Судья Клэренс Томас и профессор
Анита Хилл
ротиворечивые показания кандидата в
члены Верховного суда судьи Клэренса То-
маса и профессора права Аниты Хилл, кото-
рые были даны осенью 1991года содержат ряд
весьма красноречивых свидетельств возмож-
ностей лжи. Их драматичная очная ставка,
транслировавшаяся по телевидению, проис-
ходила всего за несколько дней до того, как
Сенат должен был одобрить назначение То-
маса членом Верховного суда. Профессор
Хилл выступила перед Юридической комис-
сии Сената с заявлением о том, что с 1981 по
1983 год, когда она была ассистенткой Клэ-
ренса Томаса сначала в отделе гражданских
прав Министерства образования, а затем ко-
гда он стал главой Комиссии по равным воз-
можностям трудоустройства, она не раз под-
вергалась сексуальным посягательствам с его
стороны. «Он рассказывал мне о половых ак-
тах, которые видел в порнографических
фильмах, в том числе о таких вещах, как по-
ловая близость между женщинами и живот-
ными, а также о фильмах с групповым сексом
или сценами насилия… Он рассказывал мне о
порнографических изданиях, где изобража-
лись индивидуумы с большими пенисами
или большими грудями, совершающие поло-
вые акты в различных позах. В нескольких
случаях Томас весьма образно рассказывал
мне и о своих собственных сексуальных по-
двигах… Он говорил также, что если я расска-
жу кому-нибудь о его поведении, то испорчу
ему карьеру». Она давала показания совер-
шенно спокойно, не допуская противоречий,
и многим казалась весьма убедительной.
Затем, после окончания ее показаний, су-
дья Томас полностью отрицал все ее обвине-
ния: «Я не делал и не говорил ни одной из тех
вещей, которые вменяет мне в вину Анита
Хилл». Он сказал: «Я хотел бы начать с недву-
смысленного, категорического отрицания
всех выдвинутых против меня сегодня обви-
нений». В порыве праведного негодования,
вызванного таким явным подрывом его репу-
тации, Томас заявил, что является жертвой
нападения, мотивированного расистскими
соображениями. Он продолжал: «Я не могу
просто с ходу отмести эти обвинения, так как
они соответствуют самому худшему из быту-
ющих в этой стране стереотипных представ-
лений о чернокожем мужчине». Жалуясь на
Сенат, который заставил его пройти через та-
кую пытку, Томас сказал: «Я бы предпочел пу-
лю убийцы, чем жизнь в таком аду». Он на-
звал слушание своего дела «изощренным
линчеванием наглых чернокожих».
Журнал «Time» писал тогда на первой по-
лосе: «Два заслуживающих доверия и ясно
формулирующих свои мысли свидетеля перед
лицом всей нации высказывают несовмести-
мые взгляды на события, имевшие место по-
чти десять лет назад». Обозреватель Нэнси
Гиббс писала: «Даже выслушав все показания,
нельзя быть полностью уверенным в том, что
они сами знают, как было на самом деле. И
кто из них лжец эпического масштаба?»
Я преследую более узкие цели и сосредото-
чусь только на поведении Хилл и Томаса во
время дачи показаний, не касаясь ни выступ-
ления Томаса перед комиссией до возбужде-
ния дела Анитой Хилл, ни истории жизни То-
маса и Хилл, ни показаний других свидете-
лей. Рассматривая только их манеру поведе-
ния, я не обнаружил никакой особой специ-
фической информации и отметил лишь не
ускользнувший и от внимания прессы факт,
что оба говорили и вели себя вполне убеди-
тельно. Но их противостояние содержит
несколько уроков, касающихся лжи и манеры
поведения при обмане вообще.
Любому из них было нелегко целенаправ-
ленно лгать перед лицом всей нации. Для
обоих ставка была очень высока. Представьте
себе, чем бы это кончилось, если бы одного из
них средства массовой информации и амери-
канский народ, справедливо или ошибочно,
сочли бы лжецом. Но этого не случилось; оба
выглядели так, будто говорили правду,
Допустим, что Хилл говорила правду, а То-
мас принял сознательное решение солгать.
Если бы он обратился к главе 2 моей книги
«Психология лжи», то нашел бы там совет:
лучший способ скрыть страх быть пойман-
ным на лжи — это замаскировать его под дру-
гую эмоцию. Воспользовавшись примером из
романа Джона Апдайка «Давай поженимся», я
описал, как Руфь могла бы дурачить своего
мужа, рассердившись на то, что он ей не ве-
рит, и заставляя его защищаться. Именно так
и поступил Клэренс Томас. Он рассердился
очень сильно, причем не на Аниту Хилл, а на
Сенат. Он получил дополнительное преиму-
щество, завоевав симпатии всех, кто сердит
на политиков, выступая в роли Давида, сра-
жающегося с могучим Голиафом.
Так же как Томас потерял бы симпатии
аудитории, если бы он нападал на Хилл, сена-
торы потеряли бы симпатии публики, если
бы напали на Томаса — чернокожего, кото-
рый говорит, что его линчуют за наглость. Ес-
ли бы он собирался лгать, то ему имело бы
смысл не присутствовать при показаниях
Аниты Хилл, чтобы сенаторы не могли напря-
мую задавать ему вопросы об этих показани-
ях.
Хотя подобная линия рассуждений и долж-
на понравиться противникам Томаса, она
еще не доказывает, что он лгал. Он с таким
же успехом мог нападать на комиссию Сена-
та и говоря правду. Если обманщицей была
Хилл, то у Томаса было полное право прийти
в ярость из-за того, что Сенат в присутствии
публики выслушивает ее россказни, приду-
манные его политическими противниками,
не сумевшими легально воспрепятствовать
его назначению. Если обманщицей была
Хилл, Томас мог быть настолько расстроен и
сердит, что просто не стал бы смотреть ее по-
казания по телевидению.
Могла ли лгать Анита Хилл? Я думаю, что
это маловероятно, поскольку если бы она лга-
ла, то должна была бояться, что ей не пове-
рят, а признаков страха в ее поведении не на-
блюдалось. Она давала показания со спокой-
ной и уверенной сдержанностью и почти без
всяких признаков эмоций. Но отсутствие по-
веденческих признаков обмана еще не озна-
чает, что человек говорит правду. У Аниты
Хилл было время, чтобы подготовить и отре-
петировать свою историю. Возможно, что она
именно благодаря этому и добилась убеди-
тельности своего выступления, хотя это и ма-
ловероятно.
Скорее всего, лжецом был Томас, а не Ани-
та Хилл. Но существует и третья возмож-
ность, которую я считаю все же наиболее ве-
роятной. Никто из них не говорил правду, и в
то же время никто не лгал. Предположим, что
на самом деле произошло нечто меньшее,
чем говорила профессор Хилл, но большее,
чем был готов допустить судья Томас. Если ее
преувеличение и его отрицание повторялись
много раз, то к тому времени, когда мы при-
сутствовали при их показаниях, уже почти не
оставалось шансов, что каждый из них пом-
нит, что говорит не совсем правду.
Томас мог забыть, что делал, а даже если и
помнил, то подверг воспоминания жестокой
цензуре. Тогда его гнев по поводу ее обвине-
ний полностью оправдан. С его точки зрения
и согласно его воспоминаниям, он не лжет, он
говорит правду. А если у Хилл была какая-ли-
бо причина обижаться на Томаса, реальная
или воображаемая, например пренебрежи-
тельное отношение или оскорбление, то со
временем реальное происшествие могло
быть раздуто, преувеличено и разукрашено
всеми цветами радуги. Тогда она тоже говори-
ла ту правду, которую помнила и в которую
верила. Это похоже на самообман, но все же
отличается от него тем, что в данном случае
ложные убеждения формируются постепен-
но, с течением времени, путем повторений,
при каждом из которых происходит доработ-
ка. Впрочем, авторы, пишущие о самообмане,
могут счесть это различие недостойным осо-
бого внимания.
В данном случае по манере поведения
невозможно определить, какой из рассказов
верен: кто из них лгал или кто говорил не
всю правду? Тем не менее когда у людей есть
глубокие убеждения, касающиеся сексуаль-
ных посягательств, морального облика чле-
нов Верховного суда, сенаторов, мужчин и
так далее, то им тяжело перенести невозмож-
ность определить истину. Столкнувшись с та-
кой неоднозначной ситуацией, большинство
людей разрешают проблему, вполне уверив
себя в том, что могут только по одной манере
поведения определить, кто именно говорит
правду. На деле же получается, что выигрыва-
ет человек, которому они больше симпатизи-
ровали с самого начала.
Это не означает, что поведенческие при-
знаки обмана бесполезны, просто следует
знать, когда они могут принести пользу, а ко-
гда — нет, и как относиться к ситуации, когда
мы не можем определить, лжет человек или
говорит правду. Для обвинений в сексуаль-
ных посягательствах существует срок давно-
сти — девяносто дней. Одна из самых обосно-
ванных причин введения такого ограниче-
ния — это то, что чем ближе действительные
события, тем легче заметить поведенческие
признаки обмана. Если бы у нас была воз-
можность посмотреть, как они давали пока-
зания через несколько недель после предпо-
лагаемых посягательств, то было бы гораздо
больше шансов определить по их манере по-
ведения, кто из них говорит правду. А воз-
можно, и сами предъявленные обвинения бы-
ли бы другими.
|