Последняя камелия

обнаружила одну комнату.
– Вот как? – заинтересовался он.
– Я вошла. Там было не заперто. Рекс, это было очень странно. Раньше
это была комната леди Анны. Миссис Диллоуэй содержит ее, как будто
Анна все еще жива. Там ее наряды, вещи. Даже живые цветы в вазе.
– А вот 
это 
уже жутковато, – заметил он.
– Да. – Я положила на кровать альбом с камелиями. – И посмотри, что я
нашла.
– Что это? – Он взял альбом в руки.
– В этом гербарии она вела записи обо всех камелиях в поместье, с
очень странными пометками. И видишь последнюю страницу? Ее вырвали.
Рекс некоторое время рассматривал альбом, потом пожал плечами.
– Может быть, одна из камелий погибла, и она не захотела оставлять
страницу, где рассказывалось о ней?
Я покачала головой:
– Нет. Некоторые растения погибли во время снежной бури в 1934 году.
Посмотри на эту, видишь? Но об этом прямо сказано на этой странице. Тут
что-то другое.
Он почесал в затылке, а потом замер, словно его осенило.
– А что, если это какой-то шифр?
– Я тоже об этом подумала. Знаешь, это прекрасный сюжет для
захватывающего романа.
Рекс улыбнулся мне:
– Спасибо.
– За что?
– За веру в меня. Знаешь, мои родители терпеть не могут эту затею с
романом. Они бы предпочли, чтобы я основал инвестиционную компанию.
– Но ты бы был несчастен на такой работе, – сказала я.
Однако счастье Рекса и было первым в списке приоритетов у его
родителей. По их мнению, человек с фамилией Синклер должен быть
успешным управляющим, а не едва сводящим концы с концами
романистом.
– Что ж, – сказала я, – посмотрим, что они скажут, когда твоя книга
попадет в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
Рекс усмехнулся.
– Мы уже почти промотали все наши сбережения. Пожалуй, мне нужно
разработать запасной план, если этот литературный бизнес не выгорит. –
Он пожал плечами.
Я покачала головой.

– Нет, подожди немного. Мой бизнес на взлете. И, – я помолчала,
тщательно подбирая слова, – твои родители всегда помогут, если дело
дойдет до разорения.
– Я не возьму у них денег, – ответил Рекс.
Это была его болевая точка. После того как его родители купили нам
таунхаус в Нью-Йорке, они поставили нам дополнительные условия. Мой
отец любил говорить: «Я привел тебя в этот мир, я могу и убрать», – но от
родителей Рекса это звучало в несколько иной интерпретации: «Мы дали
тебе привилегированную жизнь, мы можем и отобрать ее». Но они,
конечно же, хотели ему только добра. Они с нетерпением ждали его на
Рождество и на Пасху, и еще раз на день рождения бабушки. Думаю, с
этим можно было смириться. Но когда его мать предложила ему обратить
меня в англиканскую веру (она даже послала ему по почте членскую
карточку с моим именем), он положил этому конец.
– Я не позволю им помогать нам, – с гордостью произнес он. – Знаю,
что могу показаться идеалистом, но когда у нас будут дети… То есть если
у нас будут дети, я хочу, чтобы они знали, что все, что их окружает,
заработали их родители.
Я потупилась.
– Рекс, я думала, мы уже решили…
– Что решили?
Я вздохнула.
– Что мы пока отложим этот разговор.
– Не могу, Эдди. Я хочу детей от тебя, от женщины, которую люблю.
Не могу и не хочу от этого отказаться. И не собираюсь делать вид, будто
мне это неважно.
Я встала и подошла к окну, мое сердце трепетало.
– Хорошо бы ты мне рассказала, – проговорил он.
Я обернулась:
– Что рассказала?
Его глаза наполнились тревогой.
– То, что ты от меня скрываешь. Иногда, когда ты спишь, я смотрю на
тебя, и мне кажется, что я вот-вот разгадаю твои мысли.
Конечно, подобные разговоры у нас случались десятки раз. И каждый
раз мне удавалось его успокоить. Я говорила Рексу слова, от которых ему
становилось легче, что дело-то было не в нем, а во мне. Как ему объяснить,
что я не могу представить себя мамой и что не считаю, будто материнство
нужно всем. Но когда я смотрела ему в глаза, то понимала, что мои слова
не убедили мужа. Я знаю, он догадывался, что тут кроется что-то еще. И

это в самом деле было так. Я отвернулась. Не могу выносить его взгляда:
боюсь, что мои глаза выдадут раны и боль, которые я скрывала внутри.
Иногда у меня закрадывались подозрения, что Рекс действительно может
прочесть мои мысли, чему свидетельствовали маленькие наивные
моменты, когда он заканчивал за меня мои фразы или приходил домой с
фаршированными блинчиками или тайской лапшой как раз, когда я
звонила в ресторан, чтобы купить чего-нибудь навынос. И еще у него была
необъяснимая способность распознавать мою мигрень. Может быть, он
сумел прочесть мои мысли и теперь?
Рекс встал и потянулся к своей сумке, потом засунул в нее свою
тетрадку и несколько книг.
– Пожалуй, поеду в кафе в городе и попытаюсь раздобыть какой-
нибудь материал.
Я кивнула. Терпеть не могу, когда он расстроен, но я не знала, что еще
сказать, чтобы успокоить его. Рекс закинул ремень сумки на плечо, прошел
по коридору и с легким щелчком закрыл за собой дверь.
Я положила под голову подушку и долго думала о Рексе, а потом
услышала, как на туалетном столике сигналит мой ноутбук. Родители
Рекса оборудовали комнату Интернетом, а я чуть не забыла, что накануне
вечером подключилась к сети. Взяв компьютер на колени, я вошла в
электронную почту. Там было сообщение от клиента и еще одно от моего
ассистента Кары; она извещала меня, что сад бабочек благополучно разбит,
и приложила к письму фото. Астильбы были посажены чересчур плотно,
но в остальном она справилась.
Мне не хотелось думать о собственной жизни, и я снова вернулась
мыслями к Ливингстон-Мэнору, в частности, к камелиям и альбому леди
Анны. И решила послать электронное письмо одному из моих бывших
преподавателей, Луизе Кларк, ведущей курс садоводства в Нью-Йоркском
университете. Прошлой осенью мы обменивались письмами о редкой
розовой сирени, на которую я наткнулась в саду одного моего клиента в
Бруклине. Может быть, она знает что-нибудь о камелиях?

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: