итак
было единственным словом,
способным обобщить мои колебания. Но, возможно, он имел в виду
Итак?
,
как бы спрашивая, что такого неожиданного в том, что я все еще хотел его
спустя столько лет.
– Итак, – повторил я, как будто речь шла о капризах и прихотях кого-то
постороннего, а не обо мне.
– Итак, по этой причине ты не можешь зайти выпить?
– Итак, по этой причине я не могу зайти выпить.
– Ну и балда!
Я совсем забыл это его словечко.
Мы дошли до его кабинета. Он представил меня двум-трем коллегам,
встретившимся нам по пути, удивив меня полнейшей осведомленностью в
нюансах моей карьеры. Он знал все, был в курсе даже незначительных
деталей, некоторые из которых можно было раскопать только в Интернете.
Это тронуло меня. Я считал, что он и думать забыл обо мне.
– Хочу показать тебе кое-что, – сказал он. В кабинете стоял большой
кожаный диван. Диван Оливера, подумал я. Значит, здесь он садится и
читает. Диван и пол были завалены бумагами, за исключением одного угла,
занятого алебастровой лампой. Лампа Оливера. Я вспомнил листы бумаги,
разложенные по полу в его комнате в Б. «Узнаешь?» – спросил он. На стене
висела вставленная в рамку цветная репродукция плохо сохранившейся
фрески митраистической бородатой фигуры. Мы оба купили себе такую в
то утро, когда побывали в базилике святого Климента. Я не видел свою уже
лет сто. Рядом, также в рамке, висела почтовая открытка с изображением
уступа Моне. Я моментально узнал ее.
– Она когда-то была моей, но ты владеешь ей уже гораздо дольше. –
Мы принадлежали друг другу, но с тех пор столько прожили порознь, что
стали
принадлежать
другим.
Лишь
случайные
встречные определяли течение наших жизней.
– У нее долгая история, – сказал я.
– Знаю. Когда я менял рамку, то увидел надписи на обороте, и теперь
их можно прочитать, перевернув открытку. Я часто думал об этом
Мейнарде.
Вспомни обо мне однажды.
– Твой предшественник, – сказал я, чтобы подразнить его. – Нет,
ничего такого. Кому ты отдашь ее в один прекрасный день?
– Я надеялся, что как-нибудь один из моих сыновей вернет ее лично,
когда приедет погостить. Я уже добавил надпись от себя, но тебе ее не
покажу. Ты остановился в городе? – сменил он тему, надевая плащ.
– Да. На одну ночь. Завтра утром у меня встреча с людьми из
университета, потом я уезжаю.
Он посмотрел на меня. Я знал, что он думает о том вечере во время
рождественских каникул, и знает, что я знаю это.
– Значит, я прощен?
Он сжал губы в безмолвном извинении.
– Давай выпьем у меня в отеле.
Я ощутил, как он насторожился.
– Я сказал выпьем, а не перепихнемся.
Краска смущения залила его лицо. Я продолжал разглядывать его. Он
все еще был поразительно красив – густая шевелюра, ни грамма жира, по-
прежнему бегает по утрам, сказал он, кожа все такая же гладкая, как тогда.
Только несколько пигментных пятен на руках. Мысль о них засела у меня в
голове.
– Что это у тебя? – спросил я, показывая на его руку, касаясь ее.
– Они у меня повсюду.
Пигментные пятна. У меня сжалось сердце. Я хотел расцеловать их
все.
– Чересчур много солнца в молодости. Да и потом, чему удивляться. Я
старею. Через три года моему старшему сыну будет столько же, сколько
тебе было тогда. По правде говоря, он больше похож на тебя в ту пору,
когда мы были вместе, чем ты сейчас похож на того Элио, которого я знал.
Просто удивительно.
Значит, так ты называешь это,
Достарыңызбен бөлісу: |