Отец табак свой докрошил,
Вздохнул, одернул вниз жилетку:
Был суд и справедлив и прост:
Шесть порционных лоз меньшому,
Двенадцать - среднему. А мне...
Мне полных двадцать, как "большому".
"Несправедливость".
Положительный противовес, оставаясь в области материально не проявленного, имплицитно существует в самых мрачных строках как единственно возможное решение, то задавая подлинный, глубинный тон лейтмотиву "Родина", то выстраивая концепт "настоящего детства". Можно предполагать и наличие положительного лирического "Я" в таких "зашифрованных" текстах, если не воспринимать их именно как "прикрытые". В таком случае происходит своеобразное распределение лирических героев. Автор надевает маску "темного обывателя и негодяя", предоставляя возмущенному читателю стать "положительным" лирическим двойником. Очевидно, что сатирический поэт оценивает "со стороны" силу своего стиха, эмоции им вызываемые, а, значит, лишь делает своеобразный перенос собственного акцента, голоса своего лирического "Я", зеркально отображаясь в читателе. Другой же аспект творчества по принципу "от противного" заключается в создании иллюзорного мира мечты (эксплицитный вариант концепта "настоящее детство"), где есть именно то самое, чего был лишен маленький гимназист Гликберг.
На резной берлинской этажерке
У окна чужих сокровищ ряд:
Сладкий гном в фарфоровой пещерке,
Экипаж с семейством поросят
Мопс из ваты...
"Игрушки".
Юный Александр Гликберг с самого раннего детства был свидетелем мрачной изнанки существования. Внутренне тяготеющий к твердой житейской и семейной основе человек стал вынужденным "странником" своей малой родины - семьи, проживавшей в большой, но уездной и местечковой по духу Одессе. Хотя отец Саши и состоял агентом крупной фирмы, а мать была постоянно рядом, мальчик практически не знал детства. "Никто не дарил ему игрушек, а если он приспосабливал для игры какую-нибудь вещь в доме - следовала расправа..." Герой стихотворения "Карточный домик", как и сам автор, играет чем придется - он занят найденными у взрослых картами.
Начинается постройка!
Не смеяться, не дышать...
Двери - двойки, сени - тройки...
"Карточный домик".
Детская игра также непрочна и призрачна, как домик из игральных карт:
Ах!
Зашатался на углах,
Перегнулся, пошатнулся,
И на скатерть кувырком, -
Вот так дом...
"Карточный домик".
Мать, больную истеричную женщину, дети раздражали: "Когда отец возвращался, она жаловалась на детей, и тот, не входя в разбирательство, их наказывал" [8. С. 395]. Но перебирающий засаленные карты "гимназистик", у которого в кошельке "только пятак", на который "воробья и то не купишь", бывает, временами, и мечтает, как обычные дети:
Гимназистик на трубе
Жадно выпучил гляделки.
Все бы он унес к себе
От малиновки до белки!
"На трубе".
Но лирический герой - "альтер эго" поэта - даже в самых светлых стихах Черного всегда задумчив и не по-детски серьезен. На маленького Сашу глубокое впечатление произвели не по-детски тяжелые испытания. Это всегда маленький взрослый человек, "глава семейства", хотя бы даже и кукольного:
У бедной куколки грипп:
Всыплю сквозь дырку в висок
Сухой порошок:
Хинин-
Аспирин-
Антикуклин.
Где наш термометр?
Заперт в буфете.
Поставлю барометр...
"Ох, эти дети!"
Даже играя, девочка уже "по-настоящему" утомлена от "взрослых" забот. Как взрослого человека маленького героя томит тоска бытия. Везде - в предметах, камнях, на морском берегу - он чувствует призраки бывшей некогда там жизни. Тюфячок говорит мальчику, которому не спится:
Достарыңызбен бөлісу: |