Учебное пособие Для студентов средних и высших педагогических учебных заведений

Да и ее, в разлуке со мной беспомощную,

Красота этой осени может только терзать.

В центре поэмы — тоже грандиозная битва, но это сражение существ фантастических: могучие демоны поражают друг друга вырванными с корнем деревьями, огромными обломками скал, прибегают к колдовским чарам. Сказочный элемент здесь преоб­ладает над всеми остальными обязательными компонентами эпо­са. Данные сюжеты, в частности странствия по миру, похищение Ситы, нашли отражение не только во многих фольклорных, но и в литературных произведениях, например у А. Пушкина в «Русла­не и Людмиле».

Почти все образы этого эпоса олицетворяют силы природы: Сита, например, —дочь богини Земли, и имя ее на санскрите оз­начает «борозда»; вождь обезьян Ханум — сын бога ветра, при­носящего на землю животворную влагу в период дождей. В то же время в сверхъестественные черты героев «Рамаяны» органично вписываются и вполне реальные человеческие характеры. Все это создает причудливый, богато окрашенный сплав ярких обра­зов, способствует сильному эмоциональному воздействию на слу­шателя и читателя. В литературе, дошедшей до нас от древнего мира, эта поэма выделяется своим впечатляющим жизнеутверж­дающим началом. Это гимн самоотверженной чистой любви, друж­бы как главных черт духовной красоты человека.

В античной литературе ранний период открывается поэмами «Илиада» и «Одиссея». Влияние этих поистине великих произве­дений на развитие мировой литературы, да и на все более позднее искусство вообще, огромно. Считается, что их автором бьы жив­ший в VIII веке до нашей эры слепой певец Гомер. Но при этом следует иметь в виду, что поэмы уже опирались на письменную фиксацию текстов, они исполнялись не певцами-аэдами, а декла­маторами-рапсодами, выступавшими перед большими аудиториями. Впечатлению от таких декламации способствовал стихот­ворный размер поэм — гекзаметр. Этот шестистопный, состоя­щий из дактилей, стих сообщал античному тексту гибкость и рит­мическое разнообразие.

Более тысячелетия, на протяжении всей античной эпохи гоме­ровские поэмы были главными литературными произведениями, можно сказать, настольными книгами для греков и римлян. Дети учились по ним читать, а перевод «Одиссеи» на латинский язык стал первым памятником художественной литературы древнего Рима. И во все последующие времена эти поэмы были широко известны, читались многими поколениями людей. Да и сегодняш­него человека они покоряют своим художественным совершен­ством, яркой образностью и величавой торжественностью языка, ритмической выразительностью стиха, свежестью и естественно­стью сравнений и метафор, драматическим совершенством диа­логов.

События, рассказанные великим древнегреческим слепцом, долгое время считались художественным вымыслом. Продолжа­лось это до тех пор, пока уверенный в их правдивости немец Ген­рих Шлиман не предпринял в 1870 году раскопки античных раз­валин на берегах Малой Азии — в местах, упоминаемых в поэмах. Так были обнаружены остатки Трои, города, у стен ко­торого сражались и умирали герои «Илиады». А последующие археологические находки лишь подтверждали историческую до­стоверность этих произведений. Вспомним, как начинается «Или­ада»:

Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид, и самих распростер их в корысть плотоядным

Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля), —

С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою

Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный.

Сюжетной основой греческого эпоса стала Троянская война. В глазах древних это было великим событием. «Илиада» расска­зывает лишь об одном эпизоде — об оскорблении микенским ца­рем Агамемноном могучего героя Ахиллеса и походе последнего в гневе на Трою, ее осаде и взятии.

«Одиссея» повествует о возвращении на родину после паде­ния Трои другого героя — царя Итаки Одиссея и о его удивитель­ных приключениях в пути. Исследователи недаром считают, что главная черта этих творений — наглядность, зримость. Особенно это поражает в образах многочисленных богов. Они настолько конкретны, похожи на реальных людей, что даже наделены чисто человеческими недостатками и изъянами. В то же время гомеров­ские герои-люди часто вполне сопоставимы по своим характе­рам, поступкам, мыслям с небожителями. Жизнь тех и других не­редко переплетается, что придает повествованию неповторимое своеобразие:

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев;

Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил,

После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,

Вышел из спальни, лицом лучезарному богу подобный.

Исследователи отмечают также композиционное совершен­ство гомеровских поэм. В «Илиаде» действие связывается еди­ной целью — местью разгневанного Ахилла своему врагу Гектору. Повествовательная часть поэмы состоит из ряда эпизодов, в которых события излагаются с наибольшей полнотой и обстоя­тельностью. Именно это придает высокий пафос эпическому рас­сказу, сближает его с древнегреческой трагедией, которая, как говорил Аристотель в своей «Поэтике», воспроизводит страш­ные и вызывающие сострадание события. Развивается действие с нарастающей интенсивностью, постепенно усиливающейся напря­женностью. А разрешается все поединком героев, опание которо­го передает сложные человеческие взаимоотношения и страсти.

В «Одиссее» все группируется вокруг сюжетного стержня — возвращения героя на родину, к любимой жене Пенелопе. При этом автор то сам рассказывает о приключениях своего персона­жа, то поручает это повествование Одиссею. И если «Илиада» — это поэма о событии, то «Одиссея» — о человеке, много узнав­шем и пережившем, не раз смотревшем в лицо смерти. Сюжетная ткань этого произведения состоит из сказочного материала, да и само возвращение мужа после долгих странствий — распростра­ненный в древности сказочный мотив. Композиция поэмы — это разработка замкнутого сюжета, сосредоточенного наличности одного героя. Причем он показан и как могучий воитель, и как человек, испытавший все превратности судьбы, то на фоне чу-песной сказки, то в семейном окружении, в бытовых обстоятель­ствах.

Созданные Гомером художественные образы стали источни­ком вдохновения многих античных произведений. В Европе эти поэмы появились в XVI веке и долгое время были в центре внима­ния служили источником не только восхищения, подражания, создания большого числа поэтических произведений, но и спо­ров — то по поводу их авторства, то совершенства. В России в 1829 году вышел полный перевод «Илиады» Н.И. Гнедича, ра­ботавшего над ним более двадцати лет, а в 1849 году — первый полный перевод «Одиссеи» В. Жуковского. Поэт полагал эту работу самым значительным своим произведением. И до сих пор два этих перевода считаются непревзойденными по поэтическо­му мастерству, изобразительной силе и монументальности. А в самих гомеровских творениях черпали для себя темы многие рус­ские поэты — Жуковский, Баратынский, Майков, Брюсов...

«Среди великолепных памятников устного народного творче­ства «Сказки Шахразады» являются памятником самым мону­ментальным... Это словесное тканье родилось в глубокой древ­ности; разноцветные шелковые нити его простерлись по всей зем­ле, покрыв ее словесным ковром изумительной красоты» — так отзывался М. Горький о сказках «Тысячи и одной ночи». Писа­тель настоятельно рекомендовал обработать и издать эти произ­ведения для детей и даже включил их в составленный им план работы Детгиза.

Грандиозный свод восточных сказок, объединенных названи­ем «Тысяча и одна ночь», создавался веками, постепенно вбирая в себя все новые и новые творения народов — персов, индийцев, но в основном — арабов. Первоначально сборник сказок назы­вался «Тысяча ночей» и содержал рассказы о султане Шахрияре, дочери его визиря Шахерезаде и служанке Дуньязаде. Но со вре­менем он пополнялся произведениями, уже не связанными друг с другом столь тесно. В них возникал огромный мир — от древних чисто сказочных мотивов эти книги ведут читателя к средневеко­вым полуфантастическим сюжетам. В одних сказках действуют вельможи, в других — купцы, мелкие торговцы, ремесленники, слуги, рабы, наложницы... Исследователи группируют эти про­изведения по их персонажам: для «аристократических» харак­терны обилие моральных сентенций и «благочестивая» тональ­ность повествования; в «купеческих» преобладают любовные эпизоды; «плутовские» исполнены грубоватого юмора. Кроме того, в этот «свод» в средние века включались, видимо, уже литературным путем, «рыцарские романы» (например, «Повесть о семи визирях», «Путешествие Синдбада»). Есть тут также раз­личные анекдотические истории, басни, религиозные и нравоу­чительные притчи.

Не перечислить действующих лиц этих сказок с их разнооб­разными характерами. Интересна, например, галерея женских типов. То это женщина решительная, преодолевающая все жиз­ненные невзгоды, то меланхоличная возлюбленная какого-то ге­роя или энергичная его помощница, а то и обманщица, плутов­ка... Но центральная, объединяющая роль в этом «своде» при­надлежит находчивой и смелой Шахерезаде. Спасая свою и дру­гих женщин жизнь, она без конца рассказывает царю заниматель­ные истории, прерывая их на рассвете на самом интересном месте с тем, чтобы продолжить их на следующую ночь. И жестокий вла­дыка, когда-то обманутый женой и поклявшийся утром убивать каждую новую жену после первой же брачной ночи, настолько увлекается, что слушает рассказчицу тысячу и одну ночь и в кон­це концов смягчается — не казнит Шахерезаду.

Популярность этих сказок непреходяща уже несколько столе­тий. Целые поколения еще в детстве с увлечением знакомились с ними в переложениях для маленьких читателей и продолжали это чтение, уже будучи взрослыми. Бесконечная игра воображения в каждой удивительной или поразительной истории, быстрые и нео­жиданные повороты фабулы, изобретательность или хитрость персонажей, а то и их высокое благородство и самоотвержен­ность, органичное сочетание познавательного, увлекательного и занимательного — все это постоянно привлекало внимание к ги­гантскому памятнику народной фантазии. Начиная с эпохи Воз­рождения, его сюжеты использовались многими европейскими авторами. Но особое внимание к сказочным произведениям воз­никло после того, как их перевел в XVIII веке француз А. Галлан. В русской литературе к их сюжетам и образам обращались А. Пушкин, В. Жуковский, Л. Толстой, М. Горький и многие дру­гие писатели.

Кто из нас в детстве не слышал сказку о смешной «умной Эль­зе» такой дальновидной и такой нескладной? Или о бременских музыкантах? Кто не боялся за судьбу бедных, оставленных в лесу ребятишек, ищущих дорогу по рассыпанным белым камушкам? Кто не радовался лихим проделкам храброго портняжки? Не пе­реживал за маленького Мука и неказистого Щелкунчика? Слы­шали, волновались, переживали, может быть, даже не отдавая себе отчета в том, что всё это создания авторского гения — брать­ев Гримм, В. Гауфа, Э.Т.А. Гофмана.

Подросши, мы знакомились с Мюнхгаузеном, Тилем Уленшпигелем, Рюбецалем, Лорелеей, Гамельнским крысоловом, Фау­стом, Вильгельмом Теллем, шильдбюргерами — порождениями народной фантазии. Так с книгами, кинофильмами, балетом вхо­дила и входит в нашу жизнь немецкая литература и культура, насчитывающая не одно тысячелетие.

О древнейшей поэзии германских племен можно судить по рас­сказам римских писателей и по письменным памятникам более позднего времени. У римского историка Тацита встречаются упо­минания о воинских или боевых песнях древних германцев. О на­личии у них масштабных произведений говорят более поздние записи и переработки. К ним относится древнейший памятник немецкой эпической поэзии «Песнь о Хильдебранде», записан­ная около 800 года. Действие «Песни» развертывается на фоне событий «великого переселения народов» (V—VI века). В ней рассказывается о том, как Хильдебранд — храбрый воин и муд­рый советник остготского короля Деотриха — в одном из сраже­ний после тридцатилетней разлуки вступил в единоборство со своим сыном Хадубрандом, служившим в войске его противника короля Отахра. Сюжет боя отца с сыном нередок в эпической поэзии многих народов: в русской былине об Илье и Сокольнике, иранском эпосе «Шахнамэ» (бой Рустама и Сохраба).

Эпические произведения, подобные «Песне о Хильдебранде», были популярны в эпоху Карла Великого (768—814 годы) и пос­ле распада его империи, когда и образовались как самостоятель­ные немецкие государства. Хранителей древнегерманских сказаний и песен называли шпильманами («игрецами», h;!h потешниками). Шпильман в те поры был не только певец и рас­сказчик, но и музыкант, танцор, жонглер, акробат, нередко укро­титель зверей. К тому же был он еще разносчиком новостей, со­бранных во время странствий из княжества в княжества, из стра­ны в страну.

Сказания, восходящие к эпохе «великого переселения наро­дов», лежат в основе всемирно известного памятника немецкого героического эпоса «Песнь о Нибелунгах» (около 1200 года).

Сравнение «Песни о Нибелунгах» со сводом скандинавских мифологических и героических песен, который получил название «Старшая Эдда», выявляет черты сходства и совпадения тем и мотивов, даже героев.

Яркие картины рыцарского быта в «Песне о Нибелунгах» — лишь внешняя сторона жизни. Описываемые далее события ис­полнены глубокого трагизма. Чем дальше развивается повество­вание, тем резче выступает контраст между придворной действи­тельностью и трагическими судьбами героев поэмы. Трагичен исход молодого отважного Зигфрида, ставшего жертвой веро­ломства. Трагична история его жены Кримхильды, счастье кото­рой грубо разрушают ее брат Гунтер с Брюнхильдой и их вассал вероломный Хаген. Из кроткой любящей жены она превращается в свирепую мстительницу, внушающую ужас даже видавшим виды богатырям. Трагична кончина бургундских королей и их васса­лов, погибающих на чужбине. Трагична, наконец, судьба Этцеля, на глазах которого свирепый Хаген убивает его малолетнего сына.

Рассказчик-шпильман принимает близко к сердцу драматиче­ские события и людское горе. Он осуждает мрачные злодейства, сотрясающие феодальный мир. Кровавое самоуправство, низкое предательство вызывает его искреннее негодование. Он порица­ет преступные намерения убить Зигфрида, называет Хагена сви­репым, жестоким, вероломным. Все симпатии его на стороне Зигфрида _. отважного молодого витязя, стойкого в дружбе, способ­ного на подвиг и нежную любовь. Его образ вносит в поэму свет ощущение радости бытия. В чопорный бургундский двор он попадает будто из сказки. За ним идет слава самого сильного богатыря: он убил дракона, стал неуязвимым, искупавшись в его коови, одолел двенадцать великанов, овладел сокровищами Нн-белунгов, отнял у карлика волшебную шапку-невидимку.

Сказочной дымкой окружена его родина. Вполне реальные Нидерланды оказываются легендарной страной Нибелунгов (воз­можно, от слова Nebel—туман, Нибелунги — дети туманов).

Сказочный витязь Зигфрид воплощает в себе древний народ­ный идеал богатырской мощи. Ему присущи юношеский задор, лихая дерзость, готовность к богатырской схватке. И это вполне в духе народного героического эпоса, хорошо знакомого нам хотя бы по сказкам об Иване-царевиче.

«Песнь о Нибелунгах» была очень популярна, благодаря чему до нашего времени дошли многочисленные ее списки — десять полных и двадцать два неполных. Величавое творение древности впоследствии не раз вдохновляло выдающихся мастеров немец­кой культуры, многократно пересказывалось для детей.

Обычно когда говорят о средних веках, представляют много мрачного, угрюмого, бесчеловечного: крестовые походы, бесчис­ленные воинские сражения, закованных в железные доспехи ры­царей, каменные громады феодальных замков, изнурительный труд крепостных крестьян, безмерные посягательства церкви на души людские. Так оно, вероятно, и было. Но была и обыкновен­ная человеческая жизнь с ее радостями и горестями, любовью и страданиями, красотой и безобразием. И выражалась она в сло­ве —поэтическом и музыкальном.

В средние века поэзия была королевой словесности. Даже ле­тописи облекались в стихотворную форму, священные тексты приобретали стихотворные ритмы. Возможно, что при отсутствии книгопечатания стихотворная форма легче запоминалась, но тем самым она одухотворяла прозу жизни и приобщала людей к кра-соте.Поэтическое слово звучало в ту пору повсюду: в храме, ры­царском замке, на городских площадях, в кругу землепашцев. Люди разных сословий, мужчины и женщины пели о любви, о весне, о веселых и грустных событиях своей жизни, прославляли славных богатырей, высмеивали пороки рыцарей и священно­служителей, смеялись над людскими недостатками.

В XII и XIII веках в западноевропейской жизни многое изме­нилось. Феодальные порядки еще сохранялись, церковь по-пре­жнему властвовала над умами, но уже быстро росли города, стремившиеся освободиться от власти феодалов, начали возникать школы, вышедшие из-под опеки церкви, появились первые уни­верситеты. На смену тяжеловесному суровому романскому сти­лю в зодчестве пришел более изящный, легкий, стремительный готический стиль. При феодальных дворах расцветала придвор­ная рыцарская культура, изысканная и нарядная. Рыцарь про­должал оставаться воином, но придворный этикет уже диктовал ему наряду с традиционной воинской доблестью необходимость обладать еще и изящными светскими манерами, быть приобщен­ным к искусству, почитать прекрасных дам, то есть быть образ­цом придворного «вежества», именуемого куртуазностью. Древ­ний богатырский идеал, превозносивший физическую силу, уже не соответствовал новым придворным понятиям.

Придворная лирика распространялась в рейнских землях, но основным ее очагом долго оставались Верхняя Германия (Бава­рия, Швабия), Австрия, Швейцария, а также Тюрингия. Подоб­ная география миннезанга была не случайной: на западе и на юге страны находились крупные княжеские дворы, к тому же там с давних пор проявлялись романские культурные влияния.

Миннезингеры, выступившие в последней трети XII века, подобно трубадурам и их северофранцузским последовате­лям — труверам, склонялись перед Прекрасной Дамой: любовь (Minne) озаряла певцов немеркнущим светом, облагораживала, возносила в идеальные сферы. В своем творчестве они тяготели к твердым поэтическим образам, ситуациям и формам.

Среди поэтов миннезанга выделяются: Гартман фон Ауэ (око­ло 1170 — около 1210) и Вольфрам фон Эшенбах (около 1170 — около 1220). Оба поэта были прежде всего эпиками, авторами замечательных рыцарских романов, но и куртуазная лирика их также увлекала.

Вершиной немецкой средневековой лирики считается творче­ство Вальтера фон дер Фогельвайде (около 1170 — около 1230). обогатившего миннезанг новыми темами и формами. Бедный ры­царь, ведший беспокойную жизнь шпильмана, много повидавший во время странствий, он прославлял наряду с «высокой» любо­вью любовь «низкую». Героиней его песен часто былине знатная, надменная дама, а простая девушка, сердечно откликающаяся на чувство певца. За ее стеклянное колечко поэт готов отдать «все золото придворных дам». Помимо любовных песен Вальтер фон дёр Фогельвайде широко использовал жанр шпруха (стихот­ворное изречение морально-дидактического свойства, популяр­ное у шпильманов), публицистически откликаясь на события, вол­новавшие страну, и бичуя преступную алчность священнослужи­телей.

На закате миннезанга яркой звездой блеснуло дарование Тангейзера (1240 — 1270), ставшего героем популярной легенды. Тяготея к мотивам «низкой» любви, формам народной плясовой песни, он подсмеивался над несообразностями куртуазного слу­жения и проявлял себя в экстравагантных выходках.

С ростом городов у заносчивых феодалов появился опасный соперник — бюргерство. «Городской воздух делает человека сво­бодным», — гласила средневековая поговорка. У бюргеров был трезвый практический ум. Они не мечтали о сказочных богаты­рях, способных избавить их от власти злых сил, верили в земную жизнь, в созидательную силу труда, в удивительные возможности человеческой смекалки. Они любили тот пестрый и в то же время будничный мир, который их повседневно окружал, так как сами создавали и украшали его. Не рыцарские замки с их тяжелым великолепием, не угрюмые монастыри, но городское торжище, ремесленная мастерская, скромная горница, купеческий корабль, пивной погребок были их привычной средой. Их забавляли забо­ристые шутки, крепкие словечки, смешные побасенки, рождав­шиеся в людской толпе и невозможные при куртуазном дворе ко­роля Артура. Рост городов создал благоприятную атмосферу для возникновения литературы третьего сословия.

В поэтических произведениях нового направления—майстерзанга — появляются другие литературные герои, ни­как не напоминающие закованных в латы рыцарей святого Граа­ля. Майстерзингеры не бегут от обыденной «низкой» жизни в цар­ство «высокой» феодальной куртуазности. Они всегда готовы посмеяться над большими господами и порадоваться успехам ка­кого-нибудь ловкого простолюдина, оставляющего в дураках кичливого феодала. Они реалисты и сатирики, балагуры и ве­сельчаки. В их грубоватом юморе много скоморошьего задора, веселого народного лукавства.

Степенными майстерзингерами (мастерами пения), склонными к морализации и высокопарности, не создано такого количества шедевров, как миннезингерами, но они создали «певческие шко­лы», где обучали искусству сочинительства, заложили традиции хорового пения.

Картина лирической поэзии средних веков была бы неполной без рассказа о стихотворстве вагантов (vagantes— «бро­дячие люди») — озорных школяров, неунывающих клириков — представителей низшего духовенства, поклонников бога вина и виноделия Бахуса и богини любви Венеры, сочинявших стихи и песни по-немецки и на латыни.

В средние века латинский язык был не только языком церкви, но также языком науки и культуры. В университетах, монастыр­ских и городских школах занятия велись на латыни. Это давало возможность школярам, склонным к странствиям, перебираться из одного университета в другой, из одной страны в другую.

В латинских песенках вагантов слышны отзвуки классиче­ской римской поэзии: Вергилия, Горация, Овидия, а также поэзип народной, особенно восхваляющей весну, любовь и земные радо­сти. На латыни зазвучали «женские песни», «песни рассвета» и «весенние запевы». Вагантам была чужда куртуазная манерность. Они прославляли щедрые дары природы, воспевали любовь, ра­дости винопития, азартные игры.

С уважением относясь к науке, гордясь тем, что со временем станут ее оплотом, ваганты тем не менее ликовали, когда прихо­дил «день освобождения от цепей учения». Радость и свобода — две богини вагантов. И это когда вся жизнь средневекового че­ловека была подчинена жесткой регламентации — на него дави­ли строгие рамки сословной и корпоративной условности.

Поэзия вагантов — стихи на латыни и немецком языке извест­ны в основном по рукописному сборнику «Carmina Burana» (Буранские песни), составленному в XIII веке в Баварии и найденно­му в начале XIX века.

Традиции вагантов живут и поныне, может быть, и у нас — в конкурсах самодеятельных песен, студенческом музыкально-по­этическом творчестве, и ныне популярен гимн студентов-ваган-тов «Gaudeamus igitur».

На рубеже XII и XIII веков в Германии появился рыцар­ский роман — не без влияния французской рыцарской куль­туры, так же как это было с куртуазной поэзией. Из романов ры­царской эпохи особо выделяется сложностью проблематики, набором идей, художественным решением творение Вольфрама фон Эшенбаха— «Парцифаль» (около 1200—1210).

Среди многочисленных пестрых сказаний о рыцарях Кругло­го стола и короле Артуре, широко распространенных тогда в Европе, было предание о смельчаке, разыскивающем святой Гра­аль. К этому сюжету обращался французский писатель Кретьен де Труа в своем незаконченном романе «Персеваль», или «Ска­зание о Граале». К этому же поэтическому источнику обращено и крупнейшее создание Эшенбаха.

Значительное место в романе отведено таинственному Граа­лю и охраняющему его рыцарскому братству. С Граалем связано повествование о Парцифале, сыне короля Гамурета, содержащее отзвуки народных сказок. Юный Парцифаль рисуется простаком, над которым подсмеиваются окружающие. Но ему предназначено славное будущее. Основу романа составляет его удивитель­ная история, которая раскрывается поэтом как история духовно­го роста человека, формирующегося в рамках феодально-рыцар­ского этикета, но следующего требованиям высшей человечнос­ти и доброты.

Многоплановая эпопея Эшенбаха, отразившая религиозные искания своего времени, миросозерцание средневекового чело­века и описавшая феодальную повседневность: замковый быт, затяжные войны, рыцарские поединки и турниры, придворные празднества, городские ярмарки, — вызывает ассоциацию со взметнувшемся ввысь готическим собором, с его нефами, обхода­ми и переходами, многочисленными капеллами, башнями, башен­ками, шпилями, обилием скульптурных украшений, игрой света, падающего сквозь цветные стекла окон, который поражает и, казалось бы, безрассудной фантазией строителей, и одновремен­но безошибочным и трезвым расчетом. Такую же четкую конст­рукцию при всей ее кажущейся произвольности, продуманную уравновешенность деталей, выверенность композиции являет роман «Парцифаль», полный одновременно чудес, игры вообра­жения, изящного и смелого вымысла.

В XIV и XV веках в культурной жизни Германии стали зада­вать тон города. Ярким свидетельством культурного и техниче­ского прогресса явилось изобретение И. Гутенбергом книгопеча­тания в середине XV века и быстрое распространение печатного дела, которое и поныне почтительно именуется «Галактикой Гу­тенберга». К концу XV века типографии имелись уже в пятидеся­ти трех немецких городах. Большая ярмарка во Франкфурте ста­ла, и поныне остается, международным центром книготорговли.

Другим важным событием в культурной жизни было появле­ние университетов.

Уходила в прошлое куртуазная романтика с ее тяготением к сказочной фантастике, поэтизацией рыцарских похождений, атмосферой восторженной влюбленности. Литература стала раз­виваться под влиянием городских кругов (бюргеров). Бюргер­ский здравый смысл начал проникать в поэзию. Писатели виде­ли свой долг в том, чтобы поучать, вразумлять, наставлять. Оттого и стали набирать мощь дидактические жанры: притчи, поучения, проповеди, басни, аллегории, шванки —небольшие забавные рассказы в стихах или прозе; повествующие о той или иной занимательной проделке, они напоминали французские ^едневековые фаблио. Стала популярной сатира, обличитель­ная поэзия.

У массового читателя с XV века неизменным успехом пользовались лубочные, так называемые народные к н и г и, содержание которых отличалось большой пестротой. Это был при. чудливый сплав исторических воспоминаний, поэзии шпильма. нов, плутовских, рыцарских и сказочных историй, задорных швац-ков в стихах и прозе, животного эпоса.

На новый лад излагались в них старинные легенды. Оттесняя сказочных богатырей, в литературу входили ловкие и смышленые простолюдины. Некоторые «народные книги» были популярны на протяжении веков. В «Поэзии и правде» Гёте вспоминал, как он в детстве охотно покупал за пару крейцеров невзрачные лубочные издания старинных «народных книг», пленявших его детское во­ображение. «Народные книги» и поныне находят своих читателей, их мотивы по-прежнему волнуют умы поэтов и прозаиков.

Самыми яркими и самобытными памятниками народной лите­ратуры XV — начала XVI века были книги обличительно-комического характера, часто в форме шванков, изображающих лю­бимых героев: Ойленшпигеля, Мюнхгаузена, жителей Шильды - шильдбюргеров, Фауста.

В истории культуры рядом с «человеком разумным» всегда действовал шут, чудак или плут, которого принято называть «трикстером»: Дон Кихот, Ходжа Насреддин, Иванушка-дура­чок. Трикстер обычно делает то, что не положено, что запрещено приличиями и не вписывается в рамки здравого смысла. Там, где «нормальный человек» откажется от поиска выхода из экстре­мальной ситуации, оставив все, как есть, шут идет на риск и пред­лагает нечто непредсказуемое. Неожиданные ситуации в каком-то смысле — его стихия: Иванушка-дурачок только тогда пере­стает быть бестолковым увальнем, когда прилетает Жар-птица. прибегает Конек-Горбунок или Серый волк, а лягушка превра­щается в Марью-царевну.

Сродни этим героям плут из Германии, живший, согласно пре­данию, в XIV веке, — озорной подмастерье и бродяга по имени Тиль, стяжавший громкую известность своими шутовскими про­делками. Со временем его образ стал собирательным, к нему при­совокупили множество анекдотов и забавных рассказов. Так и возникла «народная книга» (первое издание появилось около 1500 года) о крестьянском сыне Тиле Ойленшпигеле, содержащая око­ло ста веселых, задорных, иногда грубоватых шванков. В XIX веке бельгийский писатель Шарль де Костер увековечил обра з расторопного и вольнолюбивого Тиля в «Легенде о Тиле Уленш­пигеле и Ламме Гудзаке». Легенда о Тиле не раз становилась основой театральных и киноверсий. И ныне в Германии популяр­ный юмористический журнал носит его имя.

«Народная книга» о шильдбюргерах — жителях Шильды, вышедшая в 1598 году, как бы обобщает тему глупости, популярную в немецкой литературе предшествующего периода.

Само понятие глупости, героя-дурака и в фольклоре, и в литературе многозначно. С одной стороны, под видом осмеяния глу­пости высмеивались социальные пороки, с другой — маска глу­пости обычно отнесенная к простолюдинам, нагляднее подчер­кивала их подлинный ум и человеческое достоинство. Наконец, точка зрения «дурака» являла неожиданный ракурс видения мира, своего рода прообраз литературного приема, который стали поз­же определять как «мир, увиденный глазами ребенка».

Длинный ряд удивительных по своей нелепости и причудливо­сти «похождений и деяний шильдбюргеров» (о том, как они пере­путали ноги и никто своих распознать не мог; о том, как они соби­рались при помощи коровы свести траву со старинной стены; о том как построили ратушу без окон и как носили туда свет в мешках; как они сеяли соль и пр.) и в наши дни претерпевает различные трактовки и интерпретации (Э. Кестнер, О. Пройслер). Видимо, мотив «глупости поневоле» неисчерпаем.

Легенда о докторе Фаусте, истоки которой уходят в глубь ве­ков, имеет особенно большое значение для европейской культу­ры. Подобно тому, как озорной бродяга Тиль, живший в XIV веке, превратился в героя народной литературы, толчком к написанию «народной книги» о Фаусте стала биография некоего Иоганна, или Георга Фауста, чернокнижника и астролога, жившего в пер­вой половине XVI века. Он родился в Швабии, обучался в Кра­ковском университете, в качестве знатока «тайных наук» разъез­жал по Европе, выдавая себя за философа и мага-чародея.

В эпоху Возрождения, когда была еще крепка вера в волшеб­ство, во все чудесное, хотя, с другой стороны, выдающиеся побе­ды одерживала наука, раскрепощенная от уз схоластики, многим фигура доктора Фауста рисовалась плодом союза дерзновенного ума с нечистой силой, и поэтому она быстро приобрела легендар­ные очертания и широкую популярность. Народная фантазия пре­вратила доктора Фауста в смелого искателя истины, ради вели­кого знания заключившего союз с дьяволом.

Первая литературная обработка легенды появилась в 1587 году, за ней последовали другие. Книга покинула пределы Гер­мании, переводилась во многих странах Европы. Английский Драматург К. Марло написал на этот сюжет трагедию «Доктор Фауст» (1590), ее исполняли странствующие комедианты. В дан­ной версии трагические и возвышенные переживания Фауста кон­трастируют с комическими выходками его слуги, которому уда-^я перехитрить черта, так что Фауст гибнет, а Каспер (излюбленный народный персонаж типа нашего Петрушки), к потехе публики, остается целым и невредимым. Эту схему пьесы сохра­нил народный кукольный театр XVII—XVIII веков. Гёте мальчи­ком видел в родном городке этот спектакль. И в зрелые годы детские впечатления обрели форму бессмертной трагедии.

В 1498 году в г. Любеке увидела свет поэма неизвестного ав­тора о проделках Райнеке-Лиса. Книга была острой сатирой на различные темные стороны феодальной Германии. Под масками животного эпоса в ней высмеивались произвол рыца­рей и князей, алчность высшего духовенства и монахов.

Задолго до появления этой поэмы в Германии известны были побасенки о похождениях лукавого Лиса, одерживающего верх над волком Изенгримом и прочими недругами. Эти побасенки коренились в народных сказаниях, испытавших, вероятно, воз­действие литературной басни. Есть еще один источник влияния — это французский «Роман о Лисе Ренаре», возможна также и его нидерландская версия о Лисе Рейнерте (XIII век). В дальнейшем немецкие поэты не раз обращались к этому сюжету. Самое извест­ное произведение — поэма Гёте, написанная гекзаметром.

Свидетельством популярности поэзии стали первые издания поэтических антологий («Книга песен» — 1471 год). Народная поэзия вспоминала о сказаниях седой старины, откликалась на злобу дня, воспевала радости и горести жизни, пела о верности и неверности, о расставании, о встрече после разлуки и о вечной разлуке, повествовала о сельскохозяйственных работах ( «Кресть­янский календарь»), рисовала быт и воззрения различных соци­альных слоев, негодовала, сострадала бедным («Баллада о го­лодном ребенке»), шутила, высмеивала, проклинала, излагала красочные легенды (о Тангейзере, Гамельнском крысолове, деве-чаровнице Лорелее).

Словом, народная фантазия породила неувядаемые образы, исполненные силы и драматизма, к которым на протяжении веков вновь и вновь обращались крупнейшие поэты и писатели, искав­шие в них созвучия своим мыслям и чувствам.

Если для взрослой литературы фольклор можно рассматри­вать прежде всего как источник тем, сюжетов, жанров, то для литературы детской этим его роль не исчерпывается. На основе фольклора слагалась устная «домашняя» детская литература. которая становилась основой миросозерцания ребенка. Можно предположить, что многие сказания, героический эпос средне­вековья не сохранился бы, если бы не устные традиции пове­ствования о злых и добрых силах, о подвигах героев, ведьмах, драконах, которые обнаруживаются потом в письменных памят­никах.

«Детские сказки рассказываются, чтобы своим чистым и мягким светом пробудить к жизни и взрастить самые первые мысли и увства. Но так как их простая поэзия может порадовать и на-чить правде каждого, а еще потому, что они остаются в стенах лома и передаются по наследству, их называют и семейными», — писали В. и Я. Гримм в предисловии к сборнику «Детские и се­мейные сказки», оценивая эту мудрую традицию.

Эпоха Возрождения в Германии ознаменовалась взлетом на­циональной культуры. Успехи книгопечатания открыли возмож­ность широкого распространения книг античных прозаиков и поэтов, что способствовало гуманистическому просвещению. Немецкие писатели, ученые, скульпторы и живописцы внесли бес­ценный вклад в сокровищницу ренессансной культуры: Тильман Рименшнайдер творил скульптурные шедевры из дерева, Гольбейн-младший помимо живописных полотен создавал иллюстра­ции к «Похвальному слову глупости» Эразма Роттердамского, Альбрехт Дюрер — живописец, гравер, ученый, поэт — один из величайших мастеров европейского Возрождения, сделавший много для развития искусства портрета, пейзажа и натюрморта, иллюстрировал Библию, а также одно из самобытных произведе­ний, имевшее шумный успех, — сатирико-дидактическое «зерца­ло» — «Корабль дураков» Себастиана Бранта (1457—1521).

Влияние книги Бранта было огромным. От нее пошла литера­тура о дураках, популярная в XVI веке; из нее вышел преслову­тый Гробиан — воплощение грубости и невоспитанности, и поро­дил «гробианскую литературу»; ее образы и меткие выражения стали крылатыми словами. Об упомянутой у Бранта стране без­дельников — Шларафии (известной и по народной балладе) по­зднее Ганс Сакс написал одно из лучших своих шуточных сти­хотворений.

Глубокий след в истории немецкой общественной жизни и в литературе оставил сын саксонского рудокопа, профессор тео­логии Мартин Лютер (1483—1546), возглавивший борьбу рефор­маторов против римско-католической церкви и ее главы («Я на­пал не только на злоупотребления, но и на учение папы, я укусил его в сердце»).

Лютер, вдохновляемый символом надежды - наподобие яб­лони из его притчи: «Знай я, что сегодня вечером мир погибнет, все равно утром посадил бы яблоню», —сочинял басни, шпрухи, проповеди, трактаты, памфлеты, евангельские песни, кото­рые звучали в его интерпретации как революционные. Он же перевел на немецкий язык Библию, и этот перевод до сих пор — самый лучший.

Поэтические хоралы Лютера породили поток полемической и религиозной литературы в виде «летучих листков» и брошюр. «Летучие листки» (прообраз газеты) стали традиционным видом публицистики, сформировавшись затем, в эпоху революций, в листовки и прокламации.

Современник и сторонник Лютера, крупнейший майстерзингер «нюрнбергский сапожник» Ганс Сакс (1494—1576), был в поэзии так же трудолюбив, как и в сапожном деле. Широкую известность он приобрел, написав аллегорическое стихотворе­ние «Виттенбергский соловей», в котором горячо приветствовал выступление Мартина Лютера, чей «ясный голос» возвещал при­ход нового дня. Затем последовали многие и многие песни, шван-ки, драматические произведения, всегда живые, непосредствен­ные, полные очаровательной наивности, ненавязчивой назида­тельности и добрых советов.

Ганс Сакс был патриотом родного Нюрнберга, который стал для него символом независимой бюргерской культуры, гордился своим талантливым земляком Альбрехтом Дюрером, охотно об­ращался к народным традициям, черпая вдохновение из сокро­вищницы фольклорного искусства.

В Нюрнберге особенно любили фастнахтшпили — «масленич­ные игры», связанные со старинной обрядовой игрой, с масленич­ными процессиями ряженых, которые ходили из дома в дом, за­бавляя хозяев небольшими комическими инсценировками. Успех сопутствовал фастнахтшпилю Сакса «Извлечение дураков» (вновь дураки! Каково же чувство самоиронии у немцев!), где изображалось забавное врачевание занемогшего «глупца», наполненного множеством пороков.

Между тем наступил трагический 1525 год, начало Великой крестьянской войны. Стихотворные лозунги, шпрухи, песни ста­ли испытанным оружием борющегося народа. В это время уви­дело свет множество стихотворных и прозаических листовок, в которых простые люди откликались на злобу дня, рассказыва­ли о наиболее примечательных событиях, поражали врагов стре­лами насмешки. В народе с давних пор любили оперенные риф­мой слова: рифмованные тексты легче запоминались и больнее разили. Песенное творчество стало своего рода летописью на­родного движения. В песнях пелось о победах и поражениях Кре­стьянской войны, о жестокой расправе, которой подверглись мя­тежники. Песни призывали небесные кары на головы палачей. пророчили им адские муки, оплакивали горькую участь побеж­денных.

Такого же подъема достигла поэзия и в годы Тридцатилетней йны (1618—1648). В страну хлынули иноземные армии — шве-

испанцы, датчане, итальянцы, хорваты, французы. Читаем у Шиллера: «Бедствия Германии бьши столь ужасающими, что мил­лионы людей молили лишь о мире, и самый невыгодный мир ка­зался благодеянием небес. Пустыни расстилались там, где преж­де работали тысячи бодрых и трудолюбивых людей... Сожжен­ные замки, запущенные поля, испепеленные деревни тянулись на протяжении многих миль, являя картину небывалого разрушения. .. Города стонали под гнетом грабительских гарнизонов...» В то злосчастное тридцатилетие немецкая поэзия выдвинула крупные фигуры, которыми и сейчас гордятся немцы.

В разгар Тридцатилетней войны, в 1636 году, поэт и драма­тург Андреас Грифиус (161 б—1664) написал сонет «Слезы отече­ства». Заголовок этот стал своего рода формулой, пережившей поэта и его время. Стихи Грифиуса напоминают плачи: «Слезы отечества», «Плач во дни великого голода», «Гибель Фрайш-тадта». Оплакивая несчастную родину, Грифиус скорбел о раз­грабленных войной «сокровищах души». Не здесь ли начало про­блемы «потерянного поколения», столь убедительно разрабаты­ваемой литературой XX века?