Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Из данного отрывка видно, что достоинством перевода В.В. Набокова является точное следование оригиналу с соблюдением всех нюансов пушкинского стиля, тогда как перевод Дж. Фейлена, переданный в стихотворной форме, немного видоизменяет оригинал: «Что я могу еще

сказать?» переведена иностранным переводчиком с добавлением лексемы

«candour» (искренность, прямота) для ритмически достаточного количества слогов в строке (в результате получается вопрос: «Что я еще могу сказать напрямую / искренне?»). Другой пример изменения оригинала находится в строчке ―It may be now your inclination to scorn me and to turn away‖ («Теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать»). Эмоционально насыщенная фраза «в вашей воле» с выраженной аллитерацией передана сухим и неэквивалентным ―It may be now your inclination‖ (предпочтение, склонность), то есть «Вы можете быть склонны / захотеть», от чего полностью теряется шарм строки. В набоковском переводе помимо точного воспроизведения синтаксиса и лексики, сохранен и стилистический прием. Перевод вызвал массу откликов – от восхищенных до полностью негативных. Но равнодушных не было. М.А. Баканова говорит о том, что такой перевод, выполненный методом подстрочной прозы, шокировал литературное сообщество Америки середины 1960-х годов [Баканова, 2004]. Приведем некоторые высказывания:

«Две книги Набокова, скандальная «Лолита» и эпатажно-буквалистский перевод «Евгения Онегина», как известно, вызвали бурные дискуссии в прессе» [Мельников, 2013, с. 9]. К.И. Чуковский говорил так: «Перевод

«Евгения Онегина», сделанный В.В. Набоковым, разочаровал меня. Комментарий к переводу лучше самого перевода» [Чуковский, 1988, с. 346]. По словам Е.Г. Иващенко, В.В. Набоков нанес ущерб стихотворной форме романа «Евгений Онегин» ради смысла [Иващенко, 2004, с. 14]. Композиционно исследуемый труд В.В. Набокова необычен, он состоит из введения, непосредственно перевода (первый том) и комментариев (второй и третий тома), русского текста (четвертый том).

Сам комментарий можно разделить на комментарий к тексту А.С. Пушкина и комментарий к переводу. Во вступлении переводчика к четырехтомнику В.В. Набоков говорит о переводе как таковом, приводя три примера: Paraphrastic (Парафрастический), Lexical (or constructional)

(Лексический) и Literal (Буквальный). В первом случае это «вольное переложение оригинала с опущениями и прибавлениями», во втором –

«передача основного смысла слов», в третьем – «передача точного контекстуального значения оригинала». Лишь последний автор считал истинным [Nabokov, 1964, p. viii; Набоков, 1999, с. 27].

Что касается комментариев на тему способа перевода, писатель использует яркие выражения для убедительности своих соображений и эстетической наполненности: ―But in losing its rhyme the poem loses its bloom‖ («Но, теряя рифму, стихи теряют свой аромат» – здесь перевод на русский выполнен В.В. Набоковым); ―should one still excuse an imitation of the poem's structure to which only twisted bits of sense stick here and there, by convincing oneself and one's public that in mutilating its meaning for the sake of a pleasure- measure rhyme one has the opportunity of prettifying or skipping the dry and difficult passages?‖ («Или же следует допустить подражание стихотворной структуре, к которой то тут, то там лепятся исковерканные кусочки смысла для убеждения себя и читателя, что искажение смысла ради сладкой-гладкой рифмы позволяет приукрашивать или выкидывать сухие и сложные отрывки?») [Nabokov, 1964, p. ix; Набоков, 1999, с. 28]. Данные примеры еще раз констатируют позицию переводчика и аргументируют выбор подстрочника как единственно возможного в качестве честной передачи всех деталей оригинала.

И далее автор указывает, какие именно аспекты традиционного перевода стихотворной формы он не использовал: ―In fact, to my ideal of literalism I sacrificed everything (elegance, euphony, clarity, good taste, modern usage, and even grammar) that the crainty mimic prizes higher than truth. Pushkin has likened translators to horses changed at the posthouses of civilization. The greatest reward I can think of is that students may use my work as a pony‖ («Фактически во имя моего идеального представления о буквализме я отказался от всего (изящества, благозвучия, ясности, хорошего вкуса, современного словоупотребления и даже грамматики), что изощренный подражатель ценит

выше истины. Пушкин сравнивал переводчиков с лошадьми, которых меняют на почтовых станциях цивилизации. И если мой труд студенты смогут использовать хотя бы в качестве пони, это будет мне величайшей наградой») [Nabokov, 1964, p. x; Набоков, 1999, с. 29]. Из данного комментария ясно, что писатель-переводчик строго придерживался своих принципов буквализма, многим жертвуя во имя точности передачи оригинала.

Метакомментарий писателя наполнен восхищением и подсказоками относительно приемов А.С. Пушкина: ―Throughout there is a variety of romantic, satirical, biographical, and bibliographical digressions that lend the poem wonderful depth and color. < … > Unless these and other mechanisms and every other detail of the text are consciously assimilated, EO cannot be said to exist in the reader's mind. Pushkin's composition is first of all and above all a phenomenon of style, and it is from this flowered rim that I have surveyed its sweep of Arcadian country, the serpentine gleam of its imported brooks, the miniature blizzards imprisoned in round crystal, and the many-hued levels of literary parody blending in the melting distance‖ («По всему тексту рассыпано множество романтических, сатирических, биографических и библиографических отступлений, которые придают ему удивительную глубину и красочность.

Помимо «сухого» рассказа про нюансы пушкинского произведения, В.В. Набоков не жалеет похвалы для писателя XIX в.: «мастерское творение художника», «Структура ЕО оригинальна, сложна и потрясающе гармонична», «ЕО является образцом целостности», «Все восемь глав образуют стройную колоннаду» и т.д. [Набоков, 1999, с. 42]. Все эти комментарии доказывают огромное уважение В.В. Набокова к творчеству А.С. Пушкина и подтверждают выбор подстрочника как единственно возможного варианта для изображения всей палитры «Евгения Онегина».

В приложении к главному труду В.В. Набоков детально рассмотрел биографические аспекты А.С. Пушкина, его семейное древо вплоть до прадеда Абрама Петровича Ганнибала. В «Заметках о просодии», написанных специально для человека, изучающего русскую литературу, для которого русский не является родным, писатель поясняет основы и детали просодии, а также предоставляет детальный разбор различий модуляции между русскими и английскими стихами.

В «Заметках переводчика» В.В. Набоков детально обосновывает выбор переводного лексикона: «Ни словарь времен Мильтона, ни словарь времен Браунинга Пушкину не подходят. Суживая пределы, убеждаешься в том, что ЕО, в идеальном английском воплощении, ближе к общему духу XVIII в. (к духу Поупа, например, и его эпигона Байрона), чем, скажем, к лексикону Колриджа или Китса» [Там же, с. 798]. Данный пример наглядно демонстрирует литературную эрудицию писателя.

В целом «Заметки» представляют собой серьезное разностороннее исследование – использованные методы перевода оригинала, например, галлицизмов («Если вашей Тани вы не забыли (гл. 8, XLV). Когда, собственно говоря, Татьяна была «его Таней»? – может спросить читатель. Но это всего лишь невинный галлицизм: во французских эпистолярных романах девушки и дамы постоянно писали о себе своим поклонникам в трогательном третьем лице – «ваша Юлия плачет»» (с. 807)), разбор онегинской строфы («Первая половина онегинской строфы, до талии,

совпадает с семью первыми строками французской одической строфы в десять строк (абабеевиив), которой пользовались Малерб и Буало и которой подражали русские стихотворцы XVIII столетия. Онегинская строфа начинается как ода, а кончается как сонет» (с. 801)), комментарии реалий («Перекрахмаленный нахал (гл. 8, XXVI). В этом стихе, со столь характерным для Пушкина применением тонких аллитераций, речь идет о кембриковом шейном платке лондонского франта. Моду крахмалить (слегка) батист пустил Джордж Бруммель в начале века, а ее преувеличением подражатели знаменитого чудака вызывали в 1820-х гг. насмешку со стороны французских птиметров» (с. 806)) и т.д. В.В. Набоков сетует на

«нелюбопытность» читателя, не интересующегося деталями того или иного произведения (например он иронически говорит: «Я знаю поклонников Толстого, которые думают, что Анна бросилась под паровоз») [Набоков, 1999, с. 799]. Наравне с научными и литературными фактами комментатор эмоционально выражает свою точку зрения на тот или иной феномен: «и эту- то чепуху Пушкин называл ―гениальной‖! (с. 800) – называя малоизвестную современному читателю французскую книгу», или же неизбежно использует художественные образы: «Кстати, о хандре, ждущей Онегина в деревне и бегающей за ним как верная жена» (с. 803).

Говоря о переводческих стратегиях, В.В. Набоков четко обозначает свою концепцию: «Одно из непременных дел переводчика – это объяснить иностранному читателю при помощи подробных примечаний инструментовку оригинала, – например, изысканный параллелизм строк:

И утренней зари бледней,

И трепетней гонимой лани –

где, кроме одинакового полу ударения и изумительной аллитерации на «тр», на «л» и на «н», есть редчайшее созвучие двух разных грамматических форм, которого эпитетами «morning» и «more tremulous», конечно, не передашь без надлежащего объяснения» (с. 805).

В «Заметках» содержится информация уточняющего, критического, поэтического, лингвистического, исторического и культурологического характера. В.В. Набоков с детальной скрупулезностью исследует различные аспекты пушкинского текста, добираясь порой до пропущенных фраз и их возможных замен. Весь материал четко обоснован в виде точных ссылок на указанные источники.

«Комментарии» занимают большую часть художественного труда В.В. Набокова, и центральная их концепция – внимание к пушкинскому слову.

Сам автор емко дал характеристику плоду своей работы в предисловии к комментариям: ―Among these comments, the reader will find remarks on various textual, lexical, biographical, and local matters. Numerous instances of Pushkin's creative indebtedness are pointed out, and an attempt has been made, by a discussion of the actual melody of this or that line, to explain the enchantment of his poetry‖ («Среди этих заметок читатель найдет мои соображения, касающиеся различных текстовых, лексических, биографических и топографических проблем. В комментарии отмечаются и многочисленные случаи творческих заимствований Пушкина, делается попытка путем разбора конкретной мелодии того или иного стиха объяснить магию пушкинской поэзии») [Nabokov, 1964, p. 3; Набоков, 1999, с. 84].

Характеристикой комментария является многословность в уточнении всего, что автор считает необходимым. Например, уточнения по поводу всем известной первой строчки «Мой дядя самых честных правил…» охватывают фамилии современников А.С. Пушкина и критические замечания на их счет с упоминанием значимых отрывков из некоторых их произведений; подробные

«-ение»). Оно также рифмуется со словом «гений». К фамилии же Онегин в русском языке рифмы нет») (p. 39, с. 108). Автор использует словарные дефиниции для объективности, точности данных и в подтверждение собственных догадок и размышлений.

Традиция использования в пушкинские времена и в оригинале большого количества галлицизмов также нуждается в уточнениях для современного

читателя: ―sweet habit / Privichke miloy [fem. dat.]: A Gallicism, douce habitude, doux penchant. Onegin's literary model seems to have been a passage in Laclos' Les Liaisons dangereuses (1782), letter XXVIII: ―Quoi! je perdrois la douce habitude de vous voir chaque jour!‖ The term crops up commonly, from Chaulieu to Constant‖. – «Привычке милой (дат. пад., ж. р.) — галлицизм, douce habitude, doux penchant. Похоже, литературным образцом для Онегина служил отрывок из «Опасных связей» Лакло (1782), письмо XXVIII: «Quoi! je perdrois la douce habitude de vous voir chaque jour!» («Как! чтобы я утратил милую привычку видеть вас каждый день!»). Эта формула встречается то и дело, от Шолье до Констана». В.В. Набоков приводит пример на французском языке для наглядности и далее комментирует возможный источник данной фразы, тем самым еще раз подчеркивая пушкинскую традицию использования всего французского.

С.И. Глазунова в качестве характеристик «Комментария» говорит также о субъективизме автора, «высокой степени образности речи комментатора» [Глазунова, 2012, с. 106]. Говоря о первой, нужно отметить, что В.В. Набоков подошел к исследованию романа с присущей ему педантичностью, углубляясь в интересующие его темы. В данной связи можно говорить об амплификации, т.е. «информационном расширении» [Карасик, 2010, с. 289].

Мы взяли три перевода (в том числе набоковский перевод) первой строфы первой главы ЕО для сравнения. Наш выбор обусловлен нелестным упоминанием В.В. Набоковым именно этих переводов в предисловии к комментариям: ―The four ―English‖, ―metrical‖ ―translations‖ mentioned in my notes and unfortunately available to students. <…> Even worse than these is a new version, full of omissions and blunders, by Walter Arndt‖ («Четыре ―английских‖

―стихотворных‖ ―перевода‖, упомянутых в моем комментарии и, к сожалению, доступных студентам. <…> Неизмеримо гаже вышеперечисленных новая версия Уолтера Арндта (Walter Arndt), изобилующая пропусками и грубейшими ошибками») [Nabokov, 1964, p. 3,4; Набоков, 1999, с. 86].

А.С. Пушкин (оригинал) «Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог. Его пример другим наука; Но, боже мой, какая скука С больным сидеть и день и ночь Не отходя ни шагу прочь! Какое низкое коварство Полуживого забавлять, Ему подушки поправлять, Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя: Когда же чѐрт возьмѐт тебя!»

Nabokov (1964) ―My uncle has most honest principles: when he was taken gravely ill, he forced one to respect him and nothing better could invent. To others his example is a lesson; but, good God, what a bore to sit by a sick person day and night, not stirring a step away! What base perfidiousness To entertain one half-alive, adjust for him his pillows, sadly serve him his medicine, sighand think inwardly when will the devil take you?‖

Arndt (1963) (Уолтер Арндт) ―Now that he is in grave condition, My uncle, decorous old prune, Has earned himself my recognition; What could have been more opportune? May his idea inspire others; But what a bore, I ask you, brothers, To tend a patient night and day And venture not a step away: Is there hypocrisy more glaring Than to amuse one all but dead, Shake up the pillow for his head, Dose him with melancholy bearing, And think behind a stifled cough, ‗When will the Devil haul you off?‘‖

Spalding (1881) (Генри Сполдинг) ―My uncle‘s goodness is extreme, If seriously he hath disease; He hath acquired the world‘s esteem And nothing more important sees; A paragon of virtue he! But what a nuisance it will be, Chained to his bedside night and day Without a chance to slip away. Ye need dissimulation base A dying man with art to soothe, Beneath his head the pillow smooth, And physic bring with mournful face, To sigh and meditate alone: When will the devil take his own!‖

Перевод В.В. Набокова предельно точно передает как лексическую, так и синтаксическую сторону оригинала (за исключением инверсии в ―To others his example is a lesson‖, хотя русский вариант тоже инверсивен). Слово

«коварство» переведено как ―perfidiousness‖ (книжное), полностью соответствующее по стилю. Единственным отличием является отсутствие рифмы. Этот аспект сохранен в двух других переводах, но есть ряд неточностей. Перевод Г. Сполдинга содержит устаревшие формы слов ―hath‖,

―Ye‖, что подчеркивает старину ЕО, но при этом более язвительную и отстраненную фразу: ―A paragon of virtue he‖ («Он образец добродетели»), чем «Его пример другим наука». В оригинале «С больным сидеть и день и ночь Не отходя ни шагу прочь!», а в переводе: ―Chained to his bedside night and day Without a chance to slip away‖ (эксплицитно выражена имплицитная идея прикованности). В интерпретации У. Арндта еще больше несоответствий: первые две строчки сильно искажены – фраза ―decorous old prune‖ («порядочный старый простофиля») слишком едкая и очевидная, при этом первое слово слишком формальное, а последнее относится к разговорному стилю. Коварство передано словом ―hypocrisy‖ («лицемерие/ фальшь»), что не совсем то. И последняя фраза за счет выражения ―haul you off‖ тоже искажает оригинал, и означает «выждет и что-то сделает внезапно». Данный обзор показал, что В.В. Набоков был прав и предыдущие переводы несовершенны и, чтобы дать возможность людям, не знающим русский язык, но желающим понять гениальность А.С. Пушкина, насладиться всей палитрой романа, необходим подстрочник.

Перевод с комментариями «Евгения Онегина» А.С. Пушкина, выполненный В.В. Набоковым, представляет собой многотомный труд, характеристиками которого являются: точность изложения оригинального текста за счет буквального перевода; уникальность исследования в лингвокультурологическом, историческом, поэтическом и критическом аспектах; передача «магии пушкинской поэзии»; использование

художественной образности, обширных подробных отступлений в комментариях.

В.В. Набоков перевел на английский язык памятник литературы Древней Руси (приблизительно XII в.), а также включил комментарий. В предисловии автор, наряду со множеством исторических фактов, говорит и о художественной ценности «Слова»: «Песнь — это гармоничная, многоуровневая, богатая оттенками и на редкость поэтичная композиция, созданная умело сдерживаемым и управляемым вдохновением художника, питающего слабость к языческим богам и обладающего тонким чувственным восприятием» [Набоков, 2004, с. 29]. Приводятся эстетические строки:

«Цветы и деревья, привнося тему женского начала, никнут к земле и, подобно своеобразному хору, сочувствуют бедам русских»;

«Всепроникающее ощущение волшебства, так живо переданное флорой и фауной, дивом и сказочными утками, ветрами и водами, зорями и громами, вводится через описание магии Бояна» [Там же, с. 31, 32]. Не обходится В.В. Набоков и без критических заметок; так, например, говоря о сходстве

«Слова» с «Оссианом» Джеймса Макферсона, автор пишет:

«…макферсоновская стряпня, скорее всего, все-таки содержит обрывки подлинных древних поэм» [Там же, с. 33].

Мы выделили следующие характеристики данного комментария:

• 
  Пояснение лексических особенностей.
  

себе как идею протяженности, так и вещественности»; «русици или русичи: Здесь и в других местах наш бард употребляет этот окказионализм как ласкательную форму (от названия ―Русь‖ образуется нечто вроде произносимого с нежностью отчества)»; «Игорь спить, Игорь бдить: Означает: ―то спит, то бдит‖. В переводе невозможно передать ни звонкую рифму, ни четкий ритм».

Для передачи колорита XII в. В.В. Набоков использует устаревшие и книжные слова: «Так, например, для слова ―песнь‖‘ он находит редкое соответствие ―laud‖; ―земля‖ переводится с помощью ―поэтического‖ слова

―sod‖, а ―кровь‖, пролитая в бою, обозначается другим ―поэтическим‖ словом

―gore‖» [Набоков, 2004, с. 114].

• 
  Упоминание других переводчиков/
  

―бусый‖); но такой цветовой эпитет звучал бы очень неестественно применительно к ворону и волку».

• 
  Собственно набоковская художественность.
  

• 
  Детали исторические.
  

противники сошлись на битву, вызвал Мстислава на рукопашный поединок, дабы заменить войскам кровавое сражение. Очень скоро Мстислав понял, что Редедя сильнее, и тогда, не мешкая, вознес молитву Богородице, выхватил нож и зарезал бедного гиганта».

• 
  Пояснение аллюзий.
  

Другими словами, комментарий «Слова о полку Игореве» содержит фактическую информацию об описываемых событиях со свойственной В.В. Набокову детальной скрупулезностью, ссылками на других переводчиков и аллюзиями; идиостиль автора прослеживается в предисловии и комментариях, состоящих в эстетически-художественном отражении текста.

В послесловии к русскому изданию романа «Лолита» В.В. Набоков говорит о том, что с годами языковое мастерство в плане выражения на русском языке ушло: «Меня же только мутит ныне от дребезжания моих ржавых русских струн. История этого перевода – история разочарования.

Увы, тот ―дивный русский язык‖, который, сдавалось мне, все ждет меня где- то, цветет, как верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку». В данном примере выражена грусть писателя-эмигранта, вынужденного писать на неродном языке и утерявшего навык блистательного выражения мысли на родном; метафоризованная картина двух контрастирующих сезонов усиливает эмоцию [Набоков, 1965].

Писатель, негодуя на запрет к популяризации романа наравне с пошлым чтивом, не сдержан в выражениях: «ничтожествам пошлых книжонок»,

«порнографическую дрянь», «министр внутренних дел попросил своего французского коллегу, столь же невежественного, сколь услужливого»,

«заборных изданий». Исполненный радости разрешения к печати в Англии, В.В. Набоков олицетворяет свое произведение: «незадачливое первое английское издание «Олимпия Пресс», деловито и возмущенно оправляясь, опять появилось в киосках» [Набоков, 1965].

Также открыто высказывается неприязнь к коллегам по перу, а именно:

«Кстати, не знаю, кого сейчас особенно чтят в России – кажется, Гемингвея, современного заместителя Майн-Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней западной буржуазии».

Текст послесловия наряду с критическими заметками содержит и элементы художественности, как, например: аллюзии на известных писателей России: «Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах- подставках или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской» (Речь идет о «Тихом Доне» М. Шолохова и «Докторе Живаго» Б. Пастернака); «В моем магическом кристалле» («Евгений Онегин» А.С. Пушкина); на биографические факты: «… вот уже скоро полвека чернеет слепое пятно на востоке моего сознания» – на тот момент В.В. Набоков не писал по-русски 25

лет [Там же, 1965], а также излюбленный стилистический прием – метафора:

«железной рукой сдерживал демонов, подбивавших на пропуски и дополнения» (не давал редакторам вольности).

Подытоживая проанализированный комментарий, отметим уже привычный набоковский стиль повествования, а именно эрудированность, витиеватость фраз, художественность.

В 1964 г. после ошеломительного успеха «Лолиты» В.В. Набоков дал интервью журналу «Плейбой». Отличительной особенностью всех интервью писателя является спланированная речь, когда все ответы всегда составлялись заранее.

Рассмотрим основные отличительные особенности данного интервью. В.В. Набоков дает развернутые ответы, правильно выстроенные,

логичные. Например: «Нет, я никогда не буду сожалеть о «Лолите». Ее написание походило на составление красивой задачи, составление и одновременно решение, потому что одно – это зеркальное отражение другого, все зависит от того, с какой стороны смотреть. Конечно, она полностью заслонила другие мои произведения – по крайней мере написанные на английском» [Набоков, 1964].

Писательский идиостиль виден в ряде ярких выражений: «В

«размывании», если оно и присутствует, повинно не мое кропило» (имеется в виду размывание центрального конфликта); «Я встречаюсь с чьим-то мутным взглядом, с надеждой и ненавистью выискивающим во мне источник запретного знания»; «Стоит мне поймать чей-то устремленный на меня взгляд, как он в благочестивом размышлении возводится к потолку» (на экзамене).

В.В. Набоков использует метафоры / сравнения для образности аргументации: «Нет, я этого не говорил. Эта фраза была вытянута из контекста и, подобно шарообразной глубоководной морской рыбе, разорвалась, пока ее тянули»; «Добывание местных приправ, которые позволили бы сдобрить усредненной ―реальностью‖ варево личной фантазии,

оказалось, в пятьдесят лет, делом куда более трудным, чем то было в Европе моей молодости»; «Правда, я докатился и дожил до того, что стал аппетитной штучкой, ―полным профессором‖, но в душе навсегда остался тощим

Наряду с нейтральными, есть и эмоционально заряженные: «Я полностью его (фрейдизм) отвергаю, вместе с несколькими другими средневековыми штуками, которые все еще привлекают невежественных, заурядных, или очень больных людей».

В интервью имеется и фонетическая метаморфоза: ‖Мистер Наборков‖, или ―Мистер Набаков‖, или ―Мистер Набков‖, или ―Мистер Набохов‖, – это зависит от его (того, кто обращается к писателю) лингвистических возможностей».

Интересными в плане авторских комментариев о выборе антропонимов являются следующие строки: «Для моей нимфетки мне нужно было уменьшительное имя с лирической мелодией в нем. Одна из самых прозрачных и лучезарных букв – ―Л‖. В суффиксе ―-ита‖ много латинской нежности, которая мне также требовалась. Отсюда: Лолита. Впрочем, произносить ее имя следует не так, как произносите вы и большинство американцев: ―Low-lee-ta‖, с тяжелым, липким ―L‖ и длинным ―o‖. Нет, первый слог должен звучать как в слове ―lollipop‖, ―Л‖ влажное и нежное,

Емкой и многое объясняющей фразой является следующая: «Я американский писатель, родившийся в России и получивший образование в

Англии, где я изучал французскую литературу, прежде чем провести пятнадцать лет в Германии».

Анализ данного комментария показал, что высказывания В.В. Набокова тщательно спланированы, выверены, представляют собой художественную ценность, помимо ценных замечаний. Уникальный идиостиль прослеживается в наличии стилистических приемов, языковой игры и других аспектов интервью. Приведенная цитата подчеркивает факт мультилингвизма и наличие обширной национальной принадлежности.

Есть еще один вид комментариев, а именно различного рода авторские разъяснения в тексте художественного произведения. Мы рассмотрели данный вопрос на материале коротких рассказов В.В. Набокова и их автопереводов. Были выявлены основные три характеристики различного рода несоответствий:

1. 
   Прямое использование русских слов в ПТ/
   

Еще один пример потребовал использования иностранного слова, потому что в эпизоде обыгрывается звуковая сторона русского слова: «У нас во всем доме погасло электричество, – прямо ужас, – и он мгновенно узнал это долгое, тягучее "у" в " ужасе"» ("The lights are out in the whole building – eto oozhas, it's appalling" – and Nikolay recognized at once that long emphatic "oo") («Звонок»). Знакомя иностранного читателя с иноязычным словом и поддерживая колорит рассказа, автор при этом не опускает сугубо

Автор также приводит прямую дефиницию для комментариев относительно той или иной реалии: «Он умел готовить ботвинью». – ―He knew how to make botviniya, a cold soup of beet tops‖ (жидкое холодное кушанье из кваса и варѐной зелени (щавеля, шпината, свекольной ботвы и т.п.)) [Электронный словарь AbbyyLingvox3]. Такой прием не частотен и служит точной интерпретации той или иной неясности;

2. 
   Амплификация в ПТ.
   

Следующие примеры являются скорее результатом переосмысления исходных текстов и дополнительных художественных элементов: «слепой ветер» (―the wind, a blind phantom‖) («Гроза»); «занавес в бледных,

Данные эксплицитно выраженные фразы имеют эстетическую ценность. Расширение описаний вызвано авторским переосмыслением и не носит акцентирующего значения. Аллюзии в последнем примере призваны вызвать ассоциации со знаменитыми произведениями всемирно известного А.С. Пушкина.

3. 
   Компрессия в ПТ.
   

Анализ рассказов на русском языке и их перевода на английский показал, что В.В. Набоков прибегал к уточнению реалий русской лингвокультуры посредством транскрибирования и дефиниции, а также при переосмыслении рассказов во время автоперевода. Также имеют место и опущения в ПТ.

Подводя итог, скажем, что В.В. Набоков пользовался различными видами комментариев, такими как предисловие, послесловие, сноски, внутритекстовые и послетекстовые уточнения и т.д. Самым большим достижением автора является буквальный перевод романа в стихах «Евгений Онегин» А.С. Пушкина с обширными комментариями.

Основными характеристиками комментариев данного труда являются: детальные пояснения всевозможных лингвистических, культурных, поэтических, исторических и других нюансов оригинала; точность и

обоснованность в выборе той или иной интерпретации; высокий уровень интеллектуальности; окказиональное наличие эстетически-художественных высказываний с использованием стилистических средств; многословность; экспрессивность.

В комментариях к «Слову о полку Игореве» В.В. Набоков продемонстрировал большую щепетильность и эрудицию в интерпретации явлений описанного в произведении времени; владение английским книжным стилем; свои художественные возможности.

Проанализированное послесловие к «Лолите» позволяет говорить о набоковской начитанности в употреблении аллюзий, а также образных комментариев в связи с появлением книги в печати.

Исследуемый писатель следил за своей речью и во время интервью, а потому всегда заранее планировал ответы. Для его комментариев в прессе характерна четкая, правильно выстроенная речь, не лишенная ярких замечаний.

В целом В.В. Набоков активно использовал жанр комментария в своих педагогической и творческой деятельностях, при этом к последней мы также относим внутритекстовые уточнения, носящие лингвокультурный характер.

3. 
   
   жүктеу/скачать 247,36 Kb.
   
   Достарыңызбен бөлісу: