Маргарет Митчелл Унесенные ветром

    – Друзья, – начал он ровным бесцветным голосом, – может, вы считаете, что я веду себя как выскочка, взяв

первым слово: ведь я узнал мистера О'Хара всего год назад, вы же все знаете его лет по двадцать, а то и больше.

Но у меня есть оправдание. Проживи он еще с месяц, я бы имел право назвать его отцом.

    Волна удивления прокатилась по собравшимся. Они были слишком хорошо воспитаны, чтобы

перешептываться, но все же со смущенным видом начали переминаться, глядя на склоненную голову Кэррин.

Все знали, как безоговорочно предан ей Уилл. А он, заметив, куда все смотрят, продолжал как ни в чем не

бывало:

    – Так вот, раз я собираюсь жениться на мисс Сьюлин, как только священник приедет из Атланты, я и

подумал, что, может, это дает мне право говорить первым.

    Вторая половина его фразы потонула в легком жужжанье, пронесшемся по толпе, словно вдруг налетел рой

разъяренных пчел. В этом жужжанье было и возмущение, и разочарование. Все любили Уилла, все уважали его

за то, что он сделал для Тары. Все знали, что он неравнодушен к Кэррин, и потому известие о том, что он

женится не на ней, а на этой парии, плохо укладывалось в их сознании. Чтобы славный старина Уилл женился

на этой мерзкой, подленькой Сьюлин О'Хара!

    Атмосфера вдруг накалилась. Глаза миссис Тарлтон заметали молнии, губы беззвучно зашевелились. В

наступившей тишине раздался голос старика Макра, который своим высоким фальцетом попросил внука

повторить ему, что этот парень сказал. Уилл стоял перед ними с тем же мягким выражением лица, но в его

светлых голубых глазах таился вызов: попробуйте-де сказать хоть слово о моей будущей жене. С минуту было

неясно, какая чаша весов перетянет – искренняя любовь, которую все питали к Уиллу, или презрение к Сьюлин.

И Уилл победил. Он продолжал, словно пауза была вполне естественной:

    – Я не знал мистера О'Хара в расцвете сил, как знали все вы. Я знал его лишь как благородного пожилого

джентльмена, который был уже чуточку не в себе. Но от всех вас я слышал, каким он был раньше. И вот что я

хочу сказать. Это был бравый ирландец, южанин-джентльмен и преданнейший конфедерат. Редкое соединение

прекрасных качеств. И мы едва ли увидим еще таких, как он, потому что времена, когда появлялись такие люди,

ушли в прошлое вместе с ними. Родился он в чужом краю, но человек, которого мы сегодня хороним, был

уроженцем Джорджии в большей мере, чем любой из нас. Он жил нашей жизнью, он любил нашу землю и, если

уж на то пошло, умер за наше Правое Дело, как умирали солдаты. Он был одним из нас, и у него было все

хорошее, что есть у нас, и все плохое, была у него и наша сила, и наши слабости. И хорошим в нем было то, что

уж если он что решит, ничто его не остановит – никого из двуногих он не боялся. И никакая сторонняя сила не

могла его подкосить.

    Он не испугался, когда английское правительство вознамерилось повесить его. Просто снялся и уехал. А

когда приехал к нам бедняк бедняком, тоже нисколько не испугался. Стал работать и нажил денег. И не

побоялся осесть здесь, на этих землях, с которых только что согнали индейцев и где еще надо было

выкорчевывать лес. Из непролазных зарослей он создал большую плантацию. А когда пришла война и деньги

его стали таять, он тоже не испугался, что снова обеднеет. И когда янки пришли в Тару, – а они ведь могли и

сжечь все и его убить, – он тоже не струхнул и не пал духом. Только крепко уперся ногами в землю и стоял на

своем. Вот почему я говорю, что в нем было то хорошее, что есть в нас всех. Ведь никакая сторонняя сила не

может подкосить ни одного из нас.

    Но были у него и наши недостатки: подкосить его могло изнутри. Я это к чему говорю: то, что весь мир не

мог с ним сделать, сделало его сердце. Когда миссис О'Хара умерла, умерло и его сердце – это и подкосило его.

И по усадьбе уже ходил совсем другой человек.

    Уилл помолчал и спокойно обвел глазами полукруг лиц. Люди стояли под палящим солнцем, словно ноги их

приросли к земле, и если раньше в их сердцах кипел гнев против Сьюлин, сейчас все было забыто. Глаза Уилла

на секунду остановились на Скарлетт, и в уголках их образовались морщинки – он словно бы улыбнулся ей,

желая приободрить. И Скарлетт, у которой уже подступали слезы к глазам, приободрилась. Уилл говорил

разумно, он не нес всякой чепухи насчет встречи в другом, лучшем мире, не призывал склониться перед волей

божьей. А Скарлетт всегда черпала силу и бодрость в доводах разума.

    – Я не хочу, чтобы кто-то из вас думал хуже о нем, потому что он сломался. И вы все и я тоже – такие же, как

он. У нас те же слабости и те же недостатки. Никакая сторонняя сипа не может подкосить нас, как не могли

подкосить покойного ни янки, ни «саквояжники», ни тяжелые времена, ни высокие налоги, ни даже самый

настоящий голод. А вот слабинка, которая есть у нас в сердце, может подкосить в один миг. И не всегда это

происходит оттого, что ты теряешь любимого человека, как это было с мистером О'Хара. У каждого свой

стержень. И я вот что хочу сказать: тем, у кого этот стержень надломился, лучше умереть. Нет для них в наше

время жизни на земле, и лучше им лежать в могиле. Вот почему я считаю, что не должны вы оплакивать

мистера О'Хара. Горевать надо было тогда, когда Шерман прошел по нашему краю и мистер О'Хара потерял

свою супругу. Вот тогда умерло его сердце, а сейчас, когда умерло его тело, я не вижу причины горевать – ведь

мы с вами не такие уж эгоисты, и это говорю я, который любил его, как родного отца… Словом, если не

возражаете, больше мы речей произносить не будем. Родные его слишком убиты горем, и надо проявить

милосердие.

    Уилл умолк и, повернувшись к миссис Тарлтон, сказал тихо:

    – Не могли бы вы увести Скарлетт в дом, мэм? Негоже это для нее – стоять так долго на солнце. Да и у бабули

Фонтейн – при всем моем уважении к ней – не железное здоровье.

    Вздрогнув от этого неожиданного перехода к ее особе, Скарлетт смутилась и покраснела, ибо взоры всех

обратились к ней. Ну, зачем было Уиллу подчеркивать ее беременность, которая и так видна? Она метнула на

Уилла возмущенный и пристыженный взгляд, но он спокойно выдержал его.

    «Прошу вас, – говорили его глаза. – Я знаю, что делаю».

    Он уже вел себя как глава дома, и, не желая устраивать сцену, Скарлетт беспомощно повернулась к миссис

Тарлтон. А та, тотчас забыв про Сьюлин, чего, собственно, и добивался Уилл, сразу переключилась на столь

волнующий предмет, как воспроизведение рода, будь то животным или человеком, и взяла Скарлетт под руку.

    – Пойдемте в дом, душенька.

    На лице ее появилось доброе сосредоточенное выражение, и Скарлетт позволила увести себя по узкому

проходу сквозь расступившуюся толпу. Ей сопутствовал сочувственный шепоток, а несколько человек даже

ободряюще потрепали ее по плечу. Когда она поравнялась с бабулей Фонтейн, пожилая дама протянула свою

сухую клешню и сказала:

    – Дай-ка мне руку, дитя. – Затем, бросив свирепый взгляд на Салли и Молодую Хозяйку, добавила: – Нет, вы

уж не ходите, вы мне не нужны.

    Они медленно дошли до края толпы, которая тут же сомкнулась за ними, и направились по тенистой дорожке

к дому; миссис Тарлтон так рьяно мчалась вперед и так крепко держала Скарлетт под руку, что при каждом

шаге чуть не отрывала ее от земли.

    – И зачем Уилл это сделал? – возмущенно воскликнула Скарлетт, когда они отошли настолько, что их уже не

могли услышать. – Ведь это все равно что сказать: «Посмотрите на нее! Ей же скоро рожать!»

    – Ну, никто ведь от этого не умер, и ты тоже, правда? – сказала миссис Тарлтон. – Уилл правильно поступил.

Глупо было тебе стоять на солнце: ты могла упасть в обморок и случился бы выкидыш.

    – Уилла нисколько не волновало, будет у нее выкидыш или нет, – заявила бабуля, слегка задыхаясь и с

трудом ковыляя через двор к крыльцу. На лице ее появилась мрачная, глубокомысленная усмешка. – Уилл

шустрый малый. Он хотел нас с тобой, Беатриса, удалить от гроба. Боялся, как бы мы чего не наговорили, и

понимал, что только так может от нас избавиться. И еще одно: не хотел он, чтобы Скарлетт слышала, как будут

заколачивать гроб. И тут он прав. Запомни, Скарлетт: пока ты этого не слышишь, человек кажется тебе живым.

А вот как услышишь… Да, это самый страшный звук на свете – звук конца… Помоги-ка мне подняться на

ступеньки, дитя, и ты, Беатриса, дай мне руку. Скарлетт обойдется и без твоей поддержки – ей ведь не нужны

костыли, а у меня, как правильно заметил Уилл, не железное здоровье… Уилл знал, что ты была любимицей

отца, и не хотел, чтоб тебе было еще тяжелее. А вот сестры твои, он решил, так сильно, как ты, горевать не

будут. Сьюлин вся в мыслях о своем позоре, а Кэррин – о боге, и это их поддерживает. А тебя ничто не

поддерживает, верно, девочка?

    – Да, – сказала Скарлетт, помогая пожилой даме подняться по ступеням и невольно удивляясь

безошибочности того, что произнес этот старческий надтреснутый голос. – Меня никто никогда не поддерживал

– разве только мама.

    – Но когда ты потеряла ее, ты все же поняла, что можешь стоять сама по себе, на собственных ногах, верно?

Ну, а есть люди, которые не могут. И таким человеком был твой отец. Уилл прав. Не надо убиваться. Не мог он

дальше жить без Эллин, и там он сейчас счастливее. Я вот тоже буду счастливее, когда соединюсь с моим

стариком.

    Она произнесла это без всякого стремления вызвать сочувствие, да обе ее слушательницы и не выказали его.

Она произнесла это так спокойно, естественно, словно муж ее был жив и находился в Джонсборо – достаточно

проехать немного в двуколке, и она воссоединится с ним. Бабуля слишком долго жила на свете и слишком

много перевидала на своем веку, чтобы бояться смерти.

    – Но… вы ведь тоже стоите сама по себе, на собственных, ногах, – заметила Скарлетт.

    Старуха бросила на нее острый, как у птицы, взгляд.

    – Да, однако временами очень бывает неуютно.

    – Послушайте, бабуля, – вмешалась миссис Тарлтон, – не надо говорить об этом со Скарлетт. Ей и без того

худо. Такую дорогу проделала, затянула себя в корсет, а тут еще горе да жара – того и гляди, выкидыш будет, а

вы еще вздумали говорить о печальных тягостных вещах.

    – Силы небесные! – воскликнула в раздражении Скарлетт. – Вовсе мне не худо! Я не из тех дохлых кошек,

которые – хлоп! – и выкидыш!

    – Ни в чем нельзя быть уверенной, – произнесла всеведущая миссис Тарлтон. – Я, к примеру, потеряла моего

первенца, увидев, как бык запорол одного из наших черномазых, и вообще… Помните мою рыжую кобылу –

Нелли? Она казалась такой здоровой с виду, а на самом деле была до того нервная – вся как натянутая струна, и

не следи я за ней, она бы…

    – Хватит, Беатриса, – сказала бабуля. – Пари держу, у Скарлетт не будет выкидыша. Давайте посидим в

холле, здесь прохладно. Такой приятный сквознячок гуляет. А ты, Беатриса, принеси-ка нам по стаканчику

пахтанья из кухни. А то загляни в чулан, может, там есть винцо. Я бы не прочь выпить рюмочку. Посидим здесь,

пока все не придут прощаться.

    – Скарлетт надо бы лечь в постель, – не отступалась миссис Тарлтон, окидывая взглядом ее фигуру с видом

знатока, умеющего вычислить сроки беременности до последней минуты.

    – Ступай, ступай, – сказала бабуля, подтолкнув миссис Тарлтон палкой, и та, небрежно швырнув шляпу на

буфет и проведя рукой по влажным рыжим волосам, отправилась на кухню.

    Скарлетт откинулась в кресле и расстегнула две верхних пуговки узкого корсажа. В высоком холле было

прохладно и темно, легкий сквознячок, гулявший по дому, казался таким освежающим после солнцепека. Она

посмотрела через холл в гостиную, где недавно лежал в гробу Джералд, и, стремясь прогнать мысли о нем,

перевела взгляд вверх, на портрет бабушки Робийяр, висевший над камином. Этот поцарапанный штыком

портрет, на котором была изображена женщина с высоко взбитой прической, полуобнаженной грудью и

холодным дерзким выражением лица, всегда поднимала дух Скарлетт.

    – Не знаю, что было для Беатрисы Тарлтон большим ударом – потеря мальчиков или лошадей, – заметила

бабуля Фонтейн. – Понимаешь, она ведь никогда так уж: не заботилась о Джиме или о девочках. Уилл и говорил

про таких, как она. Стержень, на котором она держалась, надломился. Иной раз я думаю, как бы с ней не

случилось того, что с твоим отцом. Ведь главным для нее счастьем было, когда лошади или люди производили

на свет потомство, а ни одна из ее девочек не замужем, да и едва ли сумеет подцепить себе мужа в наших краях,

так что бедной Беатрисе нечем занять себя. Не будь она настоящей леди, ее бы можно было считать обычной

вульгарной… Кстати, а Уилл правду сказал, что хочет жениться на Сьюлин?

    – Да, – сказала Скарлетт, глядя старухе в глаза. Бог ты мой, ведь было время, когда она до смерти боялась

бабули Фонтейн! Но с тех пор она повзрослела, и теперь, если бы бабуля вздумала совать нос в дела Тары, она

просто послала бы ее к черту.

    – Мог бы и получше себе выбрать, – откровенно сказала бабуля.

    – Вот как? – надменно произнесла Скарлетт.

    – Спуститесь на землю, мисс, – колко осадила ее старуха. – Я не стану поносить твою драгоценную сестрицу,

хоть и могла бы, если бы осталась у могилы. Я просто хотела сказать, что при нехватке мужчин в округе Уилл

мог бы выбрать себе почти любую девушку. У одной Беатрисы четыре диких кошки, а девчонки Манро, а

Макра…

    – А он женится на Сью – и точка.

    – Посчастливилось ей, что она его подцепила.

    – Это Таре посчастливилось.

    – Ты любишь свой дом, верно?

    – Да.

    – Так любишь, что тебе все равно – пусть твоя сестра выходит замуж за человека не своего круга, лишь бы в

Таре был мужчина, который занимался бы поместьем?

    – Не своего круга? – переспросила Скарлетт, которой эта мысль до сих пор не приходила в голову. – Не

своего круга? Да какое это имеет теперь значение – главное ведь, что у женщины будет муж, который способен

о ней заботиться!

    – Вот тут можно поспорить, – возразила Старая Хозяйка. – Некоторые сказали бы, что ты рассуждаешь

здраво. А другие сказали бы, что ты опускаешь барьеры, которые нельзя опускать ни на дюйм. Уилл-то ведь не

благородных кровей, а в твоей родословной были люди благородные.

    И зоркие старые глаза посмотрели вверх на портрет бабушки Робийяр.

    Перед мысленным взором Скарлетт предстал Уилл – нескладный, незаметный, вечно жующий соломинку,

какой-то удивительно вялый, как большинство «голодранцев». За его спиной не стояли длинной чередою

богатые, известные, благородные предки. Первый родственник Уилла, поселившийся в Джорджии, вполне мог

быть должником Оглторпа[22] или его арендатором. Уилл никогда не учился в колледже, все его образование

сводилось к четырем классам местной школы. Он был честный и преданный, он был терпеливый и работящий,

но, уж конечно, не отличался благородством кровей. И Сьюлин по мерилам Робийяров, несомненно, совершала

мезальянс в глазах света, выходя замуж за Уилла.

    – Значит, ты не возражаешь против того, что Уилл входит в вашу семью?

    – Нет, – отрезала Скарлетт, явно давая понять старой даме, что набросится на нее, если та скажет хоть слово

осуждения.

    – Можешь поцеловать меня, – неожиданно произнесла бабуля и улыбнулась благосклоннейшей из улыбок. –

До сих пор ты не так уж была мне по душе, Скарлетт. Всегда казалась твердым орешком – даже в детстве, а я не

люблю женщин крутого нрава, похожих на меня. Но мне по душе твое отношение к жизни. Ты не поднимаешь

шума, когда делу нельзя помочь, даже если тебе это и не по нутру. Перепрыгнула через препятствие и поскакала

дальше, как хорошая лошадка.

    Скарлетт неуверенно улыбнулась и покорно чмокнула подставленную ей морщинистую щеку. Приятно было

слышать, что кто-то снова тебя одобряет, хоть она и не понимала – за что.

    – У нас тут найдется сколько угодно людей, которые наговорят с три короба про то, что ты разрешила Сью

выйти замуж за «голодранца», хотя все любят Уилла. Они будут говорить о том, какой он славный человек, и

тут же скажут, как это ужасно, что девушка из семьи О'Хара вступает в такой неравный брак. Но пусть это тебя

не смущает.

    – Меня никогда не смущало то, что говорят люди.

    – Это я знаю. – Старческий голос зазвучал едко. – Так вот, пусть тебя не смущает, что станут болтать. Скорее

всего брак этот будет очень удачным. Конечно, Уилл так и останется «голодранцем» и, женившись, не исправит

своего произношения. И даже если он наживет кучу денег, он никогда не наведет в Таре такого шика и блеска,

как было при твоем отце. «Голодранцы» не умеют жить с блеском. Но в душе Уилл-джентльмен. Он нюхом

чует, как надо себя вести. Только прирожденный джентльмен мог так верно подметить наши недостатки, как это

сделал он там, у могилы. Ничто в целом свете не может нас подкосить, а вот сами мы себя подкашиваем –

вздыхаем по тому, чего у нас больше нет, и слишком часто думаем о прошлом. Да, и Сьюлин, и Таре хорошо

будет с Уиллом.

    – Значит, вы одобряете, что я разрешаю ей выйти за него замуж?

    – О господи, нет, конечно! – Старческий голос звучал устало и горько, но не вяло. – Чтобы я одобряла брак

между представительницей старого рода и «голодранцем»?! Да что ты! Неужели я бы одобрила скрещение

ломовой лошади с чистокровным жеребцом? Да, конечно, «голодранцы» – они хорошие, честные, на них можно

положиться, но…

    – Но вы же сказали, что, по-вашему, это будет очень удачный брак! – воскликнула ошарашенная Скарлетт.

    – Просто, по-моему, Сьюлин повезло, что она выходит замуж за Уилла, вообще выходит замуж, потому что

ей нужен муж. А где еще она его возьмет? И где ты возьмешь такого хорошего управляющего для Тары? Но это

вовсе не значит, что мне все это нравится больше, чем тебе.

    «Ну, мне-то это нравится, – подумала Скарлетт, стараясь уловить, куда клонит старуха. – Я-то рада его

женитьбе на Сьюлин. Почему бабуля считает, что мне это неприятно? Просто она убеждена, что мне это должно

быть неприятно так же, как и ей».

    Скарлетт была озадачена и чувствовала себя немного пристыженной – как всегда, когда люди приписывали

ей помыслы и чувства, которых она не разделяла.

    Между тем бабуля, обмахиваясь пальмовым листом, живо продолжила:

    – Я не одобряю этого брака, как и ты, но я практически смотрю на вещи – и ты тоже. И когда происходит

что-то неприятное, а ты ничего не можешь поделать, какой смысл кричать и колотить по полу ногами. В жизни

бывают взлеты и падения, и с этим приходится мириться. Я-то уж знаю: ведь в нашей семье, да и в семье

доктора этих взлетов и падений было предостаточно. И наш девиз такой: «Не вопи-жди с улыбкой своего часа».

С этим девизом мы пережили немало – ждали с улыбкой своего часа и стали теперь большими специалистами

по части выживания. Жизнь вынудила. Вечно мы ставили не на ту лошадь. Бежали из Франции с гугенотами,

бежали из Англии с кавалерами[23], бежали из Шотландии с Красавцем принцем Чарли[24] бежали с Гаити,

изгнанные неграми, а теперь янки нас изничтожили. Но когда бы ни случилась беда, проходит несколько лет – и

мы снова на коне. И знаешь почему?

    Она склонила голову набок, и Скарлетт подумала, что больше всего бабуля сейчас похожа на старого

всеведущего попугая.

    – Нет, конечно, не знаю, – вежливо ответила она. Но в душе все это ей бесконечно наскучило – совсем как в

тот день, когда бабуля пустилась в воспоминания о бунте индейцев.

    – Ну, так я тебе скажу, в чем причина. Мы склоняемся перед неизбежным. Но не как пшеница, а как гречиха!

Когда налетает буря, ветер принимает спелую пшеницу, потому что она сухая и не клонится. У спелой же

гречихи в стебле есть сок, и она клонится. А как ветер уймется, она снова подымается, такая же прямая и

сильная, как прежде. Вот и наша семья – мы умеем когда надо согнуться. Как подует сильный ветер, мы

становимся очень гибкими, потому что знаем: эта гибкость окупится. И когда приходит беда, мы склоняемся

перед неизбежным без звука, и работаем, и улыбаемся, и ждем своего часа. И подыгрываем тем, кто много ниже

нас, и берем от них все, что можем. А как войдем снова в силу, так и дадим под зад тем, на чьих спинах мы

вылезли. В этом, дитя мое, секрет выживания. – И помолчав, она добавила: Я завещаю его тебе.

    Старуха хмыкнула, как бы забавляясь собственными словами, несмотря на содержавшийся в них яд. Она,

казалось, ждала от Скарлетт согласия со своей точкой зрения, но та не очень внимала всем этим рассуждениям и

не могла придумать, что бы сказать.

    – Нет, – продолжала Старая Хозяйка, – наша порода, сколько ее в землю ни втаптывай, всегда распрямится и

встанет на ноги, а этого я не о многих здешних могу сказать. Посмотри на Кэтлин Калверт. Сама видишь, до

чего она дошла. Белая голытьба! Даже ниже опустилась, чем ее муженек. Посмотри на семью Макра. Втоптаны

в землю, беспомощны, не знают, что делать, не знают, как жить. И даже не пытаются. Только и причитают,

вспоминая, как было хорошо в старину. Или посмотри на… да, в общем, на кого ни посмотри в нашем графстве,

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: