Рудольф Штейнер Карма профессий в связи с жизнью Гёте ga 172 Космическая и человеческая история

ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ

Зачастую бывает трудно обсуждать такие вещи, поскольку сама речь проявляет строптивость при выработке понятий, соответствующих действительности. Ведь очень легко поверить, что какое-то понятие, выработанное, извлечённое из суммы оккультных наук, нацелено на нечто иное, нежели то, что подразумевалось на самом деле; вследствие этого возникает непонимание в самых разных формах. Очень часто сегодня при обсуждении биографии людей, ставших крупными, значительными личностями, можно сделать следующее наблюдение. Я хочу привести один пример. Именно здесь, в Швейцарии появилась маленькое сочинение, про недавно упомянутого здесь в другой связи Ф.Фишера (V-Vischer), автора произведений «Тоже один» и большой «Эстетики». С исполненной любви самоотдачей описывается жизнь этого корректного в смысле образа мыслей и чрезвычайно работоспособного шваба – Ф.Фишера. Здесь о нём говорится лишь в качестве примера, иллюстрирующего те вещи, которые мы собираемся рассматривать в связи с человеческой судьбой; точно также можно было бы избрать другой пример.

Ф.Фишер по своей натуре был настоящим швабом, натуре, расцветшей в 19-м столетии. В появившейся недавно его биографии показано, как он, этот Фридрих Теодор Фишер, вырос в бедности, как он из-за бедности своей семьи был вынужден быть воспитанником приюта в Тюбингене, и так далее. Для чего мне это понадобилось, состоит в следующем: с самого начала в биографии указывается на то, как, уже обучаясь в гимназии, этот Ф. Фишер проявлял некоторую узость сердца, бездушие, мелочность; как мальчики хорошо успевавшие в латыни, а позднее – в изучении древнегреческих писателей, тем не менее, до относительно позднего возраста так и не знали, в какую же большую реку впадает Неккар, как они до позднего возраста никогда не видели географическую карту, и так далее. Немало подобных ошибок в системе воспитания приводится (в биографии).

Давайте-ка, обдумаем эти вещи как следует. Ф. Фишер в некотором отношении стал ведь большим человеком, стал знаменитым человеком. Нам должно быть ясно, почему он этого достиг, благодаря чему он стал именно такой специфической индивидуальностью, каким он предстаёт в истории. Сюда относится и то, что до известного года жизни он не видел географической карты; если бы он увидел географическую карту ещё до наступления определённого возраста, года жизни, тот определённый тип характера не развился бы в его душе. Не было бы и другого, заслуживающего порицания. Рассмотрев всё это с более высокой точки зрения, мы скажем: душа этого Ф. Фишера спустилась из духовных миров и отыскала для себя именно эту среду, она хотела получить именно такое воспитание, в результате которого стало возможно столь долго не видеть географической карты; эта душа хотела долгое время находится рядом с Неккаром, родным ручейком, но не желала знать, в какую же большую реку впадает этот Неккар. И если изучают этого Ф. Фишера, то видят, что все его причуды, все его странности, которых у него было достаточно, являются правомерными интегральными, составными частями его величия, и было бы неуместно игнорировать их, пытаясь написать его биографию и при этом порицая школу, сделавшую из него то, чем он стал.

Мы только должны ясно понять, что отсюда никто не должен делать вывод: ну вот, теперь он хочет сказать, что школы, где детям не показывают географической карты, самые правильные. Но для этого Ф. Фишера это было как раз хорошо, это должно было быть. И мы в полную меру переживали это в 19-м веке и до наших дней. И если некто, став знаменитым учёным-естествоиспытателем, обращается против той педагогики, против той системы воспитания, требуя, чтобы в школах преподавали как можно больше естественных наук, обращается к почтенным господам с вопросом: ведь вы сами испытали на себе эти условия, разве вы не находите, что они плохи? – то, как правило, он не получает ответа. Надо уяснить себе, что любая вещь имеет, по крайней мере, две, а иногда, судя по обстоятельствам, гораздо больше сторон. Что значит, если биограф – в данном случае биографом была дама – берётся за дело и так формирует понятия и представления, что создаётся описание, о котором я вам говорил? Подобное описание ничего не может дать для понимания соответствующей личности. Формируя подобные понятия, вторгаются, – только духовным образом, – в существо того, чем занимаются. Не желая рубить с плеча, вторгаться со своими понятиями, надо было бы с любовью характеризовать то, какова была школа со всей её бездушностью и как она формировала эту индивидуальность. И всё же рубят, критикуют, а критиковать во многих отношениях означает рубить, резать. В чём тут причина?

Причиной тут является совершенно определённое человеческое качество, которое весьма широко распространено в современной системе мышления и корениться в подсознательном. Люди не осознают его: это жестокость. И поскольку люди современности не обладают мужеством, чтобы реализовывать свою жестокость внешне, они проявляют эту жестокость в понятиях и идеях. Во многих современных трудах эту жестокость можно заметить в стиле, форме изложения; во многом, что делается и говорится в современности обнаруживается жестокость, которая укоренилась в основах человеческой души в более широких пределах, нежели думают. Я говорил вам (см. том «Апокалипсис Иоанна» – прим. перев.): традиция некоторых так называемых черномагических школ состоит в том, что качества, необходимые для чёрной магии, ученики этих школ усваивают, прежде всего, разрезая живую плоть животных. Тем самым душе прививаются определённые качества. В современности не всякий может это делать. Но точно такое же удовлетворение кое-кто получает от своей понятийной системы, что, хотя и не ведёт к чёрной магии, но приводит к современной цивилизации. Вследствие этих качеств в современную цивилизацию внедряется многое, многое из того, что нам следует вывести на свет. Только благодаря тому, что на такие вещи будет обращено внимание, можно будет прийти к непредвзятому пониманию мира, в который мы поставлены, иначе этого понимания никоим образом не достичь.

Благодаря этому в современности существуют зачаточные стремления к достижению некоторых перспектив в условиях пятой послеатлантической эпохи. Эту пятую послеатлантическую эпоху не понять, если только критиковать её, если только предаваться абстрактному идеализму, игнорируя то, что, например, выступает в эту послеатлантическую эпоху как механизмы, как механическая культура, что со всей необходимостью принадлежит этой пятой послеатлантической эпохе. В наше время не имеет смысла чрезмерно критиковать машинизацию, механизацию. Уже намечаются зачатки для достижения понимания, понимания на человеческом уровне того, что изживается теперь в пятом послеатлантическом периоде, и что будет изживаться всё больше и больше. Однако для этой пятой послеатлантической эпохи найдено ещё слишком мало адекватных реальности понятий, проявляется слишком мало склонности иметь дело с людьми, которые пытаются постичь это состояние пятого послеатлантического периода. Надо заниматься с этими людьми, ведь во многих отношениях к их устремлениям должны были бы примкнуть истинные, энергичные духовнонаучные устремления.

Есть один значительный поэт пятой послеатлантической эпохи, чьи поэмы прямо-таки проникнуты пульсом жизни этой пятой послеатлантической эпохи: это Макс Эйт, который должен быть известен. Ибо Макс Эйт – истинный поэт нашего времени, нашей эпохи. Он тоже шваб, сын школьного мастера, который хотел, чтобы его сын тоже стал школьным мастером. Но карма хотела другого. С ранних пор он обратился к технической профессии, стал законченным техником и затем отправился на чужбину, в Англию, посвятив там себя производству паровых плугов: стал поэтом парового плуга. И та форма, в которой он с теплотой и сердечностью воспел это удивительное животное нашего времени – паровой плуг, трактор, есть поистине поэзия современности. В этом сердце разыгрывались, уживаясь друг в друге, удивительные вещи. С одной стороны Макс Эйт был человеком, абсолютно преданным технике нового времени, с другой стороны, он был восприимчив ко всему, что могло быть понято с помощью рассудка, непредвзято вникающего в то, что может открыться именно тогда, когда рассудок владеет механико-математическими понятиями пятой послеатлантичесой эпохи.

В одном из романов Макса Эйта, которому в обыденной жизни приходилось иметь дело с современным Египтом, где он неоднократно бывал по работе, поскольку английская фирма, где он подвизался, поставляла туда паровые плуги, и он должен был их испытывать на месте, – так в одном из его романов, где идёт речь на эту тему, говорится, что пирамиды построены по определённому принципу, определённой системе. Подсчитав некоторые соотношения, – а Макс Эйт произвёл этот подсчёт, который приводится в приложении к роману, – то в результате получается число π (так называемое число Людольфа), вычисленное с точностью до очень отдалённых знаков после запятой, порядка 30 знаков: на это число умножается диаметр круга, двойной радиус, чтобы получить длину окружности. Вы знаете, это 3,14159 и так далее (Число пи легко определятся благодаря четверостишию с ятями: «Кто и шутя, и скоро пожелаетъ пи узнать, число ужъ знаетъ» – примеч. перев.). Так можно продолжать без конца, знаков после запятой много. Можно легко поверить, что это число π, людольфово число, так называемое число Людольфа, было обнаружено лишь в результате позднейших вычислений. Но Макс Эйт пришёл к тому, что в самой глубокой древности египетские храмовые жрецы должны были знать это число π до 30 или до 40 знака после запятой, поскольку с его помощью они определяли соотношения, по которым строились пирамиды. Именно потому, что он был техником, Макс Эйт сделал вывод о том, что было глубоко скрыто в процессе древнего строительства пирамид. Тем самым он мог в то же время указать, что наша культура, в сущности, имеет двоякий источник: источником была также и древность, когда люди культивировали иную науку, нежели позднее, науку в большей степени связанную с атавистическим ясновидением, науку, которая потом исчезла, но в наше время должна быть обретена снова.

Но у Макса Эйта можно найти и другое, то, что выглядит неприметно, но имеет чрезвычайное значение. В его сборнике рассказов «За плугом и тисками» есть одно произведение, в котором, я бы сказал, выступает загадка жизни, загадка судьбы. Там описан техник, инженер-мостостроитель. Великолепно описаны его способности, его умение строить мосты. Только вот есть в нём нечто; то ли гениальное, то ли легкомысленное, опрометчивое. Итак, он строит мост, и это великолепно описано. И вот он находится в поезде, который идет через этот мост. Но при строительстве моста он допустил ошибку, кое-что недосмотрел. И когда поезд, в котором он сам находится, идёт по мосту, мост обваливается, и мостостроитель при этом погибает. Это грандиозный кармический вопрос: ответа на него не дают, но сам вопрос поставлен. Видно, как современный человек подступает к великому кармическому вопросу, великому вопросу судьбы. Мы имеем дело с человеком, который блестяще действует в своей профессии и который, из-за этой своей профессии, в относительно раннем возрасте погибает. Погибает в результате своего собственного труда. Я мог бы сказать: это произведение встает подобно великому вопросу. Именно на такие вопросы ищет ответ духовная наука. Конечно, такие вещи проявляются в самых разнообразных жизненных вариациях. Ведь мы описывали случай, при котором исполнение кармы происходит с большой скоростью, с большим ускорением. Допустим, – это, конечно, только гипотеза, поскольку, если нечто такое происходит, то это делает карма, – допустим гипотетически, что могло бы произойти в другом случае: тот самый человек оказался бы не в железнодорожном составе, идущем по мосту, а сидел бы себе дома у печки. Его, возможно, посадили бы на пару лет в тюрьму, но ничего большего с ним бы, в этой жизни между рождением и смертью, не произошло. Но что произошло бы потом?

Видите ли, в этом заключается самое значительное: то, что к карме этого человека была бы примешана смерть других людей, которая была причинена им в результате его труда, при любых условиях должно было бы быть внесено в его карму. То, что не выполнилось здесь, должно было бы потом вторгнуться в жизнь между смертью и новым рождением. Это испытание должно было с необходимостью наступить. Но такое испытание, такой опыт, мог бы быть, можно сказать, ускорен, как в случае, описанном Максом Эйтом, но мог и отодвинуться на более длительное время. Самые важные вопросы судьбы возникают в процессе непосредственной жизни в пятой послеатлантический эпохе в результате того, что, наблюдая условия жизни этой эпохи, отдельные люди увидят, что загадки жизни преподносятся уже иным, новым образом, таким, которым они в более ранние времена не преподносились.

Вот почему, наблюдая за людьми, одаренными действительно светлым рассудком, можно заметить, что сегодня они, занимаясь искусством, испытывают иные сложности жизни, нежели те, что приходилось испытывать в более раннее время; как часто именно те люди, которым довелось испытать характерные затруднения в жизни, имеют сегодня практические профессии. Книги Макса Эйта в этом отношении весьма поучительны, во-первых, поскольку он является действительно крупным, талантливым поэтом, и, во-вторых, поскольку он, как вполне современный человек, творит в соответствие с потребностями современной жизни. Интересно то, – позвольте мне заметить это в скобках, – что люди, читавшие Макса Эйта, благодаря этому внешнему чтению могут узнать о том, что было бы важно знать теософам, например, о некоторых вещах из жизни первого президента Теософского Общества, Олькотта. Об этом, хотя и в немного приукрашенном виде, можно кое-что найти именно у Эйта, который был в Америке в то время, когда Олькотт нёс там всевозможный вздор. Короче, даже социальная карма может выражаться через того, кто решается немного ознакомиться с этим современным мыслящим умом. Но в целом исключительная особенность заключается в том, что порой даже натуры, не отличающиеся гениальностью, – Эйт был гениальным человеком, – те, кто формировал эту пятую послеатлантическую эпоху с её образом жизни, механизмом жизни, благодаря особому складу своего рассудка с особой ясностью видели сложности этой современной жизни.

Так, например, я и другие знают одного современного юриста, – он был юристом ещё в молодые годы, – став юристом, он был светлой головой, хотя у него в юриспруденции не было звучных достижений: он рассматривал дела непредвзято, во всей совокупности; благодаря своим талантам он нравился начальству, – так во всяком случае говорили, – нравился не потому, что был светлой головой, а потому, что был им нужен. Ведь он был хорошим, расторопным работником. И вот он, – поскольку он был профессионально пригодным судопроизводителем, асессором, – пришёл в министерство. В министерстве он тоже проявил себя как отличный работник, однако такой, который ни на что не закрывал глаза. И вот он получает однажды сверху ответственное поручение. Он должен был сделать реферат по вопросам школы и воспитания. При этом он получил указание составить реферат таким образом, чтобы можно было перейти к более либеральной системе. Это ему очень понравилось, и, поскольку он был светлой головой и знал обстоятельства дела, он написал очень хороший реферат, настоящий план реформирования, план либерализации некоторых школьных принципов на современный лад. Но во время работы над рефератом случилось так, что курс сменился, и теперь потребовался реакционный реферат. Начальник сказал ему: реферат отличный, и Вы столь же отлично можете написать реакционный реферат. Можете ли Вы немедля сделать мне этот реакционный реферат? Он ответил: Нет, не могу! – Что? Как так нет? – Нет, потому что это соответствует моим убеждениям! – Что? Так вот, значит, какие у Вас убеждения!? – Начальник очень разозлился, поняв, что использовать этого человека он не сможет; человек этот не просто усерден, но имеет ещё убеждения, которые никому не нужны!

Но ведь он отличный юрист, отличный работник. Что же тут делать? Он был пригоден повсюду, знали, что он прилежный юрист. Что ж, попытаемся повысить его! Такого пригодного человека надо попытаться удовлетворить. Надо обтяпать это дело окружным путём, – как принято говорить, – и вот однажды, – я полагаю, что это произошло за игрой в кегли, – этот человек как бы случайно встречает театрального секретаря. И театральный секретарь рассказывает ему: в большом театре есть вакантное место театрального директора! – Ну, он, будучи юристом и до сих пор чиновником министерства, не увидел злого умысла в этом сообщении. Но после того, как игра в кегли закончилась, театральный секретарь сказал ему: Не хотите ли сейчас зайти в кафе? Там я мог бы рассказать вам это поподробнее? Не хотели бы вы стать директором театра? В нашем театре нет директора. Мы даже не знаем, где найти человека, который при нынешних условиях захотел бы служить. – И тут тот, кто был юристом и был прекрасно знаком с порядком управления, сказал: Да ведь каждый обязан служить. Он обязан быть послушным, если же он не будет слушаться, его просто арестуют. – Ну, дело закончилось тем, что ему было предложено занять пост директора театра. Но было одно затруднение. В этом театре была одна знаменитая актриса, и директор театра должен был сперва завоевать её расположение. И вот ему говорят: А сможете ли Вы завоевать благосклонность этой актрисы? – Ну, если дело только за этим! За всю мою жизнь я всего семь раз был в театре, но уж если я решился стать директором театра, я уж как-нибудь смогу добиться расположения этой актрисы. Не скажите ли Вы мне, что из еды она любит? – Собеседник это знал: «Рогалики с маком». Тут он решил ловко сманеврировать. Он сказал: Мы тотчас же едем в кондитерскую и заказываем большую порцию рогаликов с маком. – Они были рано утром доставлены актрисе. После обеда известный нам театральный секретарь заехал к актрисе, чтобы, как говорят, прозондировать почву. Он сказал ей: Этого господина мы хотели бы сделать директором: что думаете Вы об этом? – Он знал, что эта особа весьма влиятельна. Ну, – говорит она, – я об этом господине совершенно ничего не знаю, но до сих пор получала от него одни добродеянья. – Дело зашло так далеко, что он смог стать директором театра.

Был там ещё один критик, самый известный критик в городе: надо было одолеть ещё и его. Этот человек всегда писал страшный вздор, но вот в один прекрасный день этот критик переродился, по крайней мере, он если и не писал благожелательно, то и плохого о нём тоже не писал. Этого удалось достичь следующим образом, – я вам не сказки рассказываю, ведь всё это происходило, – я хочу только выделить характерное. Самое высокое начальство этого театра, тот, кто стоял выше директора, не знал, как помочь делу, – не мог же он снова уволить директора, – критик же постоянно безобразничал. Что же он сделал? Он пригласил их обоих, причем ни тот, ни другой друг о друге ничего не знали, и угостил их хорошим вином. Директор театра мог выпить сколько угодно. Другой же мог выпить, но в меру, он был мельче, чем директор театра. Случилось так, что в одно прекрасное утро, – часов, я думаю, в пять, – директор театра позвонил жене театрального критика и сказал, что должен ей передать нечто важное, то, что он положил под лестницей. Ну, она набросила на себя халат. Тут он приносит ей её господина супруга, в самом, что ни на есть жалком виде, и вручает его ей. И с этого часа дело с критиком пошло на лад. Позднее он, после того, как в качестве директора театра проявил себя, – по мнению этого начальника, – как сумасброд, он снова, получив повышение, занялся юриспруденцией.

Этот человек отлично описал, характеризовал то, что он наблюдал в своей практике; я лишь хочу указать, что именно такие люди, выросшие в гуще современной жизни, могут значительным образом указать на эту современную жизнь.

Ещё интереснее, что похожий человек, – который, однако, был на порядок аристократичнее того, о ком я только что рассказывал, – что-то записывал в течение своей жизни, но незадолго перед смертью написал очень интересную новеллу, настоящее современное произведение искусства. Видите ли, ведь как пишутся в наше время новеллы? Новеллу пишут сегодня в соответствие со вкусами времени: там не должно быть ничего спиритуального, а если и есть нечто спиритуальное, то следует о возможности указать на то, что этой истории можно верить, а можно и не верить: лучше всего считать её всего лишь сказкой. Я беру материал, который указанный писатель взял из современности. Один такой человек из окружения, в котором весьма долго вращался другой человек, которого я перед этим описывал вам, персона советника юстиции, дает довольно в этом отношении много. Изобразить это можно. Можно описать, как он поэтапно проходит по ступеням юриспруденции, как он переживает то, или иное, трудности того или иного сорта. Затем можно, – ведь всё это, разумеется, тоже модерн, – вставить сюда романтическую, любовную историю. Человек, имея перед собой такой материал, может изобразить, как проходит в сопровождении своей матери какая-то экзотическая девушка, как тот самый высокопоставленный чиновник-юрист влюбляется в неё; как из-за разыгравшейся при этом шпионской истории, которой он занимается в качестве судьи, он опять-таки сталкивается с этой девушкой, в которую он влюбился, как вследствие этого он попадает в конфликтную ситуацию. Можно описать весьма реалистично и то, как он доходит до самоубийства.

Автор этого не сделал, хотя в свою новеллу он вплетает следующую значительную вещь. Он описывает процесс, который внешне протекает почти так, как я только что рассказал вам. Но, кроме того, он описывает и то, как этот чиновник юстиции читает Шопенгауэра, читает других философов, но читает так, что всё это он связывает со своим индивидуальным существом вплоть до нервной системы. Он – трудолюбивый юрист. Что значит для трудолюбивого юриста быть судьёй? Это значит пускаться на всякие ухищрения, чтобы кого-то подвести под статью. Защита, – ну да, – тут он опять должен искать ухищрения для защиты. Итак, он был крайне прилежен и осуждал людей при похожих обстоятельствах, о которых я только что сообщил вам. На заседании суда этот человек странным образом проявил некий демонизм, да к тому же взгляд его, останавливавшийся на присутствующих в зале заседания суда, был незабываемым. Ну, обвиняемый был, само собой разумеется, посажен в тюрьму. В дело была замешана та девушка, в которую этот судья был влюблён. Осуждённый получил двадцать лет каторжной тюрьмы: но он был болен.

В данной новелле судья описан очень хорошо. Однажды ночью, – после того самого заседания суда, которое он, по мнению людей провёл блестяще, он ни разу не вспомнил об осуждённом, – он около двенадцати часов проснулся, – скажем, что это было примерно так, – он находился в состоянии полусна: часа в два в дверь его комнаты, в которой он спал, постучали. Вошёл тот самый осуждённый. – Вы можете себе представить в какую ситуацию попал судья! Но он снова впал в дремоту, а когда проснулся, был уже день. Его охватил очень сильный страх. Он отправился в здание суда; тут он не слышит ничего, кроме имени осуждённого, которое прозвучало, когда он был ещё в пути. Это ужасно пугает его. Он решает снова штудировать акты, велит принести их; но ещё три недели они лежат без дела. Затем он, наконец, узнаёт из одного разговора следующее: в ту самую ночь в два часа осуждённый в каторжной тюрьме скончался. Это произошло в ту самую минуту, – как смог затем установить судья, – когда он посетил его комнату!

Таков запутанный сюжет новеллы. Она называется «Надворный советник Эйзенхарт». Затем он умирает от самоубийства. «Надворный советник Эйзенхарт» Бергера, волне современная новелла, которая показывает, – об этом свидетельствуют также и описания иного рода, имеющиеся в ней, – показывает, что автор, будучи очень хорошо знаком с самыми различными искушениями нового времени, разбирался в тайнах оккультизма, оккультного бытия; ведь именно с этой точки зрения была столь блестяще написана новелла.

Здесь есть нечто достойное внимания. Бергер – это не тот, кого я описывал перед этим; тем описанием я хотел лишь привести пример человека, который внимательно смотрит на всё и хорошо описывает то, что является самым нервом пятой послеатлантической эпохи. Как его сослуживца мне хотелось привести Бергера, Альфреда Фрейгера фон Бергера, который и написал ту новеллу, замечательную новеллу «Надворный советник Эйзенхарт». Она написана так, что видно: этот человек знает о стремлении нового времени вступить в духовный мир. В течение всей жизни он написал немало, этот самый Альфред Фрейгер фон Бергер. Он опубликовал эту новеллу только тогда, когда достиг такого служебного положения, выше которого подняться ему было уже невозможно. Это произошло тоже, скажем, «случайно» незадолго до его смерти. Это примечательно потому, что современные люди, те, которые, – как это говорят в обыденной жизни, – хотят чего-то достичь, неохотно идут на такие дела, где можно обжечься. Но тем самым нам, в то же время, показана и другая сторона: что стремления современного человека, направленные на то, чтобы проникнуть в тайны бытия, будут возрастать всё больше и больше, ибо тайны эти ставят перед человеком важные загадки.

Если хотят непредвзято рассматривать вопросы, связанные с судьбой, дело будет в том, чтобы прежде всего усвоить себе свободный, непредвзятый взгляд, чтобы попытаться, извините меня за это слово, – не проспать жизнь, но наблюдать за нею, просматривать её.

Видите ли, позвольте мне в символической форме выразить вам то, в чём тут дело: допустим, что здесь у нас есть поток (изображается на рисунке), здесь второй, здесь третий. Жизнь состоит из множества потоков, пересекающихся между собой самым разнообразным способом; это и жизнь отдельного человека, и жизнь групп людей, и даже жизнь земного человечества в целом. Понятия, господствующие сегодня, весьма удобны для того, чтобы перепутать связанные друг с другом нити жизни, ведь очень часто дело обстоит так, что человек направляет взгляд в одну точку, затем тот же взгляд переносит на другой пункт и именно эти два пункта и рассматривает, устанавливает отношение между ними. Если же рассматривают настоящие факты, то тем самым приобретают светильник, который позволяет осветить ситуацию.

Вы можете спросить меня; да, но как это сделать? – Видите ли, именно об этом идёт речь. Если вы правильным образом занимаетесь духовной наукой, то посредством имагинации вы открываете в жизни такие пункты, которые надо рассматривать вместе для того, чтобы жизнь раскрылась перед вами. В ином случае вам придётся расследовать жизнь, рассматривая одно событие за другим, не имея возможности разобраться в жизни. Так поступают современные историки, которые вытягивают нити современности, событие за событием, но ничего в жизни понять не могут, поскольку дело в том, что надо рассматривать мир с помощью симптомов, симптоматически. Будет всё более и более необходимо рассматривать мир симптоматически, что значит рассматривать так, чтобы взгляд был направлен правильно, в те места, куда это нужно; оттуда, от этих мест, связующие линии потянутся к другим вещам. Если речь идёт о конкретном изучении кармы, о рассмотрении человеческой судьбы, – такое изучение крайне запутано, поскольку тут много искушений, – именно тут дело в том, чтобы симптоматически смотреть на вещи.

Такое симптоматическое изучение, при котором исследовались бы те известные оккультные связи современности, на которые я уже направлял ваш взор, держат как можно дальше от людей. Я обращал ваше внимание на то, что от древних учреждений остались некоторые объединения, называющие себя оккультными, а именно – на Западе Европы. В этих оккультных объединениях проводятся исследования человеческого характера для того, чтобы использовать этот человеческий характер в нужном направлении, понимать правильно; там навязываются некоторые средства, позволяющие закрыть доступ к этим познаниям остальному человечеству, чтобы культивировать эти познания в своих стенах, за закрытыми воротами. Самое интересное состоит в том, когда мы разоблачаем связь между устремлениями некоторых современных оккультных обществ и общественными явлениями, если мы указываем на нити, ведущие к этим современным событиям от некоторых оккультных обществ, если мы раскрываем их методы. Ведь о таких обществах известно, что они учитывают характер человека, при этом берут в свои руки известные нити его кармы, направляют и руководят людьми так, что люди об этом не знают. В Теософском Обществе тоже предпринимались такие попытки, но попытки эти носили большей частью дилетантский характер: там не были столь ловки, как в других оккультных сообществах. Конечно, трудно говорить об этих вещах, особенно сегодня, когда объективные характеристики не только наталкиваются на предубеждение, но и запрещаются на законодательном уровне. Говорит о таких вещах трудно, и даже, в некотором смысле невозможно. И, тем не менее, указывать на это в той или иной форме необходимо. Ведь не может быть, чтобы люди, если они просто живут в своё время, участвуя во всём, что, исходя из кармы эпохи, разыгрывается в подсознании человеческих душ, затем, несмотря на то, что они живут в этих всеобщих потёмках, захотели бы вдруг заниматься духовной наукой, для которой требуется ясный, непредвзятый ум. В некоторых делах правда должна господствовать; по отношению к истине нельзя абстрактным образом лицемерить, поскольку здесь идёт речь о вещах действительно оккультного мира. Речь идёт о том, чтобы по настоящему иметь волю к истине. Но такая воля к истине встречает в настоящее время совершенно особенное сопротивление, потому что у людей постепенно теряется чувство истины. Подумайте хотя бы о том, что сегодня сплошь и рядом в общественной жизни речь идет не о том, чтобы докопаться до истины, но о том, чтобы, высказывая то или, иное угодить каким-либо групповым предубеждениям.

Сегодня мы всюду наталкиваемся на темы, говорить о которых нельзя, несмотря на то, что необходим разговор именно на эти темы. Я прошу вас обратить пристальное внимание хотя бы на этот факт, ведь даже по отношению к нему надо внести ясность: что же это такое? Вы могли бы задать мне вопрос: а какое отношение имеют эти вещи к тому вопросу о карме, которым мы теперь занимаемся? – На самом деле они имеют очень большое отношение, и мы ещё попытаемся исследовать кое-что из этих дел, чтобы, наконец подняться к той цели, которую мы себе поставили.