Сборник научных трудов

 

101

10. Трубникова Н. В. Древнемордовские племена в начале I тыс. н.э. // Этногенез мордовского народа. – 

Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1965. – С. 53–61. 

11. Шитов Д. Б. Новые данные о Танаисе (по раскопкам 1955–1961 гг.) // Археологические раскопки на 

Дону. – Ростов-н/Д: Изд-во Ростов. ун-та, 1962. – С. 71–75. 

М.Л. Бережнова 

Россия, Омск, государственный университет,  

Сибирский филиал Российского института культурологии 

ДИНАМИКА СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ РУССКИХ СРЕДНЕГО 

ПРИИРТЫШЬЯ В XVIII 

в

. И СЛОЖЕНИЕ ЭТНОСОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП* 

Теория этноса, фактически лежащая в основе этноисторических исследований российских ученых 

до  сегодняшнего  дня, не дает  ответа на  вопрос  о  формировании  этнических сообществ,  подменяя  его 

определением типа этнической общности. Часты обвинения ученых этого круга в том, что они полагают 

этнические сообщества «изначальными», то есть существовавшими всегда, еще со времен племенного 

единства.  Противопоставление  людей  по  принзнаку  происхождения  и  культуры  оказывается  в  этом 

свете одной из коренных оппозиций человеческого сознания.  

Представители конкурирующей концепции – конструктивизма – склонны ведущую роль в форми-

ровании этнических общностей отдать государству, т.к. по их мнению, только оно способно сконстру-

ировать границы, которые позволяют осознать деление людей, в том числе и по признакам этнического 

характера.  

Исторические материалы, довольно скудно рассказывающие о существовании этнических (в сов-

ременном понимании слова) страт в обществах прошлого, тем не менее позволяют выдвинуть иной те-

зис:  формирование  этнических  сообществ,  особенно  на  субэтническом  уровне,  во  многом  связано  с 

существованием социальных групп в прошлом. Даже уходя в прошлое, эти группы порождают проти-

востояния человеческих коллективов, которые со временем начинают осознаваться как исконные, т.е. 

идущие из прошлого, потомственные, т.е. завещанные предками, традиционные, т.е. культурно закреп-

ленные.  

Рассмотрим  эти  тезисы  на  сибирских  материалах,  связанных  с  формированием  этногрупповой 

структуры русско-сибирского общества, характерной для конца XVIII–XX вв. 

XVIII век принес слом старой сословной структуры. Через века рассматривая этот процесс, трудно 

оценить, насколько болезненно это было для современников. Известно, что еще в начале XVIII в. мно-

гие сибирские жители числились среди служилого сословия и были приписаны более чем к 30 разным 

категориям. Например, по данным дозорной книги Тарского уезда 1701 г. [8, л. 1–425], главы 738 мест-

ных семейств так распределялись по сословным группам: детей боярских было 16 (2,2%), стрельцов и 

стрелецких  сыновей – 88 (12%), беломестных  казаков – 125 (16,9%), крестьян – 149 (20,2%), казаков 

разных списков, включая 15 отставных, – 299 (40,5%). Заметим, что состав населения не самый типич-

ный для Сибири и объясняется пограничным характером Тарского уезда. Н.А. Миненко приводит, нап-

ример,  сведения  за 1701 г.  по  Туринскому  уезду,  сгруппированные  по  дворам.  Из 350 дворов 228 

записаны крестьянскими (65,1%) [5, с. 22]. 

Дозорные книги и другие делопроизводственные документы доказывают, что существовала жест-

кая  иерархия  категорий,  к  которым  приписывались  сибирские  жители.  В  дозорах  список  всегда 

открывали ружники, затем записывались дети боярские, казаки разных списков, стрельцы, казачьи дети, 

затем  другие  категории,  а  завершали  списки  крестьяне.  В  Тарском  уезде  крестьяне  жили  не  во  всех 

поселениях. Они были приписаны к слободам, которых здесь было только три – Бергамацкая, Татмыц-

кая и Аевская, но некоторые из них жили в деревнях, расположенных недалеко от слобод, видимо, при 

своих пашнях.  

Все служилые люди вели хозяйство – занималась земледелием, разводили скот, но при этом числи-

лись  на  службе  и  получали  жалованье.  В XVIII в.,  когда  шло  становление  сословия  государственных 

крестьян, все служилые постепенно были переведены в тяглое сословие. Постепенность этого процесса 

заключалась  в  том,  что  в  середине XVIII в.  сибирских  земледельцев,  бывших  служилых,  отнесли  к 

категории  разночинцев,  что  указывало  на  то,  что  они  не  были  прямыми  потомками  пашенных  и 

оброчных крестьян [2, с. 47].  

Отражалась ли «бумажная» иерархия на отношениях людей, сказать трудно. Сложно сказать, нас-

колько дорожили своим социальным статусом люди XVIII столетия. В имеющейся исторической лите-

ратуре некоторые сведения по этому вопросу встречаются в книге В.Н. Шерстобоева «Илимская паш-

                                                 

* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ № 10-01-00498а. 

 

102 

ня».  Этот  автор  пишет: «Само  название  или  “чин”  пашенного  крестьянина  звучало  с  достоинством, 

отмежевывая  носителя  его  от  боярских  крестьян,  помещичьих  крестьян,  архиерейских  крестьян,  пат-

риарших  крестьян,  монастырских  крестьян  предуральской  Руси. <…> Можно  к  этому  добавить,  что 

слово “мужик” никогда не прилагалось к пашенным крестьянам Илимского воеводства. <…> Укажем, 

наконец,  что  слово  “пашенный”  не  сопрягалось  с  названиями  других  групп  крестьянства.  Говорили: 

хлебный обротчик, крестьянский сын, не прилагая эпитета “пашенный”. Даже потеряв свое положение 

… пашенный крестьянин нередко сохранял тень былого состояния и именовался: отставной пашенный 

крестьянин,  прежней  пашенный  крестьянин  или  короче – “прежней  пашенной”» [9, с. 230–231]. Эти 

сведения  относятся  к  рубежу XVII–XVIII вв.  Следует  отметить,  что  Илимское  воеводство 74,5% 

состояло  из крестьян.  Так  что,  может  быть,  безусловное  доминирование  крестьян  в  обществе  способ-

ствовало повышению престижа этой категории населения. 

Становление  сословия  государственных  крестьян  постепенно  уравнивало  статус  всех,  занимав-

шихся земледелием. Вероятнее всего, потребность выделить исконных крестьян все-таки была, потому 

что  в  ревизиях  населения 1782–1795 гг.  появилась  особая  категория:  дочери  крестьянские  старинные 

[См.,  напр., 4]. Отметим,  что  с III ревизии (1763 г.)  изменилась  форма  сказок,  которая  сохранялась  до 

1795  г.  Теперь  в  переписные  документы  вносились  сведения  о  женщинах,  причем  наиболее  полные 

сведения сообщались о сословном происхождении жен (женщин).  

Если  были  «дочери  крестьянские  старинные»,  то  существовали  и  крестьяне  старинные,  которые 

жили  в  старинных  деревнях  и  слободах.  В  Тарском  уезде,  например,  в  документах  ревизии 1782 г. 

старинными были названы Татмыцкая слобода, деревни Качусова, Бызинская, Артынская. Если учесть, 

что  потомки  служилых  людей  в  середине XVIII в.  считались  разночинцами  и  по  этому  признаку 

отделялись  от  потомков  крестьян,  записанных  так  еще  в  документах  начала XVIII в.,  то  под  крес-

тьянами старинными можно понимать потомков именно крестьян. 

Подчеркну,  что  категория  крестьян  старинных  выявляется  только  через  записи  о  женщинах,  вы-

шедших  замуж.  Известно  об  этой  категории  мало  и  вопрос  о  ее  сути  остается  спорным.  Например, 

В.П. Пушков полагает, что эта категория связана со временем замужества женщин [7, с. 41–74]. Кате-

гория крестьян старинных была, однако, была введена в делопроизводство значительно раньше 1782 г. 

Н.А. Миненко упоминает, что в 1700 г. сын боярский Петр Текутьев имел 9 д.м.п. «старинных крепост-

ных людей русской породы», которые проживали в Тюменском уезде [5, с. 24]. В.И. Шунков опубли-

ковал жалобу крестьян с. Ростесы 1670 г. на «старых крестьян» [10, с. 88].  

Из очень немногочисленных публикаций, уминающих крестьян старинных XVII–XVIII вв., стано-

вится  ясно,  что  это  отнюдь  не  сибирская  категория.  Известны  они  и  на  Урале.  Опубликованные 

В.П. Пушковым материалы позволяют определить сколько их было. Как пишет этот автор, в Сепычев-

ской волости Пермского наместничества ревизией населения 1795 г. было учтено 1289 чел., 33,7% были 

записаны как дочери крестьянские старинные [7, с. 66, 68–70]. Провести такие подсчеты по сибирским 

уездам невозможно, так как я не располагаю полными выписками из ревизских сказок. Но и «на глазок» 

видно, что чем выше был процент крестьян в поселении до начала изменений в сословной структуре, 

тем больше старинных крестьян обнаруживается там в ревизиях 1782 и 1795 гг. 

Я думаю, что существовали проблемы с адекватным восприятием «крестьян старинных» на быто-

вом  уровне.  В  Сибири  существовало  и  активно  применялось  «право  старины»,  которое  отдаленно 

напоминает некоторые из привилегий старинных крестьян «Соборного уложения». В.И. Шунков убеди-

тельно доказывает, что старина (давность проживания на одном месте) позволяла закреплять за собой 

земли в Сибири уже с XVII столетия, не смотря на то, что она «в сибирских условиях была значительно 

менее старинной, чем в Европейской России. “Старина” имела преимущественное, решающее значение, 

являясь часто единственным основанием владения, если отсутствовали крепости» [10, с. 85]. Дозорные 

книги рубежа XVII–XVIII вв. включают в себя множество материалов о том, как сибирские старожилы 

доказывали свое право владения землей и испрашивали у властей «выписи» и «крепости», закрепляю-

щие его. И многие из них не были крестьянами, а числились служилыми людьми. 

Итак,  с  одной  стороны,  в XVII–XVIII вв.  существовала  категория  старинных  жителей  Сибири, 

имеющих  право  на  преимущественное  пользование  землей  и  угодьями  по  праву  длительного  прожи-

вания  в  Сибири.  С  другой  стороны,  были  и  потомственные, «старинные»  крестьяне,  названные  так, 

потому  что  они  из  поколения  в  поколение  числились  крестьянами.  Думаю,  чтобы  не  путать  эти  две 

категории сибиряков, в разговорной речи их называли по-разному, а используемые слова были далеки 

от  номинаций,  принятых  в  «канцелярском»  языке.  К  такому  выводу  можно  придти,  если  учесть 

ситуацию XIX в.  Тогда  существовало  две  системы  терминов  для  обозначения  категорий  сибирских 

жителей,  прежде  всего  по  принципу  их  давности  проживания  в  Сибири:  народная  и  чиновничья,  или 

терминология официальных документов.  

В  современной  научной  литературе  есть  обзоры,  в  которых  отражена  история  номинирования 

русских сибиряков в исторической ретроспективе [1, с. 8–10; 6]. А.А. Крих, в частности отмечает, что 

уже  в  первой  половине XIX в.  использовались  термины  «старожилы»  и  «сибиряки»,  которые  она 

находит у таких авторов как Г. Спасский, А. Сулоцкий, И. Линк. Эти же термины были использованы 

 

103

цесаревичем Александром в письме из Сибири к Николаю I, написанном в 1837 г. Письмо содержало 

такую  фразу: «…старожилы,  или  коренные  сибиряки,  народ  чисто  русский,  привязан  к  своему 

Государю и ко всей нашей семье» [3, с. 53]. 

Из  знакомства  с  этими  текстами  становится  ясно,  что  термины  «старожил», «сибиряк»  в  первой 

половине XIX в. были письменными и входили в лексикон образованных людей. Учитывая, что еще и 

сегодня не все крестьяне точно понимают такое слово как ‘старожил’, то вряд ли слова ‘старожил’ или 

‘сибиряк’ были самоназваниями, скорее это те наименования, которые использовались в делопроизвод-

стве и публицистике. 

Проблема  номинирования  групп  кажется  довольно  существенной.  Как  в  свое  время  всеобщая 

грамотность сделала лидирующей не произношение, а прочтение слова, что повлияло на орфоэпические 

нормы русского языка, так и научная терминология, тиражируемая средствами массовой информации, 

научно-популярной  и  учебной  литературой,  меняет  представление  сибиряков  о  структуре  русско-

сибирской  общности.  Именно  те  слова,  что  называют  группы  (челдон,  кержак,  российский,  лапотон, 

хохол и др.) создают ментальную структуру общности, а устанавливая связи между этими словами или 

даже  просто  объясняя  их,  наши  респонденты  описывают  русско-сибирское  сообщество.  Однако  в 

последнее  время  все  чаще  используются  слова  ‘старожил’, ‘сибиряк’  и,  соответственно,  меняется  вся 

конструкция в сознании русских сибиряков.  

На  наш  взгляд,  из  приведенных  материалов  можно  сделать  следующий  вывод:  социальное 

неравенство закрепляется в сознании людей еще в XVIII в. и связано с тремя факторами: отнесенность 

семьи к той или иной сословной группе по официальным документам, давность проживания в Сибири и 

зажиточность. Третий признак факультативен, так как отчасти связан с первыми двумя, отчасти зависит 

от личных качеств людей. На протяжении первой половины XVIII в. структура закрепилась в сознании 

людей и номинирование социальных групп определяло место человека в социуме. Официальный отказ 

от  этой  сословной  системы,  фактически  проявившийся  в  последней  трети XVIII в.,  скорее  всего 

закрепил  в  сознании  людей  признак  длительности  проживания  в  Сибири.  Этот  же  признак  с 

определенного  момента  становится  важен  и  чиновникам.  Последняя  треть XIX в.  с  ее  массовыми 

переселениями  и  смешением  в  Сибири  разнородных  групп  населения  реанимировала  иерархическую 

систему  русско-сибирского  общества,  причем  народное  сознание  сделало  ее  более  сложной,  чем 

чиновничья  практика.  До  последней  трети XX в.,  когда  сведения  об  этой  системе  стали  собирать 

этнографы,  она  доходит  в  виде  рассказов  о  группах.  В  свете  теории  этноса  научное  сообщество 

начинает характеризовать эти группы как этнические, что опирается на два тезиса информаторов: эти 

группы  связаны  со  статусом  предков,  т.е.  имеют  признак  наследственности,  передачи  из  поколения  в 

поколение  и  их  границы  выявляются  по  культурным  признакам  (язык,  особенности  материальной  и 

духовной культуры). 

Представление  этих  материалов  на  семинаре  по  интеграции  археологических  и  этнографических 

исследований связано с тем, что сейчас утвердилось мнение о детерминированности культуры тех или 

иных  групп  ее  происхождением.  Часто  это  понимается  достаточно  прямолинейно.  Возникают  (в 

сознании  исследователей XXI в.!)  некие  «старожилы», «старообрядцы», «казаки».  Между  тем  анализ 

происхождения  этих  людей  и  исследование  вопроса  о  названии  групп,  показывает,  что  эти  процессы 

абсолютно  разнородны.  Если  происхождение  еще  и  имеет  отношение  к  культуре,  передаваемой  из 

поколения  в  поколение  в  семье,  то  названия,  которые  закрепляется  за  теми  или  иными  группами, 

указывают лишь на социальные аспекты существования групп. 

Список литературы 

1.  Александров  В.А.  Проблемы  сравнительного  изучения  материальной  культуры  русского  населения 

Сибири (XVII – начало XX вв.) // Проблемы изучения материальной культуры русского населения Сибири. – 

М.: Наука, 1974. – С. 7–22. 

2.  Бояршинова  З.Я.  О  формировании  сословия  государственных  крестьян  в  Сибири // Тр.  Томск.  гос. 

ун-та. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1964. – Т. 177: Вопросы истории Сибири, вып. I. – С. 44–55. 

3. Венчание с Россией. Переписка великого князя Александра Николаевича с императором Николаем I. 

1837 год / Сост. Л.Г. Захарова, Л.И. Тютюнник. – М.: Изд-во МГУ, 1999. – 184 с.  

4. Государственное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске». Ф. 154. 

Оп. 8. Д. 31. 

5.  Миненко  Н.А.  Источники  пополнения  и  социальный  состав  населения  западносибирской  деревни  в 

начале XVIII в. – Социально-демографическое развитие сибирской деревни в досоветский период. – Межвуз. 

сб. науч. трудов. – Новосибирск: изд-во Новосиб. пед. ин-та, 1987. – С. 20–31.  

6.  Новоселова  А.А.  Кто  такие  старожилы? (Истолкование  термина  в  современной  этнографии) // Рус-

ские старожилы: Материалы III Сиб. симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». – То-

больск; Омск Изд-во Омск. пед. ун-та, 2000. – С. 89–90. 

7. Пушков В.П. Ревизская сказка 1795 г. по сельцу Сепыч как источник по истории старообрядцев Вер-

хокамья // Мир старообрядчества. История и современность. – М.: Изд-во МГУ, 1999. – Вып. 5. – С. 41–74. 

8. Российский государственный архив древних актов. Ф. 214. Кн. 1182. 

 

104 

9.  Шерстобоев  В.Н.  Илимская  пашня. – Иркутск:  Иркут.  обл.  изд-во, 1949. – Т. I: Пашня  Илимского 

воеводства XVII и начала XVIII века. – 596 с. 

10. Шунков В.И Очерки по истории колонизации Сибири в XVII – начале XVIII веков. – М.; Л.: Изд-во 

АН СССР, 1946. – 229 с. 

Т.А. Васильева 

Россия, Владивосток, Институт истории, археологии  

и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН 

БЛАГОУСТРОЙСТВО ЧЖУРЧЖЭНЬСКОГО ГОРОДА 

Возникновение  горных  городищ  чжурчжэньского  времени  в  Приморском  крае  в  большинстве 

своем  связано  с  образованием  государства  Восточное  Ся  в XIII в.  К  этому  периоду  уже  были  четко 

отработаны правила строительства городов, их статус. Возводились они на государственной земле, их 

строительство  было  обязательной  частью  государственных  общественных  работ,  благодаря  которым 

обеспечивалась  оборона,  а  также  производство,  транспортировка,  хранение  и  распределение  важней-

ших материалов и продуктов. [5, с. 80–81]. Вместе с тем большое внимание уделялось благоприятным 

моментам при возведении городов, дворцов. В исторических хрониках «История Золотой империи» в 

переводе  русского  востоковеда  Г.М.  Розова  отмечается  громадное  значение  «науки»  геомантики, 

которая определяла где, когда и кому надлежит строить города, дворцы, дома, храмы и т.д. [3, с. 136, 

258].  Все  это  должно  было  способствовать  благополучной  жизни.  Поэтому  место  для  строительства 

города тщательно подбиралось, ему надлежало соответствовать определенным требованиям. Это были 

начала Инь и Янь, и фортификационные задачи, и наличие воды, и какие-то требования по возможности 

организовать внутренне пространство сообразно тогдашним законам архитектуры. 

Строились  крепости  по  строго  определенному  плану  с  соблюдением  принятых  канонов  градо-

строительства, когда город воплощал земной и космический порядок – вечный и незыблемый [4, с. 87]. 

В средневековом Китае древние строители старались по возможности выстроить жилища и улицы по 

оси север – юг [5, с. 106]. Подобная картина прослеживается при раскопках чжурчжэньских городищ, 

где четко видны ряды жилищ, вытянутых в улицы. Правда, ориентировка объектов зависела от рельефа 

местности  выбранной  для  строительства  и  ось  север – юг  могла  смещаться,  но  основные  принципы 

градостроительства по возможности соблюдались неукоснительно. 

Такую  внутреннюю  планиграфию  можно  проследить  на  Шайгинском  городище  в  Партизанском 

районе,  Ананьевском  городище  в  Надеждинском  районе [1, рис. 1, 45]. Улица  Горнохуторского  горо-

дища  в  Черниговском  районе  вытянута  практически  с  севера  на  юг  вдоль  пологого  склона  сопки [2, 

с. 322]. Ширина её свободного пространства не превышает 3 м. Чаще же улицы располагались поперек 

склонов на искусственных террасах. Или были ориентированы вдоль берегов ручьев, протекающих по 

городищу. 

В  этом  плане  показательно  Екатериновское  городище – один  из  интереснейших  и  достаточно 

хорошо изученных памятников чжурчжэньского времени (XIII в.) на территории Приморья. Находится 

оно  в  Партизанском  районе  в  бассейне  р.  Партизанской  (р.  Сучан),  в 0,6 км  к  северо-западу  от 

железнодорожной станции Боец Кузнецов. 

Екатериновское  городище  занимает  чашевидный  склон  сопки,  разделенный  распадком  на  две 

части и открытый к востоку к широкой плодородной долине р. Сучан. По гребню сопки возведен мощ-

ный оборонительный вал протяженностью более 2,2 км. Он огораживает участок неправильной формы, 

повторяющий  рельеф  местности  площадью  около 27 га.  Высота  крепостного  вала  в  разных  местах 

различна.  По  всему  валу  хорошо  просматриваются  остатки 14 башен  и  башенных  выступов.  Цент-

ральный  вход  в  городище,  укрепленный  дугообразным  захабом,  находился  с  восточной  стороны.  К 

нему из долины поднимается древняя дорога шириной 1,5–2 м, которая и сейчас не заросла деревьями. 

С восточной же стороны в валу сделаны два разрыва, которые служили для сброса воды из городища во 

время сильных ливней или таяния снега (рис. 1). 

Такая  мощная  и  продуманная  фортификационная  система  необходима  городу,  так  как  ему  было 

что защищать и чего опасаться как в ближнем, так и в дальнем пространстве.  

Чжурчжэньский  город  не  имел  четко  обозначенного  единственного  центра,  вокруг  которого 

объединяется городская застройка. Таких пунктов – общественных мест, сооружений, определяющих в 

известной мере застройку в пределах города, могло быть несколько. Они выделяются не только своими 

объемами  и  формами,  но,  прежде  всего,  функциями  и  сопутствующим  окружением.  Таким  тради-

ционным элементом застройки для горных городищ чжурчжэньского времени были Внутренние города. 

На  Екатериновском  городище  три  Внутренних  города.  Два  из  них  расположены  в  южной  части 

городища на расстоянии 20 м друг от друга. В плане каждый из них представляет неправильной формы 

 

105

четырехугольник, окруженный невысоким (до 1 м) валом. Их размеры: 61,5–70×52–54,5 и 66,5–62×55–

55,5  м.  Они  ориентированы  по  сторонам  света  углами.  Вход  в  оба  Внутренних  города  находился  с 

северо-восточной стороны. Это разрыв в вале.  

Третий Внутренний город (рис. 2) находился в северо-восточной части городища. Это небольшой 

(33–35×39–41 м) неправильной формы четырехугольник, ориентированный стенами по сторонам света 

и  огражденный  невысоким  (от 0,5 до 1 м)  земляным  валом.  Никаких  конструкций  на  гребне  (типа 

изгороди или палисада) не обнаружено. Вход находился с восточной и южной сторон. Это также разрыв 

в  вале.  К  южному  входу  из  распадка  поднималась  дорога.  Южные  ворота,  скорее  всего,  были  парад-

ными и оформлены деревянной аркой под четырехскатной черепичной крышей. Ямки от опорных стол-

биков  этой  конструкции  зачищены  в разрыве  вала. Внутри  насыпаны шесть искусственных  земляных 

платформ. Напротив восточного входа – мостик из крупных камней, перекрывавший дренажный ровик-

ливневку.  Он  шел  параллельно  гребню  восточной  части  вала.  Внутренняя  стенка  рва,  выложенная 

камнями,  укрепляла  край  насыпной  хорошо  утрамбованной  платформы  шириной 19 м,  которая  зани-

мала  практически  всю  центральную  часть  Внутреннего  города.  Эта  площадь  подводила  к  главенст-

вующей  здесь  насыпной  платформе  овальной  формы  с  остатками  окруженного  земляной  завалинкой 

жилища  и  входом  с  востока.  Насыпная  платформа  не  оплыла,  потому  что  с  востока  и  юга  укреплена 

каменной кладкой.  

В северо-восточном и юго-западном углах Внутреннего города зачищены наземные жилища сруб-

ной конструкции площадью около 80 кв. м. Жилища подобных размеров и конструкции не могли слу-

жить для нужд одной семьи. Скорее всего, эти здания можно отнести к общественным (постоялый двор, 

казарма) или административным.  

Полученные при раскопках северо-восточного Внутреннего города данные свидетельствуют о том, 

что  здесь  располагались  административные  учреждения  города  с  государственными  чиновниками, 

которые  были  наделены  соответствующей  властью.  Об  этом  говорит  его  близость  к  центральным 

воротам,  конструктивные  особенности  построек,  вещевой  материал.  Подобное  назначение  северного 

Внутреннего города известно в средневековом Китае, ближайшем соседе чжурчжэней [5, с. 18]. Здесь 

функции,  связанные  с  организацией  повседневной  жизни  города,  его  благоустройством,  снабжением 

выполняла государственная администрация [5, с. 98]. 

Вплотную к западному участку вала северного Внутреннего города примыкали пять узких длин-

ных (до 46 м), вытянутых с востока на запад, искусственных террас, где находились, скорее всего, госу-

дарственные  складские  помещения  для  хранения  общественных  запасов  продовольствия,  инвентаря, 

вооружения, топлива. 

Вся  территория,  где  размещались  административные  учреждения  и  городские  складские  поме-

щения,  была  хорошо  обустроена.  Каменная  кладка,  которой  выложены  дренажные  сооружения  и 

подпорные стенки, сохранилась до наших дней, искусственные террасы оплыли незначительно. 

Все остальное внутреннее пространство города было размечено для строительства жилых и хозяй-

ственных построек. Для этого на склонах сопки выравнивалась площадка, на которой и располагались 

усадьбы – дом  с  хозяйственной  постройкой.  Причем  все  строения  по  генеральному  плану  застройки, 

принятому до начала строительства, выстраивались улицами и кварталами, вытянутыми с севера на юг 

и с востока на запад.  

Все  жилища  на  Екатериновском  городище  были  наземными,  прямоугольной  формы,  стены  воз-

водились из дерева, крыша крылась тростником или берестой. Отапливалось жилище каном. Для сохра-

нения тепла стены жилища присыпались земляной завалинкой. Эти подковообразные земляные насыпи 

до  сих  пор  видны  на  дневной  поверхности  городища.  Причем,  в  древних  хрониках  отмечено,  что 

хижины были тесные и низкие и летом в них жить тяжело [3, с. 167]. 

Интересны материалы, полученные в восточной части города рядом с центральным входом. Здесь 

находится  один  из  родников,  водой  которого,  как  и 800 лет  назад,  пользуются  все  попадающие  на 

городище.  Данный  родник  и  сейчас  является  самым  мощным  источником  чистой  питьевой  воды.  В 

средневековье же, как сообщают китайские письменные источники, питьевую воду брали из колодцев, 

если  они  были.  Но  большая  часть  населения  пользовалась  водой  из  рек  и  каналов,  так  как  колодцы 

принадлежали  частным,  весьма  состоятельным  лицам,  которые  нанимали  работников-водоносов, 

разносившим воду по городу. Таким образом, вода попадала к жителям за плату. Нельзя безоговорочно 

утверждать,  что  вода  из  нашего  родника  была  платная,  но  место  это  было  удобное  и  достаточно 

благоустроенное и потому плотно заселенное. 

На левом берегу ключа, вытекающего из родника, были сооружены выровненные искусственные 

плотно  утрамбованные  площадки,  которые  были  необходимы  горожанам.  Ведь  за  водой  не  только 

приходили, но могли и приезжать водовозы на телегах с бочками. Вдоль русла ручья были прослежены 

остатки  насыпной  дамбы,  защищающей  расположенные  рядом  жилые  кварталы  от  разлива  воды  в 

половодье. За дамбой на искусственных террасах находились остатки жилых домов с расположенными 

рядом хозяйственными постройками, амбарами-летниками. На Екатериновском городище они стояли не 

на  сваях,  как  на  других  горных  городищах  чжурчжэньского  времени,  а  основанием  для  них  служили 

 

106 

прямоугольные каменные вымостки. В этих амбарах могли хранить инвентарь, запасы продовольствия. 

Причем  жилища  располагались  выше  по  склону  сопки  с  западной  стороны  участка,  а  амбары 

находились к востоку от жилищ, ниже по склону.  

Конструкция жилищ, построенных у родника, такая же, как и в других районах города. Отличие от 

остальных жилищ состоит в том, что район этот был густонаселенный, и поэтому лишнего пространства 

здесь не было. Одно жилище отстояло от другого на расстоянии 20 см. И вполне вероятно, что стена у них 

была  общая.  А  с  внешней  западной  стороны  жилищ,  где  находится  заболоченный  участок,  стены  были 

защищены  от  избытка  влаги  во  время  дождя  плотной  каменной  насыпью – дамбой.  Окончательное 

назначение этой платформы стало ясно после первого дождя, когда стало видно, что насыпь выполняла 

роль дамбы, защищая жилища от воды, которая скатывалась со склонов сопки. Одновременно, видимо, 

она служила завалинкой для западной стены жилища, которая вплотную примыкала к ней. 

Вниз по склону за северной стеной жилища была прорыта дренажная канава, выложенная диким 

рваным камнем, которая отводит воду и в наши дни. 

Скорее  всего,  этот  район  был  населен  простолюдинами  и  ремесленниками.  Об  этом  говорят 

находки, сделанные на этом участке. Здесь были найдены множественные остатки железоделательного 

производства – шлаки,  обломки  и  обрезки  металла.  А  рядом  с  остатками  одной  хозяйственной  пост-

ройки были обнаружены остатки клада, оставшегося после черных археологов под их «закопушкой» – 

пять новых боевых топориков – клевцов. Скорее всего, они были спрятаны мастером, который не успел 

их передать заказчику. 

В этом районе присутствуют дренажные сооружения, дамба, подпороные стенки, но качество их 

не  всегда  соответствует  предъявляемым  требованиям.  Видимо,  сооружали  их  без  особого  надзора 

оброчных для производства таких работ. В свое время отмечалось, что каменные и деревянные работы 

производятся весьма нерадиво [3, с. 175], хотя чиновниками в докладах императору неоднократно доно-

сили, что для защиты и обороны государства нужно исправить крепости и рвы [3, с. 204]. 

В XIII в. в Приморском крае были проведены огромные работы по строительству чжурчжэньских 

городов,  которые  были  сооружены  в  очень  короткие  сроки.  Были  затрачены  колоссальные  усилия  по 

возведению  фортификационных  сооружений,  проложены  дороги,  сооружены  площади – место  сбора 

горожан.  На  улицах  городов  по  четко  разработанным  правилам  появились  административные,  двор-

цовые, жилые и хозяйственные постройки, защищенные от непогоды. 

Судя по всему, ведомства, занимающиеся решением этих проблем, неплохо с ними справлялись, 

так как остатки защитных валов, построек, опорных стенок, дренажных сооружений, дожили до наших 

дней. 

жүктеу/скачать 13,81 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: