Женский портрет

– Огромное. Хотя бы потому, что она привела меня сюда.
– Вам так нравится Гарденкорт? – спросила Изабелла, все больше и
больше убеждаясь, что он приехал объясниться; не желая побуждать
его к этому, если он еще не решился, она вместе с тем старалась
сохранить ясность мысли на случай, если он все же заговорит. Ей
вдруг пришло на ум, что всего несколько недель назад она сочла бы
подобную сцену чрезвычайно романтичной: парк в старинном
английском поместье, на переднем плане – «знатнейший», как она
полагала, лорд, признающийся в любви молодой особе, которая при
ближайшем рассмотрении обнаруживала черты несомненного сходства
с нею самой. Теперь, оказавшись героиней этой сцены, она тем не
менее весьма успешно наблюдала ее со стороны.
– Гарденкорт нисколько меня не привлекает. Меня привлекаете
здесь только вы.
– Но вы слишком мало меня знаете, чтобы иметь право так
говорить, и я не верю в серьезность ваших слов.
Произнося такую фразу, Изабелла несколько кривила душой: она
не сомневалась в искренности лорда Уорбертона, но, вполне сознавая
это, платила дань предвзятому мнению большинства людей, у которых
столь скоропалительное признание вызвало бы удивление. Более того,
если ей нужны были какие-то доказательства – а она и без того знала,
что лорд Уорбертон не принадлежит к числу тех, кого называют
вертопрахами, – тон, каким он произнес свой ответ, мог в полной мере
послужить этой цели.
– Право в таких вопросах дает не время, мисс Арчер, а глубина
чувств. Знай я вас три месяца, это ничего бы не изменило: я был бы
так же уверен в своих чувствах, как теперь. Да, я видел вас очень мало,
но мое впечатление о вас сложилось в первый же час нашего
знакомства. Не теряя времени, я сразу же влюбился в вас. С первого
взгляда, как пишут в романах: теперь-то я знаю, что это не просто
образное выражение, и впредь буду относиться к романам с большим
доверием. Два дня, что я провел здесь, решили все; не знаю, заметили
ли вы это, но я с величайшим вниманием наблюдал – мысленно,
разумеется, – за каждым вашим шагом. От меня не ускользнуло ни
одно ваше слово, ни один ваш жест. А когда позавчера вы приехали в
Локли – вернее, когда вы уехали, – у меня уже не осталось ни
малейших сомнений. И все же я положил еще раз проверить себя и

строжайше допросить. Я это сделал – все эти дни я только этим и
занимался. В таких вещах мне не свойственно ошибаться: я из разряда
очень разумных животных. Я не легко загораюсь, но если сердце мое
задето, это навсегда. Навсегда, мисс Арчер, навсегда, – повторил лорд
Уорбертон так дружески, так ласково, так нежно, как никогда еще
никто с Изабеллой не говорил, и глаза его, полные любви – любви,
очищенной от всего низменного, от жара страсти, от исступления, от
безрассудства, – сияли ровным тихим светом, точно защищенная от
ветра свеча.
Пока он говорил, они, словно по молчаливому согласию, все
замедляли и замедляли шаг, потом совсем остановились, и он взял ее
руку в свою.
– Ах, лорд Уорбертон, вы так мало меня знаете! – сказала Изабелла
очень мягко. И так же мягко отняла руку.
– Не корите меня этим, мне и без того грустно, что я недостаточно
знаю вас и столько из-за этого упустил. Но я хочу наверстать
упущенное и, мне кажется, избираю самый верный путь. Согласитесь
стать моей женой, и я узнаю вас, и когда мне захочется сказать вам все
то хорошее, что я о вас думаю, вы не сможете возразить, будто я
говорю так по неведению.
– Вы мало меня знаете, – повторила Изабелла, – а я вас и подавно.
– Вы имеете в виду, что, в отличие от вас, я вряд ли выиграю при
более близком знакомстве? Вполне возможно. Но поверьте, если уж я
осмелился так говорить с вами, значит, я готов сделать все, что в моих
силах, чтобы вы были мною довольны. Ведь вы неплохо относитесь ко
мне, не правда ли?
– Я очень хорошо к вам отношусь, лорд Уорбертон, – ответила
Изабелла, и в эту минуту он и в самом деле был ей очень мил.
– Благодарю вас. Стало быть, в ваших глазах я не совсем чужой.
Право, я всегда вполне сносно справлялся со всеми другими
своими обязанностями и не думаю, что оплошаю в той, которую беру
на себя по отношению к вам, тем более что она мне приятней всех
прочих. Спросите обо мне тех, кто меня знает: у меня много друзей, и
они скажут вам обо мне доброе слово.
– Мне не нужны поручительства ваших друзей, – сказала Изабелла.
– Очень рад это слышать. Стало быть, вы доверяете мне?

– Всецело, – кивнула она, и на душе у нее стало как-то особенно
светло, потому что это было действительно так.
Лицо ее спутника просияло улыбкой, он глубоко и радостно
вздохнул.
– Пусть я лишусь всего, что у меня есть, если не оправдаю вашего
доверия, мисс Арчер!
«Неужели он сказал это, чтобы напомнить мне, как он богат?» –
подумала Изабелла, но тут же решительно отвергла эту мысль. Лорд
Уорбертон, по собственному его выражению, «заминал» это
обстоятельство, и, в самом деле, он мог быть вполне спокоен, что оно
не ускользнет из памяти его собеседника, тем паче собеседницы,
которой он предлагал руку и сердце. Изабелле, которая с самого начала
напрягала все силы, чтобы не разволноваться, удавалось сохранять
ясную голову, так что даже слушая его и соображая, как лучше ему
ответить, она нет-нет да позволяла себе удовольствие оценить его
несколько критически. «Что же сказать?» – спрашивала она себя. Ей от
души хотелось сказать ему что-нибудь не менее ласковое, чем то, что
сказал ей он. Слова его не оставляли сомнений: Изабелла чувствовала,
что – по какой-то непостижимой причине – в самом деле была ему
дорога.
– Не знаю, как выразить вам мою признательность, – решилась она
наконец. – Ваше предложение – большая честь для меня.
– Только не это! – вырвалось у него. – Я так и знал, что вы скажете
что-нибудь в таком роде. Зачем вы это говорите? Зачем выражаете мне
признательность? Напротив, это я должен вас благодарить за то, что вы
согласились выслушать меня: ведь мы едва знакомы, а я уже
обрушиваю на вас свои излияния. Что и говорить, это серьезный
вопрос, и я понимаю, мне легче задать его, чем вам на него ответить.
Но то, как вы слушали меня – или хотя бы то, что вы вообще
выслушали меня, – позволяет мне надеяться.
– Не надо слишком надеяться, – сказала Изабелла.
– О мисс Арчер! – пробормотал лорд Уорбертон, снова улыбаясь,
но сохраняя всю свою серьезность, словно такого рода
предостережение вполне могло быть вызвано игрой ликующих чувств,
бьющей ключом радостью.
– А если я скажу, что не надо надеяться, совсем не надо, это вас
очень поразит?

– Поразит? Не знаю, что вы разумеете под этим словом. Это не
поразит меня, а сразит.
Изабелла опять двинулась по дорожке, минуту другую она хранила
молчание.
– Я уверена, что, хотя и так очень ценю вас, познакомься мы
покороче, вы только выросли бы в моих глазах. Но я отнюдь не
уверена, что вас не постигнет разочарование. Я говорю так не из
ложной скромности, а совершенно искренно.
– Я готов пойти на риск, мисс Арчер, – возразил ее спутник.
– Это, как вы сказали, серьезный вопрос. Очень трудный вопрос
– А я и не рассчитываю, что вы тотчас дадите мне ответ. Думайте,
сколько считаете нужным. Если я выиграю от ожидания, я с радостью
готов ждать и ждать. Только помните: от вашего ответа зависит счастье
всей моей жизни.
– Мне не хотелось бы держать вас в неопределенности.
– Ну что вы! Я предпочту услышать добрую весть через полгода,
чем дурную сейчас.
– Но вполне возможно, что и через полгода весть не будет доброй в
вашем понимании.
– Но почему? Вы же сами сказали, что относитесь ко мне хорошо
– Вне всяких сомнений, – подтвердила Изабелла.
– За чем же дело стало? Чего еще вам искать?
– Дело не в том, чего я ищу, а в том, смогу ли я дать вам то, чего
ищете вы. Мне кажется, я не подхожу вам, право же, не подхожу.
– Пусть вас это не беспокоит. Позвольте мне решать. К чему быть
большим роялистом, чем сам король?
– И не только это, – продолжала Изабелла. – Я еще не знаю, хочу ли
вообще выйти замуж.
– Наверное, не знаете. Не сомневаюсь, что многим молодым
женщинам поначалу вовсе не хочется выходить замуж, – возразил его
светлость, хотя, кстати сказать, вовсе не считал это утверждение
аксиомой, а просто пытался скрыть охватившее его волнение. – Но они
почти всегда дают себя уговорить.
– Да, но потому что хотят этого, – усмехнувшись, сказала Изабелла
Лорд Уорбертон изменился в лице и несколько мгновений молча
смотрел на нее.

– Боюсь, что причина ваших колебаний иная, – вдруг сказал он. – Я
– англичанин, а ваш дядюшка, как мне известно, считает, что вам
следует выйти замуж у себя на родине.
Изабелла не без интереса выслушала эту новость: ей и в голову не
приходило, что мистер Тачит станет обсуждать ее матримониальные
планы с лордом Уорбертоном.
– Он сам вам это сказал?
– Да, он как-то высказался в этом духе. Но, возможно, речь шла об
американках вообще.
– Однако ему самому жизнь в Англии как будто очень нравится.
Хотя по тону высказывание это звучало несколько строптиво, означало
оно только то, что по ее наблюдениям дядя, по крайней мере внешне,
вполне доволен своей судьбой, – и еще, что она отнюдь не склонна
придерживаться какой-либо одной, ограниченной точки зрения. Но в
лорда Уорбертона ее слова вселили надежду, и он тут же с живостью
воскликнул:
– Ах, дорогая мисс Арчер, поверьте, наша старая добрая Англия –
отличная страна. И станет еще лучше, когда мы ее чуть-чуть
подновим.
– Не надо ее подновлять, лорд Уорбертон, не надо ничего трогать.
Мне она нравится такая, какая есть.
– Но, если вам здесь нравится, тогда я уже совсем отказываюсь
понять, почему вы не хотите принять мое предложение.
– Боюсь, я не сумею вам это объяснить.
– Но попытайтесь хотя бы. Я довольно понятлив. Может быть, вас
пугает… пугает климат? Мы можем поселиться в другой стране. Вы
выберете себе какой угодно климат, в любой ч"-.с" и света.
В этих словах была такая безмерная искренность и доброта, как в
объятиях сильных рук, – Изабелле даже показалось, что вместе с его
чистым дыханием на нее повеяло запахом неведомых садов, крепкой
свежестью ветра. Она многое отдала бы сейчас, чтобы ей захотелось
прямо и просто сказать ему: «Лорд Уорбертон, в этом удивительном
мире я не знаю для себя лучшей доли, чем с благодарностью
довериться вашей любви». Но хотя успех кружил ей голову, она все же
сумела отступить и укрыться от его лучей в густую тень, как попавший
в неволю дикий зверек, запертый в просторной клетке.
«Великолепная» будущность, которую ей предлагали, 
не была

пределом ее мечты. И слова, которые она наконец произнесла, были
совсем иными – они просто отдаляли необходимость одним ударом
разрубить этот узел.
– Надеюсь, вы не посетуете на меня, если я попрошу больше не
говорить об этом сегодня.
– Конечно, конечно! – поспешил согласиться ее спутник. – Я ни за
что на свете не хотел бы докучать вам.
– Мне придется о многом подумать, и, обещаю вам, я отнесусь к
вашему предложению очень серьезно.
– Только об этом я и прошу вас, только об этом. И еще, помните:
мое счастье всецело в ваших руках.
Изабелла с должным вниманием выслушала его слова, что, однако,
не помешало ей минутой спустя добавить:
– Не скрою, что буду думать о том, какими словами сказать вам,
почему ваша просьба невыполнима, – как сказать вам это, не слишкем
вас огорчив.
– Таких слов нет, мисс Арчер. Не буду утверждать, что ваш отказ
убьет меня, нет, я не умру от этого. Но мне не для чего будет жить, а
это еще хуже.
– Вы будете жить и женитесь на женщине, которая лучше меня
– Пожалуйста, не надо, – очень серьезно сказал лорд Уорбертон. –
Вы несправедливы и к себе, и ко мне.
– Ну тогда на женщине, которая хуже меня.
– Возможно, есть женщины лучше вас, – продолжал он, не меняя
тона, – но мне они не по нраву. Вот все, что я могу сказать. У каждого
свой вкус.
Его серьезность сообщилась ей, и высказала она это тем, что снова
попросила его пока не касаться этой темы.
– Я сама вам отвечу – очень скоро. Может быть, напишу.
– Как вам удобнее, как вам удобнее, – ответил он. – Время будет
тянуться для меня медленно, но ничего не поделаешь, придется
набраться терпения.
– Я не буду долго держать вас в неизвестности, вот только соберусь
с мыслями.
Он с грустью вздохнул и, остановившись, посмотрел на нее долгим
взглядом; в его заложенных за спину руках нервно ходил стек.

– Знаете, я начинаю бояться – да, бояться вашего необыкновенного
характера.
При этих словах – хотя биограф нашей героини вряд ли сумеет
растолковать почему – Изабелла вздрогнула и покраснела. Подняв на
своего спутника глаза, она тоном, чуть ли не молившим о сочувствии,
произнесла:
– Я тоже, милорд!
Однако это странное восклицание не вызвало в нем отклика: вся
жалость, какой он располагал, нужна была сейчас ему самому.
– Помилосердствуйте! – чуть слышно сказал он.
– Мне кажется, сейчас нам лучше расстаться, – сказала Изабелла. –
Я напишу вам.
– Благодарю. Но что бы вы ни написали – я все равно приеду еще
раз вас повидать.
Он постоял в раздумье, устремив взгляд на пытливую мордочку
Банчи, который всем своим видом выражал, что понял, о чем шла речь,
и теперь готов искупить подобную нескромность утроенным
интересом к корням векового дуба.
– И еще я хочу вам сказать, – снова начал он. – Если вам не
нравится Локли… если дом кажется вам сырым и вообще… вы можете
вовсе не бывать там. Кстати сказать, дом не сырой: я велел осмотреть
его от подвалов до чердака – он вполне надежен и прочен. Но если он
не по душе вам, нет нужды даже и думать о нем. Нам есть где жить и
помимо Локли – домов хватит. Впрочем, это все к слову. Видите ли,
многих людей тяготит ров. До свидания.
– Что вы, я от него в восторге. До свидания.
Он протянул руку, и на какое-то мгновенье она дала ему свою –
мгновенье, которого было достаточно, чтобы, сняв шляпу и склонив
свою красивую голову, он коснулся ее пальцев губами. Затем,
сдерживая волнение, которое выдавали только резкие взмахи стека в
его руке, он быстро пошел прочь. Он явно был очень расстроен.
Изабелла сама была расстроена, и все же это объяснение
взволновало ее куда меньше, чем она того ожидала. Ни чувства
ответственности, ни страха перед сложностью выбора она не
испытывала. Выбирать собственно было не из чего: она не могла
выйти замуж за лорда Уорбертона, потому что такое замужество не
вязалось с ее просвещенным идеалом свободного познания жизни,

которому она уже начала или, во всяком случае, получила теперь
возможность следовать. Вот это-то ей нужно будет ему написать,
убедить его – задача сравнительно простая. Ее тревожило, вернее,
поражало другое: как мало ей стоило отказаться от такой великолепной
«будущности». Что ни говори, а предложение лорда Уорбертона
открывало перед ней огромные возможности, и пусть союз с ним,
несомненно, мог иметь свои недостатки, свои теневые стороны и
стеснительные неудобства, мог даже окутать душу тяжелым дурманом,
Изабелла нисколько не грешила против женщин, полагая, что
девятнадцать из двадцати, не колеблясь, вступили бы в этот брак.
Почему же для нее он не имел никакой притягательной силы? Кто она
и по какому праву ставит себя над другими? Чего хочет от жизни, чего
ждет от судьбы, какого счастья ищет, если мнит себя выше такого
высокого, такого сказочного положения? Если она отказывается
сделать этот шаг, значит, должна сделать в жизни что-то очень
большое, что-то неизмеримо большее. У бедняжки были основания то
и дело напоминать себе о грехе гордыни, и она искренне молила бога
отвести от нее этот грех: отчужденность и одиночество гордых
вселяли в ее душу не меньший ужас, чем безлюдная пустыня. Нет, она
отвергала лорда Уорбертона не из гордыни, такая betise
[30]
была бы
непростительна, а так как Изабелла и в самом деле питала к нему
искреннюю симпатию, то и пыталась уверить себя, что не принимает
его предложения из самых лучших побуждений и добрых к нему
чувств. Дело в том, что она слишком хорошо относится к нему, чтобы
выйти за него замуж; сердце говорит ей, что в очевидной – с 
его 
точки
зрения – логичности рассуждений таится какая-то ошибка, хотя она и
не может в точности на нее указать; наконец, просто бесчестно
наградить человека, предлагающего так много, скептически
настроенной женой. Она обещала ему подумать и теперь, вернувшись
после его ухода на ту скамью, где он застал ее, погрузилась в раздумье.
Казалось, она старается сдержать свое слово, но это было не так.
Изабелла спрашивала себя, неужели она черствая, самовлюбленная
ледышка? Наконец она поднялась и быстро пошла к дому, чувствуя,
как позже призналась подруге, что в самом деле боится себя.

13
Именно это чувство, а не желание получить совет, которого она
вовсе не искала, побудило Изабеллу рассказать дяде о предложении
лорда Уорбертона. Ей необходимо было излиться кому-то, чтобы
почувствовать себя более простой, более человечной, и для этой цели
она избрала дядю, а не тетушку или свою подругу Генриетту.
Разумеется, она могла бы избрать поверенным и Ральфа, но ей стоило
бы больших усилий открыть ему именно этот секрет. И вот на
следующее утро после завтрака она напросилась на аудиенцию к дяде.
Мистер Тачит имел обыкновение не выходить до обеда, но его
«закадычным», как он выражался, не возбранялось к нему заглядывать.
Изабелла вполне могла числить себя среди этих избранных, к которым,
помимо нее, относились сын старого джентльмена, его личный врач,
его лакей и даже мисс Стэкпол. Миссис Тачит в этом списке не
значилась, и следовательно, из тех, кто мог бы помешать Изабелле
поговорить с дядей наедине, было одним лицом меньше. Когда
Изабелла вошла в гостиную, дядя сидел у распахнутого окна в кресле
сложной конструкции и, обратив взгляд на запад, любовался парком и
Темзой; газеты и стопка писем лежали рядом, он был свежевыбрит,
тщательно одет, и на его гладком задумчивом лице обозначалось
выражение доброжелательного интереса.
Изабелла не стала ходить кругом да около.
– Я думаю, мне следует сказать вам, что лорд Уорбертон сделал
мне предложение. Наверное, мне следует сказать об этом и тетушке, но
я предпочитаю сообщить вам первому.
Дядя не выразил удивления, поблагодарил за доверие, которое она
ему оказала, и, помолчав, спросил:
– А можно, если не секрет, узнать, что ты ему ответила?
– Я не сказала ни «да», ни «нет» и попросила дать мне время
подумать; мне кажется, так учтивее. Но я не пойду за него.
Мистер Тачит ничего не сказал ей на это, и по выражению его лица
можно было заключить, что при всем живейшем интересе к ее делам
он не считает себя вправе в них вмешиваться.

– Вот видишь, я недаром предсказывал тебе большой успех.
Американки здесь высоко ценятся.
– Да, очень высоко, – сказала Изабелла. – Но даже если меня
обвинят в дурном вкусе и неблагодарности, за лорда Уорбертона я вряд
ли пойду.
– Разумеется, в моем возрасте, – продолжал ее дядя, – трудно
смотреть на мир глазами молодой девушки. Я рад, что ты пришла ко
мне не за советом, а уже приняв решение. Наверное, мне тоже следует
сказать тебе, – произнес он медленно, но как бы не придавая этому
большого значения, – что я уже три дня об этом знаю.
– О намерениях лорда Уорбертона?
– О серьезности его намерений, как здесь принято говорить. Он
написал мне милейшее письмо и все в нем изложил. Может, ты хочешь
его прочесть? – любезно предложил дядя.
– Нет, благодарю. Мне, пожалуй, незачем его читать. Но я рада, что
лорд Уорбертон написал вам, ведь он должен был это сделать, а он,
наверное, все делает, как должно.
– Однако он тебе нравится, как я погляжу! – сказал мистер Тачит. –
И пожалуйста, не вздумай отпираться.
– Очень нравится. Я охотно в этом сознаюсь. Просто я сейчас еще
не хочу выходить замуж.
– Думаешь встретить другого, кто тебе больше понравится? Что ж,
это вполне может случиться, – сказал мистер Тачит, который, по-
видимому, хотел обласкать племянницу, оправдав ее в принятом
решении и подыскав для него разумную причину.
– Дело не в том, кого я встречу. Мне и лорд Уорбертон очень
нравится.
И Изабелла сразу же напустила на себя такой вид, будто
решительно переменила прежнюю точку зрения, – вид, который
нередко вызывал удивление и даже раздражение у ее собеседников. Но
у ее дядюшки это не вызвало ни того ни другого.
– Лорд Уорбертон – превосходный человек, – продолжал он тоном,
который вполне можно было счесть одобрительным. – Такого милого
письма я уже давно не читал. И, что мне особенно понравилось, оно
все посвящено тебе – разумеется, кроме той части, где он пишет о себе
самом. Но он, вероятно, уже сказал тебе об этом?

– Он сказал бы мне все, о чем бы я его ни спросила, – ответила
Изабелла.
– Но ты не проявила любопытства?
– Это было бы праздное любопытство – ведь я решила не выходить
за него замуж.
– Его предложение показалось тебе недостаточно заманчивым? –
спросил мистер Тачит.
Изабелла помолчала.
– Нет, оно заманчиво, – вдруг призналась она. – Только не знаю
чем.
– К счастью, девушки не обязаны давать объяснения, – сказал
дядя. – Конечно, в таком предложении много заманчивого, но я никак
не возьму в толк, зачем англичанам сманивать нас из нашей родной
страны? Когда мы стараемся заполучить их к себе – это понятно: у нас
не хватает населения. А здесь, знаешь ли, и так слишком тесно,
впрочем, для очаровательных девушек, надо полагать, везде найдется
место.
– Для вас здесь тоже нашлось место, – сказала Изабелла, обводя
взглядом разбитый на английский лад огромный парк.
Мистер Тачит улыбнулся с лукавой многозначительностью.
– Тому, кто платит, дорогая, всюду найдется место. Иногда мне
кажется, я заплатил за все это слишком дорого. Возможно, тебе тоже
придется за все платить дорогой ценой.
– Возможно, – откликнулась Изабелла.
Последнее замечание дядюшки дало больше пищи ее уму, чем
собственные мысли: он отнесся к ее дилемме мягко, но весьма
проницательно, а это, как ей казалось, служило доказательством того,
что владевшие ею чувства естественны и разумны, подсказаны
жизнью, а не досужими умствованиями или тщеславными помыслами
– помыслами, уводящими от заманчивого предложения лорда
Уорбертона к чему-то неясному и, кто знает, не очень похвальному.
Говоря о чем-то неясном, мы отнюдь не имеем в виду, что Изабеллой
руководило в этот момент желание, пусть даже неосознанное,
соединиться с Каспаром Гудвудом; напротив, отказываясь отдать себя в
большие надежные руки английского претендента, она в равной мере
не была склонна позволить молодому человеку из Бостона завладеть ее
персоной. Прочитав его письмо, она почти с досадой подумала о его

появлении за границей и попыталась в этом чувстве найти защиту от
него; влияние Каспара Гудвуда на нее частично в том и заключалось,
что при нем она словно утрачивала свою свободу. Он вторгался в ее
жизнь с чересчур неуемной напористостью, с какой-то тупой
навязчивостью. Временами ее преследовала, даже сковывала мысль,
что она может вызвать его неодобрение, и она – никогда особенно не
обращавшая внимание на то, что скажут другие, – вдруг спрашивала
себя, а понравятся ли ему ее поступки? Противостоять ему было
трудно еще и потому, что больше всех других знакомых ей мужчин,
больше бедного лорда Уорбертона (Изабелла уже наградила его
светлость этим эпитетом) Каспар Гудвуд казался ей воплощением
энергии – а она уже понимала, что энергия есть источник силы, –
проникавшей весь его состав. Тут дело было не в его
«преимуществах», а в том одушевлении, которое глядело из его
блестящих глаз, словно неутомимый дозорный из окна. Нравилось ли
это Изабелле или нет, Каспар Гудвуд неизменно стоял на своем, пуская
в ход всю свою напористость, весь свой вес, и даже в самых
обыденных вещах приходилось считаться с ним. И сейчас, когда она
так твердо провозгласила свою независимость, не побоявшись сначала
всесторонне рассмотреть, а затем отвергнуть огромную взятку,
которую протягивал ей лорд Уорбертон, мысль о стесненной свободе
была ей особенно невыносима. Порой Изабелле казалось, что именно
Каспар Гудвуд назначен ей судьбой, что он – упрямейший факт ее
жизни, и в такие минуты она говорила себе: если даже удастся на
время ускользнуть от него, все равно, рано или поздно, придется
принять его условия – условия, которые, несомненно, будут выгодны
для него. Она бессознательно цеплялась за все, что могло бы
воспрепятствовать такому договору, и это сыграло не последнюю роль
в том, с какой готовностью она приняла приглашение тетушки:
получив его как раз в то время, когда к ней со дня на день должен был
явиться Гудвуд, она с радостью ухватилась за возможность иметь
наготове ответ на предложение, которое он, несомненно, ей сделает.
Когда в тот вечер в Олбани после посещения миссис Тачит,
предложившей ей «Европу», она, ошеломленная открывшимися перед
ней возможностями, сказала ему, что не может сейчас решать столь
сложные вопросы, он отказался принять такой ответ и теперь пересек
океан в надежде получить более благоприятный. Молодой

романтической девице, многое принимавшей на веру в Каспаре
Гудвуде, простительно убедить себя, что он – ее рок, но читатель
вправе получить о нем представление более подробное и отчетливое.
Он был сыном владельца широко известных массачусетских
бумагопрядильных фабрик, составившего себе на них изрядное
состояние, и в последнее время управлял отцовскими предприятиями,
причем с такой хваткой и умом, что они, невзирая на жестокую
конкуренцию и застой в делах, продолжали процветать. Образование
он получил главным образом в Гарварде, где, впрочем, отличался не
столько усердием в сборе колосьев на ниве знаний, сколько отменными
успехами в гимнастике и гребле. Позднее, правда, он понял, что и
развитый ум способен ловко поворачиваться, делать прыжки,
напрягаться, способен даже ставить рекорды, воспитав себя для
высоких свершений. И тогда, обнаружив в себе дар проникать в тайны
механики, он нашел способ усовершенствовать прядильный процесс, и
это усовершенствование стали широко применять и назвали его
именем, которое вы, возможно, встречали на страницах газет, немало
писавших о выгодном изобретении Гудвуда. Во всяком случае, Каспар
не преминул показать Изабелле номер нью-йоркского «Интервьюера» с
большой статьей о своем патенте – статьей, подготовленной, кстати
сказать, не мисс Стэкпол, несмотря на все ее дружеское участие к его
более задушевным делам. Ему доставляли удовольствие сложные,
головоломные задачи, он любил организовывать, состязаться,
руководить, умел заставить других исполнять его волю, верить в него,
пролагать ему путь и оправдывать его действия. В этом, по общему
мнению, и состоит искусство управлять людьми, которое в случае
Каспара Гудвуда поддерживалось дерзким, но вполне практичным
честолюбием. Те, кто знал его короче, считали, что он способен на
большее, чем возиться с «нитками-тряпками», – чем-чем, а тряпкой он
не был, и друзья ни минуты не сомневались, что когда-нибудь и где-
нибудь он еще впишет свое имя в историю большими буквами. Но на
это его, очевидно, должно было подвигнуть столкновение с чем-то
огромным и хаотичным, с чем-то темным и уродливым: Каспар в
общем был не в ладу с окружающим его миром самодовольной
успокоенности, алчности и наживы, с образом жизни, альфой и омегой
которого стала всепроникающая реклама. Изабелле приятно было
думать, что он мог бы нестись на стремительном коне в вихре великой

войны – такой, как Гражданская война, омрачившая первые годы ее
сознательного существования и его ранней юности.
Во всяком случае, ей нравилось считать, что по складу характера,
да и по образу действий Каспар Гудвуд – вожак, предводитель, и это
импонировало ей больше всех других его свойств и статей.
Бумагопрядильные фабрики Гудвуда нисколько ее не интересовали, а
патент оставлял и вовсе равнодушной. Она ценила в нем
мужественность, но при этом считала, что, будь у него слегка иная
внешность, он выглядел бы куда привлекательней. Слишком тяжелый
квадратный подбородок и не в меру прямая, деревянная осанка
выдавали натуру, не способную слышать глубинные ритмы жизни. И
его манера одеваться всегда на один и тот же лад не вызывала ее
одобрения. Не то что бы он подолгу носил одно платье – напротив,
вещи его имели даже слишком новый вид, но все они казались
одинаковыми: из скучного-прескучного сукна и все одного и того же
кроя. Вначале Изабелла не раз корила себя, напоминая, что к столь
значительному человеку смешно придираться по пустякам, но позже
решила, что не права: эти придирки мало чего стоили бы, будь она
влюблена в него. Но она не была в него влюблена и, стало быть, имела
право критиковать любые его недостатки, малые равно как и крупные,
к числу которых она относила прежде всего его чрезмерную
серьезность – вернее, не серьезность как таковую, ибо это свойство не
может быть чрезмерным, а то, как он ее проявлял. Он слишком прямо
и откровенно заявлял о своих желаниях и намерениях, слишком много
говорил об одном и том же, оставшись с ней наедине, а на людях
говорил слишком мало. И все же он был в высшей степени сильный и
чистый человек, что само по себе уже очень много: Изабелла видела
все его свойства по отдельности, как в музеях и на портретах видела
отдельные, хотя и плотно пригнанные части рыцарских доспехов –
бронь из стальных, искусно инкрустированных золотом пластин. Но,
странное дело, ее поступки не определялись ее впечатлениями. Каспар
Гудвуд никогда не отвечал ее идеалу джентльмена, и оттого она
естественно весьма критически относилась к нему. Но вот теперь лорд
Уорбертон, который не только воплощал, но во многом превосходил
этот идеал, домогался ее признания, а она по-прежнему чувствовала
какую-то неудовлетворенность. И это поистине было непонятно.

Как 
бы 
там 
ни 
было, 
но 
сознание 
собственной
непоследовательности не помогало сочинить письмо мистеру Гудвуду,
и она решила пока не удостаивать его ответом. Он осмелился
преследовать ее, так пусть и не ропщет, пусть знает, как мало
прельщает ее перспектива видеть его в Гарденкорте. Она уже
подверглась здесь атакам одного поклонника, а как ни приятно
вызывать восхищение столь несхожих лиц, тем не менее ей казалось
несколько вульгарным отвечать двум страстным просителям
одновременно, даже если в обоих случаях ответ сводился к тому, что
она отклоняла их домогательства. Она так и не откликнулась на
послание мистера Гудвуда, но к концу третьего дня написала лорду
Уорбертону, и письмо это неотделимо от нашей истории.
Дорогой лорд Уорбертон!
Сколько я ни думала над предложением, которым третьего дня
Вы удостоили меня, решение мое осталось прежним. Я не могу, по
чести и совести не могу, избрать Вас спутником своей жизни, как не
могу считать Ваш дом – любой из Ваших домов – местом, где мне
хотелось бы поселиться навсегда. Спорить о таких вещах бесплодно,
и я очень прошу Вас не касаться более этой темы, которую мы уже
полностью обсудили. Каждый из нас смотрит на жизнь со своей
точки зрения – это право, которым пользуются даже самые слабые,
самые ничтожные люди, – и я никогда не смогу сменить ее на ту,
которую предлагаете Вы. Прошу Вас удовлетвориться этим
объяснением и поверить, что я отнеслась к Вашему предложению с
тем глубочайшим вниманием, какого оно заслуживает. Неизменно и
искренне расположенная к Вам.

жүктеу/скачать 6,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: