Основы общей психологии с. П. Рубинштейн Санкт-Петербург

У. Кеннон, который специально исследовал эмоциональное возбуждение при

ярости и страхе, - подчеркивают по преимуществу их мобилизующую

функцию (emergency function по Кеннону), для других (Э. Клапаред, Кантор и

др.), наоборот, эмоции неразрывно связаны с дезорганизацией поведения; они

возникают при дезорганизации и порождают срыв.

Каждая из двух противоположных точек зрения опирается на реальные

факты, но обе они исходят из ложной метафизической альтернативы "либо -

либо" и потому, отправляясь от одной категории фактов, вынуждены

закрывать глаза на другую. На самом деле не подлежит сомнению, что и здесь

действительность противоречива: эмоциональные процессы могут и повысить

эффективность деятельности, и дезорганизовать ее. Иногда это может

зависеть от интенсивности процесса: положительный эффект, который дает

эмоциональный процесс при некоторой оптимальной интенсивности, может

перейти в свою противоположность и дать отрицательный, дезорганизующий

эффект при чрезмерном усилении эмоционального возбуждения. Иногда один

из двух противоположных эффектов прямо обусловлен другим: повышая

активность в одном направлении, эмоция тем самым нарушает или

дезорганизует ее в другом; остро подымающееся в человеке чувство гнева,

способное мобилизовать его силы на борьбу с врагом и в этом направлении

оказать благоприятный эффект, может в то же время дезорганизовать

умственную деятельность, направленную на разрешение каких-либо

теоретических задач. Это не значит, что динамический эффект каждой эмоции

всегда специфичен или всегда обладает противоположным знаком для

различно направленных видов деятельности. Иногда эмоциональный процесс

может дать генерализованный динамический эффект, распространяющийся с

того очага, в котором он возник, на все проявления личности.

Сильная эмоция может в результате "шока" дезорганизовать

деятельность человека и оставить его на некоторое время в таком

подавленном состоянии, в котором он не может сделать что-либо, требующее

какого-то напряжения и сосредоточения. И вместе с тем иногда необычное

чувство, охватившее человека, может вызвать такой подъем всех его сил и

сделать его способным на такие достижения, до которых он никогда бы не

поднялся без этого чувства. Радость, порожденная каким-нибудь

значительным для личности переживанием, может вызвать прилив сил, при

котором любая работа будет делаться легко. Реальные взаимоотношения

чрезвычайно многообразны и противоречивы. Сплошь и рядом выступающая

противоречивость - то положительного, адаптивного и стимулирующего, то

отрицательного, дезорганизующего - динамического эффекта эмоций

связана, в частности, с многообразием эмоций и стереотипностью

периферического физиологического механизма эмоциональности.

Б. Спиноза правильно определял эмоции как состояния, которые

"увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию,

благоприятствуют ей или ограничивают ее" ("Этика", часть третья,

определение 3). Радостное чувство, порожденное успехом, обычно повышает

энергию для дальнейшей успешной деятельности, а печаль, уныние,

наступающие при неладящейся работе, в свою очередь могут снизить энергию

для дальнейшей деятельности. Однако эту противоположность

положительного и отрицательного динамического эффекта эмоционального

процесса не следует превращать в чисто внешнее их противопоставление.

Деление чувств на стенические, повышающие, и астенические, понижающие

жизнедеятельность (И. Кант), имеет лишь относительное значение, поскольку

одно и то же чувство в зависимости от различных условий - прежде всего

силы его - может быть и астеническим", и "астеническим". <...>

Роль периферических реакций в эмоциональном процессе особенно

интересовала У. Джемса и К. Ланге, построивших в результате свою

психологическую теорию эмоций.

Джеме следующим образом резюмирует свою теорию: "Телесное

возбуждение следует непосредственно за восприятием вызвавшего его факта:

осознание нами этого возбуждения и есть эмоция. Обыкновенно принято

выражаться следующим образом: мы потеряли состояние, огорчены и плачем,

мы повстречались с медведем, испуганы и обращаемся в бегство, мы

оскорблены врагом, приведены в ярость и наносим ему удар. Согласно

защищаемой мной гипотезе порядок этих событий должен быть несколько

иным: именно первое душевное состояние не сменяется немедленно вторым;

между ними должны находиться телесные проявления, и потому наиболее

рационально выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что

плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого, боимся, потому что

дрожим, а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены,

приведены в ярость, испуганы. Если бы телесные проявления не следовали

немедленно за восприятием, то последнее было бы по форме своей чисто

познавательным актом, бледным, лишенным колорита и эмоциональной

"теплоты". Мы в таком случае могли бы видеть медведя и решить, что всего

лучше обратиться в бегство, могли бы нанести оскорбление и найти

справедливым отразить удар, но мы не ощущали бы при этом страха или

негодования".

Основной смысл этих парадоксально звучащих утверждений

заключается в том, что эмоции обусловлены исключительно периферическими

изменениями;

внешние впечатления чисто рефлекторно, минуя высшие центры, с

которыми связаны процессы сознания, вызывают ряд изменений в организме;

эти изменения обычно рассматриваются как следствие или выражение

эмоций, между тем как по Джемсу, лишь последующее осознание этих

органических изменений, обусловленное их проекцией на кору, и составляет

эмоцию. Эмоция, таким образом, отожествляется с осознанием органических

изменений.

Аналогичную точку зрения развил К. Ланге в своей

"сосудодвигательной теории" эмоций. Эмоции-аффекты, по Ланге,

определяются состоянием иннервации и шириной сосудов, которые

задействованы при этих эмоциях.

Анализируя, например, грусть, Ланге говорит: "Устраните усталость и

вялость мускулов, пусть кровь прильет к коже и мозгу, появится легкость в

членах, и от грусти ничего не останется". Для Ланге, таким образом, эмоция

- это осознание происходящих в организме сосу до двигательных

(вазомоторных) изменений и их последствий. Теория Ланге, таким образом,

принципиально однородна с теорией Джемса. Поэтому обычно их объединяют

и говорят о теории эмоций Джемса-Ланге. Но Джеме, не сужая так, как

Ланге, физиологические основы эмоций, вместе с тем значительно более четко

поставил основной вопрос о периферической или центральной

обусловленности эмоций. Вокруг этой проблемы сосредоточилась в

дальнейшем экспериментальная работа.

Теория Джемса-Ланге правильно отмечала существенную роль,

которую играют в эмоциях органические изменения периферического

характера. Действительно, без вегетативных, висцеральных реакций нет

эмоций. Они являются не только внешним выражением эмоций, но и

существенным их компонентом. Если выключить все периферические

органические изменения, которые обычно имеют место при страхе, то

останется скорее мысль об опасности, чем чувство страха; в этом Джеме прав.

Но теория Джемса-Ланге совершенно ошибочно свела эмоции

исключительно к периферическим реакциям и в связи с этим превратила

сознательные процессы центрального характера лишь во вторичный,

следующий за эмоцией, но не включенный в нее и ее не определяющий акт.

Современная физиология показала, что эмоции не сводимы к одним лишь

периферическим реакциям. В эмоциональных процессах участвуют в

теснейшем взаимодействии как периферические, так и центральные факторы.

Психология не может этого не учитывать.

ВЫРАЗИТЕЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ

Широко разлитые периферические изменения, охватывающие при

эмоциях весь организм, распространяясь на систему мышц лица и всего тела,

проявляются в так называемых выразительных движениях (мимике -

выразительные движения лица; пантомимике - выразительные движения

всего тела и "вокальной мимике" - выражение эмоций в интонации и тембре

голоса). <...>

В повседневной жизни мы по выразительным движениям, по

тончайшим изменениям в выражении лица, в интонации и т. д. чувствуем

иногда малейшие сдвиги в эмоциональном состоянии, в "настроении"

окружающих нас людей, особенно близких нам. Ряд американских

исследователей (А. Фелеки, Г. С. Лэнгфелд, К. Лэндис, М. Шерманн) пришли

к выводу, что суждения об эмоциональном состоянии на основании

выражения лица оказываются по большей части сбивчивыми и ненадежными.

Конечно, смех, улыбка обычно не вызывают сомнений и расхождения в

суждениях; относительно легко опознается выражение презрения, но уже

удивление и подозрение и даже страх и гнев, а тем паче более тонкие оттенки

чувств труднее дифференцировать по выражению лица.

В специальных опытах некоторые из исследователей (К. Лэндис, М.

Шерманн) в лабораторных условиях вызывали у людей различные

эмоциональные состояния. Испытуемые, не будучи осведомленными об

эмоциональных состояниях этих людей, должны были их определить по

выражению лиц.

Иногда исследователи подменяли живое человеческое лицо

фотографией, на которой либо сам исследователь (А. Фелеки), либо актер

специально изображал ту или иную эмоцию (Г. С. Лэнгфелд, К. Лэндис). При

этом старания исследователей были направлены на то, чтобы определить для

каждой эмоции, какую в точности группу мышц лица она включает и какое в

точности движение каждой из этих мышц для нее специфично. Оказалось, что

в игре мышц при различных эмоциях наблюдаются значительные

индивидуальные различия и для более тонких оттенков чувств трудно

установить какой-либо единый набор мышц.

Результаты, к которым привели эти исследования, можно отчасти

объяснить отличием тех экспериментальных условий, при которых

наблюдались эмоции в лабораторных исследованиях, от реальных условий, в

которых мы в жизни или даже на сцене, наблюдая игру актеров, судим об

эмоциях. В частности, на фотографиях дано лишь статическое, застывшее

выражение, между тем как в жизни мы наблюдаем динамику, переход от

одного выражения к другому, изменение выражения, и именно в этом

изменении, собственно, и заключается выражение. В одном, изолированно

взятом, выражении лица, естественно, не всегда можно расчленить его общее

характерологическое выражение и специальное выражение того или иного

эмоционального состояния, лишь в игре этого лица, в переходе от одного

выражения к другому проявляются изменяющиеся эмоциональные состояния;

между тем в этих опытах одно выражение лица рассматривается вне

соотношения с другими. Далее, само лицо рассматривается в отрыве от

человека и вне его конкретных отношений к той ситуации, из которой

возникает и к которой относится эмоция.

При такой постановке вопроса вскрываются принципиальные

теоретические предпосылки этих исследований - бихевиористское

представление о том, будто эмоция - это интраорганическая реакция,

реакция, ограниченная поверхностью организма, хотя в действительности

органические реакции - это не эмоция, а лишь компонент эмоции,

конкретный смысл которого определяется из целого;

значение эмоции раскрывается из отношения человека к

окружающему, к другим людям. В изолированно взятом выражении лица

напрасно ищут раскрытие существа эмоции; но из того, что по изолированно

взятому выражению лица, без знания ситуации, не всегда удается определить

эмоцию, напрасно заключают, что мы узнаем эмоцию не по выражению лица,

а по ситуации, которая ее вызывает. В действительности из этого можно

заключить только то, что для распознания эмоций, особенно сложных и

тонких, выражение лица служит не само по себе, не изолированно, а в

соотношении со всеми конкретными взаимоотношениями человека с

окружающим. Выразительные движения - это выразительный "подтекст"

(см. главу о речи) к некоторому тексту, который необходимо знать, чтобы

правильно раскрыть смысл подтекста. <...>

Но и тут распознавать индивидуально своеобразные выразительные

движения каждого человека и по ним улавливать все оттенки его чувств,

правильно интерпретируя его выразительные движения, мы научаемся лишь в

процессе более или менее длительного и близкого общения с ним. Поэтому

также малоплодотворно (как это делает К. Дунлап и др.) в абстрактной форме

ставить вопрос о том, какова относительная значимость в общем выражении

лица верхней и нижней его части, в частности глаз (точнее, глазных мышц) и

рта (точнее, мышц рта).

Вопрос в конечном счете упирается в общую теорию выразительных

движений, неразрывно связанную с общей теорией эмоций. Лишь в свете

такой теории можно осмыслить и истолковать экспериментальные факты. Для

представителей традиционной психологии, интерпретирующих сознание как

замкнутый внутренний мир переживаний, выразительные движения - это

внешний коррелят или спутник переживания. Эта точка зрения была развита в

теории выразительных движений В. Вундта. "Аффекты, - пишет он, - это та

сторона душевной жизни, по отношению к которой выразительные движения

и порождающие их процессы иннервации должны рассматриваться как их

физические корреляты"'. Вундт при этом исходит из того, что "с каждым

изменением психических состояний одновременно связаны изменения им

соответствующих (коррелятивных) физических явлений"2. В основе этой

теории выразительных движений лежит, таким образом, принцип

психофизического параллелизма. Она извне соотносит движение с

переживанием; называя это движение выразительным, она трактует его как

сопутствующее, сопроводительное; реальная связь у

WundtW. Volkerpsychologie: In 2 Bd. Leipzig, 1904. Bd. I: Die Sprache. S.

90. 2 Ibidem.

выразительного движения имеется лишь с порождающими его процессами

иннервации. Эта психофизиологическая точка зрения связывает

выразительные движения с внутренними органическими процессами и лишь

внешне соотносит их с внутренними душевными переживаниями. Точка

зрения психолога-идеалиста - интероспекциониста, параллелиста - и точка

зрения физиолога, который ищет конечного объяснения выразительных

движений лишь во внутриорганических процессах иннервации и т. п.,

совпадают потому, что как одна, так и другая пытаются понять выразительные

движения лишь из соотношений внутри индивида. При таких условиях

движение и психическое содержание неизбежно распадаются, и

выразительное движение перестает что-либо выражать; из выражения в

собственном смысле слова оно превращается лишь в сопровождение, в

лишенную всякого психического содержания физиологическую реакцию,

сопутствующую лишенному всякой действенной связи с внешним миром

внутреннему переживанию.

Для того чтобы понять выразительные движения, так же как и само

переживание, надо перейти от абстрактного индивида, только

переживающего, к реальному индивиду. В отличие от точки зрения

имманентно-психологической (феноменологической) и физиологической, эта

точка зрения - биологическая и социальная. С биологической точки зрения

подходил к выразительным движениям, в частности, Ч. Дарвин. Согласно

первому началу, которое Дарвин вводит для объяснения выразительных

движений, они являются рудиментарными обрывками прежде целесообразных

действий. Точка зрения, рассматривающая выразительное движение как

начало намечающегося, но невыполненного, заторможенного действия,

принимается поведенческой психологией, которая превращает, таким

образом, выразительное движение в отрывок поведения, в соответствующую

тому или иному поведению установку или "позу<> (Дж. Уотсон). Однако если

рассматривать поведение - с точки зрения бихевиориста - лишь как

внешнюю реакцию организма, лишенную внутреннего содержания, то от

выразительного движения, как связанного с внутренним содержанием

личности, ничего не остается, так же как ничего не остается и от самого

внутреннего содержания. Для того чтобы подход к выразительному движению

от действия, от поведения был плодотворен, необходимо, чтобы в самом

действии раскрывалось внутреннее содержание действующего лица. Нужно

учесть при этом, что выразительным может быть не только движение, но и

действие, не только его намечающееся начало, но и дальнейшее течение. Так

же как в логическую ткань живой человеческой речи вплетаются

выразительные моменты, отражающие личность говорящего, его отношение к

тому, что он говорит, и к тому, к кому он обращается, так и в практический

конспект человеческих действий непрерывно вплетаются такие же

выразительные моменты; в том, как человек делает то или иное дело,

выражается его личность, его отношение к тому, что он делает, и к другим

людям. В трудовых действиях людей эти выразительные движения

характеризуют стиль работы, свойственный данному человеку, его "туше" и

играют определенную роль как бы настроя в организации и протекании

работы.

Так же как вообще действие не исчерпывается внешней своей

человека к окружающему; является внешней формой существования

внутреннего духовного содержания личности, так же как выразительные

движения не просто лишь сопровождение эмоций, а внешняя форма их

существования или проявления.

Выразительное движение (или действие) не только выражает уже

сформированное переживание, но и само, включаясь, формирует его; так же

как, формулируя свою мысль, мы тем самым формируем ее, мы формируем

наше чувство, выражая его. Когда У. Джемс утверждал, что не страх

порождает бегство, а бегство порождает панику и страх, не уныние вызывает

унылую позу, а унылая поза (когда человек начинает волочить ноги, мина у

него делается кислой и весь он как-то опускается) порождает у него уныние,

ошибка Джемса заключалась только в том, что, переворачивая традиционную

точку зрения, он также недиалектично взял лишь одну сторону. Но

отмеченная им зависимость не менее реальна, чем та, которую обычно

односторонне подчеркивает традиционная теория. Жизнь на каждом шагу

учит тому, как, давая волю проявлениям своих чувств, мы этим их

поддерживаем, как внешнее проявление чувства само воздействует на него.

Таким образом, выразительное движение (или действие) и переживание

взаимопроникают друг в друга, образуя подлинное единство. Объяснение

выразительных движений можно дать не на основе психофизического

параллелизма, а лишь на основе психофизического единства. Выразительное

движение, в котором внутреннее содержание раскрывается вовне, - это не

внешний лишь спутник или сопровождение, а компонент эмоций. Поэтому

выразительные движения и выразительные действия создают - как это имеет

место в игре актера - образ действующего лица, раскрывая его внутреннее

содержание во внешнем действии. В игре актера подлинная сущность

выразительного движения и выразительного действия выступает особенно

отчетливо (и здесь его и нужно бы изучать). Через выразительность своих

движений и действий актер не только раскрывает чувства зрителю, через них

он сам входит в чувства своего героя и, действуя на сцене, начинает жить ими

и их переживать.

Как сами эмоции, или чувства, человека, так и выразительные

движения, которыми они сопровождаются, согласно мысли Дарвина,

являются только пережитками или рудиментами прежде целесообразных

инстинктивных движений. Не подлежит сомнению, что эмоции в прошлом

генетически были связаны с инстинктами, и частично происхождение

выразительных движений может быть объяснено на основании дарвиновского

принципа; однако это объяснение только частичное. <...>

Но существо вопроса в том, что как бы сначала ни возникли

выразительные движения и какова бы ни была первоначальная функция этих

движений, они во всяком случае не просто рудиментарные образования,

потому что они выполняют определенную актуальную функцию, а именно

функцию общения; они - средство сообщения и воздействия, они - речь,

лишенная слова, но исполненная экспрессии. Эта реальная функция

выразительных движений в настоящем, конечно, не менее существенна для их

понимания, чем гипотетическая функция их в прошлом. Исключительно тонко

дифференцированная мимика человеческого лица никогда не достигла бы

современного уровня выразительности, если бы в ней лишь откладывались и

запечатлевались ставшие бесцельными движения. Но менее всего можно

говорить о выразительных движениях как о мертвых рудиментах, не

выполняющих никакой актуальной функции. Иногда едва уловимая улыбка,

на мгновение осветившая лицо человека, может стать событием, способным

определить всю личную жизнь другого человека, чуть заметно сдвинутые

брови могут оказаться более эффективным средством для предотвращения

какого-либо чреватого последствиями поступка, чем иные пространные

рассуждения и сопряженные с большой затратой сил меры воздействия.

Социальная функция, выполняемая выразительными движениями,

оказывает на них определяющее влияние. Поскольку они служат средствами

выражения и воздействия, они приобретают характер, необходимый для

выполнения этих функций. Символическое значение, которое выразительное

движение приобретает для других людей в процессе общения, начинает

регулировать употребление его индивидом. Форма и употребление наших

выразительных движений преобразовываются и фиксируются той

общественной средой, к которой мы принадлежим, в соответствии со

значением, присвоенным ею нашим выразительным движением.

Общественная фиксация этих форм и их значения создает возможность чисто

конвенциональных выразительных движений (конвенциональная улыбка), за

которыми нет чувства, ими выражаемого. Но и подлинное выражение

действительных чувств получает обычно установленную, стилизованную, как

бы кодифицированную социальными обычаями форму. Нигде нельзя провести

грани между тем, что в наших выразительных движениях природно и что в

них социально; природное и социальное, естественное и историческое здесь,

как и повсюду у человека, образуют одно неразложимое единство. Нельзя

понять выразительных движений человека, если отвлечься от того, что он -