Лето в пионерском галстуке

Володя закончил свою речь «от худрука» и передал слово чтецу —
Полине. Она звонким голосом, с чувством начала стихотворение:
Представить бы их всех посмертно к ордену,
Тех, что сказали твёрдо как один: 
Мы можем жизнь отдать за нашу Родину, 
А Родину за жизнь не отдадим! 
Митя, ответственный за занавес, уже стоял наготове — руки в
перчатках на тросе, шепнул Юрке, торопя:
— Ну? Кивнешь, когда открывать?
— Тебе точно помощь не нужна? — Юрка не был уверен, что
Митька управится с занавесом в одиночку, ведь за весь спектакль его
нужно будет открывать и закрывать раз тридцать — запланировано
много смен мест действий.
Из-за того, что невозможно было бы успевать каждый раз менять
декорации полностью, сцена делилась на две части — по месту
действия. В левой разыгрывались эпизоды, которые происходили в
помещении, в правой — на улице. И так как очередность домашних и
уличных эпизодов по сценарию соблюдалась, при смене декораций
закрывалась 
только 
«уличная» 
половина, 
пока 
действие
разворачивалось в «домашней». И наоборот.
Митька же был серьезен как никогда.
— Я справлюсь! — заявил он, украдкой взглянув на Ульяну,
готовящуюся к выходу. Юрка понимал, что сейчас занавес для Митьки
— вопрос мужской чести, но всё равно сомневался.
Голос Полины звучал с авансцены:
…Ветры в походные трубы трубили, 
Дождь отбивал барабанную дробь… 
Ребята-герои в разведку ходили 
Сквозь чащу лесов и болотную топь… 
— Митя, мы же уже пробовали! Это только поначалу раздвигать
легко, а за весь спектакль раз сто придётся…
— Всё нормально!

— Митя, если мы хоть раз что-нибудь просрём… — и Юрка
высказался в точности теми словами, какие крутились в голове. А что?
Володи рядом не было, никого из старших — тоже, никто его не
одёрнет.
Но Митька упрямо и твёрдо заявил:
— Юра, я справлюсь!
Спорить было некогда, настал момент истины. Юрка очень
волновался, несмотря на то, что его выход планировался только через
акт. Он ведь сегодня — за главного, Володя рассчитывает на него, и
Юрка должен показать, на что способен! Он чувствовал, что вложил в
этот спектакль часть себя, и болел за его успех.
«Юные мстители» уже заняли исходные позиции и приготовились
к открытию занавеса. Полина перешла к последнему четверостишию
из «Пионеров-героев» Павла Железнова:
В мирные дни, побеждая и строя, 
Помнит отчизна года боевые, 
Славьтесь в веках, пионеры-герои, 
Славьтесь, товарищи, вечно живые… 
Юрка глубоко вдохнул, пытаясь унять волнение, приоткрыл глаза
и кивнул Мите. Скрипнул трос, и занавес поехал в сторону в строгом
соответствии с планом, открыв зрителям левую часть сцены —
«домашнюю». В первом эпизоде Зина Портнова вместе с девятилетней
сестрой Галей приехала в деревню и узнала о начале войны. Чтец
Полина сообщила, что деревню вскоре оккупировали, а Зина
познакомилась с Фрузой Зеньковой, которую играла Ульяна, и
вступила в ряды «Юных мстителей».
Левая половина сцены была очень красочной: на задник
прикрепили большой контур деревянного дома, внутри на стенах
развесили плакаты, на полу разложили чемоданы и вещмешки, ребята
даже посуду принесли. Маша, скрывая волосами щёки, на которых
после вчерашнего помазания «Поморином» осталось раздражение,
заиграла «Лунную сонату». Юные мстители, собравшись вокруг стола
с картой, планировали диверсию. Здесь были все главные герои
спектакля, и все они должны были произнести как минимум по одной

реплике, а это значило, ошибись один — поплывёт весь эпизод. Пока
шло без запинок, но Юрка, внимательно следя за словами актёров по
сценарию, приготовился суфлировать.
— Зина, — обратилась к Портновой секретарь Мстителей,
Зенькова-Ульяна, — ты уже давно работаешь в офицерской столовой,
пришло время дать тебе задание!
Председатель протянула Портновой стеклянный флакончик от
духов — другого не нашлось.
— Это крысиный яд, — уточнила она. — Нужно отравить еду.
— Сделаю! — с готовностью ответила Портнова.
— Переходим к следующему вопросу. Был найден тайник с
оружием. Илья, сколько всего у нас оружия?
— Я, — вскочил Езавитов-Олежка. — я… я… — заикнулся он.
Юрка прошептал из-за занавеса: «Мы имеем…»
— Мы имеем, — собрался Олежка, — пять винтовок, пулемёт
Максим, диски, с полдюжины лимонок.
— Плюс дегтяревский пулемёт без затвора, — не по плану
вклинился Езавитов Женя, которого играл Петлицын. Юра скрипнул
зубами — ну и для кого сценарий писался?
Фортепианная музыка утихла, зазвучал перестук колёс поезда, а в
комнату вбежал Николай Алексеев, подпольщик, работающий на
железнодорожной станции:
— Ребята. Уже несколько дней через станцию идут эшелоны,
груженные тюками сена. Странно это — из трубы паровоза искры
летят, сено может легко загореться. Странно ведь? — Мстители
закивали. — Мост сегодня проверял, смотрю снизу вверх и вижу —
под сеном танки укрыты…
Всё бы ничего, но ни тени удивления или тревоги в голосе актёра
Паши не было, свои реплики он пробубнил. Юрка сердито сопел, а
«Юные мстители» по радио сообщали партизанам про танки и
договаривались встретиться назавтра, чтобы передать им найденное
оружие. Занавес закрылся.
— Ребята, вы чего такие вялые? Соберитесь уже, мы не можем
подвести Володю! — зашипел Юрка, когда актеры ушли за кулисы.
Ульяна аж вспыхнула:
— Мы и так стараемся как можем! А вместо благодарности одни
придирки! Ты вот, Юра…

— Уля, некогда говорить, бегом в «уличную» часть!
Декорации леса уже были установлены: к заднику прикрепили
рисунок ёлок и железнодорожной станции с приземистыми
постройками и колоколом дежурного. Подпольщики пошли, опасливо
озираясь вокруг, прятать оружие в тайник — небольшое полое бревно.
Но тайника на сцене не было! По плану должен был быть, а нет!
Алёша забыл вынести на сцену?
«Хорош из Матвеева помощник! Сколько напрашивался, а толку?»
— ругался Юрка, махая руками, показывая, чтобы прятали оружие за
пианино! Поняли, спрятали.
На «домашней» части сцены, закрытой от зрителей, тем временем
царил хаос. Ребята готовились к следующему эпизоду — отравлению
Зиной солдат в столовой. Подвинули и накрыли белой скатертью стол,
сорвали агитплакаты. Эпизод в лесу пролетел быстро, там было всего
три реплики. Пришло время следующего.
Чтец Полина вышла на левый край сцены:
— Работая посудомойкой в столовой курсов переподготовки
немецких офицеров, по указанию подполья Зина Портнова отравила
пищу. Погибло более ста офицеров.
Настал звездный час пухляка Сашки, которому поручили играть
первого из убитых немцев.
Митька потянул трос, из-за занавеса появилась столовая.
Немецкие офицеры сидели за столом, Зина на переднем плане
незаметно подлила яд в кастрюлю с супом и стала разливать его по
тарелкам. Маша заиграла тяжёлые мрачные ноты из середины
«Интернационала». Офицеры съели по ложке супа и попадали на пол.
Зину тут же схватили, она принялась кричать, что ни при чём, и в
доказательство этого рванула к столу и попробовала отравленный суп.
У неё подкосились ноги, Зина без сознания упала на пол.
На сцене появились деревенские жители, подхватили Портнову
под руки и повели к дому — к заранее принесённой на авансцену
декорации — крыльцу без двери. Жители уложили Зину рядом с ним,
появилась её бабушка и сестра. Бабушка стала хлопотать над Зиной, а
маленькая Галя, обнимая её, очень реалистично заплакала и сквозь
всхлипы произнесла тонким голосом:
— Зиночка, я же без тебя совсем одна останусь! В Ленинграде
голод, там мама и папа…

Девчонки играли замечательно. В целом весь эпизод шёл без
запинок, одно расстроило Юрку: Саша, конечно, расстарался, орал и
корчился так, что в зале хихикнули.
На крыльце продолжала разворачиваться драма, а отстрелявшийся
Сашка прибежал за сцену.
— Саша, очень прошу, поменьше эмоций! Ты хотя бы не кричи
так.
А Сашка будто и не слышал, вертелся весь радостный и красный.
Ульяна тут же набросилась на него с вопросами:
— Ну? Ну как там зрители? — И добавила самодовольно: — Мне
ведь некогда смотреть, я играю главную роль.
Юрка хмыкнул — ну да, главную, как же!
— Ой, хорошо, — заверил радостный пухляк. — Ольга
Леонидовна с Пал Санычем довольны вроде, только Володя странный
какой-то… будто бы вообще за нас не волнуется!
— Вот ещё! Не верю! — заявила Уля.
Вдвоём с Сашкой они выглянули из-за занавеса посмотреть на
Володю, а Юрка остался, где стоял. Следил за установкой декораций
«уличной» части к следующему эпизоду. Путать там было нечего —
бросить на пол гору «угля», прицепить к заднику рисунок
водонапорной башни и всё. Даже старые декорации леса не пришлось
убирать.
Уля вернулась обиженная и зло зашипела на Юрку:
— Конев, вот ты гоняешь нас с этим «Не подведите Володю, не
подведите Володю». А Володе-то всё равно! Чихал он на этот
спектакль!
— Быть такого не может! — Юрка даже растерялся. Кому как не
Володе радеть за него?
— Очень даже может! — насупилась Уля.
Декорации были готовы, и у Юрки выдалась минутка выглянуть в
зал. Володя и правда не смотрел на сцену. Его взгляд был устремлен
вниз, на тетрадь, лоб — сосредоточенно нахмурен, пальцы барабанили
по подлокотнику кресла. Он нервничал. Как бы Юрке хотелось сейчас
тоже сидеть в зале, пусть бы тоже нервничать, главное — рядом с ним.
Но он должен был доказать всем, начальству, Володе и самому себе,
что справится, что на него можно положиться, что он сам может
принимать решения и координировать действия — свои и актёров.

Юрка вернулся за кулисы. Ульяна, обмахиваясь сценарием,
кивнула:
— Ну? Что я говорила?
Юрка упрямо приказал:
— Ульяна, ему не всё равно, он нервничает! Если мы провалимся,
нам всем не сносить головы! И Володе — тоже. Ты это знаешь и без
меня, так что старайтесь!
Со сцены зазвучал голос чтеца:
— Сорок третий год. Красная армия идёт в наступление. По
железнодорожной линии Витебск-Полоцк гитлеровцы усиленно
перебрасывают войска на фронт. Через станцию день и ночь идут
фашистские эшелоны. Для движения паровозов требуется вода. Все
водокачки были уже уничтожены советской армией, осталась лишь
одна работающая станция — неподалеку от Оболи, она потерялась в
складках местности, уничтожить её не успели.
Открылась правая половина сцены, возле водокачки стоял
немецкий солдат — Пчёлкин в кителе и с игрушечным автоматом
наперевес.
— Здесь «цивильным» ходить нельзя, — грозно заявил он. —
Придется вернуться назад!
— Я-то думала, что солдаты германской армии настоящие
храбрецы, — шутливо-капризным тоном заметила Нина Азолина, ещё
одна из «Юных мстителей». — А они даже днём боятся. И кого?
Безобидной девушки, которая добросовестно служит у них!
То, что она добросовестно служила у немцев, — было её
легендой. Азолина была красивой девушкой, и ею увлекся помощник
коменданта Мюллер.
Мюллера играл Ванька. Он подскочил к постовому и принялся
кричать на него не очень разборчиво, как уж смог, по-немецки. Юрка
специально написал ему эту реплику.
— Entschuldige dich bei der Dame! Schnell!
[8]
А пока он, отвернувшись от Азолиной, кричал на немца, та
подкинула в кучку угля для растопки замаскированную под этот самый
уголь мину.
Полина зачитала:
— Через три дня водонапорную станцию разворотило до
основания. Восстанавливали две недели, и за это время немцы не

получили на фронт восемьсот эшелонов. Подозревая во взрыве
станции не партизан, а местных жителей, немцы усилили охрану
объектов и отправили на улицы больше патрульных.
Следующий эпизод был у Юрки любимым, впечатляющим, но и
требующим много внимания. Вся труппа старательно придумывала,
как обыграть это на сцене, и придумала.
— Вот бы ещё в кино такое увидеть, а не заставлять воображение
дорисовывать огонь и дым… — говорили ребята.
Юрка рванул к пульту управления софитами, приготовился в
нужный момент дать сигнал музруку. Глазами нашёл Матвеева — тот
стоял рядом с декорациями уличной части, держа в руках верёвки.
Юрка старался не думать о том, что этот эпизод — последний в
первом акте и его будет закрывать он своей «Колыбельной». Уже через
несколько минут должно было случиться главное событие этого дня, а
Юрка был совершенно не готов к нему морально!
На сцене слева снова установили декорации штаба «Юных
мстителей» — обычная деревенская изба, рядом с избой — крыльцо,
на котором Галя Портнова играла в песке.
— Галка, хорошо запомнила? — спросила Зина. — Увидишь
фашистов или полицаев, пой свою любимую «Во поле берёзка стояла».
Галя кивнула, а Зина вступила в дом. Началось заседание. Слово
взял Илья Езавитов-Олежка:
— Фашисты боятся нас, но это не значит, что мы должны
забывать об опасности!
Вдруг зазвенел тоненький голосок Гали:
Во поле берёзка стояла, 
Во поле кудрявая стояла… 
По авансцене прошли три немца из массовки и скрылись за
занавесом. Председатель Зенькова подбежала к крыльцу и, проверив,
что солдаты ушли, вернулась и начала браво:
— Враг хитер и коварен, бороться с ним придется долго. Ему надо
нанести ещё более сокрушительные удары! В Оболи работает
электростанция, питающая энергией железную дорогу, комендатуру,
местные заводы, склады и службы немецких тыловых подразделений.

Льнозавод оборудовали немецкой техникой! Сюда свозят сырье не
только с Витебщины, но и со Смоленщины. Продукция идёт для
военных нужд, кирпичный завод дает более десяти тысяч кирпичей в
сутки. Всё это работает на врага, а поэтому должно быть уничтожено!
Юрка посмотрел на музрука, тот кивнул. Взмокший Митька
раскрыл «уличную» половину сцены. Там был установлен деревенский
пейзаж, избы и огороды, и отдельно четыре больших рисунка:
электростанция, льняной и кирпичный заводы, склад. Сзади к этим
рисункам и были привязаны верёвки, которые держал Матвеев. Юрка
положил правую руку на пульт светомузыки и приготовился давать
сигналы музруку и Алёшке.
Полина зачитала:
— Третьего августа «Юные мстители» нанесли по врагу самый
мощный удар — в восемнадцать ноль-ноль взлетела в воздух
электростанция.
Юрка махнул рукой, и одновременно произошли три действия:
прозвучал звук взрыва, софит осветил красным электростанцию, и
декорация тут же свалилась вниз. В зале ойкнули, Юрка оживился,
снова поднял руку, готовясь дать следующий сигнал.
Чтец объявила:
— Это задание выполнила Зина Лузгина. — На сцене со скамьи
поднялась Катя, играющая эту роль. — Через пятнадцать минут после
электростанции взорвался льнозавод: сушилки, склады, машинное
отделение.
Юрка махнул. Грохнул взрыв — декорация льнозавода вспыхнула
красным и упала.
— Это задание выполнил Николай Алексеев, — со скамьи
поднялся Паша.
И снова Юрка дал сигнал: вспышка, взрыв, грохот падающей
декорации.
— Ещё через час разнесло кирпичный завод. Задание выполнил
Илья Езавитов. — Поднялся Олежка, гордо выпятив подбородок.
— За Р-р-родину! — вдруг прозвучал его высокий, но уверенный
голос. Юрка обернулся. Он не мог поверить своим ушам — это
действительно был Олежка! В начале спектакля, нервничая, он
сбивался, но потом стал говорить всё увереннее и увереннее, а в итоге
впервые на Юркиной памяти произнес четкую, звонкую «р».

На сцене раньше своей очереди со стула вскочил удивлённый
Петлицын — он должен был встать только после слов Полины:
— Через пять минут после взрыва на кирпичном заводе грохнул
торфозавод. Задание выполнил Евгений Езавитов.
Юрка дал последний сигнал, дождался, пока громыхнет и упадет
декорация, и побежал к пианино.
Осторожно выглянул из-за занавеса. На сцене ответственные за
взрывы Мстители продолжали стоять на местах. В зале слышалось
оживленное шевеление и возгласы. Володя, заметив его, улыбнулся и
кивнул. Юрка гордо выпятил грудь, скрылся за занавесом и чуть не
согнулся от хохота — дали же они жару и пафоса, он сам такого не
ожидал. Тут и грохот, и свет, и серьёзные лица ребят, и над всем этим
Маша гордо колотит по клавишам «Интернационал».
— В тот день не поймали никого, — продолжала чтец. —
Двенадцатого августа сгорел склад на станции — было уничтожено
двадцать тонн льна, готового к отправке в Германию! Пожар охватил и
продовольственный 
склад, 
уничтожил 
десять 
тонн 
зерна,
предназначенных для фашистских войск! Незадолго до поджога на
складе видели Илью Езавитова…
Олежка через всю сцену прошёл за кулисы. Остальные
продолжали стоять.
— Илья успел уйти к партизанам. Его бегство окончательно
убедило немцев, что в Оболи действует подпольная организация, а
диверсии — дело рук не партизан, а местных.
— Власть отреагировала слишком вяло, — громко произнесла
Зина Портнова. — Они задержали несколько подозреваемых в
поджоге, но быстро отпустили. Они что-то замышляют! — Она встала
и ушла следом за Олежкой.
Чтец произнесла завершающую фразу первого акта:
— Зина Портнова ушла в партизанский отряд имени Климента
Ворошилова. Двадцать шестого августа гестапо арестовало почти всех
подпольщиков и их семьи!
«Вот оно! Сейчас!» — Юрку затрясло. Он стоял рядом с пианино,
прикрытый от зала кулисами, весь из себя выглаженный,
причесанный, в идеально повязанном галстуке, белой рубашке, серых
брюках, но в кроссовках, и дрожал. Маша как раз поднялась из-за
инструмента, сердито зыркнула на Юрку, но тому было всё равно. Его

колотило изнутри, а пальцы онемели, не разогнуть. Он знал, что
сейчас Митька медленно и плавно закроет левую сторону, а правую,
где стояло пианино, оставит открытой.
Юрка выглянул в зал, посмотрел на зрителей. Как их было много!
Сколько раз он играл колыбельную при труппе и не боялся. Но ладно
труппа — не сказать, что они прямо семья, но как ребята со двора —
свои.
Перед днём рождения «Ласточки» он играл на эстраде, тогда
любой проходивший мимо мог слышать: и Пал Саныч, и все вожатые,
и даже пионеры, нарушающие тихий час. Но то была репетиция, его
слушали единицы и простили бы, если бы он ошибся. А теперь всё…
публика!
И только Юрка осознал, что будет играть её, «Колыбельную», при
всех, в памяти сразу всплыли химзавивка и огромные очки, стол с
экзаменационными 
бумагами, 
приговор… 
«Слабо!» 
Он 
—
бездарность, он не справится. Если тогда готовился несколько месяцев,
но не справился, что же будет сейчас?
Занавес поехал, и скрип троса означал, что пришёл черед
Юркиного выхода.
«Вырвать бы к чёрту это дурацкое сердце, как Данко, тогда хоть
дышать можно будет», — подумал Юрка, прерывисто вздохнул и
шагнул к инструменту. Ватная нога согнулась и даже разогнулась, а
пальцы все ещё нет.
Как хорошо было тогда на эстраде! Повариха гремела
кастрюлями, физруки, развалившись на скамейке, разгадывали
кроссворды. А главное — Володя стоял позади и мешал ему, закрывая
руками глаза. Юрке совсем не было страшно… А сейчас было, хотя
все они — и физрук, и повариха, и даже её кастрюли — были здесь, в
кинозале. И Володя тоже — здесь.
Юрка, разминая пальцы, постарался сосредоточиться и
представил, будто Володя стоит позади него, беззвучно хихикает —
разве он вообще умеет хихикать? — и кладет тёплые ладони ему на
глаза. Становится темно.
Юрка зажмурился — и правда стало темно.
«Соберись. Ты не на экзамене, ты на эстраде, все хорошо. Нет
никакой химзавивки. В твоей жизни вообще никогда не было этой

химзавивки, просто не было и всё! А Володя был. И всё это сейчас —
для него».
Глубокий вдох. «Только не отводи от меня взгляда, ты обещал», —
мелькнула полная мольбы мысль. Но Юрка знал, что она, обращенная
в никуда, все же достигнет адресата. Дрожь отпустила, чуть
онемевшие пальцы ожили и начали слушаться.
Выдох.
Стоило коснуться клавиш — и исчезло всё: затихли голоса в зале,
да и сам зал будто погрузился во тьму. Остался только один-
единственный взгляд — Юрке не нужно было оборачиваться, чтобы
почувствовать его. И осталась музыка.
Юрка играл как в тумане — тягучая медленная мелодия сменялась
громкими отзвуками основной темы, и казалось, что сердце бьётся с
ними в такт. Музыка заполнила всего Юрку, пробралась в самые
потаённые закоулки души, разбередила, вынула оттуда всё: грусть,
тоску, страх… любовь. Заставила вложить в каждую ноту по чувству и
излить их мелодией, которая то нагнетала, то, становясь ласковой,
успокаивала.
Юрка впускал в себя музыку, она проходила сквозь него, смывала
эмоции. Он касался пальцами клавиш, вкладывал в них себя. Звуки
говорили вместо него, и он знал, что тот, к кому обращены эти чувства,
поймёт. Музыка рассказывала всё за Юрку: как он любит, как будет
скучать, как не хочет расставаться и как невероятно рад тому, что
повстречал 
его
. Музыка обещала, что Юрка обязательно дождётся и
будет надеяться даже тогда, когда надежды совсем не останется.
Он поднял руки над клавишами и только тогда понял — закончил.
Из зала донеслись нарастающие овации, а Юрка не понимал, сколько
прошло времени. Вздрогнул, повернулся к залу и тут же утонул в
Володиных глазах — печальных и счастливых одновременно.
Заскрипел трос, занавес пополз, закрывая Юрку от зала. На край
сцены вышла Полина и объявила:
— Конец первого акта. Антракт пятнадцать минут.
У Юрки так громко бухало сердце в груди, что казалось, его стук
должны слышать все окружающие. Он справился? Он сыграл так, как
надо?
Ответом ему стала зависть в Машиных глазах. Увидев, что Юрка
заметил её взгляд, она тут же отвернулась. А Юрке сейчас было

плевать на Машу. Ему хотелось смеяться радостно, счастливо и
громко. Он закрыл рот руками и захохотал. Чтобы никому не
показаться сумасшедшим, спрятался за угол рядом с занавесом.
Его схватили за локоть и куда-то потянули. Юрка обернулся —
Володя!
— Эй, ты куда? Увидят же!
Но в коридоре за сценой было пусто — только из-за дверей
подсобки доносился приглушённый галдёж актёров. Володя открыл
двери хозяйственного помещения — небольшой продолговатой
каморки, в которой хранился театральный реквизит. Втолкнул туда
Юрку, закрыл двери и обнял его.
Юрка стоял руки по швам, вдыхал тяжёлый пыльный запах, часто
моргал, пытаясь привыкнуть к полумраку, и не мог пошевелиться.
Володя уткнулся носом ему в шею, шумно дышал, и его сердце билось
так же громко и надрывно, как ещё минуту назад у самого Юрки после
«Колыбельной».
— Спасибо, — выдохнул Володя.
Юрка сдержался, чтобы не хихикнуть от щекотки — Володя
сказал это, обдав тёплым дыханием его шею. Ему было совсем не до
смеха, было очень грустно.
Именно так Володя обнимал его — грустно и отчаянно. Сжимал
крепко, мял в ладонях ткань Юркиной рубашки. Будто бы в последний
раз, будто бы, если отпустит, то больше никогда не обнимет…
В горле застрял ком, глаза защипало. Юрка хотел что-то сказать
или хотя бы высвободить руки и обнять Володю в ответ — и не мог
сделать ничего из этого.
— Какой ты молодец, Юра! — сказал Володя, не отпуская его. —
Отлично справляешься.
Юрка улыбнулся:
— Ну так у меня же нет выбора. Нужно же показать тебе, что на
меня можно положиться и я могу самостоятельно принимать решения.
Володя отодвинулся на расстояние вытянутой руки и, держа за
плечи, внимательно посмотрел на него:
— Я никогда и не говорил, что…
— Но ты так думаешь! Винишь себя в моих поступках, считаешь
себя невесть каким злом… И решаешь за меня, что для нас хорошо, а
что — плохо!

Володя ничего не ответил, только нахмурился. Юрка, понимая,
что не место и не время сейчас расстраивать его ещё больше, снова
потянулся, чтобы обнять.
Они простояли так почти весь антракт. Юрка не ощущал хода
времени, а спохватился, только когда услышал топот за дверью.
— Начинается, тебе нужно идти, — с грустью прошептал Володя.
— Угу, — уныло протянул Юрка. — Володь, ребята обижаются,
что ты на них не смотришь. Не делай так больше, ладно? Они же очень
стараются.
Володя кивнул и убрал руки. Как бы Юрка ни хотел остаться
здесь навсегда — в любимых объятиях, ему пришлось отпустить
Володю и пойти помогать актёрам.
Он выбежал из подсобки к кулисам, когда как раз открывалась
левая часть сцены. Декорации были всё те же: штаб. Все «Юные
мстители» были внутри, в доме за столом. На ступеньках крыльца
сидела Галя и, напевая «Во поле березка стояла», сматывала бинты. К
ней подбежала Зина и чмокнула в щёку.
— У фельдшера скоро обход? — спросила она. А когда сестра
кивнула, сказала весело: — Галка, я пошла на задание. Ты не волнуйся,
я вечером приду.
Чтец произнесла:
— Зину направили установить связь с теми «Юными
мстителями», кто остался в живых.
На сцену вышли деревенские — массовка почти в полном составе.
Зина, оглядываясь, подходила к некоторым деревенским, делала вид,
что спрашивает. Когда одни отрицательно мотали головами, Зина,
опустив плечи, подходила к следующим, снова спрашивала и
оглядывалась. Дойдя до центра сцены, остановилась. Услышав слова
Чтеца, посмотрела, будто от страха широко открыв глаза.
— В тысяча девятьсот сорок третьем году тридцать из тридцати
восьми участников подполья были схвачены и расстреляны. Пятого
ноября в деревне Боровуха под Полоцком расстреляли Евгения
Езавитова и Николая Алексеева. Через сутки Нину Азолину и Зину
Лузгину. Фашисты пытались выбить из них информацию об
участниках и планах подполья, но не добились ничего.
По мере того, как читался список убитых, актеры уходили со
своих мест за столом. Опустевшие места скрывал собой медленно

движущийся занавес. Последние оставшиеся в штабе и выжившие,
Илья Езавитов и Фруза Зенькова, вскочили с мест и побежали сквозь
толпу деревенских по авансцене и за кулисы.
— Куда ж вы смотрите, тут партизанка свободно по селу ходит! —
вперед вышла девочка из массовки и указала на Зину. Её тут же
схватили немцы.
Эпизод закончился. Занавес закрыл сцену.
Спектакль проходил отлично, самую трагичную сцену ребята
отыграли как надо, с накалом. Из зала даже слышались всхлипы. Но у
Юрки хорошего настроения уже не было. Последние десять минут с
Володей в подсобке совсем огорчили, свели на нет всю радость от
хорошо идущего спектакля и от идеально сыгранной «Колыбельной».
И зачем он только вспомнил этот разговор в недострое?
Юрка потёр лоб, будто хотел призвать в голову уместные мысли,
ведь дел было ещё немерено — скоро появится Краузе, скоро Юркин
выход.
Он выглянул в зал. Володя смотрел на сцену, но во взгляде у него
не было ничего — пустота. Пал Саныч позвал его, что-то спросил,
Володя дёрнулся, закивал, наигранно улыбнулся.
Юрка спрятал свой галстук под рубашку, накинул на плечи
заранее принесённый китель немецкого офицера и вышел на сцену —
на пока закрытую занавесом левую часть. Уселся за стол, вальяжно
откинулся на спинку стула. Странно, но совершенно никакого
волнения он не испытывал. Будто бы все переживания и весь страх он
оставил там, за пианино, а сейчас ему нужно будет просто отыграть
свою роль, просто сказать несколько реплик…
Полина охрипшим от усталости голосом зачитала:
— В Горанах Зину держали больше месяца. Её долго и изощренно
пытали. Шестнадцатилетнюю хрупкую девушку избивали, мучили
допросами, морили голодом, но она держалась стойко. После месяца
пыток и истязаний Зиной занялся новый гестаповский следователь —
обер-лейтенант Краузе. Он резко изменил тактику допросов: больше
Зину не избивали, стали даже лучше кормить, а Краузе вел вкрадчивые
беседы, кончавшиеся предложением работать на гитлеровцев.
Занавес пополз, открывая сцену, немцы под локти вывели Зину и
усадили её напротив Юры.

— Вы ведь из Ленинград? — начал он. — Ваш город давно взят, и
если фройлен согласится оказать небольшие услуги гитлеровскому
командованию, то можно устроить так, что она будет отправлена в
свой родной город и сможет повидать родителей. У фройлен будет
обеспеченная жизнь, самые прекрасные перспективы, — разумеется,
если она будет хорошим другом имперской армии.
Зина молчала и угрюмо смотрела на него. Юрка вынул из стола
тяжёлый пистолет, повертел его в руке и изрек:
— Милая фройлен, в стволе этой штуки находится шесть
маленьких тупоносых патронов. Всего одного патрона вполне
достаточно для того, чтобы сделать ненужными все наши дискуссии и
поставить последнюю точку в вашей жизни. Подумайте, милая
фройлен, последнюю точку в человеческой жизни! — Зина пристально
и долго, чтобы заметили зрители, посмотрела на пистолет. —
Подумайте о том, что я вам сказал, фройлен, — повторил Юрка.
Он положил пистолет на стол. Не сводя с него взгляда, вытащил
пачку сигарет из кармана кителя, достал одну. Зазвучал громкий,
резкий звук торможения, Краузе-Юрка вздрогнул и обернулся назад к
прицепленному рисунку окна. Выходило так, что он отвернулся от
Зины. «Действуй, Настя! — подумал Юрка. — Хватай пистолет!»
Но Настя медлила, а у Юрки выдался случай снова увидеть
Володю. Он успел посмотреть на него почти в упор.
На сцене разыгрывалось самое главное. Но у Насти не получилось
быстро схватить пистолет — она очень волновалась за эту сцену, но,
видимо, растерялась, заметив, что Володя смотрит не на неё. А
смотрел он на Юрку. Поджав губы, нахмурившись, будто что-то болит,
особенным взглядом — тяжёлым, измученным, с мольбой. Но, когда
их глаза встретились, он всего на секунду приподнял уголки
закушенных губ.
Портнова схватила пистолет и тут же выстрелила в Краузе. Юрка
рухнул без притворства, с грохотом, ударившись затылком об пол. В
зале ахнули, Володя привстал. Скривившись от боли, Юрка поднялся и
улыбнулся залу — точнее, худруку, дав понять, что всё в порядке. Но
затылок болел, наверное, будет шишка.
На выстрел почти мгновенно прибежал немец Сашка — это была
его вторая смертельная роль. Очевидно, весь зал догадался, что сейчас
будет. Вторая пуля досталась ему, а когда Портнова переступила через

стонущего солдата, на сцену выбежала массовка — немцы с
автоматами наперевес. Портнова бросилась прочь, но раздались
выстрелы, и Зина упала — ей прострелили ноги. Оставив пулю и для
себя, Зина приставила пистолет к груди, нажала на курок, но вышла
осечка. Ей не дали снова выстрелить — схватили и потащили за
кулисы. Занавес закрылся, Маша заиграла «Интернационал».
— Девочки, краска готова? — поднимаясь с пола, крикнул Юрка
актрисам. Те кивнули, посадили Настю-Портнову на заранее
принесённый стул, накрыли её одежду целлофаном и стали шустро
намазывать белой гуашью волосы, а серой — глаза.
Декорации места расстрела приготовили очень быстро: поверх
прикрепленного к заднику деревенского фона прицепили рисунок
кирпичной стены. Всё. Это была единственная декорация последней
сцены спектакля. Заранее согнали массовку: деревенские встали
подальше по краям, в центре сцены у расстрельной стены встали
немцы.
Среди фашистов считал ворон Ванька, который должен был
выводить Портнову на расстрел. Юрка ругнулся, крикнул ему, а тот не
заметил. Соседи дёрнули Ваньку за рукав, он посмотрел на Юрку, но
занавес уже поехал в стороны. Юрка снова ругнулся, схватил висящий
на спинке стула китель Краузе, быстро накинул и сам вместо Ваньки
повёл Портнову на казнь.
Полина говорила:
— В застенках полоцкой тюрьмы Зину жестоко пытали: вгоняли
иглы под ногти, прижигали раскаленным железом, выкололи глаза, но
Зина выдержала пытки и не предала своих товарищей и Родину.
Слепая, она нацарапала гвоздиком на стене своей камеры рисунок:
сердце, а над ним девочка с косичками и надпись «приговорена к
расстрелу». Через месяц издевательств, утром десятого января тысяча
девятьсот сорок четвертого года, семнадцатилетнюю Зину, слепую и
совершенно седую, вывели на казнь.
Настя шла, хромая и спотыкаясь. На последнем настоял Юрка —
Зине прострелили обе ноги и вряд ли их вылечили. Портнова встала у
стены, Юрке передали игрушечный автомат, музрук включил
пулеметную очередь. Зина упала.
В зале и на сцене стояла полная тишина. Маша, выдержав паузу,
заиграла «Лунную сонату».

Полина произнесла последние слова спектакля:
— В Оболи, где жили «Юные мстители» и с ними Зина Портнова,
было расквартировано две тысячи немецких солдат. Подпольщики
узнавали о размещении огневых точек, о численности и перемещении
немецких войск. Несколько десятков вражеских эшелонов с
боеприпасами, техникой и живой силой не дошли до фронта, сотни
автомашин со снаряжением подорвались на минах, установленных
«Юными мстителями». Уничтожили пять предприятий, которые немцы
собирались активно использовать. В обольском гарнизоне, который
считался тыловым, несколько тысяч гитлеровцев нашли смерть от рук
«Юных мстителей». «Здесь так же страшно, как на фронте», — писал
домой немецкий солдат. В Великой Отечественной войне погибло
тринадцать миллионов детей. Из тридцати восьми «Юных мстителей»
было казнено тридцать человек, среди выживших остались Илья
Езавитов и Ефросинья Зенькова. Зинаиде Мартыновне Портновой в
тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году было посмертно присвоено
звание пионера-героя. Указом Президиума Верховного Совета СССР
от первого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года — звание
Героя Советского Союза с награждением орденом Ленина.
Полина ушла со сцены, занавес закрылся. Через несколько секунд
тишины зал взорвался громкими овациями.

жүктеу/скачать 2,39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: