Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

60 
хирургический разрез белых нервных волокон головного мозга; частный случай – 
фронтальная лоботомия
Нам невероятно повезло, что в отделении при операционной есть комната отдыха для 
хирургов. Там стоят два красных кожаных дивана, купленных мной вскоре после того, как 
мы перебрались сюда из старой больницы. Когда мы только переехали в главное здание 
больницы, незадолго до того возведенное в нескольких милях от старого, под отделение 
нейрохирургии был выделен весь третий этаж. Со временем, однако, руководство больницы 
отняло у нас несколько помещений. Одну из операционных приспособили под 
бариатрическую хирургию (операции для людей с высокой степенью ожирения). Коридоры и 
комнаты наполнились незнакомыми лицами, а также пациентами размером с небольшого 
кита, которых провозили мимо нас на каталке. Мы перестали чувствовать себя здесь как 
дома, и я боялся, что начал выглядеть со стороны немного отчужденно и официально, как 
часто случается с персоналом крупных современных больниц. 
Однажды я сидел на диване в комнате отдыха и читал книгу, пока ординатор 
самостоятельно начинал операцию. Мы стали постоянно закрывать комнату на ключ, так как 
теперь повсюду сновали незнакомые люди. Но стоило мне присесть, как тут же кто-то 
принялся стучать в дверь и дергать за ручку. Я притворился, будто ничего не замечаю, 
чувствуя себя при этом все более и более глупо. В конечном итоге дверь, к моему ужасу, 
выломали, и четыре врача, ни одного из которых я не знал, вошли внутрь с сэндвичами в 
руках. Растерявшись, я встал с дивана. 
– Это кабинет нейрохирурга! – крикнул я, понимая, что выгляжу напыщенным 
дураком. – Вас сюда никто не приглашал! 
Они удивились. 
– Руководство сказало, что все помещения предназначены для совместного 
пользования, – заявил один из них, презрительно глядя на меня. 
– Что ж, руководство не обсуждало это с нами, – ответил я. – Если бы у вас был 
собственный кабинет, то как бы вам понравилось, если бы люди вламывались туда без 
спроса? 
– Мы хирурги, – сказал кто-то, пожимая плечами. Они все-таки вышли из комнаты, да и 
я тоже вышел, так как слишком разозлился, чтобы там оставаться. Однако я решительно 
настроился защищать то немногое, что осталось от нейрохирургического отделения. 
Я отправился в операционную и перенял эстафету у ординатора. Случай оказался 
чрезвычайно сложным, и, удаляя опухоль, я невзначай повредил левый лицевой нерв. 
Возможно, этому суждено было произойти так или иначе: такое осложнение считается 
типичным для данной операции – но я понимал, что в моем расположении духа не стоило 
проводить столь рискованную и деликатную операцию. Таким образом, в следующие дни, 
встречая того пациента во время обхода палат и глядя в его перекошенное из-за паралича 
лицо, я готов был сгореть от стыда. Несколько утешало лишь то, что с тех пор нас с 
коллегами больше не беспокоили в комнате отдыха – нашем крошечном оазисе, хотя, думаю, 
многие другие хирурги стали меня недолюбливать. 
По какой-то никому не известной причине все окна в кабинетах операционного блока, в 
том числе в комнате с красными диванами, располагались на двухметровой высоте от пола. 
Все, что мог разглядеть через них сидящий человек, – это небо, в котором изредка вспарывал 
облака летевший в сторону Хитроу самолет; гораздо чаще появлялись голуби, иногда чайка и 
совсем уж редко – сокол. Удобно устроившись на том диване, что подлиннее, я провел много 
часов за чтением медицинских журналов. А порой, с трудом перебарывая сон в ожидании 
следующей операции, я рассматривал серые тучи через высокие окна. В последние годы 
перерывы между операциями становились все длиннее и длиннее. Проблема в том, что мы не 
можем приступить к очередной операции до тех пор, пока не убедимся в наличии свободной 
койки, на которую можно будет положить прооперированного пациента, а коек частенько не 

61 
хватает. Постоянные предложения, планы и упреки со стороны государства и руководства 
больницы, направленные на максимальное повышение эффективности нашей работы, 
превратили ее в нечто напоминающее игру «музыкальные стулья» (при этом музыка 
постоянно меняется, а в связи с последней серией реформ заменили еще и оркестр): 
пациентов всегда оказывается больше, чем свободных коек. Так что мне приходится долгими 
часами лежать на диване, понуро уставившись в мрачное небо, в котором то и дело 
проносятся голуби. 
*** 
Я лежал на диване, ожидая начала следующей операции и чуть ли не засыпая над 
книгой. Один из коллег, оперировавший в тот же день, сидел в кресле, точно так же ожидая, 
когда очередному пациенту введут наркоз. 
– Нам постоянно твердят, что здравоохранение нуждается в кардинальных переменах. 
А все после гибели пациентов в Стаффорде. Что за очковтирательство! Ведь все зависит от 
того, кто у руля, – сказал он. 
Я вспомнил, как еще студентом несколько месяцев проработал младшим медбратом в 
психогериатрическом отделении одной из психиатрических лечебниц, которые раньше 
окружали Лондон. Большинство пациентов страдало от прогрессирующей деменции. Кто-то 
попал туда из-за дегенеративных заболеваний мозга, а кто-то – из-за шизофрении: они 
провели в лечебнице большую часть жизни, которая теперь подходила к печальному концу. 
Необходимость вставать в семь утра и идти на работу, где нужно ухаживать за двадцатью 
шестью стариками с двойным недержанием, лежащими в одной палате, в некоторой степени 
закаляла характер, равно как и обязанность брить и кормить их, сажать на горшок, стягивать 
ремнями в гериатрическом кресле. Многим медсестрам и медбратьям из тех, что я там 
встретил, такая работа определенно была противопоказана. Другие же проявляли 
невероятные терпение и доброту. Особенно мне запомнился мужчина по имени Винс Хёрли 
родом из Вест-Индии, старший медбрат. Работенка была скверная, а жалованье – скудным, и 
я навсегда усвоил, что доброте любого человека, в том числе и моей собственной, есть 
предел. 
Мне рассказали, что в XIX веке, когда построили эту больницу, отличавшуюся 
строгим, почти тюремным режимом, обширная прилегающая территория возделывалась и 
пациентов заставляли работать на земле. Однако я застал лишь опустевшие поля. Вместо 
сельскохозяйственных работ некоторым из пациентов теперь прописывали трудотерапию. 
Дважды в неделю три врача-трудотерапевта – крепкие дамы средних лет в темно-бордовых 
халатах – выводили нестройную вереницу слабоумных стариков на поля, окружавшие 
больницу. Шел 1976 год, стояла ужасная засуха, и выжженная земля приобрела 
коричнево-желтый цвет, а лица пациентов – красный оттенок, так как многие из них 
принимали нейролептический препарат «Аминазин», сильно повышающий чувствительность 
кожи к солнечному свету. Пациентам давали футбольный мяч и оставляли заниматься всем, 
чем им заблагорассудится, – поэтому большинство просто сидело и таращилось в никуда. 
Все три трудотерапевта тоже усаживались. Был там особенно заторможенный пациент 
(много лет назад ему сделали лобэктомию), который мог часами напролет сидеть 
неподвижно. Одна из сопровождающих дам использовала его в качестве спинки, опираясь на 
которую она с удобством располагалась на пожухлой траве и принималась вязать. Пациента 
звали Сидни, и он был знаменит огромными гениталиями. В первый же мой рабочий день 
другие медбратья во время мытья пациентов позвали меня, чтобы я оценил причиндалы 
Сидни, неподвижно лежавшего в ванне. 
Именно во время работы здесь я впервые услышал название знаменитой 
нейрохирургической больницы, в которой затем стажировался, а в конечном итоге стал 
старшим нейрохирургом. В 50-х годах XX века многих из пациентов, за которыми я позднее 
присматривал, в том числе заторможенного Сидни, отправляли в эту больницу, где 

62 
подвергали психохирургическому вмешательству, известному как префронтальная 
лоботомия, или лейкотомия. В те годы она являлась популярнейшим способом лечения 
шизофрении, который, как считалось, превращал возбужденных, галлюцинирующих 
шизофреников в спокойных и счастливых людей. Операция представляла собой рассечение 
лобных долей головного мозга с помощью ножа специальной формы, и последствия ее были 
абсолютно необратимыми. К счастью, подобные операции утратили значение после 
появления препаратов на основе фенотиазина, таких как «Аминазин». 
Пациентам с лобэктомией, как мне показалось, досталось больше всего – они были 
вялыми, безразличными ко всему и сильно напоминали зомби. Тайком заглянув в их истории 
болезни, я с удивлением обнаружил отсутствие записей о послеоперационном врачебном 
наблюдении. В картах всех пациентов, которым назначили лобэктомию, имелась короткая 
запись: «Годен для лобэктомии. Перевести в Аткинсон-Морли». Следующее, что можно 
было прочесть, – это: «Переведен из Аткинсон-Морли. Снятие швов – через девять дней», – 
и больше ровным счетом ничего. В некоторых медицинских картах присутствовали редкие 
записи, сделанные годы спустя, – что-нибудь вроде: «Вызвали на осмотр. Дерется с другими 
пациентами. Зашита рваная рана на голове». Однако никаких других записей, помимо 
сделанных при первом поступлении в больницу (как правило, из-за приступа острого 
психоза), не было, а ведь многие провели здесь не один десяток лет. 
Двумя годами ранее некий студент, который, как и я, работал младшим медбратом в 
подобной психиатрической лечебнице, обвинил персонал в жестоком обращении с 
пациентами. В прессе поднялась шумиха, в ответ на которую была создана Королевская 
комиссия по надлежащему оказанию психиатрической помощи. В связи с этим больничный 
персонал вначале отнесся ко мне с изрядной долей подозрительности – мне потребовалось 
время, чтобы убедить коллег, что я не собираюсь за ними шпионить. Думаю, кое-что от меня 
все-таки скрывали, но за время работы мне не довелось стать свидетелем открытого 
проявления жестокости по отношению к пациентам. 
Однажды утром, когда я кормил очередного беззубого старика овсянкой, в столовую 
неожиданно вошел заведующий и сказал, что после обеда я могу идти домой, хотя и не 
назвал для этого конкретных причин. Он принес с собой мешок для белья, наполненный 
поношенными, но чистыми костюмами – некоторые из них были в тонкую полоску, – а 
также разнообразным нижним бельем. Все пациенты страдали двойным недержанием, 
поэтому неизменно носили пижамы: так проще было переодевать их и поддерживать 
чистоту. Но в тот день мне и остальным медбратьям велели переодеть больных в нижнее 
белье и костюмы. Итак, мы надели на несчастных слабоумных пациентов костюмы, которые 
до них уже кто-то носил и которые висели на стариках как на вешалках, вновь усадили их в 
гериатрические кресла, и я отправился домой. Однако назавтра (по графику у меня значилась 
ночная смена) я обнаружил, что пациенты снова в пижамах и все вернулось в прежнее русло. 
– Вчера приходила королевская комиссия, – ухмыляясь сказал Винс. – Костюмы ее 
сильно впечатлили. Заведующий решил от тебя избавиться, чтобы ты ненароком не сболтнул 
лишнего. 
Из всех людей, с которыми мне довелось познакомиться за долгую медицинскую 
карьеру, Винс произвел на меня одно из самых глубоких впечатлений. Меня неизменно 
поражало, насколько ласково и тактично он обращался с нашими безнадежно больными 
стариками. Порой он вставал позади одного из слабоумных пациентов, вечно что-то 
бормотавших, упирался руками в высокую спинку гериатрического кресла и говорил, 
вздыхая: 
– Что это тут происходит? Нет, я хочу знать, что тут происходит! 
Мы смеялись и принимались за повседневную работу: кормили пациентов, мыли, 
сажали на горшок и снимали с него, а в конце дня укладывали спать. 
Прошло тридцать пять лет; та больница стоит на прежнем месте, но прилегающие 
земли были проданы, и сейчас там располагается фешенебельный гольф-клуб. Все пациенты, 
за которыми я присматривал, должно быть, умерли давным-давно. 

63 
*** 
– Что читаете? – поинтересовался коллега, увидев у меня на коленях раскрытую книгу. 
– Что-то 
малопонятное 
про 
мозг. 
Написано 
американским 
психологом, 
специализирующимся на лечении обсессивно-компульсивного расстройства с помощью 
групповой терапии. В основе его методики лежит буддийская медитация в сочетании с 
квантовой механикой. 
Он фыркнул: 
– Что за вздор! Кстати, вы ведь раньше оперировали пациентов с ОКР? 
И действительно. Пациент достался мне в наследство от моего предшественника, но я 
бы с превеликой радостью отказался от такой операции. Она подразумевала выполнение 
небольших надрезов на хвостатом ядре и поясной извилине – своего рода микролоботомия, 
но без чудовищных последствий. Психиатр объяснил, что операция на самом деле помогает. 
Мне же скорее казалось, что мы действуем наугад, но современная высокотехнологичная 
функциональная томография пациентов с ОКР подтвердила, что именно эта область мозга 
отвечает за возникновение заболевания. В Калифорнии психохирургию запретили 
законодательно, так что отдельные отчаявшиеся жители этого штата, которые фактически 
оказались на грани самоубийства из-за непреодолимого желания постоянно мыть руки 
(боязнь грязи – одна из наиболее распространенных проблем у людей с ОКР), прилетали на 
лечение в Англию. Один из них, помнится, напялил три пары перчаток, перед тем как взять в 
руки протянутую мной ручку и подписать форму информированного согласия, разрешавшую 
мне просверлить у него в голове парочку дырок. Пока я рассказывал коллеге о своем опыте в 
психохирургии, в комнату вошла медсестра. 
– Мистер Марш, – сказала она неодобрительно (я развалился на диване прямо в 
хирургическом халате), – следующий пациент говорит, что у него опухоль справа, тогда как 
в форме информированного согласия речь идет об операции в левой части головного мозга. 
– О господи! – ответил я. – У него левая теменная опухоль, из-за которой он путает 
правую и левую стороны. Да будет вам известно, это называется синдромом Герстмана. И 
пациент – последний человек, у которого мы должны спрашивать, где нам оперировать. Он 
дал полное согласие. Я лично разговаривал с ним вчера вечером. И с его семьей тоже. 
Давайте начнем уже. 
– Некоторые полагают, что синдрома Герстмана не существует, – заметил мой коллега, 
хорошо осведомленный в подобных вопросах. 
– Вам следует с ним переговорить, – настаивала медсестра. 
– Это просто смешно, – проворчал я, поднимаясь с дивана. 
Через операционную, где Коуб, наш санитар, вытирал размазанную по полу кровь, 
которая осталась после предыдущей операции, я прошел в кабинет для анестезии. По пути я 
заметил привычную гору мусора: на операционном столе валялись всевозможные 
одноразовые приспособления общей стоимостью несколько тысяч фунтов – все это должны 
были вскоре сложить в большой мешок и отправить на утилизацию. Когда я протиснулся 
через вращающиеся двери, пожилой пациент уже лежал на каталке. 
– Мистер Смит, доброе утро! – сказал я. – Говорят, вы хотите, чтобы я прооперировал 
вам правую часть головы. 
– Мистер Марш, спасибо, что пришли! Ну, я думал, что проблема именно справа, – 
ответил он с явной неуверенностью в голосе. 
– Действительно, вы чувствуете слабость в правой части тела. Но это как раз и 
означает, что опухоль слева. Видите ли, в мозгу все наоборот. 
– О! 
– Я, конечно, могу прооперировать правую часть мозга, если вы настаиваете. Но разве 
вы не хотели бы, чтобы решение принимал все-таки я? 
– Нет-нет, – рассмеялся он. – Вам решать. 

64 
– Что ж, тогда остановимся на левой стороне, – заключил я. 
Я вышел из кабинета. Медсестра должна была сказать анестезиологу, что теперь можно 
приступать к операции. Я же вернулся на свой красный кожаный диван. 
Через сорок минут медсестра сообщила, что пациенту ввели наркоз, и я велел 
ассистенту начинать операцию без меня. Продолжительность стажировки столь невелика, 
что молодым врачам отчаянно не хватает даже базовой хирургической практики, поэтому я 
чувствую себя обязанным давать им возможность самостоятельно вскрывать и зашивать 
голову: это наиболее простые и относительно безопасные этапы нейрохирургической 
операции, хотя я и предпочел бы делать все сам. Наблюдая за работой подчиненных, я 
волнуюсь гораздо сильнее, чем оперируя собственноручно. Это означает, что я позволяю 
себе покинуть операционный блок, только если мои ординаторы работают над простейшими 
случаями, а в кабинете скопилось слишком много бумаг. Таким образом, мне ничего не 
остается, кроме как отдыхать в комнате с красными кожаными диванами. 
Я то и дело захожу в операционную, с некоторой завистью поглядывая на работающего 
стажера, и принимаюсь за мытье рук лишь после того, как мозг пациента оказывается вскрыт 
и начинается более опасная и сложная фаза операции. То, в какой момент я возьму бразды 
правления в свои руки, зависит как от опытности ординатора, так и от сложности случая. 
– Как дела? – спрашиваю я обычно, надевая очки для чтения и хирургическую маску, 
после чего начинаю всматриваться в операционную рану. 
– Все в порядке, мистер Марш, – отвечает обычно стажер, который не желает, чтобы я 
вмешивался, и прекрасно понимает, что я бы с удовольствием встал на его место и 
продолжил вместо него. 
– Вы уверены, что не нуждаетесь в моей помощи? – спрашиваю я с надеждой в голосе, 
но, как правило, меня заверяют, что все под контролем. 
Если мне кажется, что это действительно так, я разворачиваюсь и ухожу прочь от 
операционного стола в комнату отдыха, расположенную в нескольких метрах от него. 
*** 
Я вытянулся на диване и вернулся к книге. Как практикующий нейрохирург, я всегда 
считал рассуждения на тему «загадки мозга и разума» запутанными и, если уж на то пошло, 
пустой тратой времени. Я никогда не видел здесь особой загадки – меня лишь неизменно 
восхищало и бесконечно удивляло то, что мое сознание, кажущееся свободным, словно 
ветер; сознание, которое в ходе описываемой операции пыталось сконцентрироваться на 
чтении книги, но вместо этого сосредоточилось на проплывавших высоко надо мной 
облаках; сознание, которое в данный момент рождает вот эти самые слова, в 
действительности представляет собой череду электрохимических взаимодействий между 
сотнями миллиардов нервных клеток. Автор книги, которую я держал в руках, судя по всему, 
тоже восхищался загадкой мозга и разума. Но стоило мне приступить к чтению 
приведенного им списка различных теорий на этот счет: функционализм, эпифеноменализм, 
современный материализм, дуалистичный интеракционизм – или это был интеракционный 
дуализм? – как я быстро погрузился в сон и проспал до тех пор, пока медсестра не разбудила 
меня, сообщив, что настало время вернуться в операционную и заняться делом. 

жүктеу/скачать 1,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: