Брат Нормы
». Они писали на асфальте: «
Сестра кретина
» и «
Гордоны – дураки
». Одни раз
меня не пригласили на день рождения к Эмилии Раскин, и я знала, что это из-за тебя. Вот тогда,
в подвале, я и решила рассчитаться с тобой. – Она заплакала. Я соврала и сказала, что ты хотел
убить меня. Чарли, Чарли, какой же я была дурой, какой дурой… Прости меня…
– Не вини себя так… Тебе было нелегко. Для меня домом были кухня и вот эта комната, все
остальное не имело значения. Тебе же приходилось сталкиваться с окружающим миром.
– Чарли, почему тебя выгнали из дома? Разве ты не мог остаться и жить вместе с нами? Я
много думала об этом, а мама каждый раз говорила, что там тебе лучше.
– Может, она и права.
Норма покачала головой:
– Она отказалась от тебя из-за
меня
, правда? Ах, Чарли, ну почему такое должно было
случиться именно с нами?
Я не знал, что ответить. Страдаем ли мы за грехи отцов или исполняем волю какого-нибудь
греческого оракула? Но ответить
ей
мне было нечего. И себе тоже. Я сказал:
– Все в прошлом. Я ряд, что повидал тебя. Теперь мне будет легче жить на свете.
Вдруг Норма схватила меня за руку.
– Чарли, ты представить себе не можешь, что это такое – жить с ней! Эта квартира, улица,
моя работа… Какой это кошмар – идти домой, не зная, что с ней, жива ли она еще, и мучиться
от этих мыслей!
Я встал, прижал Норму к себе, и она, положив голову мне на плечо, тихо заплакала.
– Чарли, до чего же я рада, что ты вернулся! Мне так трудно одной, я так устала!
Когда-то я мог только мечтать о таком. Но вот это случилось, и что? Я не собирался
говорить сестре, что будет со мной. Вправе ли я принять ее любовь? Будь я прежним Чарли,
разве стала бы она так разговаривать со мной? Скоро, скоро время сорвет с меня маску…
– Не плачь, Норма, все будет хорошо, – услышал я свой нежный голос. – Я буду заботиться
о вас. У меня есть деньги, и вместе с тем, что платит фонд Уэлберга, их вполне хватит, чтобы
посылать еще и вам.
– Разве ты уходишь? Ты должен остаться с нами…
– Мне нужно еще кое-куда съездить, кое над чем поработать, прочитать несколько
докладов, но я обязательно буду навешать вас. Заботиться о маме, она через многое прошла. Я
буду помогать вам, пока смогу.
– Чарли, нет! Не уходи! – Норма вцепилась в меня. – Мне страшно!
Вот роль, которую мне всегда хотелось сыграть – Старший Брат.
В этот момент я почувствовал, что Роза, которая до этого тихо сидела в углу, смотрит на
нас. Что-то изменилось в ее лице, глаза расширились, и вся она подалась вперед. Она показалась
мне орлицей, готовой броситься на защиту своего гнезда.
Я оттолкнул Норму и не успел произнести ни слова, как Роза вскочила со стула, схватила
со стола кухонный нож и наставила его на меня.
– Что ты делаешь? Не смей прикасаться к ней! Сколько раз я говорила, чтобы ты не смел
прикасаться к своей сестре! Грязное животное! Тебе нельзя жить с нормальными людьми!
Мы оба отпрыгнули назад. По какой-то непонятной причине я почувствовал себя
виноватым, словно меня застали за постыдным занятием. Я догадывался, что Норма чувствует
то же самое. Слова матери сделали наши объятия непристойными.
Норма крикнула:
– Мама! Положи нож!
Вид Розы с ножом в руке сразу заставил меня вспомнить тот вечер, когда она вынудила
Матта увести меня из дома. Сейчас она словно заново переживала тот случай. Я же не мог
сдвинуться с места. Волной прокатилась по телу тошнота, знакомое удушье, гул в ушах…
Внутренности завязались в тугой узел и натянулись, будто хотели вырваться из моего грешного
тела.
У Розы – нож, у Алисы – нож, и у отца был нож, и у доктора Штрауса тоже…
К счастью, Норма сохранила достаточно самообладания, и ей удалось отнять у Розы орудие
убийства. Но Роза продолжала вопить:
– Гони его отсюда! Ему нельзя смотреть так на свою сестру!
Потом она упала в кресло и заплакала.
Ни я, ни Норма не знали, что говорить и что делать. Оба мы были ужасно смущены. Теперь
она поняла, почему меня лишили дома.
Интересно, сделал ли я хоть раз в жизни что-нибудь такое, что подтвердило бы опасения
матери? По крайней мере, сам я не мог вспомнить ничего подобного, но как я мог быть уверен,
что в моем истерзанном мозгу никогда не зарождались ужасные мысли? Наверно, я уже не
узнаю этого, но нельзя ненавидеть женщину за то, что она защищает свою дочь. Если я не
прощу ее, в жизни моей не останется ничего.
Норму била дрожь.
– Успокойся, – сказал я. – Она не ведает, что творит. Не на меня наставляла она нож, а на
того, прежнего, Чарли. Она боялась
его
. А мы… давай не будем вспоминать о
нем
. Он ушел
навеки. Правда?
Она не слушала меня. На лице ее появилось задумчивое выражение.
– Со мной только что случилась странная вещь… Мне показалось, что все это уже было, и
та же самая сцена в точности повторяется…
– Все хоть раз в жизни испытывали нечто подобное…
– Да, но когда я увидела ее с этим ножом, я подумала, что это сон, который приснился мне
много лет назад.
Зачем говорить ей, что это не сон, что она не спала в ту далекую ночь и все видела из своей
комнаты? Что видение это подавлялось и видоизменялось, оставив после себя ощущение
нереальности? Не надо отягощать ее душу правдой, ей еще придется хлебнуть горя с мамой. Я с
радостью снял бы с нее этот груз и эту боль, но нет никакого смысла начинать то, что не
сможешь закончить. Я сказал:
– Мне пора уходить. Береги ее и себя.
Я сжал ее руку и вышел. Наполеон облаял меня.
В доме у Розы я сдерживался, но когда вышел на улицу, у меня не осталось на это сил.
Трудно писать об этом, но когда я шел к машине, то плакал, как ребенок, а люди смотрели мне
вслед. Я ничего не мог поделать с собой, до людей же мне не было дела.
Я шел, и в голове моей зазвучали непонятные стишки, звучали снова и снова, подстраиваясь
под ритм моих шагов:
Три слепых мышонка… три слепых мышонка,
Как они бегут! Как они бегут!
Они бегут за фермерской женой,
Отрезавшей им хвостики кухонным ножом.
Ты когда-нибудь видал такое?
Три… слепых… мышонка…
Я не мог выбросить эту чепуху из головы. Обернулся я всего один раз и увидел глядящее на
меня детское лицо, прижавшееся к оконному стеклу.
|