилив и
ветер отнесли судно на сотни миль к югу, точно так же, как они несли нас с
Кристен, только яхту унесло гораздо дальше.
Рыбаки потратили много времени на починку яхты, а радио или
телефона для связи с берегом у них не было. Уже после того, как мы
улетели домой, они благополучно вернулись в гавань. Я ничего об этом не
знал – и мог бы прожить годы, снедаемый бесполезным раскаянием.
Из этого приключения я вынес и такой урок – теперь стараюсь
следовать ему всегда. Вот он: будь добр к людям. Перед самым
наступлением третьего тысячелетия я слышал по радио выступление

одного священника. Он сказал, что, если бы каждый примирился со своим
личным врагом, мир стал бы гораздо более добрым и радостным. На
следующий день я позвонил Колину Маршаллу, моему старому недругу из
British Airways, и пригласил его на ланч. Наверное, он ломал себе голову
над тем, что же такое я замыслил – но тем не менее пришел. Я предложил
ему стать председателем правления моей лотереи – и к концу ланча мы уже
были добрыми друзьями.
Всегда стоит восстанавливать рухнувшие мосты в отношениях между
людьми, даже если это твои заклятые враги.
Но постоянно жить будущим так же неправильно, как и постоянно
оглядываться назад. Многие живут надеждой на будущее, и такие люди
всегда недовольны. Они надеются на быстрый успех – выигрыш в лотерею
или что-нибудь в таком же роде. Я знаю, что цели важны. И деньги важны.
Но главное вот в чем: деньги – это средство для достижения цели, а не сама
цель. И то, что происходит с вами сейчас, так же важно, как то, что вы
планируете на будущее. Поэтому, хотя мой календарь заполнен на месяцы
вперед, я научился жить сегодняшним днем.

жүктеу/скачать 1,02 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: