Женский портрет

– У меня… то есть не все, конечно, – осмелилась заявить Изабелла.
– Уже? Ну это, наверное, те мечты, которым вы предавались не
далее как вчера.
– Я начала мечтать в очень раннем возрасте, – улыбнулась
Изабелла.
– Ну, если вы имеете в виду детские мечты – розовый бант и куклу
с закрывающимися глазами…
– Нет, я вовсе не это имею в виду.
– Значит, молодого человека с усиками, стоящего перед вами на
коленях.
– Нет, и не это, – горячо запротестовала Изабелла.
Горячность эта, по-видимому, не ускользнула от мадам Мерль. – О,
я, кажется, попала в точку. В жизни каждой женщины был молодой
человек с усиками. Неизбежный молодой человек. Он не в счет.
Изабелла помолчала немного и затем с крайней – весьма
характерной – непоследовательностью сказала:
– Почему не в счет? Молодой человек молодому человеку рознь.
– Ваш, конечно, идеален, не так ли? – спросила мадам Мерль,
смеясь. – Ну, если в нем воплотились ваши мечты, мне остается только
поздравить вас. Это огромный успех. Но почему, скажите на милость,
вы не умчались с ним в его замок в Апеннинах?
– У него нет замка в Апеннинах.
– А что у него есть? Уродливый кирпичный дом на Сороковой
улице? Помилуйте, какой же это идеал.
– Мне все равно, какой у него дом, – сказала Изабелла.
– Что значит молодость! Поживите с мое, и вы поймете, что у
каждого человеческого существа есть своя раковина и пренебрегать ею
ни в коем случае нельзя. Под раковиной я разумею все окружающие
нас жизненные обстоятельства. На свете нет просто мужчин и женщин
– мы все состоим из целого набора аксессуаров. Что такое наше «я»? С
чего оно начинается? Где кончается? Оно охватывает все, что нам
принадлежит, – и, наоборот, все, что нам принадлежит, определяет нас.
Для меня не подлежит сомнению, что значительная часть моего «я» – в
платье, которое я себе выбираю. Я с большим почтением отношусь к
вещам. 
Ваше «я» – для других людей – в том, что его выражает: ваш
дом, мебель, одежда, книги, которые вы читаете, общество, в котором
вращаетесь, – все они выражают ваше «я».

Все это было сплошной метафизикой, впрочем, как и многое
другое в прежних рассуждениях мадам Мерль. Изабелле очень
нравилась метафизика, тем не менее она не сочла возможным
подписаться под смелым анализом человеческой личности,
представленным ее приятельницей.
– Я не согласна с вами, – объявила она. – По-моему, все как раз
наоборот. Не знаю, умею ли я выражать свое «я», но знаю, что, кроме
меня, никто и ничто этого сделать не может. По моим вещам никак
нельзя судить обо мне, напротив, они скорее препятствие, преграда, к
тому же еще совершенно случайная. Платья, которые, как вы сказали, я
себе выбираю, вовсе не выражают моего «я». Не дай бог, чтобы это
было так!
– Вы одеваетесь с большим вкусом, – не преминула вставить мадам
Мерль.
– Возможно, и все-таки мне не хотелось бы, чтобы обо мне судили
по платью. Мои наряды говорят не обо мне, а о вкусе моей портнихи.
К тому же я их не выбираю – они навязаны мне обществом.
– А вы предпочли бы обходиться без них? – осведомилась мадам
Мерль таким тоном, который по сути дела клал конец дискуссии.
Вынужден признаться – хотя в известной мере рискую разрушить
нарисованную выше картину девической привязанности, которую
испытывала наша героиня к этой во всех отношениях совершенной
женщине, – вынужден признаться, что Изабелла не сказала ей ни слова
о лорде Уорбертоне и хранила столь же упорное молчание по поводу
Каспара Гудвуда. Правда, она не скрыла от мадам Мерль, что у нее
были возможности выйти замуж, и даже не утаила, сколь блестящими
они были. Лорд Уорбертон уехал из Локли и находился сейчас в
Шотландии, куда взял с собою сестер, и, хотя он часто писал Ральфу,
справляясь о состоянии мистера Тачита, письма его не тяготили
Изабеллу; другое дело, если бы он жил по соседству и считал своим
долгом лично наведываться в Гарденкорт. Конечно, он превосходно
умел держать себя, но Изабелла не сомневалась, что, посещая
Гарденкорт, он встретился бы с мадам Мерль, а встретившись с мадам
Мерль, почувствовал бы расположение к ней и непременно рассказал
бы о своей любви к ее юной подруге. Случилось так, что пока
означенная леди гостила в Гарденкорте – а прежние ее визиты были
намного короче нынешнего, – лорд Уорбертон либо находился в

отъезде, либо не наезжал к Тачитам. Поэтому, хотя мадам Мерль была
немало наслышана о нем, как о первом лице графства, ничто не давало
ей оснований подозревать в нем искателя руки только что вывезенной
из Америки племянницы миссис Тачит.
. – У вас еще все впереди, – сказала она в ответ на полупризнания
нашей героини, которая в данном случае вовсе не стремилась к
полноте и совершенству и, как мы видели, даже несколько угрызалась
тем, что сказала лишнее. – Я очень рада, что вы не сделали последнего
шага, что он вам еще предстоит. Для девушки только хорошо
отказаться от двух-трех серьезных предложений – разумеется, когда
они не лучшие из тех, на которые она может рассчитывать. Простите,
если это звучит так пошло, но иногда бывает полезно взглянуть на
вещи с обыденной точки зрения. Только не следует увлекаться и
отказывать ради удовольствия отказывать. Что и говорить, приятно
чувствовать свою власть, но принять предложение – это, если угодно,
тоже значит проявить свою власть. К тому же, когда слишком часто
отказываешь, есть опасность просчитаться. Этой ошибки я как раз
избежала – я слишком редко отказывала. Вы – удивительное создание,
и я хотела бы видеть вас женой премьер-министра. Но, честно говоря,
вы – переходя на язык свах – не parti.
[65]
Вы необыкновенно хороши
собой и необыкновенно умны – словом, сами по себе вы – чудо. Но у
вас, по-видимому, нет ни малейшего понятия, владеете ли вы хоть
какими-нибудь земными благами, а насколько мне известно, доходами
вы не отягчены. Жаль, что у вас нет денег.
– Да, жаль! – сказала Изабелла, забыв, видимо, на мгновение, что
два благородных джентльмена не считали ее бедность таким уж
великим грехом.
Не вняв благожелательному совету сэра Мэтью Хоупа, мадам
Мерль не стала ждать развязки смертельной болезни, как теперь, уже
не обинуясь, называли состояние мистера Тачита. У нее были
обязательства перед другими людьми, которые она не могла нарушить,
и мадам Мерль покинула Гарденкорт – само собой разумеется, с тем,
чтобы перед отъездом из Англии непременно навестить миссис Тачит,
если не здесь, то в Лондоне. Ее прощание с Изабеллой говорило о
зарождении дружбы даже больше, чем первая их встреча:
– Я еду в шесть домов подряд, но не найду в них никого, кто был
бы мне так же мил, как вы. Правда, там ждут меня старые друзья – в

моем возрасте уже не заводят новых. Я сделала для вас исключение –
невероятное. Не забывайте об этом и поминайте меня добром. Ваша
вера в меня будет мне наградой.
Изабелла только поцеловала ее в ответ; но, хотя иные женщины
легко раздают свои поцелуи, есть поцелуи и поцелуи, и эта ласка
вполне Удовлетворила мадам Мерль. После ее отъезда наша юная леди
почти неизменно оставалась одна: с тетушкой и кузеном она
встречалась только за столом, хотя и обнаружила, что миссис Тачит,
которую она теперь почти не видела, посвящала уходу за мужем лишь
незначительное время. Ьольщую часть дня она проводила на своей
половине, куда не допускала Даже племянницу, и занималась чем-то
непостижимо таинственным. За столом она хранила сосредоточенное
молчание, и торжественность эта не была позой, а, как видела
Изабелла, шла из глубины души. Наверное, думала Изабелла, тетушка
теперь терзается тем, что злоупотребляла своей независимостью.
Однако внешне это ничем не подтверждалось – она не плакала, не
вздыхала, не выказывала большего рвения, чем, по ее мнению,
требовалось. 
Казалось, 
миссис 
Тачит 
просто 
чувствовала
необходимость обдумать все происходящее и подвести итоги, словно
она вела бухгалтерскую книгу своей нравственности – с безупречно
выверенными колонками цифр и острыми стальными застежками – и
содержала ее в идеальном порядке. Вслух же она высказывала только
то, что имело – по крайней мере, с ее точки зрения, – практическое
значение.
– Знай я, что все так сложится, – сказала она Изабелле после
отъезда мадам Мерль, – я не стала бы предлагать тебе ехать со мной в
Европу, а подождала бы и вызвала тебя в будущем году.
– И я, может быть, так никогда не познакомилась бы с дядей. Я
счастлива, что приехала.
– Превосходно. Но я везла тебя сюда не для того, чтобы
познакомить с дядей.
Замечание это было вполне справедливым, но, как невольно
подумала Изабелла, не вполне уместным. У нее оставалось достаточно
досуга, чтобы подумать и об этом, и о многом другом. День за днем,
побродив в одиночестве по парку, она часами сидела в библиотеке,
листая книги. Среди других предметов, занимавших ее мысли, были
также и приключения ее подруги, мисс Стэкпол, с которой она

находилась в постоянной переписке. Частные письма мисс Стэкпол
нравились Изабелле несравненно больше тех, которые та публиковала
в «Интервьюере»; вернее, ей и эти, рассчитанные на публику, письма
мисс Стэкпол показались бы превосходными, не будь они напечатаны.
Дела Генриетты, даже личные ее интересы, складывались пока менее
удачно, чем ей того бы хотелось: частная жизнь британцев, с которой
она так жаждала ознакомиться, ускользала от нее, как ignis fatuus.
[66]
Приглашение леди Пензл по каким-то таинственным причинам так и
не прибыло, и даже бедный мистер Бентлинг при всей его
благожелательности и находчивости не мог, как ни старался,
объяснить, где заблудилось послание, которое, вне всяких сомнений,
было ей отправлено. Он, видимо, очень близко к сердцу принял дела
Генриетты и считал себя обязанным возместить ей несостоявшийся
визит в Бедфордшир. «Он говорит, – писала Генриетта, – я должна, как
ему кажется, отправиться на континент, а так как он и сам туда
собирается, совет этот, надо полагать, вполне искренен. Он не видит
оснований, почему бы мне не познакомиться с французским образом
жизни – кстати, мне и в самом деле очень хочется посмотреть, что
такое Новая республика.
[67]
Мистер Бентлинг не питает особого
интереса к республике, тем не менее в Париж он съездить непрочь.
Должна отметить – он очень предупредителен, так что один вежливый
англичанин мне все-таки встретился. Я беспрестанно говорю ему, что
ему следовало бы родиться в Америке, и видела бы ты, как он этим
доволен. Каждый раз, когда я это повторяю, он восклицает: „Ну что
вы!"». В письме, датированном несколькими днями позже, она
сообщала, что решила выехать в Париж в конце недели и что мистер
Бентлинг посадит ее в Лондоне на поезд – возможно, даже доедет с
нею до Дувра, – и в конце добавляла, что будет ждать Изабеллу в
Париже. Генриетта писала так, словно Изабелла предполагала
путешествовать по континенту одна, и даже не упоминала о миссис
Тачит. Памятуя интерес кузена к их недавней спутнице, наша героиня
не преминула показать некоторые пассажи из этой переписки Ральфу,
который с интересом, можно сказать с волнением, следил за успехами
посланницы «Интервьюера».
– Мне кажется, она процветает, – сказал он. – Едет в Париж с
бывшим уланом. Если она ищет, о чем ей писать, – достаточно
изобразить сей эпизод.

– Эта поездка, конечно, выходит за рамки того, что принято, –
отвечала Изабелла, – но если вы хотите сказать, имея в виду Генриетту,
что такое путешествие не вполне невинно, то вы глубоко
заблуждаетесь. Вам, видно, никогда ее не понять!
– Прошу прощения, я превосходно ее понимаю. Вначале я,
действительно, ее не понимал, но сейчас у меня сложилось о ней
четкое представление. А вот у Бентлинга оно вряд ли есть, и, боюсь,
его ждет немало сюрпризов. О, я вижу вашу Генриетту насквозь!
В последнем Изабелла отнюдь не была уверена, но воздержалась от
дальнейших возражений – все эти дни она старалась обходиться с
кузеном необычайно милостиво.

Однажды после полудня – не прошло еще недели с отъезда мадам
Мерль – она сидела, листая книгу, которая не слишком ее занимала. Из
глубокой оконной ниши, в которой она расположилась, был виден
унылый, залитый дождем сад, а так как библиотека помещалась в
боковом крыле, расположенном под прямым углом к фасаду, то
Изабелла видела и парадный подъезд с докторскими дрожками,
стоявшими там уже более двух часов. Продолжительность его визита
встревожила Изабеллу, но наконец он появился на пороге, постоял
немного, медленно натягивая перчатки и уставив взгляд в колени
лошади, потом сел в свои дрожки и уехал. Она продолжала сидеть в
оконной нише еще с полчаса. В доме было необыкновенно тихо – так
тихо, что когда она наконец услышала шаги, медленно
приближавшиеся к ней по толстому ковру, она даже немного
испугалась. Оторвав взгляд от окна, она обернулась и увидела Ральфа
Тачита – он стоял перед ней, засунув по обыкновению руки в карманы,
но неизменная затаенная улыбка исчезла с его лица. Изабелла встала, и
в этом ее движении и в глазах замер вопрос.
– Все кончено, – сказал Ральф.
– Вы хотите сказать, что дядя… – Изабелла не договорила.
– Час назад его не стало.
– Бедный, бедный мой Ральф! – чуть слышным, прерывающимся
голосом сказала она и протянула к нему обе руки.

20
Недели две спустя после описанных нами событий кабриолет
доставил мадам Мерль к дому на Уинчестер-сквер. Сходя с подножки,
она увидела висевшую между окнами столовой аккуратную черную
дощечку, на свежевыкрашенной поверхности которой белели слова:
«Этот великолепный особняк, не облагаемый налогом, продается»;
ниже значилось имя агента, к которому следовало обращаться за
справками. «Однако здесь не теряют времени даром», – подумала
гостья и, постучав в дверь массивным медным молотком, стала ждать,
когда ей откроют. «Вот уж, воистину, практическая страна!» И в самом
доме, подымаясь в гостиную, она отмечала многочисленные
свидетельства отречения: снятые со стен и громоздившиеся на диванах
картины, незавешенные окна, незастланные коврами полы. Миссис
Тачит сразу же ее приняла и в двух словах уведомила, что
соболезнования разумеются сами собой.
– Знаю, вы скажете: он был превосходный человек. Но лучше меня
это никто не знает – никто другой не давал ему столько поводов
выказать великодушие. Уж в чем, в чем, а в этом я была ему хорошей
женой. – И миссис Тачит добавила, что к концу их супружества муж,
видимо, и сам признал этот факт. – Он проявил ко мне большую
щедрость, – сказала она. – Не скажу – большую, чем я рассчитывала,
поскольку я и не рассчитывала. Я вообще, как вы знаете, никогда ни на
что не рассчитываю. Но, насколько могу судить, он счел нужным
признать тот факт, что, хотя я почти все время жила в чужих краях и
вращалась среди чужих людей, никого другого я ему не предпочла.
– Никого, кроме себя самой, – мысленно подхватила мадам Мерль,
но это ее соображение не достигло ничьих ушей.
– И ни разу не пожертвовала интересами мужа ради кого-то
другого, – продолжала мадам Тачит, выражаясь по обыкновению
решительно и кратко.
– О да, – подумала про себя мадам Мерль, – ты ни разу ничем не
пожертвовала ради кого-то другого.
Немые реплики мадам Мерль, несомненно, отдавали цинизмом, и
тут не обойтись без объяснений, тем более что они идут вразрез и с

тем представлением – быть может, поверхностным, – которое уже
сложилось у нас об этой леди, и тем паче – с доподлинными фактами
биографии миссис Тачит; к тому же мадам Мерль была твердо, и с
полным на то основанием, убеждена, что, делая последнее замечание,
ее приятельница менее всего могла иметь в виду ее самое. Просто в
тот момент, когда мадам Мерль переступила порог дома на Уинчестер-
сквер, ей вдруг открылось, что смерть мистера Тачита имела некие
последствия и что последствия эти обогатили небольшую группу
людей, среди которых она не числилась. Конечно, такое событие не
могло остаться без последствий, к, еще находясь в Гарденкорте, мадам
Мерль неоднократно рисовала в своем воображении все то, что
произойдет. Но одно дело – предвидеть то, что должно случиться,
совсем другое – оказаться свидетелем весьма ощутимых результатов
происшествия. Мысль о разделе имущества – она чуть было мысленно
не сказала «добычи» – угнетала ее, раздражая ощущением
собственной непричастности. Я далек от намерения наделить мадам
Мерль ненасытным чревом или завистливым сердцем, присущими
обычным представителям людского стада, но, как мы знаем, в душе ее
гнездились желания, которые так и не сбылись. Сама она – если бы к
ней обратились с подобным вопросом – несомненно сказала бы,
насмешливо улыбнувшись, что не имеет ни малейших притязаний на
долю в наследстве мистера Тачита. «Между нами никогда ничего не
было. Ни вот столько, – ответила бы она, приложив большой палец к
кончику среднего. – Бедняга!» Сверх того, поспешим добавить, что,
если в данный момент у нее все же разгорелись глаза, она умела не
выдавать своих чувств, к тому же и в самом деле испытывала участие
не только к приобретениям миссис Тачит, но и к ее утратам.
– Он оставил мне этот дом, – сказала новоявленная вдова, – но,
разумеется, я не собираюсь в нем жить: мой, во Флоренции,
несравненно лучше. Завещание вскрыли три дня назад, и я уже
распорядилась о продаже. Ко мне переходит также часть капитала, но
еще не знаю, должна ли я держать его в банке. Если нет, я, разумеется,
его изыму. Ральф, естественно, унаследовал Гарденкорт; не уверена,
однако, сумеет ли он содержать его в должном виде. Ральфу, конечно,
достанет денег, но отец отказал большие суммы на сторону: оделил
целый выводок родственниц в Вермонте. Правда, Ральф очень любит
Гарденкорт и, пожалуй, сможет жить там летом со служанкой и

младшим садовником. В завещании мужа оказался один любопытный
пункт, – добавила миссис Тачит. – Он оставил моей племяннице целое
состояние.
– Состояние? – негромко повторила мадам Мерль.
– Он отказал Изабелле без малого семьдесят тысяч фунтов.
Услышав эту новость, мадам Мерль, которая сидела, сомкнув руки
на коленях, подняла их не разнимая и с мгновенье держала перед
грудью, смотря слегка расширившимися глазами прямо в глаза миссис
Тачит.
– Какая умная девчонка! – вырвалось у нее. Миссис Тачит метнула
на нее быстрый взгляд.
– Что вы хотите этим сказать?
Мадам Мерль зарделась и опустила глаза:
– Надо иметь умную голову, чтобы добиться таких результатов…
не прилагая к тому усилий.
– Она не прилагала никаких усилий, а потому говорить, что она
добилась чего-то, неуместно.
Мадам Мерль не имела глупой привычки отказываться от своих
слов; она мудро предпочитала отстаивать их, несколько изменяя
окраску и подавая в выгодном свете:
– Мой добрый друг, Изабелла вряд ли получила бы в наследство
семьдесят тысяч, не будь она самой очаровательной девушкой в мире.
А часть ее очарования – в незаурядном уме.
– Она, разумеется, и в мыслях не держала, что мужу вздумается ее
об этом, – сказала миссис Тачит. – Она никак не могла на него
рассчитывать. То, что она моя племянница, не слишком-то много для
него значило. Всего, чего она добилась, она добилась, сама того не
ведая.
– Ах, – подхватила мадам Мерль, – так и одерживают величайшие
победы!
Миссис Тачит оставила свое мнение при себе.
– Не отрицаю, ей повезло. Но сейчас она просто как в дурмане.
– Вы хотите сказать, не знает, что ей делать с такими деньгами?
– Этим вопросом она, по-моему, еще не задавалась. Она не знает,
что ей вообще обо всем этом думать. Словно кто-то выстрелил из
пушки у нее за спиной, и она ощупывает себя, проверяя, целы ли
кости. Три дня назад сюда приехал главный душеприказчик мужа – он

был так любезен, что захотел самолично сообщить ей о наследстве.
После он рассказывал мне, как она вдруг разрыдалась, когда он
обратился к ней с кратким словом. Капитал, разумеется, остается в
банке, но она сможет брать проценты.
Мадам Мерль улыбнулась мудрой, а теперь еще и ласковой
улыбкой:
– Какая прелесть! Ну ничего – стоит ей взять их из банка раз-
другой, и это войдет у нее в привычку. – Помолчав, она внезапно
спросила. – А что думает об этом ваш сын?
– Ральф уехал до того, как вскрыли завещание: он едва держался на
ногах от усталости и горя. Он поспешил на юг и сейчас находится на
пути в Ривьеру. У меня нет от него известий. Не думаю, чтобы он стал
возражать против воли отца, какой бы она ни была.
– Вы, кажется, сказали, что его доля наследства сильно
уменьшилась?
– Да, но, несомненно, с его согласия. Я знаю, он просил отца
оделить американскую родню. Он вовсе не склонен думать о себе
только как о персоне номер один.
– Все зависит от того, кого он считает персоной номер один, –
сказала мадам Мерль и, уйдя на миг в свои мысли, опустила глаза. –
Надеюсь, я увижу нашу счастливицу? – спросила она наконец, вновь
подымая их.
– Разумеется. Только если вы думаете увидеть Изабеллу
счастливой, то напрасно. Все эти три дня у нее не менее скорбный вид,
чем у мадонны Чимабуе.
[68]
– И миссис Тачит позвонила в
колокольчик, чтобы послать слугу за племянницей.
Изабелла не заставила себя ждать, и, взглянув на нее, мадам Мерль
решила, что сравнение миссис Тачит довольно точное. Девушка была
бледна и удручена – и глубокий траур это особенно подчеркивал.
Однако, едва она увидела мадам Мерль, лицо ее озарилось
счастливейшей улыбкой. Мадам Мерль шагнула навстречу нашей
героине, положила ей руку на плечо и, посмотрев в глаза долгим
взглядом, поцеловала, словно возвращая тот поцелуй, который
получила при отъезде из Гарденкорта. И это был единственный жест,
которым гостья – образец безупречного вкуса – позволила себе
намекнуть на доставшееся ее юной приятельнице наследство.

Миссис Тачит не видела причин дожидаться в Лондоне продажи
дома. Отобрав из мебели то, что надлежало отправить в ее итальянское
жилище, она препоручила остальное аукционеру и отбыла на
континент. В этом путешествии ее, само собой разумеется,
сопровождала племянница, получившая теперь более чем достаточно
досуга, дабы измерять, взвешивать или иными возможными способами
оценивать упавшее ей с неба богатство, с которым косвенно ее
поздравила мадам Мерль. Изабелла много размышляла над переменой
в своем положении, рассматривая ее с самых различных сторон, но мы
не станем восстанавливать ход ее мыслей или искать объяснений тому,
почему на первых порах она чувствовала себя подавленной. Но, если
радость пришла к ней не сразу, все же период этот длился недолго:
очень скоро она решила, что быть богатой хорошо, богатство давало
возможность быть 

жүктеу/скачать 6,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: