Глава 5  КТО СИЛЬНО ЛЮБИТ, МАЛО ГОВОРИТ

тяжелого бархатного платья незапечатанный конверт.
— Здесь, милая, сказано все, что необходимо знать морскому
министру, дабы продлить верноподданному испанскому корсару его патент!
— Я всегда считала, Иннес, что ты умница! Сейчас пообедаем у меня,
а к пяти часам поедем во дворец. Королева сегодня принимает.
Испанская королева, красивая стройная женщина, внимательно, даже
не без интереса, выслушала историю и просьбу графини де ла Куэва,
игриво похлопала ее по щечке и только сказала на несколько ломаном
испанском:
— Хорошо, что мой супруг не найдет возможности упрекнуть меня в
том, что я лично знакома с вашим корсаром де ла Крусом. Считайте, что
яблоко уже упало с дерева.
Для Иннес эти слова прозвучали, как если бы смертельно больному
доктор сказал: «Завтра вы будете абсолютно здоровы». И ей показалось,
что никогда еще так ярко не горели восковые свечи, свет которых
многократно отражался в овальных венецианских зеркалах, украшавших
зал.
Через 
неделю 
графиня 
получила 
в 
морском 
министерстве
необходимые бумаги, быстро собрала нужные вещи и отправилась в
сопровождении слуги в порт Малага, откуда вскоре должен был отплыть
галеон в Гавану.
И на этот раз Педро повезло. Не прошло и недели, как он уже
установил доверительные отношения почти со всеми тюремщиками. И
среди них оказался один из дальних родственников Доброй Души. Так что
очень скоро наладилась эпистолярная связь между Педро и его друзьями, а
в часы обеда в его одиночной камере аппетитно пахло жареными
цыплятами или лангустами — наиболее любимыми блюдами де ла Круса.
Никто не умел так вкусно готовить цыплят на вертеле и лангустов на
сковороде, как жена боцмана. Более того, хотя это и строго запрещалось,
Доброй Душе удавалось устраивать тайные свидания капитана с его
друзьями.
Вместе с тем положение де ла Круса было весьма сложным. План
побега из тюрьмы он отверг сразу — в гавани на якорях стояла «Каталина».
Вывести ее из порта без ведома губернатора или начальника крепости Эль-
Морро Лоренсо де Прадо было практически невозможно. Следующий рейс
кораблей из Гаваны в Испанию ожидался только через три недели. Еще
месяц, так считали друзья, уйдет на оформление бумаг в Мадриде. И, если
только прошение де ла Круса губернатор отправит в Мадрид, еще месяц
уйдет на то, чтобы документ на продление патента доплыл до Гаваны.

— Пойми, — горячился Девото, — губернатор такая скотина, что,
получив из Мадрида твои бумаги, не сразу передаст их тебе. Говорю, что
лучше моего плана нет! Мы завладеваем Дженнингсом, пока губернатор
как-нибудь его не выпустил. Спрячем пирата и пошлем письмо
губернатору. А до того заставим англичанина трижды написать признание о
его партнерстве с губернатором.
— Зачем трижды? — поинтересовался Тетю.
— Сейчас поймешь! Если губернатор заартачится, мы выведем
Дженнингса на главную площадь и вынудим говорить перед народом.
— Нас тут же всех инквизиция и приберет к рукам, — резонно заметил
Педро.
— О, нет! Мы им покажем второй экземпляр признания и сообщим,
что третий находится в надежных руках влиятельных людей, которые, если
с нами что случится, тут же отправят бумагу в Мадрид — королю. Как
новый король воспримет сотрудничество его губернатора на Кубе с врагом
Испании английским пиратом? А?
— Да, такая история может совершить переворот в Гаване. К власти
снова смогут прийти люди профранцузской партии, — заметил Тетю.
— А бедная моя Каталина будет продолжать страдать, — резюмировал
Педро.
— Я продолжаю настаивать на подготовке к захвату англичанина!
Педро, Тетю, другого ничего у нас пока нет. Но мы будем решать, что
делать дальше, втроем. Один я действовать не буду! — заверил Девото.
Тут им подали знак, что время их встречи окончено.
«Скорая Надежда» рыскала в устье Миссисипи и обшаривала берега
Флориды. Награбленное добро отвозилось на остров Тортуга. Сойти на
берег Каталине, повидать «сумасшедший» город-порт Кайона, Боб
категорически запретил. Он говорил, что оберегает ее нежную душу от
соприкосновения с грязью. На самом же деле у Боба были куда более
веские причины. Он стал бы посмешищем из-за того, что на борту его
корабля находятся женщины. И Железная Рука наверняка знал, что
появление девушки, даже рядом с ним, на улицах столицы пиратской
вольницы непременно приведет к осложнениям. Каталина была венцом,
сокровищем 
куда 
более 
привлекательным, 
чем 
самое 
дорогое
бриллиантовое ожерелье. Для необузданных, не знающих границ в своих
порывах, иной раз неспособных контролировать свои поступки Береговых
братьев Каталина легко могла стать предметом спора, решить который
могла только кровь.
И тогда, в ожидании возвращения Боба с большей частью команды

корабля, женщины предавались воспоминаниям и душевным беседам.
— Донья Кончита, вы в прошлый раз что-то говорили о Всемирном
потопе и мужчине. Я не поняла. Переспросить вас мне помешали. —
Каталина взяла со столика, стоявшего под тентом, высокий бокал с
кокосовым молоком, отхлебнула глоток.
— Я тогда вспомнила, что очень часто в своей жизни повторял мой
отец: «Всемирный потоп не принес результата: человек остался в живых».
Поскольку в испанском языке человек и мужчина обозначаются одним и
тем же словом, ты забеспокоилась о мужчине.
— Ну конечно, о моем Педро, — глаза девушки вспыхнули и тут же
потускнели.
— Видишь ли, получается так, что, по мере того как идет жизнь,
человек превращается в худшее из всех животных! Начну с того, что он
жесток, безжалостен не только по отношению к другим, но и к самому
себе. В мире нет большего парадокса, чем человек. Это непредсказуемый
букет противоречий, которыми чаще всего он не в состоянии управлять.
— Странно все это!
— Однако это так. Прославленный французский философ и математик
Блез Паскаль хорошо сказал: «Человек по своей природе доверчив и
подозрителен, труслив и беспощаден». Недаром говорится: не восхваляй
никого, пока он не умер.
— Что вы сегодня, донья Кончита, говорите мне такие страшные
вещи?
— Деточка, ты все это должна знать заранее, ведь потом тебе придется
убедиться в этом на собственном опыте. Дай тебе бог, чтоб познала ты
меньше.
— Сейчас вспоминаю, что моя няня дома, в Тринидате, часто
говорила, что человек постоянно живет словно маятник, между горем и
счастьем.
— Редко люди бывают по-настоящему счастливы…
— Тогда я этого не понимала. Но ведь Педро найдет меня, и мое горе и
несчастье испарятся, — Каталина прижала руки к лицу.
— Когда мы мечтали с моим любимым, как нам соединить наши
жизни, он часто повторял, что наш дом сможет заменить целый мир, но
никогда этот мир не заменит нам нашего дома. Есть самое дорогое место на
земле, благословенное — это очаг.
— Я хочу его иметь! Ведь женщина в нем — царица! — Каталина
весело рассмеялась.
— Женщина в нем царица тогда, когда она полна любви, целомудрия и

доброты, — донья Кончита умолкла и унеслась куда-то далеко в своих
мыслях.
Каталина выждала минуту и попросила донью Кончиту рассказать ей о
женщинах еще что-нибудь.
— Женщине, моя дорогая, в отличие от самок других животных
суждено по природе любить одного мужчину. Только тогда у нее будут
рождаться достойные, сильные дети, — донья Кончита говорила очень
серьезно, и Каталине казалось, что она так глубоко переживает потому, что
у нее самой не было детей. — Однако самое главное в жизни, мой
цветочек, бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для
человека. Ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли
оно или худо.
В эту минуту обе они одновременно увидели весельный баркас, на
котором Боб возвращался на корабль.
Тетю и Девото не раз обсуждали душевную муку, которая терзала их
друга Педро. Сам же он старался мучений своих не показывать и тут же
прекращал разговор, если речь заходила о Каталине. Оба, и Тетю и Девото,
испытавшие на себе очень схожие боль и горе, знали не понаслышке, что
предпочтительнее, если друг в их присутствии молчит, не касаться больной
темы — словесное утешение только бередит подобные раны.
Последние месяцы Педро постоянно занимал себя чем-нибудь,
старался отвлечься от грустных мыслей. А тут, да так неожиданно, оказался
заточен, вокруг четыре каменных стены камеры и высокое маленькое
оконце. Правитель Кубы, этот бессовестный мошенник, не мог придумать
для Педро более жестокого наказания.
Каждое утро де ла Крус поднимался со словами на устах: «Боль только
укрепляет волю». И тут же следом мысли о Каталине овладевали его
сознанием, и страдания делались невыносимыми. Тогда он подзывал
стражника, пытался заговорить с ним о чем угодно, но не всегда тюремщик
был рядом.
Более всего Педро терзался, полагая, будто именно он повинен в беде,
случившейся с Каталиной. И тогда он говорил себе, что тот не человек, кто
не способен исполнить свой долг. А наивысшим, первейшим своим долгом
Педро считал возвращение Каталины в родной дом к родителям. Муки
обуревали его и по поводу того, что судьба поступила с ним вдруг так
несправедливо, уготовив ему участь узника и отняв месяцы, столь
необходимые для поиска бедной Каталины. И тогда Педро не уставал
говорить себе — иной раз так громко, что путал тюремщика, — лишь тот
человек силен, кто способен управлять событиями, и безнадежно слаб,

когда позволяет править судьбе.
Для Девото, Доброй Души, Тетю, Медико дни бежали один за другим
незаметно, а для Педро каждые сутки оставляли на душе черный след.
На все письменные запросы губернатору, старшему альгвасилу
инквизиции и прочим должностным лицам города корсар де ла Крус не
получал ответа. В конце концов ему пришлось согласиться с тем, что
единственной возможностью его высвобождения является реализация
плана Девото — похищение английского пирата Дженнингса.
Целый месяц потребовался для того, чтобы Девото, Медико и Добрая
Душа должным образом изучили распорядок жизни вокруг и в самой
крепости Эль-Морро и раздобыли оружие и одежду старшего армейского
офицера и солдат. К их затее охотно присоединился Мигель Амбулоди. У
него нашелся знакомый, который служил в крепости в чине сержанта. В те
времена это соответствовало примерно нынешнему майору. Этот добряк,
родом из Бискайи, иной раз оставался замещать полковника — начальника
крепости.
В один из таких дней, ранним утром, Девото прибыл с тремя
солдатами в экипаже начальника армейского полка. Экипаж был взят за
хорошую мзду у главного конюха армейских конюшен «для совершения
небольшой утренней прогулки в целях ознакомления с городом вновь
прибывшего в Гавану старшего офицера».
Сержант — приятель Мигеля — даже не взглянул на фиктивную
бумагу, 
предписание 
доставить 
губернатору 
английского 
пирата.
Дженнингс с радостью быстро собрался, наговорил кучу гадостей
тюремщикам за его содержание в камере и поспешил сесть в карету.
Однако вместо дворца губернатора где Дженнингс уже видел себя
беседующим наедине со своим партнером, правителем Кубы, англичанин
оказался в подвале троюродного брата Доброй Души. Не доезжая до дома,
два солдата ловко накинули на голову пирата мешок. Тот поднял крик.
Тогда Девото приказал заткнуть Дженнингсу рот кляпом, засадить в еще
больший мешок и снести в нужный подвал, как только что купленную на
рынке свинью.
Между тем ни первая, ни вторая, ни третья встречи Девото с пиратом
— Андрес вел переговоры с ним в маске — не принесли желаемых
результатов. Дженнингс с достойным английским упорством не желал не то
что написать, но и вымолвить хотя бы слово по поводу его коммерческих
связей с губернатором Кубы. Девото быстро понял, что в своем плане он
допустил ошибку — перед английским пиратом следовало выступать
представителем губернатора.

Сложилась ситуация, при которой Девото был вынужден применить
силу, чтобы вытрясти из Дженнингса нужные признания.
Не без многодневных уговоров Девото получил согласие де ла Круса и
Тетю на выполнение своего плана, как вдруг произошло событие,
изменившее ситуацию в корне: на «Каталине» своей собственной персоной
появился ее капитан де ла Крус.
В одно благословенное солнечное утро щелкнул замок камеры узника
инквизиции, широко распахнулась железная дверь, и в нее буквально
влетел нарядно разодетый секретарь губернатора. Он поклонился и с
деланой улыбкой вручил капитану патент — бумагу морского министра
Испании и на бланке губернатора предписание: «Корсару Педро де ла
Крусу и его „Каталине“, во исполнение возложенных на них королевским
указом обязанностей покинуть гавань Гаваны не позднее пятидневного
срока».
Педро не знал, что два дня назад в Гавану прибыл галеон из Испании,
на котором Иннес привезла с собой продление патента. Графиня сразу
отправилась в дом Марии. В тот же день, ближе к вечеру, со своей подругой
Иннес была в приемной губернатора. Тот не удосужился принять графиню
— правитель оказался к тому же еще и трусом, но полученные бумаги его
насторожили. Он понял, что у де ла Круса есть высокопоставленные
защитники. К тому же губернатор, сыщики которого и вся система
инквизиции вот уже десять дней, как сбились с ног в поисках исчезнувшего
арестованного англичанина, не без оснований опасался за свою судьбу.
На следующее же утро де ла Крус отправился в дом к Мигелю
Амбулоди. Только он устроился в кресле, как в гостиной вместо друга
появилась Иннес. Она шла, чтобы обнять Педро, с раскинутыми руками,
полная нежного чувства к нему. Увидев Иннес, Педро в долю секунды все
понял и ощутил свою глубокую вину перед графиней. Мысли разбегались,
и ему стоило немалых усилий, чтобы после более чем приветливого
объятия взять себя в руки и должным образом ответить на ласковое
приветствие женщины, перед которой он чувствовал себя виноватым. У
него не было в привычке отводить от собеседника глаза, а на сей раз он это
сделал…
Но вот Педро выхватил из ножен свою шпагу и положил ее к ногам
графини. Лицо той вспыхнуло, она возвратила шпагу Педро и еще раз его
нежно обняла.
— Я бесконечно благодарен Всевышнему за то, что ты есть, Иннес.
Теперь она откровенно любовалась мужественным лицом де ла Круса,
на котором вдруг заиграла детская улыбка.

— Мы пробудем некоторое время в Гаване, а затем вместе отправимся
в Мадрид, — графиня совершенно сознательно пошла в атаку.
Лицо корсара мгновенно посерьезнело, он чуточку помолчал и твердо
произнес:
— Иннес, этого не может быть! Я так не поступлю!
— Однако ты жесток! Я не знала. Ты не оставляешь мне даже
надежды, — Иннес опустила голову.
— Если б где-то там не страдала сейчас та, которую я люблю, я отдал
бы жизнь за тебя, Иннес, — Педро говорил убежденно. — Никто не в силах
преодолеть предназначения судьбы. — Теперь лицо его пылало и было
полно решимости.
— Однажды кто-то из умных людей сказал, что жить для других — это
не просто законная обязанность человека, но и правило, приносящее ему
счастье, — грустно закончила Иннес. — Я так поступала, однако, увы, мне,
к сожалению, это счастья не принесло.
— Дорогая, но я живу ради того, чтобы принести счастье Каталине.
Со двора донесся сорочий стрекот.
— Педро, прошли годы! Каталина осталась в твоем сознании той,
которую ты видел в последний раз. Сейчас, может быть, в
действительности она уже совсем другая женщина. Если она еще… —
Иннес оборвала себя сама, но тут же продолжила: — Иллюзии нам ничего
не стоят, но последствия их нам обходятся дорого.
— Что ты хочешь сказать? Этого не может быть! Она жива! — де ла
Крус закусил губу. — Я чувствую, она знает, что я ищу ее! И ждет!
Ему показалось, что на глазах Иннес сейчас появятся слезы.
— Иннес, не надо! Умоляю! Мне мучительно сознавать, что ты
можешь о чем-либо просить. А ведь милостыня унижает в равной степени
и того, кто ее получает, и того, кто ее подает!
— Все, мой любимый Педро! Больше нет моих сил терзать ни тебя, ни
себя. Знай, что в этом мире мне нужен ты один! Дай тебе Бог счастья! А
если все же… Он повернет тебя ко мне… Тогда все тебе скажет Мария.
Иннес по-мужски пожала руку Педро, быстро развернулась и гордо
удалилась в сторону женских покоев.
«Каталина» через трое суток обязана была покинуть Гавану, и потому
Педро к вечеру следующего дня пришел в дом Амбулоди, чтобы
попрощаться со своими друзьями и подарить Иннес на память изумрудный
крестик на золотой цепочке. Однако встретивший его мажордом, сказав,
что сейчас пригласит в гостиную хозяина, тут же сообщил, что «графиня
Иннес отправилась в Мадрид на корабле, который ушел сегодня утром».

Педро уронил шляпу, почувствовал, как пересохло в горле.
Мигель нежно обнял друга, но не проронил ни слова. Тут появилась
Мария с мокрым носовым платком в руке.
— По возвращении в Мадрид Иннес уйдет в монастырь… Обещала
написать, в какой. Если ты поинтересуешься, я всегда смогу тебе сообщить,
где она, — Мария глубоко воздохнула, извинилась и ушла.
Да, любовь обещает нам радость, однако чаще приносит боль.
На «Каталине» все были заняты подготовкой к выходу в море. Перед
самым отплытием вечером Девото неожиданно сообщил де ла Крусу, что у
него есть дела на берегу и что он отправится в город на пару часов. И почти
тут же Добрая Душа попросил разрешения сойти на берег, чтобы
попрощаться со своими близкими.
Они, Девото и Добрая Душа, встретились в условленном месте и
прямиком направились в подвал дома троюродного брата Диего, где
томился Дженнингс. Дом стоял на окраине, за ним тянулся до самой
городской стены широкой пустырь. Девото взял у родственника боцмана
заранее припасенную шпагу и спустился в подвал.
— Мы покидаем порт, и я пришел не столько попрощаться с вами,
Дженнингс, сколько предоставить вам возможность доказать, что среди
англичан есть порядочные люди, строго хранящие свою честь. Держите
шпагу и выходите со двора на пустырь!
Девото бросил пирату оружие, и тот ловко его поймал, но тут же
сжался. Очевидно, до его сознания только теперь дошел замысел
испанского корсара.
— Выходите! — приказал Девото.
— Куда?
— На пустырь! В честном поединке вы сможете показать, чего стоите.
Англичанин повиновался и вышел. Девото видел, как в его скором
противнике закипает кровь. На свободной от зарослей кустарника
площадке стояли Добрая Душа и его родственник.
— Здесь! — произнес Девото и поднял свою шпагу в традиционном
приветствии.
Дженнингс тоже отсалютовал и тут же бросился в атаку.
Девото успел защититься и вскоре понял, что Дженнингс умеет
фехтовать. Дуэль длилась уже около десяти минут, когда шпага корсара
глубоко вошла в живот англичанина. Тот упал на колени, оперся рукой о
землю. Голова его склонилась на грудь. Девото высвободил клинок,
подождал, отсалютовал, развернулся и уже сделал три шага, как услышал
истошный крик боцмана:

— Андрес!
Девото непроизвольно отскочил в сторону. А не сделай он этого, шпага
Дженнингса наверняка проткнула бы старшего помощника капитана
«Каталины», который быстро обернулся и отразил очередной удар
противника. Лицо Девото побледнело, он сам пошел в атаку, и тут же
лезвие его шпаги вонзилось прямо в сердце пирата. Дженнингс выронил
шпагу и повалился на спину.
Девото сорвал листья с ближайшего кустарника, отер лезвие, вложил
оружие в ножны и услышал слова подошедшего к нему боцмана:
— Извините, сеньор Девото, за фамильярность.
— Забудь, Добрая Душа, и прими мою признательность. Так ведь
можно было никогда больше и не увидеть «Каталины». И Медико бы не
помог. Я смерти не боюсь, однако очень не хочется, чтобы она пришла
раньше, чем мы с Педро, Тетю и с тобой разыщем Каталину.
Когда же много дней спустя Девото признался де ла Крусу в том, как
они поступили с англичанином, он закончил рассказ словами:
— Я так считал и считаю. Каждую человеческую тварь, каждого
прожженного мерзавца — на дно! И чем раньше, тем лучше.
Дул еле уловимый ветерок, рисуя на ровной поверхности моря легкую
рябь. Судно несло все паруса вплоть до грот-трюмселя, но имело едва
заметный ход и слушалось руля кое-как. Было нестерпимо жарко.
«Каталина» неподалеку от берега еле плелась левым галфвиндом прямым
курсом на мыс Сан-Антонио, с тем чтобы там, взяв резко на восток,
заспешить к острову Гаити, в Порт-о-Пренс. В этом порту было легче всего
получить какую-либо информацию о Бобе Железная Рука и его «Скорой
Надежде».
Де ла Крус стоял на мостике рядом с рулевым. Тетю и Девото, сидя в
плетеных креслах у бизань-мачты, мирно беседовали.
— Иногда у меня просыпается чувство жалости к Педро, — на лице
Тетю читалось сострадание. — Судьба никак не желает ему улыбнуться. И
сейчас он нервничает, мы еле плетемся.
— Но ты как-то утверждал, что Педро такой капитан, что любому
судну может прибавить пол-узла хода, — заметил Девото.
— Педро при своей смелости, энергии, безукоризненном знании
морского дела умеет с одного взгляда верно оценить любое положение, в
которое попал его корабль и моментально найти правильный выход из
самой сложной ситуации. Но ты погляди на Зоркого. Он чем-то озабочен.
«Каталина» равнялась с узким выходом из довольно обширного
кубинского залива Байя-Онда, когда Зоркий из «вороньего гнезда» —

марсовой площадки «Каталины» — доложил:
— Вижу корабль! Выходит из залива. Похоже, опознавательных знаков
не несет. Должно быть, увидели нас и жмутся к берегу!
На мостик к де ла Крусу поспешили Девото и Тетю, и тут же рядом с
ними оказался Добрая Душа. Он попросил у капитана подзорную трубу и
мгновенно прокричал:
— Разорви меня на части ядром от тяжелой пушки, если это не «Злой
Джон»! Он ограбил городок Онда, но нарвался на нас!
— Свистать всех наверх! По местам стоять! — раздалась команда де
ла Круса, и жизнь на «Каталине» вмиг забила ключом.
Корабли уже сблизились на пушечный выстрел, когда с «Каталины»
прозвучал сигнал «Злому Джону» лечь в дрейф. На этот приказ пират
ответил дружным залпом всех своих пушек левого борта; половина ядер
была направлена по бизани, а другая половина — по фок-мачте. Сверху на
палубу «Каталины» посыпались обломки мачт и рей. Ютовая веревочная
сеть, о постановке которой в целях ограждения членов его команды от
увечья своевременно побеспокоился де ла Крус, в этом бою показала,
насколько она была на палубе необходима. «Каталина» ответила залпом
левого борта, и капитан тут же отдал приказ команде и рулевому резко
развернуть корабль, с тем чтобы на близком расстоянии ударить по «Злому
Джону» всей силой пушек своего правого борта. «Каталина» только успела
осыпать бриг пирата своими ядрами, как ветер внезапно стих до
абсолютного штиля. Паруса тут же обмякли, бессильно повисли. Море
стало похоже на огромный белый с голубым отливом ледяной каток. Оба
судна замедлили ход, покорно стали. Для «Каталины» складывалась
убийственная обстановка. Ей необходимо было немедленно удалиться от
«Злого Джона», который через минуту-другую, перезарядив пушки левого
борта, сможет произвести страшный залп, жуткий для «Каталины» своими
последствиями. Оно так бы и произошло, если бы вдруг рулевой не
сообщил де ла Крусу:
— Капитан, мы движемся!
Девото и Тетю ринулись к борту и подтвердили сообщение рулевого. В
этот миг раздался залп «Злого Джона», и «Каталина» вздрогнула от удара.
Казалось, все взлетает вверх и стремительно падает вниз. Послышались
стоны раненых, раздался крик о пожаре на баке. Однако каждый член
команды хорошо знал свое дело. «Каталина» успела еще раз дать залп по
«Злому Джону», но уже с меньшим уроном для него.
— Мы оказались в мощной струе Гольфстрима, — заметил Тетю. — В
этих местах Флоридского пролива его течение особенно ощутимо. Пират

же находится ближе к берегу, вне этой полосы.
Когда расстояние между «Каталиной» и «Злым Джоном» увеличилось,
с борта пиратского судна донеслась до слуха каталинцев пиратская песня,
исполнявшаяся с наглым азартом.
Де ла Крус стиснул зубы так, что был слышен их скрежет. Педро
считал происшедшее позором.
— Я вижу Францию скорбящей, удрученной, / Двумя младенцами на
муку обреченной. / Тот, кто сильней из них, сосцы ее схватил, / Грудь
материнскую терзая беспощадно, — тихо произнес Тетю.
— Теодор Агриппа Д'Обинье — рыцарь протестантизма. Те, кто живет
по-настоящему, борются! А жизнь… Одна ее половина суть желания, а
другая одни неудовольствия, — так же тихо произнес де ла Крус. — Везде
предательство, измена, плутни, лживость, / Повсюду гнусная царит
несправедливость, / Я в бешенстве; сил нет мне справиться с собой, / И
вызвать я б хотел весь род людской на бой!
Девото, стоявший на мостике как каменное изваяние, оживился:
— Пока дощатый гроб и горсть земли печальной/ Не скрыли навсегда
Мольера прах опальный, / Его комедии, что все сегодня чтут, / С
презреньем отвергал тупой и чванный шут, — и покраснел.
Де ла Крус с благодарностью поглядел на своих друзей и спустился на
ахтердек. Вокруг столпились матросы. У молодого бондаря, вышедшего в
первое свое плавание, текли из глаз горючие слезы. Парусный мастер и
старший кузнец отвели юнца в сторону от капитана. Он стремился сделать
все, чтобы даже самый молодой матрос «Каталины», служивший на
корабле с просоленной глоткой, с несвежей пищей и в куртке из грубой
парусины, забыл извечную вражду, неизбежно существующую на других
судах между ютом и баком.
В бортах «Каталины» были видны застрявшие пушечные ядра.
Де ла Крус прошел на кокпит, где вел тяжелую работу Медико и его
подручные. И капитан стал свидетелем, как младшего плотника с безвольно
висевшей левой рукой положили на тяжелый брус, крепко привязали к
нему, дали выпить одну за другой две кружки рома и отрезали
болтавшуюся на коже руку по локоть.
Стоявший на вахте у песочных часов матрос отбил склянки в судовой
колокол, прилаженный к рилингу 
же казначей, положил свою огромную тетрадь на борт и записывал только
что имевшее место событие, а вечное, неутомимое течение Гольфстрима
медленно, но верно уносило «Каталину» обратно к Гаване.
Пожар был давно потушен, на судне навели некоторый порядок.

Однако надо было становиться в док на ремонт. Попросив доложить ему,
кто убит и кто ранен, де ла Крус, закусив губу, ушел к себе в каюту. На
мостике остались Девото и Тетю.
— Злому Джону больше не жить! — произнес зловещим голосом
Девото, и лицо его стало белее морской пены. — Клянусь всеми гафелями
моего сердца! Клянусь богом, Тетю!

жүктеу/скачать 2,55 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: