Рассказы о вещах Избранные произведения в трех томах

Если часы остановились, надо посмотреть, не трется ли минутная стрелка

о стекло, не сцепились ли стрелки между собой. Если тут все благополучно,

откроите механизм и посмотрите, не задерживает ли ходовое колесико

какая-нибудь соринка. Ее можно легко удалить птичьим перышком.

Если часы отстают или уходят вперед, надо передвинуть указатель --

рюккер, который сидит на одной оси с балансиром. По одну сторону от рюккера

написано французское слово "avance" (ускорение) или английское "fast"

(быстро). По другую "retard" (замедление) или "slow" (медленно). На коротком

конце рюккера есть маленький штифтик, который упирается в волосок. Подвигая

рюккер от "retard" к "avance", мы перемещаем и штифтик. Свободная, ничем не

стесненная часть волоска становится более короткой, а потому и более

упругой. От этого балансир начинает качаться чаще, а часы идут быстрее.

Передвигать рюккер надо только на одно деление. Через несколько дней надо

часы проверить по другим, точным часам. Если они продолжают отставать, надо

передвинуть рюккер еще на одно деление. Когда часы уходят вперед, рюккер

передвигают в обратную сторону.

Передвигая рюккер, мы не излечиваем часы от отставания окончательно, а

только подлечиваем. Рано или поздно они снова начнут отставать и остановятся

совсем, если их не отдать часовому мастеру для чистки и смазки. Дело в том,

что масло, которым смазаны "кончики" (концы осей), от воздуха портится --

окисляется и густеет. Пружине приходится преодолевать все большее и большее

трение. В конце концов она перестает справляться со своей работой и

объявляет забастовку.

Но бывает и хуже: часы останавливаются оттого, что лопается пружина. Вы

можете сами проверить, действительно ли дело дрянь. Попробуйте пошевелить

кончиком заостренной спички среднее колесико часов, которое ближе всего к

пружине. Если оно шатается, значит, пружина лопнула и надо волей-неволей

нести часы к мастеру.

Мастерская часовщика -- как сильно напоминает она больничную палату!

Одни из "больных" бредят, лихорадочно отбивая часы. Другие, наоборот, долго

хрипят и кашляют, пока надорванный бой не вылетает из их простуженной груди.

Есть и такие, которые лежат в обмороке, не издавая ни звука.

Тоненькое тиканье маленьких часиков, четкие удары больших стенных

часов, хрипение, стоны -- все это сливается в сплошной разноголосый шум, от

которого с непривычки начинает болеть голова.

Среди всей этой тревоги и смятения спокойно и не торопясь делает свою

кропотливую работу главный врач -- часовщик. И часы, казавшиеся совсем

погибшими, выходят из его опытных рук помолодевшими, веселыми и здоровыми.

тому, кто найдет способ перевозить время.

людей принялось сразу за трудную работу. Перевозка времени -- это не

перевозка вина или перца. В трюм его не упрячешь, в бочки не укупоришь.

Не думайте, что автор этой правдивой книги сошел с ума или собирается

вас одурачить. Перевозка времени -- вещь не только возможная, но и

необходимая.

Все мы знаем, что морякам приходится в море определять широту и долготу

места, чтобы не сбиться с пути.

Широту определяют по высоте Полярной звезды: чем она выше, тем, значит,

корабль севернее забрался.

А долготу, то есть расстояние от первого меридиана, определяют иначе.

На разных меридианах время различное. Если в Москве только что взошло

солнце, в Лондоне еще ночь, потому что Лондон западнее Москвы; Земля,

вращаясь с запада на восток, не успела еще подставить Лондон под солнечные

лучи.

Если где-нибудь 12 часов дня, то к западу от этого места -- на

будет 10 часов и т. д. Пятнадцать градусов долготы равны одному часу

времени.

Выходит, что, для того чтобы знать в дороге долготу места, надо взять с

собой часы и сравнивать их с местным временем. Если ваши часы ушли вперед на

два часа по сравнению с местными часами, значит, вы уехали к западу на 30°.

В открытом море, где не у кого спросить, который час, часы проверяют по

солнцу или по звездам.

Просто, не правда ли? Кажется, чего легче: взяли с собой часы, и

готово. За что же было премию платить?

Просто, да не совсем. Часы, как мы знаем, машина капризная. Толчков они

не любят и на корабле неминуемо заболевают морской болезнью -- отстают,

уходят вперед, так что доверять им больше нельзя. Ведь если часы отстанут на

одну минуту, ошибка в определении долготы будет четверть градуса, а это

очень много. Этак можно и с дороги сбиться, и на риф наскочить.

Поэтому в море берут с собой не простые, а особенно точные часы --

хронометр.

Больше ста лет трудились часовщики всего мира над изобретением

хронометра, пока наконец это не удалось англичанину Гаррисону и французу

Леруа.

на корабле "Deptford". А вскоре после этого вышел в море французский фрегат

"Аврора" с еще лучшим хронометром, работы Леруа. За сорок шесть дней пути

этот хронометр отстал только на семь секунд.

Гаррисон получил только часть обещанной премии, и то после долгих

хлопот.
Обсерватория и санаторий

Изменение погоды, жар и холод, сырость, случайный толчок или перемена

положения, сгущение масла -- все это медленно, но верно расстраивает ход

даже самого точного хронометра. Влага, например, собираясь на балансире,

делает его тяжелее, и от этого балансир начинает качаться медленнее, и часы

отстают.

термометре: от нагревания спираль расширяется, делается длиннее и слабее.

Это тоже замедляет ход хронометра.

В обсерваториях, где находятся точные часы, по которым проверяется

время целыми городами и даже странами, о часах заботятся, как о

тяжелобольном.

Тщательный уход, полный покой, одним словом -- не обсерватория, а

санаторий. Правда, человека такой санаторий свел бы в могилу.

В Пулкове, например, часы установлены в подвале -- для защиты от резких

перемен температуры. В подвал входят только для заводки, потому что даже от

приближения человеческого тела ход часов может измениться.

Часы Пулковской обсерватории связаны телеграфным проводом с часами

Петропавловской крепости. Еще совсем недавно ленинградцы проверяли время "по

пушке". Каждый день ровно в двенадцать часов дня с укреплений крепости

раздавался пушечный выстрел, и ленинградцы на минуту прерывали дела,

доставали часы и проверяли их.

Но это была не такая уж точная проверка. Между сигналом из Пулкова и

пушечным выстрелом всегда проходило сколько-то времени. Из-за этого все

часы, поставленные по пушке, хоть немного да отставали.

Теперь пушку заменило радио.

Радио передает сигналы времени без малейшей задержки -- секунда в

секунду. Да и слышно радио не в одном только городе, а по всей стране.

Первыми стали передавать время по радио французы -- с Эйфелевой башни в

Париже. У нас сигналы времени передают Пушкинская и Московская радиостанции.

Вы снимаете с телефонного аппарата трубку и вызываете по телефону номер

такой-то. И сейчас же часы сами говорят вам по телефону человеческим

голосом, который час.

Такие говорящие часы есть в Москве, Устроены они так. На радиостанции

установлена особая машина системы инженера Шорина. Эта машина, соединенная с

астрономическими часами, каждые пятнадцать секунд передает на телефонную

станцию точное время. "Диктор" на этой передаче -- не человек (человек не

выдержал бы такой напряженной работы), а кинолента, как в звуковом кино. На

ленте длиной в тысячу

метров записаны словами часы, минуты и секунды с промежутками в

пятнадцать секунд.

В любое мгновенье люди узнают точное время не по часам, а по телефону.
Опять о небесных часах
Можем ли мы быть уверенными, что самые точные часы никогда не врут?

Конечно нет. Ведь мы знаем, что все часы врут -- одни больше, другие меньше.

И опять приходится обращаться за помощью и указанием к тем часам,

которые служили людям верой и правдой еще тогда, когда не было ни стенных,

ни карманных, ни башенных часов. Небесные часы -- вот единственный

хронометр, который никогда не врет.

Всегда в одно и то же время обращается земной шар вокруг своей оси.

Всегда в одно и то же время звезды возвращаются в своем видимом движении по

небесному своду на прежнее место. Только по звездам и можно проверить часы.

Потому-то точные часы и устанавливаются в астрономических

обсерваториях. Правда, по вычислениям астрономов, вращение земного шара

вокруг оси замедляется. Сутки делаются все длиннее и длиннее. Будет время,

когда земной шар перестанет вертеться вокруг оси: небесные часы остановятся.

Но это будет через биллионы лет. Замедление идет очень и очень медленно. Мы

можем по-прежнему считать, что небесные часы -- единственно правильные.

По-прежнему, как и в давние времена, не обманывает нас молчаливый ход

звездных часов.

ЧЕРНЫМ ПО БЕЛОМУ

Была ли она напечатана в типографии или написана пером, была ли она

сделана из бумаги или какого-нибудь другого материала, и если она существует

-- в какой библиотеке ее можно достать?

Говорят, был такой чудак, который разыскивал первую книгу по всем

библиотекам мира. Целые дни просиживал он среди груд и столбиков пожелтевших

книг в переплетах, пахнущих мертвечиной. Книжная пыль покрывала густым слоем

его платье и сапоги, словно пыль проезжих дорог. Он умер, свалившись с

высокой лесенки, приставленной к шкафу. Но если бы он жил еще хоть сто лет,

все равно из его поисков ничего не вышло бы. Первая книга истлела в земле за

много тысяч лет до того, как он родился.

Первая книга была совсем не похожа на теперешнюю. У нее были руки и

ноги, она не лежала на полке, она умела говорить и даже петь. Это была живая

книга -- человек-книга.

В те времена, когда люди не умели еще ни читать, ни писать, когда не

было ни букв, ни бумаги, ни чернил, ни перьев, предания старины, законы и

верования хранились не на книжных полках, а в человеческой памяти. Люди

умирали, а предания оставались. Мы потому-то и называем их "преданиями", что

они передавались от одного человека к другому.

Переходя из уст в уста, предания эти понемногу менялись. Кое-что

прибавлялось, кое-что забывалось. Время шлифовало их и сглаживало, как

текучая вода шлифует камни. Предание о каком-нибудь храбром вожде

превращалось в сказку о богатыре, которому не страшны ни стрелы, ни копья,

который волком рыщет по лесу и орлом летает по поднебесью.

У нас на севере до сих пор живут сказители и сказительницы, которые

знают никем не записанные былины -- сказки о богатырях. Такие сказители были

и у других народов.

В древней Греции распевали "Илиаду" и "Одиссею" -- сказания о войне

греков с троянцами. Много времени прошло, прежде чем их наконец записали.

Сказитель, или аэд, как его называли греки, был всегда желанным гостем

на пиру. Вот он сидит на резном стуле, прислонившись спиной к высокой

колонне. Его лира висит на гвозде над его головой. Пир подходит к концу.

Опустели огромные блюда с мясом, опустели корзины с хлебом, отодвинуты

золотые двудонные кубки. Пирующие сыты, они ждут теперь песен. Аэд берет

свою лиру и, перебирая струны, начинает великую повесть о мудром царе

Одиссее и о храбром воине Ахилле. Как ни хороши были песни аэдов, а все-таки

наши книги лучше. За какой-нибудь рубль каждый из нас может купить в

магазине томик "Илиады", который легко помещается в кармане, который не

просит ни есть, ни пить, который не может заболеть или умереть.

По этому поводу мне вспоминается

богатстве рассказывали чудеса. Дворец Ицелла был так велик, что целый город

мог бы поместиться в его стенах.

За столом у Ицелла собирались каждый день триста человек. Да и стол был

не один, а целых тридцать столов.

Угощал Ицелл своих гостей самыми тонкими кушаньями. Но в те времена

полагалось угощать гостей не только вкусной едой, но и интересной,

остроумной беседой.

Всего было вдоволь у Ицелла, одного ему не хватало -- учености. Даже

читать он умел совсем плохо.

Люди, которые с удовольствием обедали за его столом, втихомолку

смеялись над ним.

Ицелл не умел за столом поддержать разговор. Если ему случалось

вставить словечко, он замечал, что гости с трудом сдерживают улыбку. Этого

он не мог перенести. Засесть за книгу ему было лень. Трудиться он не привык.

Долго он думал, как бы поправить дело, и вот что наконец придумал.

Управителю своего дворца он поручил выбрать среди многочисленных рабов

двести самых способных и умных. Каждому из них приказано было выучить

наизусть какую-нибудь книгу. Один, например, должен был выучить "Илиаду",

другой -- "Одиссею" и т. д.

Немало пришлось потрудиться управителю, немало побоев пришлось вынести

рабам, пока наконец затея Ицелла не была выполнена. Зачем было ему теперь

работать -- читать книги,-- у него была живая библиотека. Во время

застольной беседы стоило ему только подмигнуть управителю, и тотчас же из

толпы рабов, стоявших молча у стен, выходил один и произносил подходящее к

случаю изречение. Рабов так и прозвали: одного -- Илиадой, другого --

Одиссеей, третьего -- Энеидой,-- по названиям книг.

Ицелл добился своего. В Риме только и говорили о небывалой живой

библиотеке. Но недолго хвастался Ицелл своей выдумкой. Случилась история,

которая заставила весь Рим смеяться над неучем-богачом.

После обеда разговор зашел, как всегда, о всяких ученых вещах.

Заговорили о том, как люди пировали в старину.

-- Об этом есть славное местечко в "Илиаде",-- сказал Ицелл и подмигнул

управителю.

Но управитель, вместо того чтобы сделать знак рабам, упал на колени и

дрожащим от страха голосом сказал:

-- Прости, господин! У Илиады живот болит.

Эта история произошла две тысячи лет тому назад. Но и сейчас еще,

несмотря на великое множество книг и библиотек, мы не обходимся без живых

книг.

нужны были бы рассказы и объяснения учителей. Книгу ни о чем не спросишь, а

учителя всегда можно попросить рассказать то, что непонятно.

Но если живая книга иногда нам бывает полезна, то живое письмо совсем

никуда не годится.

В старину, когда писать не умели, не было, конечно, и почты. Если нужно

было передать какое-нибудь важное известие, посылали вестника, который

наизусть повторял то, что ему поручили.

Что, если бы и у нас были вместо почтальонов вестники?

Вряд ли нашелся бы такой человек, который взялся бы заучить сотни две

писем ежедневно. А если бы и нашелся, ничего хорошего не вышло бы.

Пришел 6ы, положим, такой почтальон к Ивану Ивановичу Иванову в день

его рождения.

Сам хозяин, ждущий гостей, открывает дверь.

-- Что такое?

-- Вам письмо. А в письме вот что:

Поздравляю вас с днем рождения. Давно ли вы вышли замуж? К двенадцати

часам дня явитесь в суд по делу об ограблении гражданки Сидоровой. Попросите

ее заходить к нам почаще..."

голове двести писем-поручений, продолжает говорить дальше, как заведенная

машина...
Помощники памяти
Есть у меня знакомый старичок -- веселый, добрый, всякому готов помочь.

На вид ему никак не дашь восьмидесяти лет. Глаза живые, румянец во всю щеку,

походка бодрая. Одним словом, молодчина.

Все было бы хорошо, только память у него слабоватая. Пойдет куда-нибудь

и забудет, зачем пошел. Имен он никак не может запомнить. Уж сколько лет мы

с ним знакомы, а он меня то Петром Григорьичем, то Иваном Семенычем

называет.

Поручат ему какое-нибудь дело, он несколько раз переспросит, выучит

наизусть. А чтобы вернее было, завяжет для памяти узелок на платке. Весь

платок у него в узелках. Но эти узелки ему мало помогают. Развернет он

платок -- узелков целый десяток, а что они обозначают, неизвестно. Даже

человек с лучшей памятью ничего не разобрал бы в такой удивительной записной

книжке.

Другое было бы дело, если бы у нашего старичка узелки были неодинаковые

помочь разобраться в узелковых заметках,

А ведь такое узелковое письмо существовало когда-то, когда люди еще не

умели писать. Особенно наловчились в этом трудном деле жители страны Перу в

Южной Америке. И сейчас еще встречаются там пастухи, знающие язык узелков.

Для узелкового письма брали не носовой платок, а толстую веревку. К ней

привязывали, как бахрому, тоненькие разноцветные шнурки разной длины. На

этих-то шнурках и завязывались узелки.

Чем ближе к толстой веревке был узелок, тем важнее была вещь, о которой

он говорил.

Черный узел обозначал смерть, белый -- серебро или мир, красный --

войну, желтый -- золото, зеленый -- хлеб. Если узел не был окрашен, он

обозначал число: простые узлы -- десятки, двойные -- сотни, тройные --

тысячи.

обращать внимание и на толщину шнурков, и на то, как завязан узел, и на

то, какие узлы рядом. Так же как у нас детей обучают азбуке, перуанских

детей обучали когда-то узелковой грамоте -- квипу.

У других индейцев -- у ирокезов -- узелковое письмо заменяли бусы из

разноцветных морских раковин. Раковины распиливали на маленькие пластинки и

нанизывали на нитки. Из этих ниток делали целые пояса.

И тут черный цвет обозначал все неприятное -- смерть, несчастье,

угрозу; белый -- мир; желтый -- дань; красный -- опасность, войну.

И сейчас эти цвета сохранили для нас свое древнее значение. Белый флаг

по-прежнему-говорит о предложении мира, черный -- о трауре, красный -- о

восстании. Вот как много лет нашему красному флагу!

Во флоте из цветных флажков составлена целая азбука. Флажки на мачте --

это язык, которым переговариваются корабли.

А сигналы на железной дороге? Это ведь тоже сохранившееся до нашего

времени цветовое письмо.

Разбираться в значении цветных раковин было нелегко.

У вождей племен хранились целые мешки поясов. Два раза в год ирокезские

юноши собирались где-нибудь в лесу, в уединенном месте, и мудрые старые

вожди объясняли им тайну раковин.

Когда индейское племя посылало другому племени посла, ему давали с

собой цветные пояса-- вам-пум.

-- Слушайте мои слова, о вожди, и смотрите на эти раковины!

Так говорил посол, держа перед собой пестрый, играющий всеми цветами

радуги пояс. И затем он произносил речь, указывая при каждом слове на одну

из раковин.

Без устных объяснений вампум в самом деле нелегко было понять.

Положим, на одной из ниток были рядом такие четыре раковины: белая,

желтая, красная, черная.

Письмо это можно было понять так: мы вступим с вами в союз, если вы

будете платить нам дань; если же вы не согласны, мы пойдем на вас войной и

всех перебьем. Но это же письмо можно было прочесть совсем иначе: мы просим

мира и готовы платить вам дань; если война будет продолжаться, мы погибнем.

Чтобы не выходило путаницы, каждый индеец, составивший из раковин письмо,

должен был сам его отнести и даже прочесть вслух. Письмо не могло заменить

человека. Оно только ему помогало, напоминало, что надо было сообщить.

Таких помощников у памяти было много. Например, для счета овец в стаде

или мешков с мукой люди делали зарубки на палке. До сих пор крестьяне в

Югославии пользуются палками вместо записных книжек и расписок. Положим,

крестьянин взял в долг у купца четыре с половиной мешка муки. Вместо того

чтобы написать расписку, он обстругивает небольшую палочку и делает на ней

зарубки -- четыре больших и одну поменьше. Потом он раскалывает палочку по

длине на две половинки, одну отдает купцу, а другую оставляет у себя.

Когда приходит время платить долг, обе половинки складываются. Тут уж

не может быть обмана -- по черточкам сразу видно, какой был долг.

А то еще делали зарубки на палке для счета дней. Такой календарь был,

например, у Робинзона Крузо на необитаемом острове.

От старинного счета по зарубкам и пошло, верно, наше выражение: заруби

на носу. При этом носом называли не нос, а палку, которую носили с собой.
Говорящие вещи
Разбираться в узелках и раковинах было делом мудреным. Существовали

гораздо более простые способы записывать события или передавать известия.

Если племя хотело объявить другому войну, оно посылало ему копье, стрелу или

томагавк. Всякому было ясно, что этот подарок пахнет кровью. А если речь шла

о мире, посылали табак и трубку в придачу.

Трубка у индейцев всегда обозначала мир. Собравшись на совет, вожди

союзных племен усаживались вокруг костра. Один из них закуривал трубку и

передавал ее соседу. В торжественной тишине трубка мира обходила весь круг.

Когда люди еще не умели писать на бумаге, они составляли из вещей целые

письма. Скифы, населявшие в древности южную Россию, послали однажды своим

соседям вместо письма птицу, мышь, лягушку и пять стрел.

Смысл этой странной коллекции был такой: "Умеете ли вы летать, как

птицы, прятаться в землю, как мыши, прыгать по болотам, как лягушки? Если не

умеете, то не пробуйте воевать с нами. Мы осыплем вас стрелами, лишь только

вы вступите в нашу страну".

Насколько все-таки наши письма проще и понятнее! Что, если бы вы

получили в один прекрасный день почтовую посылочку, в которой вместо всяких

подарков оказались бы дохлая лягушка и еще что-нибудь в этом же роде?

Конечно, вы приняли бы это за чью-нибудь скверную шутку и никак не

догадались бы, что это не шутка, а серьезное письмо.

До настоящих писем, до говорящей бумаги, люди додумались очень не

скоро.

Трубка одним своим видом говорила им о мире, копье -- о войне,

натянутый лук -- о нападении.

Прошло много тысяч лет, прежде чем люди от говорящей вещи дошли до

говорящей бумаги.
Рассказ в картинках
Способов делать записи или передавать известия было когда-то много. Но

победил тот, которым мы пользуемся сейчас,-- способ писать буквами.